355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Егорова » Ложка (СИ) » Текст книги (страница 1)
Ложка (СИ)
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 00:34

Текст книги "Ложка (СИ)"


Автор книги: Наталья Егорова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Наталья Егорова
Ложка

За кладбищем дорога совсем испортилась. Светлая глинистая жижа заполняла глубокие рытвины, обочина превратилась в сплошную лужу. Судя по следам протекторов в жирной грязи, здесь только что на танках не ездили.

Денис еще какое-то время пытался читать, но буковки исполняли канкан, а на особо глубокой колдобине хлипкий клееный переплет разъехался в пальцах, и одна страница едва не улетела под сиденье. Денис кое-как сложил детектив воедино и убрал в карман, оглядываясь растерянным взглядом человека, впервые обратившего внимание, где находится.

Из чьей-то сумки одуряюще пахло копченой колбасой.

За окном тянулись мокрые кусты, грязные лохмотья травы стойко торчали вдоль обочины, из канав выглядывали тонны лома – от дырявых ведер до обгорелых автомобильных остовов. Выпадая из преобладающего серого цвета, появился и тут же исчез безумно-розовый магазинчик.

С надсадным воем автобус нырнул под горку. Ивы склонились к заболоченному ручью, жижа из-под колес щедро обдала зазевавшуюся девчонку – мелькнули её круглые глаза; раскрылся навстречу посеченный дождиком грустный пруд, и, заскрежетав всеми деталями, автобус, наконец, встал у железного вагончика остановки. Проржавевшую и покосившуюся конструкцию установили на пригорке не иначе, как ещё во времена культа личности.

Денис выволок под холодную морось огромные сумки, остановился в нерешительности, подняв плечи к ушам. Теть-васин дом – третий от пруда. Вон та облупившаяся зеленая крыша, что виднеется за обгорелыми развалинами. Это у кого же пожар был, у Ирки-пьяницы, что ли?

Здесь тоже было грязно. Не то слово – страшно было наступить в глубокую, по щиколотку, рыжую мерзость. Денис беспомощно огляделся, но за покосившимися заборами в мокрых огородах не было ни души, только окна в домах и домишках серо пялились на приехавшего.

* * *

Прогрохотал мимо заляпанный сверху донизу самосвал, ухнул под горку, трясясь на разбитом асфальте. Денис тяжко вздохнул, повыше приподнял сумки и шагнул в разжульканную глину.

Возле зеленой калитки кое-как вытер ботинки о мокрую траву: к рыжей грязи тут же добавились полосы черной, торфяной. Просунул между рейками руку, отодвинул щеколду, побрел к дому. Дождик радостно принялся смывать грязные следы с неровных плит дорожки.

– Дениска! Батюшки, ты что ж не предупредил-то? Я бы хоть пирогов спекла.

– Здрасьте, теть Вась. Я Лешке компьютер старый привез.

Звонкая струйка падает из желоба в ржавую бочку.

За четыре года тетка Василина, кажется, не изменилась совсем: так же глядела по-боевому, так же мельтешила на кухне, успевая одновременно лепить рогатые вареники, помешивать наваристый суп, звякать тарелками в тазу с мыльной водой. Денис шлепнулся на ободранную табуретку, вытянул ноги, вяло отвечал на вполне ожидаемые теткины вопросы.

Ну да, нормальная работа. Да ничего так платят, хватает пока. Дорого, ага, но это, смотря где отовариваться. Не, не надумал, да ладно тебе, теть Вась, успею еще жениться, какие мои годы. До понедельника побуду, если не прогонишь, Лешке настрою все, покажу...

Рыжий таракан шустро промчался по половице, исчез в щели под порогом.

– А у нас дед Евсей помер, год тому.

– Знаю, Лешка говорил. Ему ж за 70 было вроде?

– Семьдесят третий шел.

Помолчали. Денис вспомнил некстати, что дед Евсей всегда был отчаянным болельщиком: нервно курил перед стареньким телевизором, тушил окурки в горшке с толстым кактусом, страшно матюгался и хлопал дверями, если любимой команде случалось пропустить мяч. За кого дед болел, почему-то не вспоминалось, и от этого в мыслях поселилась некая неуютность.

Курил дед, кстати, до самой смерти.

– Хорошо он умер, – продолжала тетка, и Денису почудилась в ее голосе странная нотка: точно сама себя уговаривала. – С утра огурцов нарвал, целое ведро. В том годе огурцы хорошо родились. Потом грит, что-то устал я, Вася. На диванчик лег, а я в огород, в магазин потом ходила еще. Домой пришла, а он и отошел уже.

Дениса всегда смущало это деревенское спокойное отношение к смерти. Сам он в таких разговорах испытывал неловкость и старался отмалчиваться.

– А у нас карьер теперь возле Сычевки, глину копают. Грязи понавозили всюду, ироды! Мы летом, и то в магазин в сапогах ходили.

– Погорел-то кто? Ирка, что ль?

– Ирка, весной еще. У ней жилец был, тоже пьяница. Говорят, он и пожег. Заснул с папиросой, и на тебе. Ночью полыхнуло, мы боялись, к нам перекинется, но, слава богу, обошлось.

– Живы хоть остались?

– Живы... Ирка вона в городе теперь живет, при школе: ее туда убираться взяли, ну и поселили там, в чуланчике. В чем выбежала, с тем и осталась, все сгорело. А мужику, говорят, морду пожгло, а так ничего...

Мелькнула в окне зеленая штормовка, лопоухая Лешкина физиономия сунулась в кухню, расплылась в искренней улыбке.

– Ой, дядь Денис. Здрасьте!

Строго говоря, он был Лешке братом – четвероюродным, что ли, но двенадцать лет – разница огромная, так что звался Денис не иначе, как дядей.

– Я тебе компьютер обещал – привез.

– Ух-ты, спасибо! – восторженно крикнул Лешка, на ходу сбрасывая ботинки. – Это вот в этих сумках все, да?

– Лешк, куда куртку ложишь мокрую!

– Посмотри, где его поставить.

– Я стол освобожу.

– Да где ж ты всю спину уделал? Ох, Лешка...

– Мам, убегает!

Клочья пены, сердито шипя, ползут по нарисованным на эмалевом боку кастрюли цветочкам.

* * *

Лешку разбудил дождь. К утру он явно усилился и от души барабанил по железной крыше, по листам толя на бочках, рулону рубероида у калитки. Под кусачим одеялом притаилась вязкая дремота, и не хотелось даже носа высовывать во влажную прохладу комнаты.

В мерный шум дождя резкой синкопой вклинились чуждые звуки: торопливые шаги, неразличимые, вполголоса, слова. Денис открыл глаза, проморгался на светлое пятно окна.

За облупленной дверью слышалась невнятная суета.

Денис потянулся, откинул одеяло и тут же мелко задрожал. Торопливо натянул чуть влажные джинсы, футболку. Рассохшаяся дверь натужно скрипнула, выпуская его в общую комнату. Со стены привычно глянули лаковые часы с навечно застрявшей в них полувыглянувшей кукушкой.

Тетка Василина обнаружилась на кухне: стоя спиной к Денису, держала в руке бутылку с мутноватой жидкостью и жадно, крупными глотками, пила из алюминиевой кружки. Денис помедлил на пороге; тётка заполошно дернулась, развернулась – тревожные тени вокруг запавших глаз.

– Дениска! Что ж ты подкрадываешься, а? – и обмякла, лицо оплыло, как восковое.

– Теть Вась, – осторожно спросил он, – у вас ничего не случилось?

Она грузно упала на колченогую табуретку, тяжело поставила бутылку на стол.

– Давай, Дениска, самогончику налью, а? – спросила, будто заискивающе, – Баба Клава такой самогон чистый выгнала, никакого запаху.

– Теть Вась... – в замешательстве пробормотал Денис. – С утра?

Раньше за теткой подобного не водилось.

– Ой, Дениска, кабы ты знал... Да ты ж не поверишь, у вас-то в городе такого, почитай...

– Да что случилось-то?

Тетка махнула рукой и осипшим голосом сообщила устало:

– Дед Евсей приходил.

Тут и Денис плюхнулся на табуретку, не зная, что думать.

– Уж в четвертый раз приходит, все до свету. А в деревне, говорят, и днем видели его.

– П-привидение? – глупо спросил Денис.

– Ох, Дениска... Нехорошо это, если покойник является. Мы ведь деда похоронили хорошо, правильно. Батюшку звали – отпевать. И попрощались, и поминки... И молебны я заказывала на год... Он все ложку просит.

– К-какую ложку?..

– Как, грит, помрет кто, так вы ложку в домовину положите, к покойнику, а я, грит, ее потом заберу. Ложку заберет он у покойника, а? Ой, лишенько, и за что ж нам такая-то напасть? Нет, ты скажи, Дениска, а?

Тетку повело, взгляд ее поплыл, на щеку выкатилась мутноватая, как самогон, слеза.

– А если положить? Ну, ложку к покойнику.

– Ой, да ложили уже, как баб Маня у Петровых померла... Грит, не та, хочу, грит, с подсолнухами. Я уж и к исповеди хотела поехать, а не могу, ну как я батюшке про такое расскажу, ты мне скажи, а?

Дождь прекратился, тучи расползлись по небу волокнистыми лохмами. Денис выскочил под робкие солнечные лучи, оставив тетку в пустой кухне – всхлипывать и пить хваленый баб-клавин самогон. Он редко сталкивался с пьяными, и сейчас от смущения горели щеки и даже уши. Но поверить в то, что по Марьину разгуливает призрак деда Евсея, Денис не мог.

Сходить на кладбище, что ль?

* * *

Денис сам был виноват, что забрел в эту жутковатую глушь. Ведь мог бы пройти по натоптанной дорожке, пусть и грязной, пусть и в глубоких лужах; а сунулся, дурак-дураком, в лес – послушать настоящей негородской тишины, полюбоваться бледными солнечными пятнами в путаной, еще по-летнему зеленой траве.

Налюбовался.

Брюки промокли до колен, в ботинках сыро хлюпало. Возвращаться глупо, идти дальше противно. Тишина и впрямь вокруг стояла неописуемая, но это была не та вкусная ожидаемая тишина; она сгустилась в почти осязаемое душное облако, разом окутав заросшие провалы окопов, черные стволы, буйно разросшийся малинник и промокшего Дениса.

Солнце спряталось в серой хмари, когда сквозь заросли орешника он вышел на поляну к футуристической конструкции, больше всего напоминавшей стрелу подъемного крана, по крышу закопавшегося в прелую листву. Почему-то всплыло в голове название "геодезическая вышка", хотя что это такое – Денис толком не знал.

На металлических поперечинах диковинными украшениями сидели нахохленные черные птицы, не меньше десятка сгорбившихся силуэтов. Казалось, каждая размерами не уступает грифу.

Было нечто зловещее в их неподвижности, и в самой железяке этой посреди мокрого леса. Словно специально поджидали Дениса и вот теперь...

– Рра! – гортанно и хрипло выкрикнула птица. Денис не просто вздрогнул – подпрыгнул, в животе что-то оборвалось и повисло на тонкой ниточке.

– Рра! Ррра!

Черный комок тяжело сорвался с перекладины, хлопнул крыльями – волосы у Дениса на голове словно порывом ветра шевельнуло – и скрылся за деревьями.

– Тьфу, черти полосатые, – впололоса проговорил Денис.

Шагнул и едва не провалился в оплывшую, поросшую земляникой траншею.

Кладбище открылось внезапно. Только что Денис выпутывался из тонких веток в ржавой листве, отлеплял от рукава мокрые, разлезающиеся на тысячу долек репьи, и вот впереди уже размытая дорожка и облупленная железная ограда.

Холмик над дедовой могилой осел, из земли торчали осенние репьи вперемешку с флоксами и отцветшими ноготками. Деревянный крест выкрасили ярко-голубой краской, а на дощечке Лешка старательно выжег имя и годы жизни.

Денис присел на низенькую скамеечку, мимолетно пожалел, что не курит. Тогда можно было бы неторопливо достать сигарету, размять, сунуть в рот, пощелкать зажигалкой, привычно ругаясь на китайских лоботрясов, что даже такую простую вещь хорошо сделать не могут. И сидеть потом, пуская дым в осеннее небо и размышляя о вечном, обманывая себя призраком действия.

А так – было холодно, мокро и бессмысленно.

Денис кладбища не любил. Глубокомысленно обращаться к мертвецам: вот, мол, пришли навестить, все у нас хорошо, а тебе – земля пухом, казалось ему напыщенным и неискренним. Тем более, что дед Евсей, говорят, бродит где-то в деревне. А здесь тогда что? Зачем Денис вообще сюда приперся?

Вдалеке каркнула ворона. Шустрая сороконожка шлепнулась с флокса и стремительно закопалась между комьями сырой земли. Денис засунул руки в карманы и сгорбился на скамейке в бездумном оцепенении.

Он тяжело очнулся, лишь когда вдалеке послышались чавкающие шаги. От дальних могил к нему шел коренастый мужик с бутылкой в руке. Телогрейка мужика выцвела до рыжего цвета, на кирзовых сапогах налипло по килограмму глины, но выглядел он трезво и сосредоточенно. Жидкости в бутылке было на четверть.

Денис выпрямился.

Мужик был как-то неровно небрит. Словно дня три назад выскоблил только одну щеку и оброс потом – где больше, где меньше.

– К Евсей Игнатичу? – осведомился он, подходя.

Денис невольно оглянулся на могильный холмик. Мужик покивал со значением.

– Евсей Игнатич, он с пониманием был человек, – неторопливо завел он. – Сурьезный. Как скажет, так и сделат, слово такое крепкое было у него. Сурьезный, а душевный, с пониманием.

Денис кивал, как болванчик.

Мужик задумчиво глянул на бутылку, побултыхал жидкостью.

– Помянуть бы надо Евсей Игнатича.

Он аккуратно выудил из кармана телогрейки грязный граненый стакан, налил самогона. Сравнил на глаз, не обделил ли кого. Удушающий дрожжевой запах поплыл в воздухе, заставив Дениса скривиться.

– Давай, – со значением повел бутылкой мужик.

Мутный стакан, из которого неизвестно кто и что пил, приводил Дениса в ужас. Он попытался неловко отказаться:

– Да я... в общем, не пью...

– Ну и дурак, – констатировал мужик. – С такой жизней, если не пить, совсем скрючит.

Денис задумался, пораженный столь ясной формулировкой.

– А за Евсей Игнатича грех не выпить, – весомо подытожил собеседник. – Земля ему пухом.

И гулко забулькал самогоном. Щетинистый кадык поршнем заходил по шее в темных полосках грязи. Уровень жидкости уверенно пополз вниз.

С сомнением заглянув в стакан, Денис выдохнул и в несколько судорожных глотков залил самогон в себя. Тот неожиданно мягко скользнул в горло, обжег желудок, разошелся горячей волной по телу. И шарахнул по мозгам ватным молотком. Денис отчаянно заморгал, замотал головой, пытаясь привести мир в привычное состояние. Мир ускользал: плыла небритая физиономия мужика, в висках стучала кровь, зато на размокшей земле явственно виделась каждая травинка.

Голос доносился наплывами, шелестел невнятно, слова складывались в причудливые, ничего не значащие конструкции.

– Веришь, так иногда хорошо бывает – так бы и помер... Давеча... с месяц тому было, тоже шел... Звезды такие были... что твой огурец звезды, веришь, нет? А Евсей Игнатич, он огурцы соленые не любил, только в супу если, рассольник там... Трескучие такие звезды, над головой прямо, низенько так... И я на них смотрел-смотрел... Мы ж с Евсей Игнатичем в свое время... Я так думаю, лучше огурчика соленого и нету закуси... А потом валиться начали, звезды-то, вот как яблоки, когда ветку тряхнешь, так и тут...

Опьянение отхлынуло так внезапно, что Денис захлебнулся острым воздухом. Утер выступившие на глазах слезы.

Вокруг словно поубавилось красок. Земля казалась черной, деревья серыми, небо – пожухлым, словно полежавшая на солнце газета.

– А потом просыпаюсь, веришь, прямо тут, у Евсей Игнатича. Замерз, как собака, и бутылки нет. Вот и думаю, к чему бы это?

Денис ошарашенно смотрел на мужика.

* * *

Он помешкал, запирая калитку, а когда глянул на дом, сердце враз ухнуло куда-то в живот. Потому что на длинной доске-завалинке под окнами кухни сидел дед Евсей.

Ни на какое привидение похож он не был. Вполне материальный дед. Старенький пиджак, клетчатая кепка, сапоги в рыжей глине, Денис рассмотрел даже седую щетину на щеках – именно так выглядел дед при жизни, когда выходил под вечер курить на лавочку и, прищурясь, смотрел в закатное небо.

В первую секунду Денис отшатнулся и чуть не выскочил на улицу. Потом осторожно сделал к привидению шаг, еще один.

Дед Евсей поднял на него хитроватый взгляд.

Денис обмер.

Призрак покачал головой, поднялся и медленно прошаркал в огород, скрывшись за смородиновыми кустами.

Грохнула щеколда за спиной, Дениса облило мгновенным холодом.

– Дядь Денис, я чего спросить хотел...

– Лешка, – проплямкал Денис непослушными губами. – Я деда Евсея видел.

– Так его многие видели, – жизнерадостно отозвался Денис, хлопнув по ноге тяжелой сумкой. – Мама нервничает вся, а чего нервничает? Он же вроде и ничего, никого не трогает, ходит просто. У Гришки вон был недавно, про футбол, грит, разговаривали.

– У какого Гришки?

– А который огурцы заговаривает. За бутылку.

– Огурцы?

Какая-то мысль проскользнула и исчезла, оставив после себя запах прелых листьев.

Тетка выглядела совершенно трезвой, но Денис, все еще смущаясь, поспешил уткнуться в лешкин компьютер. До вечера гоняли старых варлордов, а в героях меча и магии Денис даже проиграл, неудачно атаковав слабым войском замок, охраняемый гидрами. Лешкиным восторгам не было границ.

Ужинали гречневой кашей с молоком.

– Теть Вась, а какой это Гришка огурцы у вас заговаривает?

– А хохол. За теть Катей живет, возле колодца.

– И что, правда, заговаривает?

– Да уж, – усмехнулась тетка. – на табуретку садится и смотрит на них, и смотрит. Целый день так и сидит.

– И чего? – обалдело переспросил Денис.

– Огурцы здоро-овые вырастают, ядреные. У нас, почитай, вся деревня с огурцов кормится. Солим, на рынок возим...

– А если без Гришки, не вырастают?

– А ты не смейся. Все тебе смешочки, – слегка рассердилась тетка. – Не вырастают без Гришки, где тут вырасти-то? То дожди, то заморозки, тля еще эта... Дядя Петя вона поругался с ним, так у него все огурцы покрючило. Ведра не набрал, поди.

Денис торопливо стер с лица улыбку.

– А почему только огурцы?

– Больше ни с чем у него не получается, – сообщил Лешка с озорным блеском в глазах. – Он картошку пробовал, помидоры пробовал, даже крыжовник. У него только закуску заговаривать получается.

– Болтун-то! – Тетка с притворной сердитостью замахнулась на Лешку тряпкой.

– Да ладно тебе, мам. Сама же говорила.

Денис хрюкнул, представив себе гипнотизера Гришку с бутылкой и огромным огурцом в руках.

* * *

Он проснулся, когда неторопливое осеннее солнце еще не думало вставать. Поворочался и понял, что не уснуть больше. Полубритый Гришка на кладбище, звезды как огурцы, призрак деда Евсея, деревянная ложка – все это мельтешило в голове причудливой круговертью, и Денис едва не застонал, когда все происходящее разом выстроилось в единственно возможном порядке.

Торопливо оделся, не попадая ногами в штанины. Тихо скользнул из комнаты, мельком глянул в кухонное окно. Остановился на крыльце, зябко кутаясь в куртку. Блеклые дедовы глаза сощурились на него. Денис осторожно умостился лавке, стараясь, чтобы между ним и привидением оставалось побольше места. Молчание повисло тяжело и неловко, Денис не знал с чего начать.

В результате начал с того, что глотнул сырого воздуха и раскашлялся.

– Сам-то как? – буднично спросил дед.

Денис повел плечами, не пожал даже, опасаясь резкого движения:

– Работаю...

– Лешка тоже в город уедет, как школу закончит, – сообщил Евсей старой вишне. – Одна Вася останется.

– Ну... может, и она в город переберется, – предположил Денис. – Лешка женится, она внуков нянчить будет.

Дед хмыкнул.

– Женится он, как же. Ты вон не женился.

Денис кивнул.

– Не сложилось...

– Не сложилось, – согласился призрак. – Нынче у всех не складывается.

Чвиркнула пичуга в переплетении серых ветвей. Денис облизнул пересохшие губы. От волнения бросило в жар.

– Евсей Игнатич, я, кажется, понял, кто вас... – и замолк, не в силах выговорить.

– Да Гришка-хохол, кто ж еще, – спокойно отозвался дед. – Спьяну на кладбище приперся, меня и вытянул. Как огурец.

– А-а-а... – Денису даже обидно стало, он-то удивить хотел.

– Гришка тоже вон один остался, как жену схоронил. Сын у него как уехал, так и не появляется больше.

Помолчали. Ночь отступала, но утренние сумерки лишь размывали силуэты деревьев, превращая их в жутковатых неведомых существ. Еще более странных, чем ссутулившийся на завалинке призрак.

– Евсей Игнатич, а как там... ну, где... – Денис запутался.

Дед покосился прозрачным глазом.

– Что, про небеса рассказать? – спросил он с неподражаемым ехидством. – Про жизню загробную, а?

И насупился, помрачнел.

– Слюни-то подбери, – сказал сумрачно. – Ишь... как там, ему расскажи. Доберешься – узнаешь. Про жизню ему... Живи тута.

– Так может, вы ложку-то, ну просили которую...

Призрак вскочил, замахнулся стариковской скрюченной лапкой – Дениса вжало в скамейку, и во рту разом пересохло – крикнул неожиданно тонким голосом:

– Да разве в ложке дело! В ложке разве...

Денису послышалась боль, острая, как стрельнувшая по небу алая полоска.

– Я ведь по-хорошему к ней... – забормотал дед. – А она шарахается, будто я ее обидеть могу. Васю-то мою – обидеть, а? Что, грит, тебе надо. А мне поговорить бы, Дениса, тошно мне так-то. А где уж, поговорить – смотрит токо, как на ужасть какую... Я и грю, ложку хочу, какую с базара привез двадцать лет тому – с подсолнухами. А она и пуще того пугаться. Крестить меня давай, токо что святой водой не брызгала. А и брызгала бы – невелика печаль...

Он усмехнулся.

– Так ведь и не отдала – ложку-то.

Денис сидел, как к месту приросший, застигнутый врасплох чужим, больным откровением.

– Я, Дениса, ведь и сам такой был, – продолжал дед. – То футбол, то пинжак порвался, то картошку копать пора. По выходным стакан надо, как же без этого. А нынче смотрю, как у меня жизнь прошла, так и все мы – мельтешим мурашами, из-под ног глаза не поднимаем, нет, чтоб друг на друга глянуть, а придем домой – в телевизер лупимся... Все времени не хватает у нас, покуда живем: остановиться, сказать... А сейчас и сказал бы, да кто ж меня слушать будет. Ты вона только...

– И... – Денис проглотил мгновенное замешательство. – Как же вы теперь?

Дед Евсей пожал плечами.

– Пойду... Москву вон посмотрю. Всю жизню на одном месте просидел, так хоть щас... может, успею еще. А там, глядишь, как огурцы совсем отойдут, так и я... обратно. Ты Васе скажи, пусть не боится, не приду я больше...

Призрак оглядел сад, знакомо прищурился на светлеющее небо, неторопливо прошаркал к калитке, просочился сквозь потемневшие доски. Денис остался сидеть на завалинке, придавленный неожиданной тоской.

Он не знал, отчего жжет в глазах: может, от застарелого запаха гари над умирающей деревней, может, причина тому – беспомощная жалость к суетливым человекам, а, может – виноват первый солнечный луч, так свежо и остро упавший на мокрую траву...

Скрипнула дверь.

– Дядь Денис, у меня там эта... игрушка чего-то не того...

Денис медленно поднял голову, уставился в безмятежные Лешкины глаза.

– Лешк... А почему вы деду Евсею ложку с подсолнухами не отдавали, когда он просил?

– Ложку-то? – удивленно переспросил Лешка. – Так мать ее выкинула давно. Она старая уже была, в щербинах вся...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю