Текст книги "Долгий путь, или Хрупкие люди"

Автор книги: Наталья Белоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

3. Родная. (За руку)

Тейн, как и любой современный человек, почти каждый день встречала вокруг, а иногда и сама произносила это сакраментальное слово – Депрессия…

но никогда, по сути, не задумывалась всерьез, что это может значить на самом деле. Она всегда думала, что это – когда просто скучно и грустно. Когда сиюминутные сложнообъяснимые обидки на весь мир, типа ПМС. Ничего, пройдет… Как-нибудь само рассосётся. Так всегда бывает.

…и лишь тогда она увидела, что это означает на самом деле. Когда человек на столько в яме себя самого, что начинает игнорировать повседневные ритуалы:

от сакральных, типа сварить себе ароматный кофе утром, чтоб поприветствовать этот день и этот Мир и подумать о Вечном, готовясь к повседневному,

до обыденных, определяющих норму жизни – убраться в доме и привести себя в порядок, наметить и сделать дела по работе. Накормить пса в конце концов, которого теперь подкармливают соседи, или хотя бы пристроить его в добрые руки. Или просто подать декларацию о доходах (точнее, об их отсутствии), чтоб не получать грозных уведомлений с угрозами о штрафах, и не кричать в соцсетях о том как тебя обижают власти, используя свое некогда весомое, но теперь изрядно потрепанное имя. Которое к ней не имеет никакого отношения, ведь она последние лет 5 – на фамилии матери.

И тут она увидела, что это такое – когда человек не просто забыл о необходимости приводить в порядок свой окружающий мир, не просто забыл где и в каком состоянии его, некогда трэндовые дорогие вещи, и спотыкается о мусор, вставая с кровати, где проводит большую часть жизни,

а когда человек забывает реагировать на внешние раздражители хотя бы лицом…

А ведь когда-то каждый его вздох ловило полмира.

Тэйн никогда не ссорилась с отцом – в этом не было необходимости: все случилось до нее. Точнее, до ее сознательного участия в устройстве структуры собственной семьи и неформальных степеней родственных связей. Мама не запрещала ей общаться с ним – он сам вспоминал о ней не часто в гонке за призраками былого успеха. (В основном поздравлял с днем рождения по телефону, часто с опозданием, и извинений там было больше чем пожеланий. Еще в детстве – брал ее на мероприятия, и быстро забывал о ней в пылу дел или налаживаний нужных контактов… Но потом встречи почти иссякли). Ну а Мама просто обозначила в сухих фактах – где ее биологический отец, и кто ей этот теперь изрядно потрепанный человек, который проставлен в ее документах, и фигурирует теперь малоопознаваемым лицом и малоузнаваемым ныне именем на бесчисленном количестве эпичных рэтро-роликов…

…и в новостях, содержание которых обычно мало радовало. Правда, и не било поддых, оставляя лишь осадок негасимой грусти, как заставляет грустить любое увядание. Останавливает, чтоб напомнить о чем-то вечном и неизбежном, и отпустить дальше… Своим путём.

С детства на примере матери она усвоила, что с тем, что с ним происходит – ничего не поделать. И лучше туда не оглядываться. А главное – не вестись на провокации прессы, то и дело пытавшейся выйти на них в связи с этим родством. Для нее – весьма теперь дальним.

Ведь мать через суд добилась, чтоб их имена были убраны из официальных источников его биографий. Чтоб со временем и вовсе затерлись в массовой памяти. Все пошли своим путем – ничего не отрицая. Просто оставив позади.

Словом, они обе – тут ни при чем.

Просто эти тонну лет назад они были молоды, и мыслили несколько иначе – таково было обычное объяснение мамы. Жизнь тогда, в развеселые 90-е, крутилась колесом, и все немного запутались, даже она – Брисс. Обычно этого объяснения оказывалось достаточно, чтоб объяснить факт появления дочери на свет, не ударяясь в трагедии.

Тейн никогда не боялась встречи с ним, но никогда и не жаждала. Она совсем не знала этого человека. Который то и дело срывается, как бы кому ни обещал, растерял и сделал врагами всех былых друзей, которым многим хорошим обязан, общается до сих пор с постоянной былой соперницей матери в юности, котрая его и втянула в гулянки и употребление, любит поскандалить на камеру. Не умеет позаботиться о себе, и за себя отвечать.

Она не боялась подхватить эту «заразу» – мать с детства приучила ее время от времени посещать психотерапевта, и начинать такой разговор с признания «я – дочь наркозависимого», как делала и сама, в слегка другом статусе. Потому что этот статус – он навсегда. Таков постулат. Тейн была прочно приучена, что отрицание – свидетельство болезни, а единственным надежным иммунитетом от предрасположенностей является признание, своевременное обращение за помощью, честность и контроль своих состояний. Спасибо маме, себя саму и её она «прокачивала» с детства.

И все бы так и оставалось,

Но настал тот день лет 7-8 назад. Случилось то письмо в соцсети, вдруг всколыхнувшее нечто, чего она в себе и не подозревала.

Оно словно пробудило латентную, дремлющую древность: поиск той части себя, которая неминуемо связана с понятием «отец». Глобально. В глубину…

Она вдруг поняла, приняла в себя, что Наследственность – это не по части болезней, а по части личности, опыта, неминуемого влияния, почти кармического, накладывающего отпечаток, пускай и едва уловимый, буквально на всё. И дело тут – не в фактах и их оценках. Это – прежде всего твоя связь с этим миром, которая определяется градусом в уголке этого сознания – либо там тепло, либо отморожено. И эта «погода» – уже вовсе не «смена сезонов», а «климат» твоей жизни.

То есть там, где не было любви и доверия как лучиков солнца и света, там и будет наступать зима то и дело. Сколько ни устанавливай обогревочных ламп.

И тут – этот уголок вдруг согрело откровением, что этот человек, которого она привыкла знать (или – не знать!) – был и мог быть совсем иным. Тем, кого можно было любить,

и тем – кого любили. Тем, кто излучал свет, и искал добра, искренности, прочности. Хотел и умел верить. Отдавать себя. Она сумела заглянуть в ясные живые глаза, пускай и через экран,

и в том уголке ее души, за закрытой дверцей с надписью «отец», который она никогда не стремилась отмыкать, в котором никогда особо не нуждалась, потому что там было непригодное для жизни пространство – ведь там поселилась вечная мерзлота,

там вдруг начало что-то таять… Она вдруг осознала, что эта «комната», без которой она вполне обходилась и «помещалась» – тоже является частью ее «дома» души, и от этого – никуда не деться. Просто там – разбиты стекла. И трещины по углам. И сорваны радиаторы. Пустота… Никто давно и не думал ремонтировать эту старую часть – просто изолировали,

но разве ее получится снести – ведь там – «несущая стена» – «всего дома»… И пока там – обледенелые стены, подмораживать будет и соседние помещения, и потребуется гораздо больше ресурсов для отопления всей системы…

И именно тогда ее внезапно накрыло откровением, что ей – этого не хваатет! Этой части! Что там всё могло быть совсем по-другому! И что сейчас там, куда она так давно не заглядывала – на месте этой связи зияет пустота!

Можно, конечно, «подписать» эту комнату – другой табличкой – «муж», «ребенок» и определить для других нужд… но это место – сколько ни наполняй чем-то другим, будет сливать многое, чтоб высвободиться для именнОго наполнения: хорошим ли, или плохим. Ведь дело не в «табличке» – там живет «дух». Остальным – другие «комнаты» – рядом! Не эта!

То и дело туда будет возвращаться именно этот образ, и определять что-то важное, все «соседства». Потому что игнорируй – нет, но он – «отец» – есть в ней, встроен в ее подсознание, в ее систему, «архитектуру», ее нематериальное ДНК – неуловимым и неотъемлемым элементом.

Она наконец осмыслила то, что прятала на себя на «чердаках» своих мыслей и чувств: он – пускай не половина, но примерно треть всей ее сущности, 2 из которых слились в равных частях чтоб образовать третью – ее уникальную личность. Которая никогда не станет до конца полноценной, пока не осмыслит в себе и эту часть. Тоже.

A-Mase, Sharliz, The Distance, Igi – Say It Right The Distance & Igi Remix.mp3

Она думала, что искоренила в себе эту генетическую память – как сорняк… Но внезапно нечто мощное и первобытное, необъяснимое, начало отзываться на печальную истину, что когда-то этот потерянный человек – был достоин самых светлых чувств. Пока не потерялся.

Да, то письмо, переписка, потом первые робкие встречи – открыли ей дверь в иное измерение. В новую структуру себя.

Через откровения о другом. Она наконец поняла, почему статус созависимых людей – это навсегда: всякая психотерапия – это «костыли», лишь помогающие заполнить недостающее. Дополнительная опора в случае природного нарушения баланса. Необходимая, и даже порой достаточная, но все же – мера компенсации.

Иногда это – замки. Вместо наведения порядка.

И тогда она начала потихоньку отогревать себя рассказами о нем, воспоминаниями, хоть и чужими. И достраивать собственную личность этими «кубиками», обнаруживая пробелы в своем сознании.

Она начала отогревать память. Свою, пускай и с посторонней помощью.

Потом – осторожно, тайком, ничего не объясняя, начала расспрашивать мать. Ворошить.

Получилось не с первого раза, но вскоре достались с дальних залежей ностальгического хлама (вторых, какие она повидала за последнее время) и частные архивы, которые мать, возможно, прятала от самой себя, где новорожденная дочка – на руках молодого, счастливого игривого как котенок, отца. Успешного, востребованного, красивого. Мать не хотела травмировать, ранить, «шебуршить» ее. Но Тейн было уже 18. И мама поняла, что отказ и игнор – будет большей травмой, чем правда.

И тогда мама, которая потратила столько лет, чтоб вычистить из себя все пагубное, через «нехочу», через «немогу» стала заглядывать в прошлое. И сознаваться, что однажды ухнулась в фанатизм, который оправдывала себе как могла. Да, он был беспечным юнцом, и это не сложно было разглядеть трезвым взглядом… Но далеко не всем удавалось смотреть на него трезво. Таким путем сложилась его карьера, двусмысленная порочная легендарность и даже временная «богатость». Если же смотреть на трезвый отжим всего, что было, то просто они были не готовы для отношений. Он искал себе в ней подружку-друга, а она его обожала, она нашла себе Героя. И проживала свою собственную сказку. Которой рано или поздно наступил конец. Виноваты – оба. Обмануты – те, кто обманулся.

Так Брисс начала приоткрывать свою историю, наполняя ее осторожной теплотой, отфильтрованной от боли ностальгией. А Тейн тайком украдкой сверяла эту историю —последовательницу – с той, первой. Она принялась не сравнивать, не сталкивать – просто «склеивать». Она не думала общаться с 3й знаковой женщиной отца, которой его досталось больше всего, но которая сама была глубоко в своих патологиях. Но эти 2 источника она сумела слить в «речку с чистой водой», и начать промывать этим свои застои в сознании, связанные с папой.

Она все меньше начала бояться смотреть многочисленные записи, где он – яркий до культовости. Она начала осмысливать степень природной притягательности, дарованной ему природой, цену его успеха, примечать нюансы его исходного характера, замечать и потихоньку, по кирпичику разбирать признаки его личных травм. Она хотя бы «застеклила окна и замазала трещины», в которые «выдувало» любое тепло. Она начала «заходить» туда внутри себя, и «вычистила мусор» обид и отрицаний. Это – пока никакие не прощения, тут не было никаких планов по новой обстановке – просто «выкинуть мусор» и «отмыть» застарелую, въевшуюся грязь.

Потом, она начала ему позванивать. Этот слегка обрюзгший к своим 40 годам человек удивлено растерянно радовался и почти смущался, что она вдруг вспомнила про него. Уточнял – почему, может, ей что-то надо? Сокрушался, что мало чем может ей помочь – он сам на государственном пособии. С ним не хотят сотрудничать по причине его неблагонадежности. Она вдруг начала замечать, как виновато, «поджав хвост», он говорит с ней, путаясь в своих интонациях. И поняла причину его избегания разговоров о встречах. Он с острейшей осторожностью как бродячий пес, не верил, что она позвонила уточнить просто «как ты там?», выискивая и вынюхивая скрытые подробности. А она – вслушивалась в голос, и какие-то пиксели внутри нее, в ее чувствах, казалось, давно отмершие, вдруг загорались светом, достраивая картинку ее мира, постоянно меняющуюся, как на плазменном экране. Просто теперь – чуть более целостную, какими бы красками она ни играла в данный момент. Там могут быть любые сюжеты, но теперь ничто не отвлекает – никакие темные точки.

Словом, она производила внутри себя ремонт. Дело долгое, энергозатратное, требующее подчас предварительных разрушений. Терпения. И упорной работы.

Но главное – уже по телефону она замечала, узнавала «бардак» в нем самом. Такой же точно, какой она нашла в себе самой – в том уголке себя, именованном им. И осознавала, что ремонт – требуется не только ей.

Однажды она приехала к нему сама. Просто так – пообещав мимоходом, и внезапно выполнив. В шатко-валко перестроенный частный дом в столичном пригороде, доставшийся от бабушки. С двором и мангалом.

И тогда она увидела бардак настоящий… Вот тогда она открыла для себя истинное «лицо» депрессии. Она увидела перед собой человека, который долго гнался за уходящим поездом, пока не выбился из сил. Который споткнулся, упал ничком на землю, ушибся и устал, и не находил больше в себе сил подняться. Как и понимания – зачем.

Она как раз была тогда примерно в том возрасте, в котором он был на своем пике, когда на него молилось полмира… Придя к нему, она была еще не звезда,

но и не чаяла этого. Мама научила ее, что блеск сцены – это мечта, которая изнутри исполняется весьма неожиданно, а психотерапия – научила что жажда звездности и обожания – это чаще всего компенсации каких-то дефицитов.

Да, она тогда была именно в том возрасте, когда он – блистал в музыкальном мире.... Она с детства была посвящена в эту легендарную историю… и лишь теперь открывала для себя, что совсем её не знала. Изнутри.

Поборов в себе шок и острейший приступ ядовитой жалости, граничащий с безысходностью, она нащупала основу, на которую решила опираться: она вспомнила мальчишку, о котором рассказывала Трэйси, а потом мама, и попробовала отыскать в этом потерянном бренном создании – того. Исходного.

– Привет, Пап! – сказала она, печально оглядывая обстановку, и помня, что в группах поддержки осуждение, явное или скрытое, как и обратная сторона его – всепрощение, игнорирование правды – признаки созависимого поведения, – Я пойду сварю кофе. А ты вставай, одевайся, и затеем уборку. Ничего, что болеешь, будем выздоравливать по ходу дела. Это и все, что у тебя есть из еды? И как ты не поправляешься на пиццах, счастливчик? Хорошо, что я захватила бекон. И яйца. И немного овощей. Ну как? А где у тебя урна? Так, кажется, нам понадобятся строительные мусорные пакеты. Вставай, смотри, я привезла тебе презент – брелок Бивиса и Бадхеда.

Это Рич рассказал ей, как по детству, а потом уже старше чем подростками они играли в этих персонажей, и повсюду собирали эту символику. Готовы были неделю пахать разнорабочими, чтоб купить себе по бейсболке с мультяшками.

Настраиваясь на этот визит, собираясь духом, она решилась позвонить его некогда, в детстве, лучшему школьному другу, который по-случайности и привел его тогда в проект… Она уже не помнила, откуда, но знала точно, что главным исполнением самых смелых мечт для него были не деньги и слава, а то, что он проходил этот путь с этими вот небезразличными людьми, связь с которыми вросла в него еще в школе.

Друзья… Однажды она услышала в одной из давным-давно брошенных фраз Райса, что не будь тогда детей у его ближайших друзей, у него она тоже появилась бы вряд ли. Оставить одну из многочисленных беременностей многочисленных подруг его побудил… «коллективизм». У друзей ведь получилось, потому не испугало и его… Так что его отцовство в неполные 20 было «подсмотренным». За компанию. И она просто была благодарна за свое везение, за этот жребий, и давно приняла этот факт как данность. Просто тогда он – именно так понимал жизнь. Именно так её измерял.

Тейн знала, что теперь он в глубокой опале бывших, некогда таких близких людей, с которыми столько достигал и которые столько для него значили, и ныне между ними тооооолстая стена из неосторожно, а чаще – намеренно брошенных в адрес друг друга колких слов и провокаций. Она и не мечтала, что Уолтер или Рэй захотят разговаривать с ней, по крайней мере о нем. Уолтер всегда был особенно добр и чуток с ней, но открыто избегал упоминаний ее отца. Впрочем, раньше ей это было и не нужно… Они были по одну сторону «барикад». Все они были так или иначе – теми, кому от него «досталось».

Словом, она понадеялась на Рича. Тот – будто б ждал, что рано или поздно это случится – что она позвонит и спросит. Он вкратце, без дамской лирики обрисовал ей примерно то же, что она слышала и прежде… Прикольный, легкий, полетный. Задорный. Позвав в гости, Рич припомнил пару забавных историй, которых она раньше никогда не слышала – нечто очень персональное. Эксклюзифффчик. Стройки, вечеринки, авантюры… И как они дурили его несчастную бабушку.

Понастольгировав, отец 2х дочерей примерно ее возраста осторожно напомнил, что она вступает на весьма «шаткую почву» – общение с человеком крайне неуравновешенным… Физической агрессией Райс никогда не отличался (с его комплекцией и профилем он мог только эпично поорать в знак возражения, и чаще всего, выхватить за это сам… До больнички… Что его, впрочем, никогда не останавливало), но непоследовательность его, перепады настроений, двойственность – могли свести с ума кого угодно.

Тейн заметила, что каждому, к кому она обращалась за «Райсом старого образца», приходилось пробиться к этим светлым воспоминаниями через толщу, сквозь толстый слой негатива, раздражения всем, что осело за эти долгие годы. Однако никто не отказал ей в этом.

Или… ему?

Она начала привыкать: нужно было это просто перетерпеть. Переждать, пока «попылит осадок», ведь все давно смирились, что Райс – больной человек, потерянный. И нужно дать каждому время докопаться до того слоя памяти, когда все было… чисто. Слоя, который не истлел, так чтоб совсем, но похоронен где-то ооочень глубоко.

– Ну… мне сложно судить, – сказал Рич, который когда-то и сам обернулся тем обиженным, кто предъявлял ему незаслуженность и «самозванство» его успеха, столь желанного и ценимого остальными, и который потом не раз сталкивался с досадной незаменимостью Райса в попытках реанимировать музыкальный проект, – кто он сейчас? Да, у всех бывают кризисы, но его-шний – будем честны, затянулся. Однако кто может винить дочь в желании вернуть отца? Не знаю что получится, но удачи тебе! Осторожности и терпения, ведь все пытались его вразумить, и я не исключение. Словом, участвовать не обещаю, но помни, что я… и наверное, мы все – всегда рядом с тобой. Передавай привет Брисси. И это… Держи в курсе! Забегай еще!

Осмысливая тот разговор, Тейн прихватила в ближайшем ларьке дешевый брелок. Одним из скудных воспоминаний детства были эпизоды, когда она теребила на шее отца крупную цепочку или кулон, или кольцо на пальце, или в ухе, или бейсболку, или нашивку на куртке… Так что почти детская неистовая любовь ее отца к кричащим аксессуарам и безделушкам была, пожалуй, самым ярким воспоминанием ее детства. Ведь это были 90е, когда все казалось доступным, ярким и безграничным. И это был один из самых стиличстически смелых персонажей своей эпохи, при чем не только в порядке съемок. Он и сам был похож на одну большую ее игрушку – все в нем было цветастым, манким и интересным… тогда…

А сейчас вещи его, при чем не всегда дешевые, были в поооолном беспорядке. Хоть в ухе все еще и торчал едва заметный «гвоздик». Она поманила его игрушкой, и, выманив из его мрачного убежища с задернутыми днем шторами, протянула ему маленьких пластиковых мультяшек.

И надо же, его глаза загорелись! Он передернул плечами, как настоящий хопер, (ведь бывших – не бывает. Только если Рич… Ну как не поддразнить по старой памяти?), откопал со дна полок, вероятно, последнюю чистую майку, затянул потуже на талии шнурок серых споривок, поел,

с плохоскрываемым любопытством изучая ее. Они много лет видели друг друга практически только в соцсетях. И теперь он, казалось, до конца не верил в просиходящее. В то, что все так… просто.

– Как Брисс? – спросил он отвлеченно и вежливо-прозрачно.

– Да ничего. – отмахнулась она рассеянно, – Фитнес-студия процветает, затеяла очередной ремонт дома. Она влюблена в этот дом. Тот, что ты оставил нам. Так что в норме.

– Отошла от 3го развода?

– Да, уже 2 года как! Только… она не в курсе, что я тут. Не сдавай меня, ладно?

Ему не пришлось давать этот ответ вслух. Как ему это сделать-то? Брисс все равно не возьмет трубку и не откроет его писем. А увидев его приближение, вызовет полицию. Так что в его растерянном согласии выполнить просьбу дочки бегущей строкой пробежало рассеянное и саркастическое заверение, исполнить которое будет легче, чем не исполнить.

Тэйн знала: когда-то он посвящал своей актуальной подружке (именно таковой он воспринимал законную жену) те немногие песни, что написал сам, и которые даже становились хитами, всегда носил обручальное кольцо, никогда не скрывал своего семейного положения от прессы и фанов, скучал и нежничал в частых и весьма дорогих тогда телефонных разговорах… Уезжая, спешил вернуться! Жить вместе у них получалось странно, но судя по всему, он верил в эту свою спонтанную семью. Или – старался верить. Просто не умел справляться с искушениями.

Ну да дело – былое. Она сюда пришла не для перемирий родителей – не по столь детским запросам. Все – давно взрослые самостоятельные люди.

Это – была не первая его романтическая история. И не последняя. Ну, живой же человек, у него – свое… там… на душе. Активный впечатлительный сенситивный мужчина, еще не старый, с багажом опыта – бывшего и… будущего. Куда деваться. Так что она просто мысленно поблагодарила его за учтивость, за проявленное пост-скриптум-уважение к ее матери, лучащееся в просветленных глазах. Она была благодарна ему и за то, что он хотябы верил, или старался верить в их семью – тогда. Ей это было важно.