Текст книги "Линия судьбы"
Автор книги: Наталия Рощина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Теперь ему было совершенно наплевать на мнение родителей Ксении. Он знал, что сможет уговорить ее переехать к нему, несмотря на их запрет. Они поженятся не через год. Они сделают это гораздо раньше, потому что он хочет просыпаться и видеть рядом с собой ее спокойное лицо, прислушиваться к ритму ее замедленного дыхания и поцелуем пробуждать ее для того, чтобы в очередной раз заняться любовью. Она должна быть рядом с ним всегда – он устал от случайных подружек, советов друзей и этих бесконечных мальчишников. Он хочет других забот, другого жизненного ритма. Ксения даст ему все, о чем может мечтать мужчина. Остальное – мишура, которую он с удовольствием стряхнет с себя раз и навсегда. Гоша страстно поцеловал ее в изгиб шеи, а она прижала его руками к себе, томно улыбаясь. Он не видел этой улыбки, скорее почувствовал по едва уловимому движению мышц лица. Гоша хотел сказать, как ему хорошо, что он ощущает себя способным летать, но Ксения мягко закрыла ему рот ладонью. Не оборачиваясь, покачала головой. Она давала понять, что любые слова сейчас будут лишними. Они перешли на самый понятный и самый откровенный язык прикосновений, понять и принять который могут только влюбленные. Они изучали друг друга, полностью отдаваясь новым ощущениям. И больше не существовало ничего: ни влажных стен ванной комнаты, ни горячих потоков душа, ни слабого света запотевшего светильника. Нереальный мир наслаждений уносил обоих в далекую страну, где всей полнотой власти не обладал никто. Здесь все слишком зыбко, ранимо, интимно. Здесь оба в роли и хозяина, и раба. И пока у них не возникнет желания уточнять это – они в безопасности. Пока…
Ксения знала, что должно произойти что-то подобное. Реакция отца была предсказуема, и Ксения готовила себя к этому. Однако она не предполагала, что ей придется пережить такой кошмар. Гнев отца, обрушившийся на нее и мать, был еще более разрушительным и безжалостным, чем когда-либо. И все из-за того, что Ксения решилась сказать о том, что переезжает к Гоше. Казалось, она выбрала очень удачный момент: вернувшись после очередного рейса, отец был в хорошем настроении. Конец лета Широков всегда считал благоприятным периодом в работе: заказы сыпались один за другим. То, что в карманах появлялось денег больше обычного, делало Андрея Александровича спокойнее. На какое-то время он оставлял приевшиеся стенания по поводу собственной никчемности и словно забывал о том, что членов семьи нужно держать в ежовых рукавицах. Широков снова считал свою жизнь удачной и значимой, пытался быть великодушным к двум уставшим от перемен в его настроении женщинам. Его комплекс добытчика был удовлетворен, а значит, близким можно было ненадолго расслабиться. Ксения была уверена, что лучшего момента для разговора не придумаешь. Но едва она произнесла несколько вступительных фраз, как Андрей Александрович прервал ее:
– Выражайся яснее. Я не люблю разговоров ни о чем. Итак? – В его карих глазах появился недобрый огонек. – Мое время дорого стоит, не юли. В чем дело?
– Папа, я уже говорила, что мы с Гошей любим друг друга.
– Не прошло еще?
– Нет.
– Тогда вернемся к этому вопросу позднее, – Широков демонстративно увеличил громкость телевизора. – Должно пройти, голубочки, обязательно должно.
– Андрей, может быть, ты выслушаешь ее? – отозвалась Вера Васильевна. Она отложила журнал и бросила в сторону мужа испуганный, напряженный взгляд. Позволив себе вмешаться, Вера Васильевна испытала мучительное чувство страха, но сумела побороть его и продолжила: – Не так часто за последние двадцать лет она обращается к тебе, Андрей.
Широков усмехнулся и выключил телевизор. Демонстративно повернулся к обеим, придав своему лицу насмешливое выражение. Поджав губы, он переводил взгляд с жены на дочь. Его отрывали от спортивных новостей – уже одно это было непростительной ошибкой с их стороны. Бутылка пива так и осталась неоткрытой – ритуал сорван. Холодное пиво всегда расслабляло Широкова. С некоторых пор он стал позволять себе снова ощущать вкус этого напитка. Вере это не нравилось. Ксения брезгливо поджимала губы, наблюдая, как он смакует каждый глоток. Андрей Александрович все замечал. Что они понимают, безмозглые курицы! Только и хотят сделать его жизнь еще более невыносимой.
Широков продолжал сверлить дочь тяжелым взглядом. Что-то в ней изменилось. Андрей Александрович чуть склонил голову набок, пристально разглядывая Ксению. Да, она какая-то другая. Собственно, его мало волнуют изменения в этой чертовой девчонке. Кажется, она всерьез решила испортить ему вечер. Один день после рейса, и на тебе. Значит, едва появившись в доме, он должен получить очередную порцию женской глупости? Андрей Александрович вздохнул. Он решил быть великодушным – что с них возьмешь? Глупое бабье племя.
– Я внимательно слушаю тебя, – глядя на Ксению, мрачно произнес он. – Покороче, пожалей мои нервы.
– Два месяца назад я говорила, что собираюсь за Гошу замуж. Ты был против.
– Да, и за два месяца я не передумал.
– Мы тоже, – перебирая пуговицы халата, сказала Ксения.
– И что дальше? – Широков перевел взгляд на застывшую в кресле жену. Медленно открыл бутылку с пивом и сделал несколько глотков. Но на этот раз напиток показался ему непривычно безвкусным. – Ты конечно давно в курсе. Шушукаетесь, посмеиваетесь, секретничаете. Вера, я к тебе обращаюсь. Ты наверняка на стороне влюбленных голубков, кефирная царица?
– Речь не о том, кто за и против, – заметила Ксения. – Я просто хотела поставить вас в известность: я переезжаю к Гоше, а в сентябре мы подадим заявление. Мы хотим пожениться.
Повисла пауза, во время которой Вера Васильевна стала бледнее мела, а лицо Андрея Александровича побагровело. Ксения непроизвольно сделала несколько шагов назад, остановившись, почувствовала спиной холодную стену.
– Ты слышала, Вера? – Широков крепко сжал в руке бутылку с пивом, поднялся и подошел к жене. Вера Васильевна сидела сжавшись, не поднимая глаз на мужа. Он взял ее пальцами за подбородок и, приподняв, снова спросил. Только на этот раз в его голосе уже зазвучали угроза и раздражение. – Какую примерную и послушную дочь ты воспитала. Благодарить тебя за это или наказать? Ты слышала, как она позволяет себе разговаривать с нами?
– Да, я ведь не глухая.
– Прекрасно, – Широков резко повернулся в сторону Ксении, подошел к ней вплотную. – Я ведь просил больше не говорить на эту тему.
– Но это глупо. Как ты не поймешь, что нам хорошо вместе. Этот так важно для женщины – чувствовать себя уютно, в безопасности. Почему ты против? Мы любим друг друга! – Ксения старалась говорить спокойно. Она отошла от стены, решив, что выглядит смешно, ища защиты у бездушной холодной панели с давно надоевшими обоями. – Гоша и я любим друг друга. Если тебе это не известно, поверь на слово – это самое главное.
– Самое главное для чего? – кусая губы, спросил Широков. Он напряженно вглядывался в лицо Ксении. Сейчас оно, как никогда раньше, напоминало ему собственное отражение в зеркале, но от этого он испытывал нарастающую злость и едва подавлял в себе желание врезать этой нахалке по раскрасневшейся физиономии. Кажется, она собирается учить его жизни?! Она ставит под сомнение его жизненный опыт!
– Андрей, давай спокойно обсудим ситуацию, – Вера Васильевна поднялась с кресла. Она развела руками: – Рано или поздно дети выбирают свой путь. Для чего нам воевать по этому поводу? Разве то, что я ушла из родного дома, сделало меня счастливее, свободнее? Мне не хватает отца, я лишила своего ребенка общения с дедом, но ничего уже не исправить. Я не хочу, чтобы моя дочь повторяла мои ошибки. А тебе разве будет приятно получать от нее открытки только по праздникам и дням рождения?
– Мне все равно.
– С годами ценности меняются. Чем больше появляется седых волос, тем больше страшит одиночество и неминуемая старость. В конце жизни так важно знать, что у тебя есть близкие, дети, готовые заботиться о тебе…
– О чем ты говоришь? Я не нуждаюсь ни в чьей заботе! Мне нужен покой в этом чертовом доме! – взревел Широков, подбегая к жене. Испытывая невероятное желание ударить ее, Андрей Александрович выместил всю ярость на бутылке. Резким движением он швырнул ее в стену и испытал злорадное удовлетворение, услышав звон стекла и запах пива, мгновенно распространившийся по комнате. – Я здоров как бык. Не нужно сравнивать свою сумасшедшую голову с моей. Ты уходишь от главного, но не заставишь меня изменить свое решение. Никто не заставит! Я хозяин своей судьбы, я отвечаю за тебя и эту великовозрастную дуру. Любовь! Не надо разыгрывать передо мной спектакль. Любовь, понимание, безопасность. Откуда эта сопливая девчонка знает, что хлюпик с дипломом инженера-электрика даст ей эту безопасность?
– Но ты тоже был молод и совсем не академик, когда спас меня, – тихо произнесла Вера Васильевна. »
И мне тоже какое-то время было спокойно, когда ты был рядом.
– Какое-то время? Был, было! Очень вяло и неуверенно, мадам. Так вот, слышите? Не будет ничего против моей воли! – Широков потрясал кулаками у самого лица жены. – Ты смеешь говорить о том, что я спас тебя? И чем ты мне ответила? Если бы не твоя глупость, сейчас не было бы вообще никаких проблем. Мы так замечательно жили, пока не появилась эта девчонка!
– Ты говоришь о своей дочери! – Вера Васильевна взяла себя в руки и мужественно принимала злобные взгляды разъяренного мужа. Его ярость искала выход. Было ясно, что одними криками он на этот раз не ограничится, и поэтому нужно было наконец сказать все, что она думала. – Ты безжалостный тиран, ограниченный, никчемный человек! Чем помешал тебе ребенок? Двадцать лет ты не можешь успокоиться. Ты ведь не заботился о ней ни одного дня. Я все взяла на себя. Ты не смеешь обвинять ее в том, что из нашего дома ушло счастье и смех! Это только наша вина: моя – в том, что молчала, боялась и терпела, твоя – в полной вседозволенности!
– Заткнись! Осмелела? Что сделало тебя такой смелой? – заорал Широков.
– То же, что долгие годы делало меня трусливой – материнская любовь. Это не похоть – не путай. Хотя кому я это говорю…
– Сука! – и одновременно с раскатистым рыком на голову Веры Васильевны обрушился град ударов. Она присела, скрестила руки, стараясь хоть как-то прикрыться. Но удары сыпались с невероятной скоростью и силой, щедро приправленные матерной бранью: – Неблагодарная сука! Ты не смеешь так разговаривать со мной! Ты столько лет достаешь меня, тварь! Сумасшедшая идиотка!
В первый момент Ксения остолбенела. Она стояла с широко раскрытыми от ужаса глазами, чувствуя, как немеют конечности, а глаза отказываются верить в то, что очевидно. Но состояние ступора вскоре сменилось возникшей ответной яростью. И не помня себя от страха за мать, возненавидев насилие, которое она молча принимала, Ксения бросилась на отца. Она повисла на нем сзади, схватив его за шею. Не зная, что будет дальше, она старалась помешать отцу обрушивать на мать новые удары. Ксения душила его, пыталась укусить. Ей это удалось, Широков взбесился еще больше, попытался сбросить с себя Ксению, а Вере Васильевне принялся наносить беспорядочные удары ногами. Она упала на пол в тот момент, когда Ксения бросилась на ее защиту, и теперь закрывала голову руками, уворачиваясь от болезненных ударов. У нее не осталось никаких мыслей, только желание отключиться, чтобы не чувствовать больше ничего, ничего и никогда. Вера Васильевна до крови закусила губу. Она не хотела издать ни единого звука в ответ на жуткую боль в голове и брюшной полости. Боль была настолько сильной, что Вера Васильевна находилась в состоянии, близком к обмороку. Она не хотела открывать глаза. Не осталось ни желания жить, ни стремления к смерти. Полная отрешенность к происходящему, словно бы ее это вовсе не касалось. Ее «я» раздвоилось, одно наблюдало за разрушающей яростью мужа, другое не могло поверить, что это реальность, а не дурной сон, и ни в одном не осталось никаких человеческих чувств: ни ненависти, ни любви, ни страха, ничего.
– Оставь ее, сволочь! Скотина! Ненавижу! – Ксения не ожидала, что ярость сделает ее настолько сильной. Она испытывала ненависть, делающую ее сильнее, бесстрашнее.
Широков на время оставил корчившуюся от боли жену и теперь старался сбросить с себя намертво вцепившуюся в него дочь. Но ее тонкие руки не поддавались, и тогда Широков изо всех сил припечатал Ксению спиной к стене.
В тот же миг ее руки разжались, а она сама медленно опустилась по стене на пол. Рядом раздался звук бьющегося стекла – Ксения зацепила рукой вазу.
– Получай, защитница! Получай! – Широков переключился на дочь.
Он выглядел ужасно, с каждой секундой теряя человеческий облик. Он уже не мог остановиться. Ярость застила его разум. Широков хотел только одного – бить, приносить страдания, видеть, как извиваются, корчатся от боли две неблагодарные сучки. Здравые мысли покинули его, не выдержав натиска безумной ярости. Насилие приносило ему колоссальное удовольствие, а думать о последствиях он сейчас был не в состоянии. Будущее уже не имело смысла. Оно потеряло его и больше не интересовало Андрея Александровича. Широков выливал всю многолетнюю обиду, вкладывая ее в удары, которые безответно принимала Ксения. Она была в состоянии обморока и не пыталась защищаться. Это еще больше распаляло Широкова. Кто знает, сколько бы он еще избивал ее почти безжизненное тело, но в какой-то момент он потерял способность видеть. Все окружающее пространство на миг взорвалось и засветилось яркой, ослепляющей вспышкой. Потом размытые предметы погрузились в темноту и, медленно выплывая из нее, становились красными. Затылок раскалывался от резкой боли, а по лицу со лба потекло что-то теплое. Широков дотронулся ладонью до щеки и увидел, как пальцы окрасились в красный цвет. На ощупь это была теплая, липкая жидкость. Широков не сразу понял, что это его собственная кровь. Ее созерцание мгновенно отозвалось в организме тошнотой. Она быстрой волной поднялась изнутри, и Широкову стоило немалых усилий побороть ее. Оглянувшись, он увидел едва стоявшую на ногах жену. Пошатываясь, она держала в руках что-то вроде палки, присматриваться он не мог. Широков попытался что-то сказать, но ему это не удалось. Губы отказывались разжиматься. Проведя по ним языком, он тяжело задышал. К боли в голове снова добавилось неприятное ощущение дурноты.
– Сука, – прошептал Широков, стараясь не потерять равновесие.
– Сделай только шаг, и я убью тебя, – едва слышно ответила Вера Васильевна.
– Сумасшедшая, вызывай «скорую». Я истекаю кровью, – вид собственной крови пугал его.
– Нет, не вызову, – пошатываясь, Вера Васильевна прищурилась: сейчас ее больше заботила Ксения. Она лежала без движения на полу, раскинув руки. В уголке ее полуоткрытого рта запеклась кровь. Вера Васильевна с ненавистью взглянула на мужа. Комнаты больше не существовало – ни стен, ни потолка, ни пола. Кусок пространства, в нем мать видела перед собой человека, который принес боль ее ребенку. Это был враг, ненавистное создание, и его жизнь не значила для Веры Васильевны ничего. Она должна остановить его раз и навсегда. Все зашло в тупик. Хотя выход есть. Она сделает последний шаг навстречу освобождению и навсегда забудет ощущение страха, с которым прожила столько лет. Она готова.
Широков сжимал виски руками, наблюдая за женой. Он вдруг понял, что натворил. Никто не станет скрывать то, что произошло в этой квартире. Эти две сучки с удовольствием избавятся от него, опозорив на весь город. Этого нельзя допустить. Широков обрел способность мыслить и, едва превозмогая боль, произнес:
– Все, квиты. Давай остановимся на этом.
– Нет, – усмехнулась Вера Васильевна. Ее губы застыли в кривой улыбке, а в глазах – решимость. Она тоже почувствовала изменение в настроении мужа и презрительно плюнула ему в лицо.
– Ты что?! – снова взревел он, но боль в голове становилась все более невыносимой и делала его неспособным ни нападать, ни защищаться.
– Я решила изменить свою жизнь. Я освобожу себя и дочь от тебя раз и навсегда. Только так, только так.
– Верка!
– Молчи, – прохрипела она и крепче сжала в руках скалку, которую взяла на кухне, увидев, как Широков избивает Ксению. Она не знала, откуда взялись силы дойти до кухни и обратно. А потом оставшиеся она вложила в удар. Широков едва держался на ногах. Теперь они были на равных.
Вера Васильевна закусила губу и стала примеряться, чтобы нанести последний удар. От него это животное не должно было оправиться, а там будь что будет. Широков видел, как над его головой снова что-то взметнулось вверх, и в этот момент воздух разрезал крик Ксении:
– Не-ет! Мама, не надо!
Вера Васильевна медленно перевела взгляд на дочь. Она ужаснулась ее бледности и выражению страха, застывшего в ее глазах. Этот крик дочери отнял у обезумевшей женщины последние силы. Вера Васильевна виновато улыбнулась, выронила скалку и, как подкошенная, рухнула на пол. Рядом присел Широков, продолжая сжимать виски руками. Он то и дело смотрел на свои окровавленные руки и снова прижимал их к разрывающейся от боли голове.
Ксения медленно поднялась и, держась за стену, стала пробираться к коридору. Голова кружилась, открывая глазам невероятную картину перемещения пола, потолка. Они вдруг поменялись местами, и, кажется, стены собирались обрушиться на нее всей своей тяжестью. Ксения закрыла глаза и на ощупь пробиралась дальше. Там стоял телефон, и к тому же кто-то уже два раза позвонил в дверь.
– Ксения, не открывай, – раскачиваясь от боли, произнес Широков. – Не открывай, слышишь. Я больше никого не трону. Никогда, клянусь…
Но она не собиралась слушать его и молила Бога, чтобы тот, кто звонил, не отошел от двери. Дрожащими руками она открыла ее и увидела на пороге застывшего от ужаса Гошу.
– Ксеня! Что случилось? – Он подхватил падающее тело и, наклонив голову к ее губам, услышал:
– Он едва не убил нас. Вызови «скорую», вызови ми… – Голова Ксении безжизненно повисла.
Осторожно опустив Ксению на пол в коридоре, Гоша схватил телефонную трубку и непослушными пальцами набрал «03». Пока шли гудки, он заглянул в комнату: разбросанные вещи и осколки стекла – все это было мелочью по сравнению с лежавшей на полу без движения Верой Васильевной и отцом Ксении, ползущим по полу куда-то в глубь комнаты. Он оставлял за собой кровавый след, и это на мгновение лишило Гошу речи. Он зажмурился и пришел в себя, когда диспетчер, вероятно не в первый раз, поинтересовался целью звонка.
Гоша быстро назвал адрес, сказал о тяжелых увечьях, о трех нуждающихся в помощи пострадавших. Приняв вызов, диспетчер попросила ждать, а Гоша стал набирать номер милиции.
– Не спеши, жених, – услышал он глухой голос Широкова.
Андрей Александрович медленно поднялся, открыл дверь балкона и бросил полный ненависти взгляд на неподвижно лежавшую на полу жену. Потом тяжело повел глазами, словно хотел что-то найти, махнул окровавленной рукой и, пошатываясь, вышел на балкон.
– Я не дам им наказать меня за собственную глупость. И добро и зло всегда наказуемы, слышишь? – Глядя на замершего с трубкой в руках Гошу, зловеще проговорил Широков. Потом повернулся, сделал два шага и, медленно перевалив свое тело через перила, бросился вниз. Еще мгновение, и на улице кто-то истошно закричал.
– Алло! Кто на линии!
– Алло, – сдавленным голосом отозвался Гоша. Он чувствовал, как комок дурноты мешает ему говорить, и быстро-быстро задышал, борясь с тошнотой.
– Алло, вас слушают! Служба «02», говорите!
– Приезжайте, – тихо сказал Гоша.
– Что у вас стряслось?
– Трое пострадавших. Один труп, – едва выговорил Гоша, почувствовав, как слезы потекли по щекам.
– Ваша фамилия?
– Виноградов. Моя фамилия Виноградов.
– Адрес, назовите адрес!
Он машинально повторил название улицы, номер дома и квартиры. И, не услышав ничего в ответ, положил трубку. Он прикрыл входную дверь и беспомощно заметался между Ксенией и Верой Васильевной. Ни одна, ни другая не приходили в сознание. Это было ужасно – созерцать двух избитых женщин, лица которых до неузнаваемости изменили отеки и синяки.
Гоша почувствовал, что не может находиться с ними в квартире, и быстро выбежал на лестничную площадку. Внизу слышался нарастающий шум. Кто-то поднимался по ступенькам, взволнованно переговариваясь. Для Гоши все сливалось в хаотический шум, из которого он выделял отдельные слова. Он знал, что они касаются происшедшего. Прижимаясь к крашеной панели, Гоша не ощущал прохлады стены. Ему было страшно. Он вдруг подумал, что никогда не сможет забыть увиденного, и это каким-то образом совершенно изменит его жизнь, планы.
– Молодой человек, вы из какой квартиры? – Он очнулся от собственных мыслей, когда вокруг него собралось несколько человек. Все выжидающе смотрели на него, едва сдерживая любопытство, заглядывали в коридор.
– Туда нельзя, – прошептал Гоша. Он решил, что не пустит в квартиру никого, кроме милиции и врачей. – Зевакам здесь нечего делать.
Его слова вызвали бурю возмущения, но, вероятно, вид у него был решительный. Никто не посмел даже попробовать сдвинуть его хоть на сантиметр. Гоша не видел лиц окруживших его и шумевших рядом людей. У него перед глазами стояла другая картина: Андрей Александрович медленно перегибается через перила… Ксения, Вера Васильевна…
В жизни Гоши не было подобного испытания. Все, что случалось раньше, казалось такой безделицей, мелочами, не заслуживающими внимания. Гоша повзрослел за несколько минут. Он понял, что в жизни происходят события, которые нужно просто пережить. Никому из смертных не дано до конца понять задумки высших сил, но если они посылают испытание, значит, в этом есть свой неотвратимый смысл. Нужно перешагнуть через кошмар. Чтобы идти дальше, нужно просто переступить – забыть прошлое. Гоша решил, что для него это единственный выход: забыть и начать все заново. Иначе он не сможет быть тем, кем обещал стать для Ксении. Он не имеет права обманывать ее. Она и без того получила за свою недолгую жизнь слишком много плохого. Он обещал отогреть ее. Теперь это будет сделать еще сложнее, но он не отступится. Время залечивает любые раны. Нужно только уметь ждать. Гоша прогнал из своего сознания страх, смирившись с неизбежным. Он надеялся, что в награду за перенесенные потрясения разум поможет ему найти верное решение, выбрать свой путь. Они пойдут по нему вместе с Ксенией.
Гоша проглотил мешающий дышать комок – волнение все еще сказывалось. А он обязан быть рассудительным и бесстрашным. С этого момента он должен взять на себя ответственность за судьбу трех женщин: его матери, Ксении, Веры Васильевны. Соизмерима ли эта ноша с его силами, покажет время. А пока Гоша почувствовал облегчение, услышав нарастающий шум – по лестнице поднимались люди. Увидев белые халаты, он посторонился, но сам в квартиру заходить не стал. Он знал, что его все равно позовут, и оттягивал неприятный, но неизбежный момент.
Шум в подъезде нарастал, а ему так хотелось, чтобы все замолчали. Неужели они не понимают, что мешают? Кто-то тронул его за плечо – молодой санитар внимательно смотрел на него:
– Вы сделали вызов?
– Да, – Гоша почувствовал, что сейчас он должен будет войти.
– Давайте войдем в комнату, – посторонившись, санитар жестом подтвердил свою просьбу.
– Да, да, конечно.
Гоша вошел в коридор, сразу ощутив запах нашатырного спирта, лекарств. Вслед за ним зашли два сотрудника милиции.
– Кто здесь Виноградов? – спросил один из них.
– Я, – Гоша понял, что пришло время отвечать на вопросы, ответы на которые будет найти не так-то и просто. – Я Виноградов.
– Мы должны задать вам несколько вопросов.
– Я готов, – увидев, что Ксения пришла в себя и сейчас ей оказывают помощь, Гоша воодушевился. Потом он перевел взгляд на Веру Васильевну. В этот момент ее укладывали на носилки. – Я могу на минутку подойти к девушке?
– Нет, сначала ответьте на вопросы, – настойчиво повторил один из сотрудников милиции.
Гоша кивнул и последовал за ним на кухню. Он шел, как в бреду, едва ли отдавая себе отчет в том, что все происходящее ему не снится. Это было так не похоже на реальность. Нужно было пережить все, что казалось дурным сном. И самое плохое имеет свойство когда-нибудь заканчиваться. Почему-то именно это было для Гоши главным и придавало ему силы.
Несколько дней каждую ночь ей снилась квартира, залитая кровью. Алая, вязкая волна поднималась и настигала ее. От нее никак не получалось укрыться – стены, двери не спасали. Ксения захлебывалась, пытаясь плыть куда-то. Она то поднималась над алой поверхностью, то снова погружалась, барахтаясь из последних сил. Соленый привкус, сладкий, приторный запах крови убийственно действовал на Ксению, но освободиться от всепоглощающей, мощной, сметающей все на своем пути пучины не было возможности. В конце концов, обессилев, со сбившимся дыханием она каждый раз оказывалась на балконе, и в этот момент волна отступала. Вытирая кровавые потоки с лица, Ксения с облегчением вздыхала, но в этот момент перила, на которые она опиралась, с хрустом отламывались. Удержать равновесие было невозможно, Ксения с криком падала в бездну и в ужасе просыпалась. Все тело болело, голова раскалывалась. Тяжело было открывать глаза, потому что свет вызывал неприятную резь, от которой непроизвольно бежали слезы.
К моменту пробуждения соседка по палате обычно успевала вызвать медсестру. Со спокойным выражением лица и мягкой улыбкой та быстро делала ей очередной укол. Что-то тихо говорила и удалялась, заметив первые признаки сонливости на обретающем спокойное выражение лице Ксении. Лекарство действовало практически мгновенно, погружая ее в глубокий сон, лишенный кошмаров. Это была спасительная тьма, которая давала возможность забыться, набраться сил. Сил… Правда, пока Ксения не видела им достойного применения. К чему ей снова подниматься на ноги? Так страшно возвращаться туда, где все безвозвратно изменилось. И смириться с этим было немыслимо. Неужели возможно пережить этот кошмар и снова обрести желание идти дальше? Ксения боялась смотреть в будущее. Оно казалось ей лишенным радости, смысла. Этот страшный августовский день перечеркнул все что было и будет. Неужели она, Ксения Широкова, появилась на этот свет ради того, чтобы в двадцать лет потерять смысл жизни? Где, в чем искать его теперь? Она постоянно задавалась этим вопросом до случившегося, а теперь он и вовсе заводил ее в тупик.
Одно было очевидно – Ксения панически боялась возвращаться в опустевшую квартиру. Она старалась даже не думать об этом. Следуя рекомендациям невропатолога, она пыталась проиграть ситуацию мысленно: вот она поднимается на нужный этаж, вот вставляет ключ в замок и… Дальше этого не шло, потому что Ксения начинала задыхаться от бешеного биения сердца. Оно словно повисло на тоненькой нити и, быстро раскачиваясь, было готово вот-вот сорваться, навсегда решив для своей хозяйки проблему смысла жизни. Все заканчивалось слезами, возрастающим страхом. Ксения стыдилась этого ощущения. Ей теперь нельзя быть слабой. Она перешагнула через такое, после чего многие бы сломались, но только не она. Она должна быть сильной, чтобы достойно пережить весь этот кошмар. Однако в следующий момент Ксению настигал поток совершенно противоположных мыслей: она чувствовала, что лучше оставаться розвальней, требующей постоянного внимания и заботы. Это поможет понять, кто из настоящих друзей останется рядом. Круг общения Ксении никогда не был широк, а вообще-то ее интересовал только один человек, его реакция на происходящее. Пока он оправдывал ожидания, но чем преданнее он себя вел, тем большее раздражение вызывал у Ксении. В этом не было никакой логики, но ощущение, слишком сильное и реальное, постепенно накрывало Ксению, как та кровавая волна из ночных кошмаров.
Гоша и Любовь Ивановна проведывали ее каждый день. Они старались сделать все, чтобы Ксения не чувствовала себя одиноко, чтобы у нее оставалось как можно меньше времени на размышления. Пока она не могла мыслить спокойно, рассудительно. Она все еще находилась во власти пережитого кошмара. Врачи говорили, что ее психика уже достаточно устойчива, но нужно помнить: пережитое не пройдет бесследно. Время от времени под влиянием чего-то внешнего, собственных мыслей, удач и неудач прошлое может возвращаться. Насколько Ксения будет в силах противостоять ему, покажет время. К тому же и врач, и Гоша, и его мама понимали, что возвращение в реальность для Ксении станет очередным испытанием. Они оказались правы, потому что незадолго до выписки она призналась Гоше, что не представляет своего возвращения домой. Она старалась говорить спокойно, но в какой-то момент не смогла сдержать слез. Гоша принялся успокаивать ее и с готовностью предложил ей пожить у них. Ксении показалось, что он был готов к такому разговору. Значит, она становится предсказуемой – это ей не понравилось. А Гоша не видел, что его ответ как бы и не обрадовал Ксению.
– Мама не будет возражать. Я точно знаю, что она тоже будет рада, если ты поживешь у нас, – горячо продолжал Гоша. – Да что я говорю, не поживешь, а просто переселишься к нам.
Он говорил с Любовью Ивановной на эту тему гораздо раньше, чем Ксения высказала свои опасения. Оба давно были готовы к тому, чтобы предложить Ксении из больницы переехать к ним.
– Все остается в силе, – Гоша осторожно взял Ксению за руку. Как долго тянулись дни, которые Ксения провела в больнице. Как часто он представлял себе этот день выписки. Он должен был ознаменовать начало новой жизни для обоих, конец испытаний. – Мы – одна семья. Мама ждет тебя, Ксюша. Поедем?
Она сидела на больничной кровати, глядя на стертый линолеум. Пытаясь понять геометрию почти неразличимого рисунка, Ксения ответила не сразу. Она не испытывала радости, покидая стены больничной палаты. Возвращение в мир страшило ее. Она боялась выйти из палаты, даже зная, что Гоша будет крепко сжимать ее руку. Он обещал всегда быть рядом. Как трогательно – Ксению распирало от раздражения, которое вызывало в ней поведение Гоши. Он хочет казаться идеальным спутником, показывает, что его отношение к ней осталось неизменным. Глупый, он только отталкивает ее этим, не понимая, что сейчас ей не до планов на его счет. Ей нужно вернуться туда, где она выросла, где мечтала и задумывалась о смысле жизни. А возможно ли это? От прошлого хочется отказаться, не осталось никаких желаний, а смысл оказался фантомом – призраком, ни разу не открывшим свое истинное лицо.
Ксении было невыносимо тяжело все эти дни, после того как она пришла в себя. Она никогда еще не чувствовала себя так плохо. Физическую боль усугубляла боль душевная, и именно ее не снимали ни лекарства, ни добрые слова и лица всех, кто принимал участие в судьбе Ксении. Она думала о том, как теперь будут строиться ее отношения с отцом, что изменится в их общении с матерью, насколько реально существование семьи Широковых, когда ее ошарашили страшные новости: отца больше нет, мать в психиатрической больнице. Ксения тогда расплакалась, уткнувшись лицом в постель, а молодая медсестра, принесшая дурные вести, стояла и, тоже чуть не плача, гладила ее по волосам.
