Текст книги "Проклятье музыканта"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
V
Хосе Мануэль сдержал слово и не беспокоил Рауля несколько дней. И это время, которое мы смогли провести вдвоем с мужем без дел, без суеты, без расставаний, показалось нам едва ли не вторым медовым месяцем. Мы пересмотрели вместе кучу фильмов, а вместо прогулок, пользуясь тем, что погода в эти дни стояла теплая и солнечная, завтракали и обедали на террасе, откуда крутая лестница вела в небольшой палисадник.
Хосе Мануэль приехал к нам в пятницу к обеду.
– Как ты? – спросил он, войдя в гостиную, у сидящего с книгой в руках Рауля.
– Потихоньку, – пожал тот плечами. – Отдыхаю. Анна мне не дает ничего делать, будто я тяжелобольной.
– А когда еще тебе удастся побездельничать? – спросила я, стеля на стол скатерть. И спросила у гостя: – Пообедаете с нами?
– С удовольствием! – откликнулся Хосе Мануэль. – Тебе помочь?
– Спасибо. Я сама управлюсь.
– Тогда я похищу у тебя твоего мужа на десять минут.
– Ох, чувствую, что пришли вы похитить у меня его далеко не на десять минут… – театрально вздохнула я.
– Угадала, девочка, – ответил он с сочувствием в голосе, но со смешинками в карих глазах. И обратился уже к Раулю: – Как нога?
– Что тебе сказать…
– Ясно, – вздохнул Хосе Мануэль.
Я, накрывая на стол, краем уха прислушивалась к их разговору, уже понимая, что короткий «отпуск» Рауля, как бы там ни было, закончился.
– Как не вовремя, парень, все это случилось! Не знаю, поправишься ли до концертов.
– Переносить даты не будем!
– Надеюсь. Дело вот еще в чем… Поступило приглашение в программу «Магазин секретов». Очень хотят вас там видеть. Возьмут небольшое интервью, представят ваш диск, вы сыграете-споете в эфире… Да что я рассказываю, вы уже были на подобных программах, знаете что и как! Сложности две: ехать надо в Мадрид, и в понедельник. Можно отказаться, но аудитория у этой программы сам, думаю, догадываешься какая. Не интересно нам отказываться. Можно перенести, но следующие эфиры уже заняты, а у нас график плотный. Я решил сначала узнать, сможешь ли ты или нет. Но вижу, что маловероятно, – вздохнул он, бросив взгляд на прислоненные к дивану костыли.
– Смогу, – возразил Рауль.
Я, ставя суповые тарелки на стол, неодобрительно поджала губы.
– Я бы тебя не трогал до тех пор, пока не поправишься, но… – развел руками Хосе Мануэль. – Если удастся, втиснем еще эфир на радио. Не беспокойся, будем передвигаться на машине. Сделаю все возможное для твоего удобства.
– Спасибо.
– Тогда завтра и послезавтра репетиции. Кто-нибудь тебя отвезет?
– Попрошу Фернандо или Серхио.
– Отлично! А в понедельник с утра пораньше на поезд – и в столицу!
Во время обеда о работе мужчины не говорили, наоборот, внимание Хосе Мануэля было направлено полностью на меня. Он расспрашивал о русской кухне, нахваливал мой борщ и бефстроганов, пригласил в ответ на семейную паэлью в следующие выходные. То ли старался так загладить вину передо мной за то, что «отнимал» у меня Рауля, то ли просто желал приободрить. К рабочим вопросам он вернулся после обеда, в то время, когда я занималась приготовлением кофе и чая. Хосе Мануэль включил планшет, и мужчины в ожидании десерта изучали новые запросы, поступившие из пиар-отдела. Расставляя на столе чашки и блюдца с печеньем и сластями, я краем уха прислушивалась к бормотанию гостя:
– …Мадрид. Интервью для интернет-портала… За час до концерта. Соглашаемся. Не знаю, успеем ли попасть на радио: зависит от того, во сколько приедем. Пока не подтверждаю, но берем на заметку. По Сеговии… Так-так… Еще пока не решено, но это вопрос времени… Э, это нам не нужно! Знаю эту программу, и мне не нравится ее репутация. Отказ.
Я налила мужчинам кофе, а себе – чай. Присаживаясь на свое место, услышала, как гость произнес:
– Кулинарная программа. Та-ак… Мадрид, днем раньше концерта. Это время у нас пока не занято.
Я с недоумением спросила:
– Хосе Мануэль, а какое отношение к музыке имеет кулинария?
– Прямое! – назидательно поднял указательный палец менеджер. – Чем чаще музыканты везде появляются, тем более узнаваемыми становятся их лица, а имена остаются на слуху. Можно, конечно, вляпаться в пару грандиозных скандалов и «прогреметь», но это не наш метод.
Ответив, он развернулся к Раулю:
– Соглашаемся?
Тот, бросив на меня взгляд, неуверенно кивнул.
– Так ты умеешь готовить? Хотя бы омлет? – запоздало спросил гость, неправильно расценив колебания Рауля. Я же поняла взгляд мужа: его дни расписали буквально по минутам, заняв и то относительно свободное время между концертами, которое он надеялся провести со мной.
– Умеет! – ответила я за него. – Еще как!
– Но не так, как мой друг Давид. Тот – гений в этом деле! Вот его бы на программу…
– А петь он умеет, твой друг? – усмехнулся Хосе Мануэль. – В общем, посоветуйтесь между собой, какой рецепт выберете. Хотя, возможно, это не понадобится: готовить будет ведущий – профессиональный повар, и запланированное блюдо. А вы – у него на подхвате: ножи подавать, овощи чистить…
– Кастрюльки мыть, сковородки драить, – ухмыльнулся Рауль.
– Если при этом еще и с песнями, вообще прекрасно, – добавил менеджер. – В общем, отправляю согласие.
Мы с Раулем переглянулись. «Ну что поделаешь…» – прочиталось в его взгляде. «Да все понимаю…» – ответила я улыбкой. Гость же продолжал изучать присланные ему запросы. Одной рукой он что-то печатал, другой машинально подносил к губам чашку с кофе. Интересно, чувствовал ли он, погруженный в работу, вкус напитка или мог бы так, увлекшись, выпить чашку уксуса?
– Э, это вот интересно! – вдруг воскликнул он, откидываясь на спинку стула. И повернулся к Раулю: – Ты когда-нибудь прыгал с парашютом?
Я поперхнулась чаем и убежала на кухню. Когда удалось справиться с приступом кашля, вернулась в гостиную и возмущенно воскликнула, обращаясь к гостю:
– Вы с ума сошли?!
– Я – нет, – усмехнулся тот. – Но один популярный телеканал с огромной аудиторией запустил новую программу, в которой звездам предлагается попробовать себя в том или ином экстремальном виде спорта. Рейтинги высокие, реклама шикарная, правда попасть на программу не так просто, но мы получили возможность. Нам достался прыжок с парашютом.
«Совсем охренели!» – выругалась я про себя, но вслух сказала совсем другое:
– И как Рауль будет прыгать с больной ногой? Вы себе это представляете?! Или хотите, чтобы он вообще убился?
– Трагическая или загадочная гибель музыканта – самый лучший для него пиар, – философски, с серьезным видом ответил менеджер. – Вспомни, к примеру, Майкла Джексона, Эми Уайнхаус…
Я растерянно моргала, пытаясь понять, шутит Хосе Мануэль или на самом деле так считает. Кто его знает?
– И когда нужно прыгать? – спросил вдруг Рауль. Я от изумления онемела: сумасшедшие! Двое сумасшедших под одной крышей.
– Если подтверждаем запрос сейчас, то в этот вторник. Задержимся в Мадриде еще на день. Как, сможешь? – с сомнением покосился Хосе Мануэль на забинтованную ногу Рауля, которую тот держал на свободном стуле.
– А почему бы и нет?
– Отлично, значит, пишу подтверждение!
И гость принялся быстро печатать.
– Вы что… серьезно?! – обрела я наконец дар речи, готовая вопить, возмущаться и настаивать на своем.
– Угу, – согласились они оба и так же дружно рассмеялись.
– Понятно, – проворчала я, с облегчением переводя дух. – Отличный розыгрыш! Сговорились в мое отсутствие. Ну что ж, я даже поверила.
– Это не шутка, Анна, – усмехнулся Хосе Мануэль, поворачивая ко мне монитор. – Сама смотри, вот письмо с запросом. Видишь?
– Возможно, я бы согласился, – сказал муж. – Если бы связки не повредил.
– Похоже, мне стоит этому порадоваться, – проворчала я, бросив на него негодующий взгляд. – То ли память у тебя, Рауль, короткая, хоть и прошло чуть больше года после аварии, то ли ты тогда мало переломов получил. Кстати, Хосе Мануэль, почему за всех должен отдуваться солист? В группе шесть человек. И раз менеджер так печется о популярности коллектива, то в рекламных целях может и сам прыгнуть с парашютом.
– Я не так интересен публике, Анна, как Рауль. Да и пользы для группы принесу куда больше, будучи живым и здоровым, – ухмыльнулся Хосе Мануэль. – Ладно, шутки в сторону: пишу отказ.
– Погоди! – остановил его Рауль. – Думаю, Чави бы такое предложение понравилось.
– И не собираюсь говорить ни ему, ни кому-то еще из вас! – отрезал Хосе Мануэль. – Достаточно нам и твоей травмы перед концертами. Пишу отказ.
С этими словами он быстро набрал ответ и нажал на кнопку отправки.
На станцию Санс, с которой уходил скоростной поезд на Мадрид, мы приехали заранее. Я вышла из такси и поежилась от утреннего холода, скользнувшего за ворот, выстудившего в одно мгновение тонкую курточку и угнездившегося в душе осенней тоской. Ожидая, пока Рауль расплатится с таксистом, я рассматривала пересекающих небольшую площадь пассажиров. Стеклянные двери здания станции то и дело распахивались, выпуская под пронизывающий ветер новые порции торопящихся к автобусным остановкам работников. Лица, похожие на московские задумчивым выражением и сонными взглядами. Ежащиеся на ветру фигуры в не по погоде легких одеждах. Ежедневный алгоритм: электричка, подъем по эскалатору, турникет, стеклянные двери, площадь, автобус. Обыденные мысли, перетекающие вяло, по инерции, и привычная борьба желания спать с утренним нежеланием ехать в знакомый до скрепок на столе офис. Все как и в Москве. В какой-то момент рассеянный поток прохожих вдруг проворно трансформировался в длинную очередь, к которой подъехал белый фургон с эмблемой одного из ежедневных изданий, и одетый в униформу молодой человек принялся раздавать бесплатную газету.
– Анна! – окликнул меня Рауль. Черно-желтое такси отъехало, и его место уже успело занять другое. – Идем?
Я кивнула и перекинула через плечо ремень принятого из его рук чехла, в котором находилась подаренная гитара. Рауль надел рюкзак с личными вещами и не занятой тростью рукой взял меня под локоть.
В воздухе вокзала витал уютный аромат кофе, который просачивался за двери кафе и профессиональным «зазывалой» заманивал на завтрак. В помещении, отделенном от общего зала стеклянными стенами, ровными рядами стояли столики, за которыми неторопливо пили кофе утренние посетители. Кто-то – в ожидании своего поезда или электрички, кто-то – завтракая перед работой. Время позволяло, и мы вошли внутрь. Пока я покупала бутерброды, кофе и чай, Рауль занял свободный столик и в ожидании меня придвинул к себе лежавшую на краешке стола газету.
– Ничего нового, одни и те же новости: кризис, рост безработицы, агитация за независимость Каталонии и вторая половина газеты – о футбольных новостях, – прокомментировал он, когда я подошла к столику. – В кризисе, но зато в футболе – первые. Когда-то папа мечтал о том, чтобы я стал футболистом. Видимо, надо было его слушать.
– Тогда мы с тобой вряд ли бы познакомились, – усмехнулась я. – На футбольные матчи я не хожу.
– Это точно, – согласился Рауль.
Я пила дрянной чай, вкус и запах которого даже отдаленно не напоминал настоящий цейлонский. Зато бутерброд с тунцом, томатом и оливковым маслом просто таял во рту. Разговор как-то не складывался, и мы просто молча переглядывались. Не знаю, о чем думал Рауль: сожалел ли о том, что мы опять расстаемся, или радостно предвкушал новый вихрь интересных событий, который вот-вот должен был поглотить его. Иногда в его взгляде сквозило сожаление, но тут же, будто желая меня подбодрить, он солнечно улыбался и накрывал своей ладонью мою. У меня же на душе скребли кошки, словно в предчувствии чего-то нехорошего, и настроение было унылым, как вылинявшие под октябрьскими дождями дни. А где-то внутри закипало раздражение: на ранний подъем, на сильный ветер, на невкусный чай, на менеджера, который, похоже, стал членом нашей семьи и перекраивает нашу жизнь по своему желанию, на Рауля, у которого на первом месте музыка и все, что с ней связано. Но в первую очередь – на себя: ведь знала, на что иду, и согласилась с этим, но иногда нет-нет да сетовала на то, что мы с мужем проводим куда больше времени в разлуках, чем вместе. Я старалась успокоить себя мыслью: уже завтра к обеду Рауль будет дома, но в противовес этим уговорам думалось о том, что еще одну ночь проведу без него.
– Все нормально? – спросил он, нахмурившись.
– Да, – солгала я.
– Обманываешь, – вздохнул Рауль, научившийся угадывать за моей улыбкой пасмурное настроение. – Не сердись.
– Я не сержусь.
– И опять обманула.
Я лишь усмехнулась, но, как ни странно, раздражение прошло.
– Пойдем, принцесса? Мне уже пора.
Мы дошли до образованного разделительными лентами «коридора», как в аэропорту, и остановились. Рауль обнял меня и крепко прижал к себе.
– Не хочется уезжать от тебя, – шепнул он мне на ухо, и у меня вдруг болезненно сжалось сердце, словно расстаться мы должны были не на сутки, а на год. Невольно нахлынули воспоминания о том моменте год назад, когда мы вот так стояли и обнимались возле разделительной линии в аэропорту Шереметьево. «Надеюсь, это будет наша последняя разлука, принцесса», – шепнул мне в тот день Рауль. Он улыбался, а у меня на глаза наворачивались слезы. «Я не прощаюсь с тобой», – сказал он тогда.
– Я не прощаюсь с тобой, – повторил он сейчас, чуть отстраняясь и проводя тыльной стороной ладони по моей щеке. Я молча подала ему гитару, он перекинул ремень через плечо и снова улыбнулся – чуть растерянно, будто чувствуя вину за то, что наша с ним жизнь не похожа на типичную семейную.
– Буду ждать, – сказала я, легонько касаясь губами его губ.
– Береги себя. Позвони, как доедешь домой.
– Обязательно.
Я проводила Рауля взглядом, он прошел контроль и, оглянувшись, махнул мне рукой, а затем скрылся из виду в толпе. Я еще немного потопталась на месте, словно ожидая, что он вдруг вернется, а затем спустилась к электричкам.
Листок с записанным на нем адресом отягощал карман будто камень. Я мяла его пальцами, чувствуя, что моя решительность дает трещину. Приеду я к бывшему владельцу гитары – и что у него спрошу, чем объясню свой интерес? Но тем не менее я вышла из электрички уже на следующей остановке. Сверяясь с картой, поглядывая на номера подъездов, я шла к тому месту, с которого брала начало история. Почему-то эта мысль о «начавшейся истории» становилась все ярче с каждым моим шагом, и крепла уверенность в том, что началась она не с магазина музыкальных инструментов, и даже не с нашей с Лаурой встречи у дверей универмага, а с дома, в котором раньше «жила» гитара.
Вот она, нужная мне дверь – темная от времени, внушающая трепет своей массивностью, изрезанная завитушками, будто морщинами. Она оказалась закрытой, но не успела я протянуть руку к медной пластине с кнопками с номерами квартир напротив каждой, как дверь распахнулась, выпуская на улицу девушку. Незнакомка посторонилась, давая мне пройти. Я вошла в подъезд и вздрогнула от стука захлопнувшейся за спиной двери, отрезавшей меня от наполненного светом и звуками мира. Нехорошая мысль, что я оказалась в ловушке, едва не заставила меня выскочить на улицу. Это был не подъезд, это был портал в другую эпоху. Я запрокинула голову, рассматривая лепнину над высоченной дверью, выступ над находящимся на недосягаемой высоте узким окошечком с грязным мутным стеклом. По правую руку от меня тянулся ряд почтовых ящиков, похожих на деревянные скворечники. Я нашла тот, с номером нужной мне квартиры, и прочитала полустертую надпись: «Juan Segura Campos». Хуан Сегура Кампос. Зачем-то я заглянула в чернеющие пустотой дырочки, словно желая в ящике найти оставившую меня уверенность.
Напротив входной двери находился лифт, который был, возможно, даже не дедушкой, а прадедушкой современных: с решетчатой внешней дверью с металлической ручкой и внутренними деревянными дверями-створками с вытянутыми мутными оконцами. Кабина была узкой, как шкаф-пенал, и вряд ли могла вместить даже двоих. Рядом с металлической дверью на уровне глаз висела распечатанная на принтере просьба закрывать плотно двери, иначе лифт не будет работать. И этот лист бумаги казался здесь единственной чужеродной деталью, не вписывающейся в антураж и напоминающей о том, что за входной дверью другой мир – с современными стеклянными витринами, вывесками, машинами и рокочущими мотоциклами, со спешащими по своим делам прохожими, то и дело разговаривающими по мобильным телефонам.
Сбоку от лифта находилась узкая лестница с высокими сбитыми ступенями, отгороженная чугунными некрашеными перилами. Она завивалась крутой спиралью. Подниматься нужно было на самый верх, поэтому я вошла в кабину.
Лифт застонал, как страдающий от ревматических болей старик, и со скрипом и лязганьем медленно двинулся. В узкое окошечко виднелись проплывающие мимо этажи. Подъем, казалось, будет длиться вечность, но вот наконец-то лифт издал хриплый звук, кабина содрогнулась и встала. Я открыла двери, вышла и огляделась. Подняться следовало еще на этаж, но уже пешком. На нужной мне площадке оказалась лишь одна дверь. Электрического звонка не было, вместо него прямо была прикреплена медная пластинка с молотком в виде кулака. Вздохнув, как перед прыжком в воду, я постучала. Звук разнесся по всей площадке, затерялся в поворотах лестницы. Я подождала немного, но мне никто не открыл. Тогда я еще раз постучала, на этот раз сильнее. И вдруг дверь сама, с тихим скрипом, приоткрылась, будто приглашая меня войти. Я переступила порог и тихонько позвала:
– Эй?
Открытые двери не сулят ничего хорошего. Однако я уже несмело топталась в узком полутемном коридоре.
– У вас дверь открыта!
В ответ не раздалось ни звука. Может, хозяин ненадолго вышел в булочную или аптеку, которые находились в этом же доме? Тогда лучше подождать на площадке. Я уже было развернулась, но меня остановила мысль проверить, не стало ли хозяину плохо. Пожилой человек – мало ли. И только я так подумала, как входная дверь за моей спиной вдруг с грохотом захлопнулась. Я испуганно зашарила ладонью по стене в поисках выключателя и уже при свете дернула дверь на себя, но она не поддалась. Вот попала… Мысленно уговаривая себя не поддаваться панике, все же решила заглянуть в комнаты в поисках хозяина, а дальше уже действовать по обстоятельствам. С собой у меня был мобильный телефон, я нащупала его в кармане и сжала, будто талисман. И все же было в этой квартире еще кое-что, что вызывало у меня тревогу: запах. Это был запах нежилого помещения – застоявшегося воздуха, пыли… Но, словно желая меня успокоить, из глубины квартиры вдруг раздался бой часов: полдень. Если часы идут, значит, кто-то здесь живет. И я отправилась на звук.
Коридор был узким и таким длинным, что его конец, несмотря на то что его освещала тусклая лампочка, терялся в темноте. Не без дрожи мне подумалось, что ведет он в никуда. В безвременную бесконечность. От выщербленного каменного пола и от голых, выкрашенных в грязно-желтый цвет стен тянуло мертвенным холодом, я поежилась и застегнула «молнию» куртки до самого верха. Кое-где на стенах виднелись потемневшие округлые пятна, будто от декоративных тарелок и фотографий в овальных рамках. И эти пятна вновь натолкнули меня на мысль, что помещение нежилое. И все же я продолжала идти вперед. Коридор заканчивался маленькой кухней, а по правую руку находилась единственная дверь. Я открыла ее и оказалась в темном из-за опущенных плотных жалюзи на окнах помещении.
– Здесь есть кто?
Ответом мне было громкое тиканье часов. Я нажала клавишу выключателя. Свет озарил небольшую квадратную комнату со старой мебелью. Два массивных кресла с высокими спинками стояли в центре, занимая почти все пространство комнаты. Напротив находился сервант с растрескавшимся лаковым покрытием. В нише стоял телевизор старой модели с белесым слоем пыли на верхней панели. В углу за креслами я увидела высокие напольные часы с маятником. Время на них совпадало с тем, которое показывал мой мобильный телефон: пять минут первого. И это меня немного приободрило: значит, помещение все же жилое, хоть таковым и не кажется. Мне представилось, как в этой комнате семейная пара стариков смотрит вечерние новости. Или просто занимается любимым делом: она вяжет, щуря подслеповатые глаза, он пролистывает газету. Их разговоры одни и те же изо дня в день: она жалуется на то, что молоко поднялось в цене, вздыхает, вспоминая, что дети давно не навещали их, сердится на громкоголосую соседку, которая опять слишком сильно скандалит с мужем. Он более молчалив, чем она. Перелистывая с тихим шуршанием страницы газеты, поддерживает разговор междометиями и вдруг, прочитав интересную новость, восклицает и зачитывает ее вслух своей супруге. А может быть, у них обоих – болезнь Альцгеймера, навещает их ежедневно специально нанятая девушка, которая убирает квартиру, готовит обед, покупает в аптеке лекарства и строго по часам дает старикам положенную порцию таблеток. Не знаю, почему у меня так разыгралось воображение при виде этих двух рядом стоящих кресел. Я будто наяву увидела эту пару стариков: ее аккуратно причесанную седую голову и его лысую макушку с пигментными пятнами, они выглядывали из-за спинок кресел, на которые были постелены трогательные, вывязанные крючком, утратившие белизну салфетки. И «услышала» шелестящие, как осенние листья, голоса. Поддаваясь наваждению, я подняла деревянные жалюзи. Окно выходило в узкий темный двор-колодец, в котором соседи вывешивали выстиранное белье. Непривлекательный вид.
Только сейчас я заметила другую дверь, напротив окна, и тихонько ее приоткрыла. За ней оказалась даже не спальня, а маленькая, похожая на кладовку, комнатушка, заваленная каким-то хламом – связками пожелтевших газет, раскрытыми пластиковыми мешками с выглядывающими из них подушками и одеялами, сваленной в кучу старой верхней одеждой с торчащими из горловин крючками вешалок. Будто некто разбирал вещи и упаковывал их на выброс. Пока я оглядывала помещение, из большой комнаты вновь раздался громкий бой часов.
Двенадцать.
Как так может быть? Эти же часы совсем недавно пробили столько же!.. Я вернулась в комнату с креслами и подошла к бьющим часам, стрелки которых сошлись в одну на цифре «12». Испорченные. Я вытащила из кармана телефон, чтобы узнать, который час на самом деле, и увидела, что он полностью разрядился. Странно, заряжала его всего лишь вчера! Нужно уходить отсюда как можно скорей. Я потянула за шнурок, пытаясь опустить жалюзи, как было до моего прихода, но что-то заело в старом механизме. В отчаянии дернув за шнурок сильнее, я потревожила широкий карниз, к которому крепились жалюзи, и на пол свалился какой-то сверток. Измятые, исписанные крупным почерком листы разлетелись по всей комнате. Вот незадача… Я опустилась на колени и принялась торопливо собирать их. Разглаживая один из мятых листов, я не удержалась и заглянула в него. И по мере того как продвигалась к последней строчке листа, интерес сменялся удивлением: некто записал мой недавний сон, в котором я видела слепого музыканта.
Читая, я совершенно забыла, что собиралась покинуть квартиру, и опомнилась лишь тогда, когда за моей спиной заскрипела, приоткрываясь, дверь и следом за этим раздались шаги. Я стремительно оглянулась и напугалась еще больше, увидев, что за моей спиной никого нет. Но шаги – тихие, медленные, шаркающие, словно шел старый человек, продолжала слышать. И когда со спинки одного из кресел слетела салфетка, будто кто-то случайно ее задел, я сорвалась с места и рванула к выходу. Преодолев в темноте коридор-траншею, на этот раз уже не показавшийся мне таким длинным, я что было сил рванула на себя дверь и – удивительно! – на этот раз смогла ее открыть. Видимо, замок просто заедал.
Уже спускаясь по лестнице, я обнаружила, что продолжаю сжимать в левой руке пачку листов. И что мне с ними теперь делать? Не возвращаться же в квартиру? Я решила просто опустить их в почтовый ящик.
На следующей площадке навстречу мне из лифта вышла пожилая сеньора. Я посторонилась, чтобы дать ей пройти, но, как назло, дама оказалась из тех, мимо которых муха не пролетит.
– А вы к кому ходили? – подозрительно спросила сеньора протокольным тоном. «А вам какое дело?» – огрызнулась я про себя, но вслух с самой вежливой улыбкой ответила правду:
– К сеньору Хуану Сегура Кампосу.
– К Хуану? – удивленно подняла брови пожилая женщина. – Так он же умер!
– Как? – выдохнула я. – Когда?
– Да уж недели две назад. Если не три. А вы из газовой компании?
– Да, – сорвалось у меня с языка.
– Плохо же работаете, если до сих пор не внесли эти изменения! – поджала тонкие губы сеньора.
– Спасибо, мы исправим, – пробормотала я и торопливо шагнула в лифт. Пока кабина со скрипом и стонами опускалась на нижний этаж, думала о том, что эта история мне категорически не нравится, и чувство самосохранения подсказывало, что лучше больше ни во что не вмешиваться. Оставить все как есть. Но я так и не опустила найденные в квартире листы в почтовый ящик.
Попытка вновь включить телефон уже на улице также не увенчалась успехом: едва зажегшись, экран тут же погас. Печально, мне ведь хотелось дозвониться до Лауры и пообедать с ней вместе. Что ж, в следующий раз. Какое странное и неприятное место та квартира: время там будто замерло на одной отметке, а мобильные телефоны разряжались.
Вагон поезда оказался полупустым. Я заняла свободное купе рядом с дверью в следующий вагон и принялась рассматривать находку. Бумага, на которой синей ручкой были сделаны записи, оказалась не лучшего качества – серого оттенка, шероховатой, плотной. Возможно, листы долгое время пролежали на солнце, потому что на одном из них было широкое светлое пятно и запись в этом месте почти выцвела. Но сказать, насколько эти бумаги были старыми, я не могла. Специалист не только установил бы время, но и дал бы по почерку характеристику автору. Я же лишь строила предположения, разглядывая чуть взлетающие вверх строки, на которых крупные, старательно выведенные, словно рукой прилежной ученицы, буквы казались написанными под трафарет – такой идеально одинаковой высоты они были. Мне бы хотелось знать, кто сделал записи – мужчина или женщина, и какого возраста, но я слышала, что и графологи не определяют по почерку пол и возраст писавшего. Я вздохнула и, перебрав бумаги, обнаружила, что часть из них – вырванные из атласа страницы. Отложив их, я вернулась к записям, которые оказались продолжением истории про слепого музыканта. «Молино Бланко, 1904» – было указано в заголовке. Мне вспомнилось, что мастер Пабло Молина последние годы жизни прожил в пуэбло с таким же названием. Тот же ли это населенный пункт или другой? Поселки с одноименными названиями в Испании не редкость.
Молино Бланко, 1904
Встретив ее, Франсиско задумался, не прекратить ли ему странствия и не остаться ли в этом южном пуэбло, где о каждом новом человеке становилось известно уже в первый час. Его путь утратил главную цель: он нашел ту, которую искал добрую часть своей жизни. А может, это желание – бросить якорь в тихой гавани – было просто «стариковским». Хоть ему исполнилось лишь тридцать пять, но чувствовал Франсиско себя сильно пожилым человеком. Ощущение, что бродит он по свету гораздо больше лет, чем ему было на самом деле, в последнее время так прочно поселилось в душе, что он в это поверил. А может, все дело было в естественном желании когда-нибудь закончить долгий путь, каким бы интересным он ни был, прийти наконец-то в определенное место и передохнуть? Так почему не здесь?
Почувствовав усталость, Франсиско остановился, сошел с высушенной солнцем до каменистой тверди земляной дороги и пошарил перед собой тростью. Похоже, в этот день все складывалось самым удобным для него образом, потому что наконечник уперся во что-то твердое. Слепой наклонился и ладонью нащупал шероховатость коры поваленного дерева. Присев, он с наслаждением вытянул ноги, сделал глоток воды из глиняной бутыли, привязанной к поясу, и взял в руки гитару. С волнением и робостью тронул струны, словно касаясь их в первый раз.
Тихие неторопливые переборы, словно дуновение весеннего ветра – проводника, ведущего незрячего путника за собой по пыльным дорогам. Франсиско не мог видеть ни раскинувшихся по обе стороны дороги зеленеющих свежими всходами полей, мимо которых проходил, ни маленьких пуэбло с приземистыми выбеленными домиками, которые он оставлял за своей спиной, но ветер через запахи рассказывал ему об этом. Чудо ли, с тех пор как он нашел ее, свою гитару, его музыка зазвучала совсем по-другому. Он будто обрел часть утраченной души. И теперь и ветер, и солнце, и дождь аккомпанировали ему в пути не только запахами и ощущениями, но и звукими. А он неожиданно открыл в себе талант рассказчика – не словами, нотами. Стоило потратить годы на долгую дорогу, стоило принять суровую жизнь путника – ради счастья обрести ее. Его гитару.
Сделав паузу, Франсиско вдруг почувствовал легкое прикосновение к своему плечу.
– Спасибо за эту музыку, – услышал он над ухом голос, который не смог опознать ни как мужской, ни как женский, поэтому в первый момент подумал, что голос тоже оказался частью его создаваемой на ходу мелодии.
– Не за что, – пожал плечами музыкант. По легкому движению он понял, что заговоривший с ним человек присел рядом.
– Очищает душу, будто слезы раскаяния, – сказал человек.
Франсиско молча кивнул.
– Откуда вы? Вы ведь не местный? – продолжал расспрашивать незнакомец (все же голос был мужским, хоть и высоким).
– Я так давно нахожусь в странствиях, что уже позабыл, откуда начал свой путь, – отговорился слепой.
– Простите, я, видимо, должен дать вам монету… Вы ведь зарабатываете игрой?
Франсиско неопределенно качнул головой, не давая прямого ответа этому дотошному человеку.
– У меня нет с собой денег, но я могу отвести вас в место, где вы наверняка неплохо заработаете, да еще получите в дополнение бесплатный ужин. Это таверна, хозяином которой я являюсь.
– Спасибо, – сухо поблагодарил музыкант. Ему не хотелось сейчас говорить о деньгах, в его душе еще звучала новорожденная мелодия. Подобное предложение было заманчивым – в другое время, но сейчас, когда ему хотелось уединения со своей дорогой гитарой, оно показалось неуместным.
– Ваша музыка… Она очень живая! Понимаете? – не отставал человек. – Вы играли, и я, слушая вас, видел себя путником, который каждый день идет новым маршрутом. Я слышал в вашей музыке шум дождя и раскаты грома, а затем – солнце. Вы талантливы.
Франсиско хотел было сказать, что дело не только в его мастерстве, но и в идеально звучавшем инструменте, с которым они будто были созданы друг для друга, но, конечно, промолчал. Вряд ли этот человек поймет его, а тратить время и силы на объяснения ему совершенно не хотелось.
