Домашний кит
Текст книги "Домашний кит"
Автор книги: Наталья Барышникова
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
«В опере интриги и ремонт…»
Одна простуда, много обид.
Слава богу, что ты не убит.
И если выживешь, то останешься.
Летом черешня, клубника, малина,
Привет от простуженного гардемарина
И от ночного пристанища.
Летом мы редко зрачки обнажаем,
Жарко же – мы ничего не решаем;
Душ и шампанское.
Позже прощаются птицы полезные.
То усмехаясь, а то соболезнуя –
Время испанское.
Время обид и бремя простуд.
Двугорбых верблюдов на ужин ведут.
Но снова в дорогу.
Новые мальчики входят в алтарь
Той же походкой холодной, как встарь,
Чтобы пожать руку Богу.
«Принципиально не учит иврит…»
В опере интриги и ремонт,
На галерке вши и нищета –
Общечеловеческий бомонд,
Где король несчастнее шута.
А сосед открыл дверь на балкон.
Дверь, в которой год уж нет стекла.
Он жует заветренный бекон,
И ложится снег на провода.
Хорошо, что свет в окне горит.
Хорошо, что в цирке выходной.
Жалко, что Господь не повторит
Сыну в этот день, что он родной.
«Небо ясно, солнце рыже…»
Принципиально не учит иврит,
Не пьет по утрам напиток «Тан».
Что же он такое творит,
Верно, небаховский Джонатан?
Его братия выше двадцатого этажа,
Высоток добротных выше!
Он открывает третий глаз у бомжа,
Спрятавшегося на крыше.
Вот то дело бродягу глумить?
Дело, что ли, судьбу ломать?
«Надо бы жалкого накормить», –
Подсказывает бродяжья мать.
А Джонатан все долбит бомжа
Клювом – со знанием дела,
Так, что с крыши слетает лежак.
А душа не хочет – из тела.
«Не человечьей, а звериной…»
Небо ясно, солнце рыже –
Дочь вернулась из Парижа!
Но у нас и в январе
Грязь и лужи во дворе.
А она хоть и ранима,
Нищета такая мнима –
Распаковывает подарки
И твердит, что в старом парке,
Кроме брошенных дерев,
Рай живет, не устарев,
Между строгостью степной
И послушностью грибной…
Все лопочет, все хлопочет –
Точно жить в России хочет.
«Когда б не знать, к чему двукрылый крест…»
Не человечьей, а звериной
Природой, постигая май,
Теряя шепот тополиный,
Меня как хочешь понимай.
Вгоняй бесстрашно в краску лета
Дареный кактус впопыхах
И верь, что красная дискета
Бессмертна в траурных стихах.
Но этот год на самом деле
Невероятно молчалив –
Уста сомкнули окна, двери
И даже лифты, нашалив.
Так пусть случится, как бывает
Со всеми в тридцать первый раз –
Луна беззвучно убывает,
Не поднимая тост за нас.
«Когда закат касается щеки…»
Когда б не знать, к чему двукрылый крест
И ангел тот, что за него в ответе?
Его стихи положены на ветер,
В настольных книгах нет свободных мест.
И нам бы в путь, да нас никто не звал
Отведать хлеб и с мельником проститься.
Светлы и молчаливы наши птицы,
Оплаканные зернами родства.
Что путь к Тебе, что отпущенье слез…
Но, Господи, и мы, всему чужие,
Несли свой крест, а оказалось, жили,
Где рельсы норовят сойти с колес.
«Сторож стопку сторожит…»
Когда закат касается щеки
Задумчиво, как сонные стрекозы,
И добрые по сути мужики
Клянут дожди во время сенокоса,
Со стороны глядишь на век людской,
Благообразный. Нам не стать другими
В скорлупке неприветной городской,
Чья слава – намереньями благими
Дорога в снег грехом, а не ковром,
Чей опыт – поводырь по злачным тропам,
Чей храм – многоязычный ипподром,
Где первых нет. И мы приходим хором.
«То ли жизни скользкой дорожка крива…»
Сторож стопку сторожит.
Пес по улице бежит.
Ночка звездочками машет,
Что окошко дребезжит.
Речь, конечно, о другом –
Подползает к горлу ком.
То, что с нами происходит,
Называется грехом?
Можно глупость сотворить –
Суп гороховый сварить.
Ты откушаешь немножко
И пять пойдешь курить.
Можно долго слезы лить,
Чтобы душу не спалить –
Не покаяться сегодня,
Коль вчера не нашалить.
Ночь состарилась уже,
Брезжит свет на этаже.
Старый сторож, спи спокойно
На отмеренной меже!
«Немудрено заблудиться в потемках зимы…»
То ли жизни скользкой дорожка крива –
Бродит псина, оскалив клык.
На дворе – трава, на траве – дрова
И по выходным шашлык.
Или жизнь в одночасье сошла с колес –
Так не мне горевать над ней.
На дворе трава, на траве злой пес –
Жаль, что нету его родней.
Немудрено заблудиться в потемках зимы.
Мятные сны и чернильный оскал фонарей
Отодвигают застенчиво день, когда мы
Станем беспечностью птиц и лукавством зверей.
Если о пользе, ты встретишь меня невзначай
Там, где оттаивать вместе нам не суждено.
В сердце фарфоровом можно заваривать чай.
Может, глинтвейн? Не купить ли покрепче вино?
Может быть, встретив под новой звездой Рождество,
Снегом всенощным укроем обитель обид.
И бестолковое нас не покинет родство
В час, когда ангел отбой чудесам протрубит.
«Кто ваял оглоблю впотьмах…»
Вырастить бы садик, выстроить бы домик.
И родить бы сына, не убив змею.
А потом веселый дописать бы томик
Про чужое счастье и печаль мою.
Смерть мудра под утро. Я приму отсрочку.
А змея не дремлет в тереме святом.
Вырастить бы сына, выстроить бы строчку
И поднять бы дочку. Поживем потом.
«Нежность, жалость – не порок…»
Кто ваял оглоблю впотьмах,
Кто ножи затачивал, кто боль –
Это левой рученьки взмах,
Что касается правой, изволь
Половицы во кухоньке перестелить,
Остроликих к совести призвать мышей
И пространство скитаний мирских продлить
Меж удушливых праведностью этажей.
И ты не спи в ночи, мраморная капель,
Не скули сквозь воздух, который густ,
Мы войдем в чернозем через оттепель.
И цвети, если хочешь, терновый куст.
«Ты мог стрелу легко заправить в лук…»
Нежность, жалость – не порок,
Если шлют дурные вести –
Впал в отчаянье пророк,
Потеряв заветный крестик.
А всего-то от тоски,
От надуманной тревоги
Заскорузлые пески
Заняли его дороги.
И обочиной шурша,
Горделиво и коварно
Мы проходим не спеша
Нашу родину бездарно.
Пыльной вотчины спина,
Профиль юности, кокетство,
Где взрослеет глубина
И стареет твое детство.
Андрею В.
«То старец, то отрок, а то щенок…»
Ты мог стрелу легко заправить в лук,
Но птица окаянная уснула –
Прикинулась жасмином. Обманула
И отцвела, не помня твоих рук.
А снег слепил сознанье, влажный, грузный.
Так электричка, бормоча «всегда»,
Все таяла. Так чистая вода
Просачивается через мед арбузный
И через мрак кремлевской тишины,
Где, что ни тень, то ладные курьеры.
Спасибо за письмо. За все пробелы
Непрожитой в который раз зимы.
То старец, то отрок, а то щенок
Ластятся, не касаясь ног.
Не соприкасаясь с жизнью земной,
Плачут, воркуют, скулят надо мной.
Вьются орленком над степью седой,
В клюве приносят кувшины с водой,
Дышат в затылок, а коль обернусь,
Всяк вопрошает, когда я вернусь.
И. Я. Горпенко-Мягковой
«Снова мальчик войдет в алтарь…»
По булгаковским местам
Ходит кот то здесь то там.
А потом по той Москве
Женщина летит в тоске.
Она знает наизусть
Боль проклятия и грусть.
А потом и в той Москве
Женщина живет в тоске.
Женщина – живей живых –
Строже псов сторожевых.
Женщиной Москва хранима,
Той Москвой, что так ранима…
Та Москва, что для веков
Рисовал Борис Мягков.
«В саду свежо, но скоро он…»
Снова мальчик войдет в алтарь,
Освятите его ребро!
Петербург мне подарит янтарь,
А Москва – серебро.
И смиренного горит свеча –
Не горят так в аду!
Петербург мне подарит печаль,
А Москва – чистоту.
Так молитва откроет итог
И святая вода.
Петербург мне подарит восторг,
А Москва – благодать.
Не осталось друзей и подруг,
И опала листва.
Поезда не идут в Петербург
И закрыта Москва.
В саду свежо, но скоро он
Сойдет с ума от зноя,
Где смуглый мальчик-фараон
Пьет молоко парное.
Напыщенная стрекоза,
Крылом не тронув крынки,
Таращит жаркие глаза,
Как нищенка на рынке.
Там торжество молочных рек,
Там груш златые горы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
