Текст книги "Яблоневый сад для Белоснежки"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

V

Наши планы на субботнее рандеву с морем жирным крестом перечеркнула высокая температура, с которой я проснулась на следующее утро. Моих сил хватило лишь на то, чтобы с трудом дойти до туалета и приползти обратно в постель. Акклиматизация? Кто его знает. Я лежала в кровати, тихонько поскуливая от чудовищной ломоты в теле и жара, облизывающего мой лоб и щеки. Когда мне захотелось перевернуться на другой бок, кровать вдруг будто завертелась подо мной каруселью, и я вцепилась пальцами в скомканную простыню, словно всерьез опасаясь того, что не удержусь на этом «аттракционе». Антонио, хоть я и протестовала, позвонил знакомому врачу, который незамедлительно приехал.

Это оказался невысокий полный дядечка с пышными усами, которые, видимо, в какой-то степени должны были компенсировать полное отсутствие растительности на голове. Шумный, смешливый и невероятно болтливый. За время осмотра, который длился довольно долго, потому что этот эскулап то и дело отвлекался на разговоры с Антонио, не замолчал ни на секунду. Пытался шутить со мной, задавал вопрос за вопросом, но я, если честно, ничего не понимала.

После мои жалобы с помощью Антонио были переведены, на вопросы получены ответы. И доктор по имени Хавьер, вытащив из портфеля блокнотик, принялся строчить названия медикаментов. Что со мной, он так и не сказал, но, видимо, тоже связал мое недомогание со сменой климата, поскольку многие из задаваемых им вопросов были связаны с моей страной: как я там себя чувствовала, были ли сходные симптомы.

Антонио пробежал взглядом протянутый ему листочек и, бросив на меня взгляд, о чем-то быстро заговорил с Хавьером. Из его речи я поняла лишь две фразы: «Нервы…» и «Плохо спит», но и так стало ясно, что Антонио спрашивает у врача совета, как быть с моей бессонницей. Ладно, не возражаю, если тот пропишет какие-нибудь капельки или таблетки для улучшения сна – прекрасно.

Антонио и врач еще о чем-то вполголоса посовещались, стоя возле моей кровати, а потом удалились, и я погрузилась в глубокий, без видений сон. Я впервые спала в этом доме сладко, спокойно и умиротворенно. Парадокс, но, для того чтобы хорошо выспаться, понадобилось заболеть.

Проснулась я поздним вечером – лишь для того, чтобы принять принесенные заботливым мужем лекарства, выпить чашку какао и вновь погрузиться в оздоравливающий сон.

Я провела в постели три дня (вплоть до вторника) и за это время почувствовала себя удивительно отдохнувшей, благодаря выписанным доктором снотворным. Я могла бы уже встать и приступить к занятиям испанским языком в понедельник, но Антонио настоял на том, чтобы этот день я отдыхала, сам позвонил Любови Федоровне и отменил занятие. Так что еще и понедельник я, следуя указаниям мужа, послушно и не без удовольствия проленилась, читая весь день в кровати детективы. А во вторник самостоятельно отправилась в поселок. Я собиралась найти интернет-кафе и проверить почту, потому что наверняка есть письма от Веры.

После недолгих блужданий по извилистым узким улицам, образованным стенами тесно, без просветов прилегающих друг к другу двух-трехэтажных домиков, я нашла то, что искала. И, памятуя о своем недавнем аптечном позоре, вошла в помещение интернет-кафе с некоторой внутренней дрожью, не зная, каких выходок ожидать от себя. Но на этот раз сумела сразу и без «приключений» объяснить, что хочу воспользоваться Интернетом на один час. Ура! Меня поняли! Чрезвычайно гордая своими успехами в испанском, я села за отведенный мне компьютер и вошла на мэйловскую страницу. Так и есть. Вера за это время написала мне аж четыре письма, смысл которых сводился к тревожным вопросам, как я тут, все ли у меня в порядке и почему не отвечаю. Я хотела ответить подруге немногословно, потому что набивать русские слова латиницей было очень неудобно, но, увлекшись, написала большое подробное письмо, в котором рассказала обо всех своих впечатлениях, включая и знакомство с недружелюбной Розой, и странные шумы в доме. Умолчала лишь о пристрастии мужа к старой моде. После отправки письма я полазила по родным сайтам в поисках новостей из моей страны. И, перед тем как выйти из Интернета, проверила еще раз страничку с почтой и обнаружила, что Верка уже успела настрочить мне ответ. Будто дежурила возле компьютера в ожидании моих писем!

"…Дашка! Рада, что у тебя все хорошо, ну, почти хорошо. Оторвись там за нас обеих! Передавай привет морю. И пришли мне в следующем письме немного испанского солнышка, а то эти дожди задолбали, скорей бы уж снег, что ли…

…Так ты у нас поселилась в доме с «привидениями»? Ха-ха-ха! Дарья, это кру-уто! Знаешь, какой бизнес можно на этом забабахать? Закончить ремонт в доме и сдавать комнаты туристам, а по ночам пугать их, нарядившись в белые простыни. Сейчас это модно – туристический отдых в замках «с привидениями». Наваришь на этом таки-ие деньги… Хи-хи! Будь я там на твоем месте, уже давно изложила бы муженьку подобный «бизнес-план»… А если серьезно, то я думаю, что твой муж прав: в доме не закончен ремонт, и шум могут производить какие-то оторванные доски, ветер, задувающий в щели, мыши (О! Вот тут бы я всерьез испугалась! По мне лучше иметь в доме «привидение», чем мышей или, что еще хуже, крыс). Да мало ли что еще! Кошка та же, о которой ты мне написала. Возможно, что ты кошачьи вопли и приняла за женский плач и крик. Ты у нас всегда была впечатлительной девушкой с бурной фантазией, так что представляю, что там успела себе нафантазировать. Ничего не бойся! Ты просто обязана быть счастливой. Думай, что выиграла в лотерею главный приз, а может, даже и больше…»

Я перечитала Веркино письмо дважды. От слов, написанных близкой подругой на родном языке, словно повеяло свежим ветерком, принесшим с собой горьковатый запах опавших на размоченную дождями землю листьев – запах российской осени. «Позвоню сегодня маме», – решила я и с некоторой грустью подумала о том, что никто теперь не пересказывает ей за вечерним чаем события минувшего дня. Отчим всегда отличался немногословностью, тогда как моя мама – очень общительная и любит, когда ее балуют короткими, но смешными историями. Я тяжело вздохнула и вышла на улицу.

Время приближалось к святому часу сиесты, и поэтому многочисленные магазинчики, офисы, кафетерии, которые занимали первые этажи, а по-испански «бахос», закрывались, так что мелкий шопинг снова пришлось отложить. Я, ощущая себя великой бездельницей, но тем не менее упиваясь этим бездельем, без цели слонялась по улочкам, разглядывая вывески, которые были сплошь на каталанском, а не на испанском языке. Запрокинув голову, рассматривала аккуратные маленькие балкончики, заставленные горшками с цветами. И размышляла о том, что лица моих соотечественников такие хмурые и недовольные, в чем виноват наш климат средней полосы: нехватка солнца, ранние сумерки, перманентная осень, которая непонятно когда начинается и когда заканчивается, а может, закольцевалась уже и разделение года на сезоны – лишь номинантное. Ведь просто невозможно хмуриться, если тебе ежедневно улыбается с ярко-синего, без единого облачка неба солнце, как здесь, в Испании, а осень отметилась лишь в календаре и, похоже, не собирается возвращаться с каникул.

Неожиданно я набрела на небольшой парк и поддалась искушению отдохнуть на одной из лавочек, подставляя незагорелое лицо солнцу, любуясь приземистыми, напоминающими огромные ананасы пальмами, кучкующимися на декоративном «пятачке» посреди парка.

В одиночестве я сидела недолго. Помимо меня, в этом небольшом парке был еще старичок, который неторопливо прогуливался по ухоженным, изогнутым, как лекала, дорожкам и бросал в мою сторону заинтересованные взгляды. Честно говоря, поначалу это внимание со стороны незнакомого человека меня немного напрягало: чего ждать от этого дедули? Конечно, на маньяка он никак не походил в силу своего уважаемого возраста, но вот прочно вбитые в голову опасения, порожденные нашей неспокойной московской жизнью, не давали расслабиться и здесь.

Дедуля, сделав еще пару кругов по парку, все же присел на противоположную скамеечку, маскируя свое любопытство к моей персоне простой старческой усталостью. Но в тот момент, когда я встретилась с ним глазами, широко улыбнулся и, будто я его уже пригласила, с готовностью пересел на мою лавку.

– Ола! – жизнерадостно поприветствовал он меня, словно старую знакомую. Я вежливо ответила по-испански «добрый день» и застенчиво улыбнулась. В конце концов, не съест же он меня! Правда, теперь, помня о недавнем языковом позоре в аптеке, я напряглась уже по другому поводу: как бы не ляпнуть что-нибудь невежливое.

– Я – Давид, – представился старичок, разворачиваясь ко мне вполоборота.

– Даша, – ответила я.

– Дача? – переспросил он. И я еле слышно вздохнула: ну что поделать, нет в испанском языке буквы, эквивалентной нашей «ш».

– Даш-ша, – повторила я с понимающей улыбкой.

– Дач-ча, – старательно постарался выговорить дедушка и, не справившись, махнул рукой и засмеялся.

– Извините, я плохо говорю по-испански, только изучаю, – постаралась сразу же обезопасить себя от языковых неудач я. – Иностранка.

– О! – понимающе закивал старичок и, как мне показалось, с уважением. – Откуда ты?

– Из России. Москва.

– Россия? – задумчиво произнес сеньор Давид и, взглянув на небо, пожевал губами. – Там холодно, да?

Наверное, одна из первых ассоциаций, возникающая у иностранцев при слове Россия, – холод. Помимо «водки», «медведя» и «балалайки».

– Да. Там другая осень. И зимой есть снег.

– О! Расскажи мне о России.

Как ни странно, между мной и старичком Давидом завязалась беседа. Новый знакомый слушал мой косноязычный рассказ с видимым интересом, ничуть не высмеивая ошибки, наоборот, даже похваливая мои скудные познания. А я, воодушевленная его похвалой, рассказывала и рассказывала – о том, где училась, где работала. О своей семье, оставшейся в далекой Москве – маме и отчиме. О подруге Вере, от которой получила сегодня несколько писем. И о том, что приехала сюда к мужу. Сеньор Давид, слушая меня, кивал и иногда, когда я делала небольшие паузы, чтобы подыскать слова, ободрял тем, что все в моей жизни будет складываться хорошо, я найду замечательную работу, например, в кафе или маленьком магазинчике, обзаведусь новыми подругами. Когда я закончила рассказывать, сеньор Давид сделал такую долгую паузу, словно глубоко задумался о чем-то своем. И когда мне показалось, что он и вовсе забыл о моем присутствии, медленно и осторожно, словно бережно доставая из шкатулки реликвии, произнес:

– Я знал одну русскую женщину.

– Да? Расскажите! Мне интересно.

– Русская женщина, да… – вновь задумался он, глядя не на меня, а на пятачок с пальмами перед нами. Впрочем, я усомнилась в том, что видел он их, а не картины из своих воспоминаний.

– Да, так эта женщина, – наконец-то повернулся ко мне сеньор Давид. – Я могу рассказать немного, только то, что знаю.

К сожалению, из его быстрой и сложной речи я мало что понимала. Но слушала с вежливой улыбкой, отчего-то не решаясь переспрашивать и просить говорить для меня медленнее и простыми фразами. Я кивала и поддакивала, делала серьезное лицо, если улавливала по интонации, что повествование идет о чем-то серьезном, улыбалась вместе с сеньором, если улыбался он, и удивленно поднимала брови, если вдруг старичок голосом выделял в своем рассказе какие-то моменты. Все, что мне удалось понять, так это то, что знал он эту женщину давно (а где с ней познакомился – в России или Испании, так и осталось для меня загадкой), что она была (или есть?) очень красивая. «Как ты», – сказал сеньор и коснулся легонько моих волос. Но она была не очень хорошая женщина. А почему – к сожалению, опять же не поняла. Может быть, я все же отважилась и задала бы сеньору Давиду некоторые вопросы, чтобы лучше разобраться в его рассказе, но в этот момент на дорожке показался другой старичок, который держал за руку старательно топающую крепенькими ножками девочку лет трех.

– О, Энрике! – оживился мой собеседник и замахал приятелю рукой, подзывая. – Мой друг.

Это он пояснил уже мне.

Пожилой мужчина, выглядевший несколько моложе моего собеседника, подошел к нам и, нагнувшись к девочке, велел той поприветствовать сеньора Давида и молодую сеньору поцелуем. Девчушка со всех ног бросилась вначале к пожилому сеньору, оставила на его морщинистой смуглой щеке звонкий поцелуй, а затем без всякого стеснения поцеловала и меня – незнакомую, в общем-то, тетку. Пока я пыталась наладить легкий словесный контакт с маленькой испаночкой, сеньор Давид рассказывал приятелю все то, что услышал от меня. Потом сеньор Энрике принялся рассказывать свои новости, и оба старичка, увлеченные разговором, казалось, напрочь забыли и обо мне, и о девчушке, которая, по-детски быстро потеряв ко мне интерес, увлеклась разглядыванием небольшой стайки голубей, воркующих неподалеку от нас в ожидании хлебных крошек. Я же лихорадочно соображала, как потактичней прервать увлеченную беседу двух приятелей и удалиться. Почему-то казалось невежливым встревать в беседу, но, похоже, у старичков был недельный запас местных сплетен, и они не собирались прерываться, пока не обсудят все – от жизни соседей до политики. И только я приняла решение тихо и незаметно удалиться, как в моем кармане зазвонил телефон. Дедули тут же, как по команде, повернулись ко мне. Звонил муж.

– Ты где, Даша? – по-русски, с явно слышимым в голосе волнением спросил он. – Роза сказаль, что ты куда-то пошель. И тебя нет дома много времени.

– Я в парке, – кратко и по-русски ответила я ему, поскольку старички не скрывали своего любопытства к моему разговору. – И сейчас уже иду домой.

– Все хорошо, Даш-ша?

– Да! Конечно. Не волнуйся, Антонио, я иду домой.

– Хорошо. Я не могу много говорить, – торопливо проговорил он. – Поцелуй тебе, кариньо.

Мы попрощались, и я, убрав телефон в карман, повернулась к дедушкам:

– Мой муж. Я должна идти домой.

Старички понимающе закивали. Сеньор Энрике, заметив, что его внучка с визгом носится за голубями, отправился ее догонять.

– До свидания, Дача, – попрощался со мной сеньор Давид. И когда я уже развернулась, чтобы идти, сказал мне одну фразу, которую я поняла как «Верю, что твоя судьба будет другой, чем у той женщины». Впрочем, может быть, я и ошиблась.

Мой рассказ о знакомстве в парке и нашем разговоре с сеньором Давидом неожиданно вызвал у Антонио сильное недовольство. Тогда как я ожидала от него совершенно другой реакции – похвалы за мои маленькие достижения.

– Ты не должен уходить далеко, Даш-ша. Одна, ты можешь теряться! Я волнуюсь, Роза – тоже! Мы не знаем, где ты!

Он, сердито выговаривая мне, будто я совершила нечто недозволенное, мерил нервными широкими шагами маленькое пространство моей комнаты.

– Извини, – пробубнила я и потупилась.

– «Извини», – передразнил меня Антонио и метнул на меня раздраженный взгляд. – Ты говоришь с незнакомым сеньор. Ты не знаешь, плохой он или хороший! Ты не должен слушать, что говорит тебе этот старый сеньор!

– Почему? – наивно спросила я, и в самом деле не понимая, что плохого совершила. Всего лишь побеседовала с пожилым сеньором. Только это! И ничего, совершенно ничего запрещенного, недозволенного, дурного он мне не рассказал! Наоборот, больше слушал меня. Это я и попыталась объяснить сейчас Антонио. Муж тяжело вздохнул и сел рядом со мной на диван:

– Кариньо, люди здесь любят говорить много. Как попугаи, понимаешь? Ты рассказаль сеньору история, завтра эта история знает вся деревня.

– Я не рассказала ничего секретного! – возмутилась я. – Только то, что жила раньше в России и приехала сюда к мужу. Это плохо?!

Антонио собрался что-то мне сказать, но оборвал себя и вместо этого вновь тяжело вздохнул.

– Почему ты злишься, Антонио? Объясни мне, почему ты так разозлился?

– Разозлилься, разозлилься? Что это, Даша?

– Энфа€дас.

– Но! Но! Я не… как ты сказаль, ра-зо-злись, да? Кариньо, я беспокойся за тебя. Ты будешь осторожен, да? В другой раз. Я хочу только это. Ты долзен быть осторожный.

– Хорошо. Я буду осторожной, – четко, словно мантру, произнесла я. – Осторожной, осторожной и еще раз осторожной.

Хмурое выражение исчезло с лица Антонио, он привлек меня к себе и поцеловал в висок.

– Я тебя люблю, кариньо. Очень-очень люблю, Даша.

Я, наверное, тоже должна была признаться в своих чувствах в ответ, но промолчала и лишь просто кивнула, принимая его «люблю».

VI

На следующий день, опять не поставив в известность мужа, я отправилась в поселок. Роза сегодня должна была прийти к обеду, поэтому я могла совершить прогулку, спокойная за то, что никто (читай – вездесущая домработница) не позвонит моему мужу с сообщением, что я опять куда-то самовольно ушла. Впрочем, что такого в моих прогулках? В конце концов, я не обязана сидеть дома взаперти и выходить по специальному разрешению. Да, конечно, понимаю, что Антонио беспокоится за меня. Но я пообещала ему быть осторожной, но не клялась кротко ждать его возвращения возле окна в своей «горнице» с вышиванием в руках.

Мне хотелось вновь встретиться с сеньором Давидом и расспросить его о русской женщине. Не знаю почему, но меня заинтересовала история соотечественницы, которая, как я воображала, тоже эмигрировала сюда.

Я сунула в сумку телефон, учебник испанского (повторю до прихода Любови Федоровны урок), взяла оба ключа – от входной двери и калитки и, ощущая себя школьницей, которая, накрасившись маминой косметикой, втайне от родителей сбегает на первое свидание к мальчику, отправилась на прогулку.

Сеньора Давида я так и не встретила. Обошла весь парк три раза, честно прождала минут сорок на лавочке, рассматривая редких прохожих и привставая в надежде, что это сеньор Давид, если видела вдруг кого-то, направляющегося в сторону парка. Но нет, мне не повезло. Глупо, и почему я была уверена в том, что вновь встречу дедулю «в тот же час на том же месте». Час не тот же, хоть место и то. Возможно, сеньор Давид и приходит сюда почти ежедневно, но после обеда, а не с утра. К сожалению, ждать так долго его не могу. Я разочарованно захлопнула учебник, который держала на коленях раскрытым, но за все время ожидания не прочитала ни строчки, и отправилась домой, в этот раз выбрав для возвращения другую, параллельную «моей» улочку.

Было время второго завтрака. Через неплотно прикрытые двери маленьких кафешек просачивался дразнящий кофейный дух. И у меня, с любопытством заглядывающей в большие окна-витрины, создавалось впечатление, что вся жизнь поселка сконцентрировалась именно в этих маленьких кофейнях. Несмотря на, казалось бы, рабочий час, они были переполнены людьми, которые, расположившись за столиками или вдоль вытянутых барных стоек, неторопливо пили кофе. Я, поддавшись общему «кофейному настроению», тоже вошла в стеклянные двери одной из кафешек, встретившихся на пути.

Я заняла свободный столик и заказала кофе с молоком подошедшему ко мне молодому парнишке-бармену с взъерошенными гелем по местной моде волосами. Он одарил меня понимающей улыбкой и вернулся обратно за стойку. В ожидании кофе я достала из сумки учебник и раскрыла на заложенной странице, но успела прочитать лишь половину абзаца.

– Ты иностранка? – спросил бармен, ставя передо мной кофе и с нескрываемым любопытством заглядывая в мой учебник. Я кивнула и застенчиво улыбнулась.

– И откуда?

Скоро я привыкну к тому, что люди здесь запросто завязывают беседы с соседом по столику в кафе, продавцом в булочной, просто встретившимся тебе человеком. Наверное, все эти походы в магазин, кафе, аптеку, химчистку, поликлинику – не столько необходимость купить продукты и лекарства, сдать одежду или посетить доктора, сколько возможность поговорить. Общение как образ жизни, все еще чужой мне, в недавнем прошлом несшейся по конвейерной ленте мегаполисной жизни, привыкшей рассчитывать чуть ли не каждую секунду «на необходимые и полезные дела»…

– Из России, – ответила я. Парень, нисколько не заботясь о том, что, возможно, возле барной стойки кто-то ожидает свой заказ, присел за мой столик с намерением завязать беседу. Ох уж эта испанская простодушная склонность к общению! Мне стало неожиданно весело и легко, и мой панцирь зажатости, закомплексованности, скрытости пошел крупными трещинами, обещая в скором времени и вовсе развалиться. Ну что ж, это, наверное, к лучшему – такие перемены.

– При-ивьет! Пака! Краси-ивья. Да? – выпалил бармен тут же все свои познания в русском языке и, засмеявшись, представился уже на испанском:

– Я – Алехандро.

– А я – Даша, – ответила я и про себя подумала, что сейчас мое имя вновь произнесут как «даЧа». Но нет, Алехандро, от усердия наморщив лоб, повторил его почти верно, единственно, смягчив «ш» до «щ».

– Тебе нравится кофе, Даща?

– Да.

Он, воодушевившись моим ответом, прострекотал какую-то длинную фразу, из которой я не поняла ни слова.

– Что? Не понимаю. Я плохо говорю по-испански. Изучаю. – И я постучала ногтем по твердой обложке учебника.

Алехандро повторил уже медленнее, но я вновь развела руками. Тогда парнишка, засмеявшись, указал на меня пальцем, потом, привстав из-за столика, сделал вид, будто куда-то идет, махнул в сторону барной стойки и изобразил, что подносит к губам чашку.

– Маньяна? – закончил он свой театр словом, которое я знала, – «завтра».

А, кажется, поняла. Спрашивает, приду ли я завтра. Вместо ответа я пожала плечами. Алехандро поцокал языком и вновь что-то проговорил, сопровождая свои слова сурдопереводом – языком жестов. Сказал, что если я приду, кофе мне будет бесплатно. Я засмеялась и поблагодарила.

– Ты туристка?

– Нет, я живу здесь. Мой муж – испанец.

– О, – с пониманием и некоторым почтением произнес он. – Сколько времени ты в Испании?

– Мало, – призналась я. – Две недели.

– Две недели?! – удивленно округлил черные глаза-маслины бармен. – Ты хорошо говоришь по-испански.

– Нет, – недоверчиво засмеялась я.

– Да-да! Две недели… И ты живешь в нашем пуэбло?

– Нет. Я живу в доме… – слов мне не хватило. Как объяснить, что дом находится за пределами пуэбло? Пауза затянулась, но тут мне в голову пришло решение. Я порылась в сумке в поисках ручки, взяла бумажную салфетку и принялась рисовать:

– Это – пуэбло. Это – дорога. Это – мой дом, очень большой и старый. Понимаешь?

– Ты там живешь? – вытаращился на меня Алехандро. – В темном доме?

– Почему он темный? – удивилась, в свою очередь, я. – Там есть свет.

– Нет, – замотал головой Алехандро и, тщательно подбирая слова, постарался объяснить: – Темный – потому что страшный. Есть одна история…

Я почувствовала, что мое сердце забилось часто-часто в предвкушении какой-то тайны, которая сейчас мне откроется. Страха не было, только горячее желание узнать, что же за история связана с домом. Но Алехандро, раздразнив мое любопытство, тут же и разочаровал:

– …Но я ее не знаю. Я живу здесь мало времени.

– Но что говорят люди об этом доме? – в отчаянии взмолилась я.

– Там никто не хочет жить, – немного подумав, ответил Алехандро. – Говорят, что дом – «esta maldita».

– Что? – не поняла я последнее слово.

– Мальдита, мальдита… Это… э-э-э…

– Алехандро! – сердито окликнула моего собеседника тучная женщина в возрасте и указала на барную стойку. – Работать!

– Извини, – подскочил парень, вспомнив наконец-то о своих обязанностях.

Я понимающе развела руками и улыбнулась.

Алехандро ушел принимать заказы у новых клиентов. Признаться, я ожидала, что он вскоре освободится и вернется продолжить разговор со мной, оборванный, что называется, на самом интересном месте. Но нет, Алехандро, собрав заказы, помахал мне рукой и скрылся на кухне, а его место за барной стойкой заняла окликнувшая его женщина. Я допила кофе и расплатилась с сеньорой. Уже на улице меня осенила идея посмотреть непонятное слово, произнесенное Алехандро, в словарике моего учебника. Я остановилась и, присев для удобства на корточки, извлекла из сумки учебник и торопливо зашелестела страницами. Мальдита, мальдита… Неужели нет? А вот, есть! «Проклятый, проклятая…»

«Говорят, что этот дом – проклятый».

Возвращалась я домой в некотором смятении, не в состоянии отделаться от зловещего смысла последней фразы, сказанной барменом. Дом – проклят. В другой ситуации я бы не придала значения подобным словам, отнесла бы их к местному фольклору и тут же забыла. Но сейчас к этой фразе органично, словно гарнир к основному блюду, вписывались все те шумы и звуки, которые пугали меня. Под соусом намека на некоторую историю, произошедшую в страшном темном доме, это «блюдо» казалось теперь чересчур острым и приобрело совершенно другой «вкус». Мне бы и хотелось выбросить из головы все мысли о доме, дабы не пугать себя еще больше, ведь куда спокойней думать, что стоны, крики, шорохи, музыка – вина мышей, крыс, ветра, кошки, сорванной черепицы… Но это все равно что приказать себе не думать о розовом слоне. Что мне писал о доме Антонио в письмах? Да ничего подробного! Лишь то, что этот очень старый дом был куплен им два года назад, а до этого принадлежал одной знатной фамилии. К моменту покупки пропустовал без малого пятнадцать лет (помнится, прочитав об этом в письме, я удивилась. Как-то сложно было принять и понять, как может дом пустовать столько времени) и сильно обветшал. Антонио добился разрешения у местной администрации на реконструкцию и вложил в нее уже немало денег. Однако, как я успела убедиться на примере верхнего этажа, реставрация все еще не доведена до конца. Пока шел ремонт, Антонио жил на съемной квартире в Барселоне и в дом переехал практически перед самым моим приездом. Все. Больше ничего он мне не рассказывал.

И только когда я уже почти пришла, мне удалось переключить мысли на другую тему, более оптимистичную и радостную. Я ожидала прихода Любови Федоровны, по которой за время болезни успела изрядно соскучиться. Мне не терпелось показать ей выполненные упражнения и похвалиться тем, что вчера и сегодня я вполне успешно попрактиковалась в языке с местными. Думая о том, что мои успехи доставят ей радость, я с улыбкой на лице открыла дверь и вошла в прихожую.

– Роза, ты здесь? – крикнула я на испанском, подозревая, что домработница все же опередила меня. Но ответа не получила. Вместо этого откуда-то сверху раздался короткий, резко оборванный мелодичный звон, будто кто-то открыл музыкальную шкатулку и тут же, не дав ей разыграться, захлопнул. В этот момент я как раз занесла ногу над первой ступенькой лестницы, но так и замерла с поднятой на весу ногой. Внутри будто кто-то толкнул маятничек моего сердца, до этого отсчитывающий ровный ритм, и он вдруг заходил туда-сюда с удвоенной амплитудой. Господи… «Возьми себя в руки», – приказала я себе и на цыпочках двинулась вверх по лестнице. Но не успела пройти и нескольких ступеней, как меня вновь остановила механическая музыка, на этот раз полившаяся ровно, без запинок, уверенно. Знакомая мне по бессонным ночам мелодия, на этот раз она звучала гораздо громче и ближе. Я вцепилась обеими руками в перила, чувствуя, что мое сердце-маятничек заходило с такой частотой, что вот-вот сорвется, сломается, разобьется. Стиснутая в ледяных объятиях ужаса, я не могла сделать ни шагу – ни назад, чтобы выскочить из этого ужасного дома на улицу, ни вперед, чтобы узнать источник музыки. Не знаю, сколько бы я еще так простояла на лестнице, парализованная страхом, вызванным невинной на первый взгляд мелодией, но в этот момент, словно для того, чтоб уж окончательно меня добить, послышался неторопливый цокот каблуков, будто кто-то осторожно и медленно спускался по лестнице мне навстречу. При этом мелодия стала звучать громче, она плыла ко мне. И когда передо мной на ступени в тусклом свете освещающих лестницу и днем рожков упала блеклая тень, я заорала так громко, как никогда в жизни еще не орала.

И в ответ, синхронно с моим, раздался другой, не менее испуганный женский крик, сопровождающийся грохотом упавшего тяжелого предмета и звоном запрыгавших вниз по ступенькам каких-то шестереночек, колесиков и дисков.

– Сеньор-ра! – женский визг оборвался сердитым окриком, который привел меня в чувство, подобно хорошей пощечине. Замолчав, я подняла глаза и увидела стоявшую несколькими ступенями выше Розу с грозно сдвинутыми бровями и поджатыми губами. Не дав мне опомниться, домработница что-то закричала, сопровождая свою гневную речь активной жестикуляцией. Распаляясь, она голосила все громче и громче, тогда как я, не понимающая из ее быстрой, как стрельба пулемета, речи ни слова, запоздала со своим вступлением и какое-то время слушала женщину молча, растерянно хлопая глазами и непонимающе переводя взгляд со все еще катившихся по ступеням с жалобным звоном шестеренок на какие-то деревянные дощечки, которые домработница без излишних церемоний пнула к моим ногам.

– Роза, что это?!

Я наклонилась, подняла одну из дощечек и какую-то детальку. Пусть и с опозданием, но стала вырисовываться более-менее понятная для меня картина. Роза разбила эту шкатулку… нет, пожалуй, не шкатулку, а часы, напуганная моим неожиданным криком. И теперь вешает вину за угробленные часы на меня. Черта с два! По вине этих часиков я плохо спала несколько ночей, минуту назад чуть не получила разрыв сердца от страха, услышав вновь их музыку, на этот раз в контексте слухов о «проклятости дома». Не знаю, видимо, от пережитого страха, мои мысли засуетились в сумасшедшей панике и выстроились в нелепую комбинацию, что это именно Роза с каким-то злодейским умыслом специально заводила где-то спрятанные часы, чтобы они своей музыкой будили меня по ночам.

– Роза, где ты взяла эти часы?! – закричала я в ответ в попытке перекричать разбушевавшуюся домработницу. Удивительно, она оборвала себя на полуслове и замолчала, вытаращив на меня и без того большие и выпуклые глаза. Пауза затянулась, и я, потеряв терпение, сорвалась на истеричный визг:

– Зачем ты это делала?! Зачем?! Говори, дура!

Конечно, русский, на который я невольно перешла, ей понятен не был, но интонации она прочитала безошибочно и, подбоченясь, вновь ринулась в словесную атаку. Я не отставала, выплескивая на домработницу все свои пережитые страхи, где-то в глубине души, однако, понимая, что женщина совершенно не виновна в моих страхах и просто по стечению обстоятельств попалась мне, что называется, под руку. Так же как и я – ей. Мы, просто воспользовавшись таким поводом, как разбитые часы, выплескивали друг на друга сдерживаемые ранее эмоции. Роза, невзлюбившая меня с самого начала, не могла открыто заявить о своей неприязни ко мне, сейчас ухватилась за возможность вылить на меня ушат словесных помоев, а я, тоже крича в ее адрес отнюдь не нежные слова, избавлялась от пережитого страха.