Текст книги "Убийственная осень"

Автор книги: Наталия Клевалина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Иди ты, Васса. Если б ты все ей не выложила, отец бы у нее ничего не выведал и, конечно, не приперся бы сюда отравлять мне отпуск.

Овчарка дулась до самого дома. Долго обижаться она не умела, особенно на Вассу.

В поселке даже не снесло ни одной крыши. Васса с Овчаркой вернулись домой. Электричество по-прежнему не дали. Газа тоже не было. Поскольку печку не натопишься всякий раз, когда хочется есть, Овчарка и Васса принесли из сарая кирпичей и сложили что-то вроде очага. Овчарка попросила у старушки старых газет, наколола мелких щепочек. Васса принесла из-под навеса дров, и они смогли разжечь огонь. Из каждого двора шел дым. Овчарка ухитрилась поджарить на очаге яичницу с колбасой и вскипятить чайник. Вся ее одежда и волосы пропахли дымом, отскочивший уголек прожег дырку на куртке, но все-таки как было хорошо сидеть на солнце на мокрых бревнах и пить чай, пропахший дымком! Правда, иногда Овчарка вспоминала о Шуре Каретной и тогда грустнела. Коза за забором щипала мокрую траву.

– Что мы будем сегодня делать? – спросила Васса.

– А что захотим, то и будем! Ох и хорошо быть живой! – Овчарка потянулась. – А знаешь, я была уверена, что она меня послушается.

– Кто?

– «Лорелея». Я всегда думала, что, раз она женщина и я женщина тоже, она меня послушает. А Юрик! Он же знал. Он говорил, что белая ждет меня. А Шура Каретная была в белом костюме, том самом, в котором она садилась в поезд. Как жаль, что я не взяла органайзер! Наверняка это был ее дневник. Может, из него я узнала бы, кто ее убил.

– Почему ты думаешь, что ее убили?

– У нее руки все отсюда досюда были синие. – Овчарка показала на своей руке, где была синева.

– Может, это в порядке вещей. Трупы, они ведь синеют.

– Нет, это точно синяки. Ее кто-то за руки схватил, а она вырывалась. Так что сегодня я собираюсь пойти к тому менту, который в газике. Вот только бы труп был на месте. Вчера выдались такие волны!

– Слушай, ты этому парню понравилась.

– Какому парню?

– Спасателю.

– Этому невротику? Не смеши меня.

– А ты думаешь, с какого бодуна он за тобой побежал? Мы когда еще там помогали старушкам по лестнице сходить, он на тебя все время смотрел.

– Нет уж, мне невротиков не надо, я сама невротик. Тоже мне спасатель. Да его самого спасать нужно. Вот он за деревьями не видел «Лорелею». А я видела. Она так была близко, вон как соседский дом! Будь он на моем месте, маму бы звать стал!

Овчарка решила, что после завтрака они с Вассой пойдут на то самое место на берегу поглядеть, там ли труп. Вместе с двумя эмчеэсовцами, которых им выделил здешний мент. Одним из них был тот парень, с которым препиралась вчера Овчарка в березовой роще. Оба спасателя явно не выспались, и видно было, что идти им никуда не хочется. Они, куря, тащились черепашьим шагом, изрядно отстав от подруг. Овчарка молилась про себя, чтобы труп не унесло. Овчарка запомнила, какая тропинка ведет прямо к песчаной косе с большими красно-коричневыми валунами, по ней можно срезать путь к морю.

Трупа не было.

– Зная мою везучесть в кавычках, я бы удивилась, если б он тут был, – сказала Овчарка грустно, а поскольку эмчеэсовцы смотрели на нее, как на глючную, она рассердилась и топнула ногой: – Он здесь был! Он здесь лежал! В белом и с органайзером! И с цифровым плеером, который работал!

– Да, а еще труп смотрел тут на бережку телик, – съязвил проклятый эмчеэсовец, и они оба двинулись обратно к роще.

– Куда? – закричала Овчарка. – Разве не полагается прочесать берег хоть на пять километров в ту и другую сторону? Я уж не говорю вызвать водолазов…

Но парни даже не обернулись, а только заржали, как идиоты. Овчарка села на камень и расстроенно уставилась в песок.

– Послушай, может, у меня и вправду крыша течет? Может, это я так «Лорелею» испугалась, что мне все приглючилось? Да это и странно как-то. Утром Шура Каретная живая и здоровая приходит за сумкой. А вечером она уже мертвая тут на мелководье плавает. Причем у нее такой вид, будто плавает она тут давно. Да, нас излечит-исцелит добрый доктор психиатр!

– Не валяй дурака. Что ты обращаешь внимание на этих двух уродов? Они кого угодно глючным выставят, чтоб только им покирять и кверху пузом поваляться. Пойдем походим вокруг, может, найдем что-нибудь.

Солнце так припекало, что они сняли куртки. Овчарка даже разулась и зашла по колено в море. Конечно, они ничего не нашли.

– Труп самоликвидировался, – подвела итог Овчарка, – а знаешь, что еще странно? Сразу после того, как этот Аслан сумку ей вернул, его зарезали по пьяни на Тамарином причале. По-твоему, так случайно вышло? Я вот, например, эту Шуру на острове не видела ни разу. В тир под монастырем она тоже не пришла. Хотя, конечно, тогда она уже плавала тут… Эх, жаль, что не видела, как она сходила с катера. И куда потом пошла.

– Остров все-таки большой. Вот как мы приехали, ты с тех пор кого-нибудь видела из тех, кто с нами плыл на катере?

– Ну, видела, тех двух дур малолеток. Потом еще Грушу. Папашу моего тоже. А больше, пожалуй, никого.

– Вот-вот. В поселке знаешь сколько домов. Здесь можно месяц прожить и никого не увидеть, с кем сюда ехал.

– Эх ты, – обратилась Овчарка к козе, которая цокала за ней, – вот на что ты годишься? Какой от тебя прок? Нам бы не тебя сюда, а собаку-ищейку. А тебя доить надо, да еще и гадишь все время. Весь двор уделала нашей старухе. Эх, знаешь, что мне кажется? Что эта «Лорелея» весь мир изничтожила. Москву, «Женский мир» – всех и вся, кроме, конечно, моей мамы. Только и остался этот остров.

– И всех, кроме моей Катьки, – добавила Васса, – вот было бы неплохо!

– А что бы ты тогда сделала? – спросила Овчарка.

– Стала бы жить тут с Катькой в маленьком домике – только я и она, вот было бы хорошо. Никто бы нам не был нужен… А у меня Валера хочет отобрать Катьку… – призналась вдруг Васса.

– Да ты что! Что же ты мне не сказала? А я все гадаю, почему ты такая мрачная. Ну и сукин кот! Но ничего, я тебе помогу. Если надо, денег дам. У меня есть юрист знакомый хороший, правда. У него все судьи куплены в нашем районе. Да ты ее всю жизнь на себе тащила. Как она с ним жить будет – на шлюх его смотреть? Что из такого ребенка получится? Ты не волнуйся. Если я тебе не помогу, плюнь мне в глаза!

Васса наконец улыбнулась.

– Ну вот, так мне больше нравится! – сказала Овчарка. – Зачем заранее нос вешать. И потом, ты забыла, что из нас двоих я – главная пессимистка. Это ведь тебе полагается меня утешать.

И обед и ужин тоже пришлось готовить на костре. Васса варила картошку и сардельки, а Овчарка следила за огнем – подкладывала дрова, когда пламя слабело, и ворошила их палкой, когда оно становилось слишком сильным. Свет дали только вечером. Наутро Овчарка с Вассой пошли завтракать в столовую. Погода была лучше некуда. Овчарка ела омлет с помидорами и вдруг уронила вилку на тарелку.

– Васса, – зашептала она, – ты видишь соседний стол? Вот тот? Там еще мужик сидит толстый в бейсболке.

– Вижу, а что?

– А сумку коричневую под столом ты видишь?

– Ну вижу, а что?

– А то. Глюки бывают у одного, а не одинаковые у двоих. Я эту сумку ни с какой другой не спутаю. Подожди, я сейчас.

И Овчарка направилась к мужику в бейсболке.

– Извините, – начала она, – то, что под столом, – ваше?

Мужик положил нож, которым он пытался распилить позавчерашнюю отбивную, и заглянул под стол. У него был вид, будто он видел коричневую сумку первый раз в жизни.

«Ну, сейчас начнется несознанка, – решила Овчарка, – я не я и корова не моя».

Однако мужик ее удивил:

– Конечно мое. Раз под моим столом.

– Извините, просто моя подруга потеряла вчера точно такую сумку. Вы уверены, что она ваша?

– Эта сумка моя. Мало ли похожих сумок. Вы что, намекаете, что я ее украл у вашей подруги? – с ноткой раздражения в голосе ответил мужик.

– Нет, я просто подумала, что вдруг вы ее случайно нашли…

– Девушка, купите себе слуховой аппарат. Еще раз повторяю – эта сумка моя. – С этими словами он положил сумку на стул рядом и закричал, чтоб дали счет. И сразу вышел.

Овчарка кинулась к Вассе:

– Вот что. Ты беги в ментовку. Скажешь, что нашла сумку трупа. И что ее с собой таскает какой-то урод. А я пойду за ним прослежу. Потом тебе позвоню на мобильник. Ты мне не звони, а то он услышит, если я буду близко. Ты знаешь, где ментовка?

– Да, не беспокойся.

И вот Овчарка отправилась вслед за мужиком. Они прошли мимо центральных ворот монастыря, миновали бухту Благополучия. Мужик раз оглянулся – увидел Овчарку, второй. Овчарка ругалась про себя – ведь ни деревца нет, чтобы спрятаться. Ну и пошла внаглую, не прячась. Потом, когда дорога от турбюро пошла в гору, он не выдержал, обернулся и закричал:

– Ты что за мной ходишь?

– Я гуляю, – отозвалась Овчарка, встав в двадцати шагах от него и уперев кулаки в бока, – не хватало еще, чтоб всякие уроды мне указывали, где мне можно гулять, а где нельзя.

– Это кто здесь урод?!

– Ну не урод. Не урод, а убийца. Ты эту сумку похитил у трупа. То есть тогда она еще не была трупом.

Прохожие, кажется, находили сцену весьма интересной. Мужик ринулся дальше бегом. Он, отдуваясь, одолел гору. Овчарка даже не запыхалась.

– Даже не пытайся, – крикнула она мужику, – у меня дыхалка как у скакового жеребца, я могу трусцой хоть десять километров бежать. Эта сумка не твоя. Ты убил Шуру Каретную, утопил ее, самую лучшую ведущую на нашем ТВ, и я от тебя не отстану.

– Да что тебе надо? – заорал мужик в очередной раз.

– Где ты взял треклятую сумку? Почему ты ее утопил? Имей в виду, остров – это большая деревня. Тут на одном конце его кто чихнет – на другом уже знают, отчего чих случился. Вон нас сколько народу слушает…

– Я никого не топил! Отвянь от меня!

Он свернул в переулок, и Овчарка догадалась, куда он идет – в паломническую гостиницу.

– Врать нехорошо, – крикнула она, – а еще живешь в паломнической гостинице! Поскольку ты ворюга и убийца, стало быть, и письменное благословение от батюшки у тебя поддельное! Дешевого жилья захотелось. К тому же паломники не такие хамы. И они не жрут отбивные во время поста, а тем более в пятницу.

Мужик смекнул, что сейчас Овчарка устроит ор в гостинице и его выкинут на улицу. К тому же Овчарка набрала номер Вассы. Васса ответила, что ее выгнали из ментовки, когда она сказала, что кто-то носит с собой сумку трупа. Нет трупа, нет и сумки трупа – так они сказали, да еще и на смех ее подняли.

Овчарка выслушала и сказала так, чтобы мужик слышал:

– Ну, выезжайте. Я на улице Большой Морской, где паломническая гостиница, – и добавила, отключая мобильник: – Щас мой парень приедет с другом. Они в охране работают. Мой парень не любит, когда меня обижают.

– Да что тебе надо?! Я тебе денег дам, отвяжись только!

– Ты где взял сумку, козел? Отвечай конкретно, понял? А то останешься без жилья и с переломами всех конечностей!

– Да я ее впервые в столовой той увидел. Как ты мне ее показала. До этого я ее и в глаза не видел. Смотрю, вроде дорогая сумка. Ну и решил: возьму. Вот тебе крест, никого я не топил!

– Брехло и ворюга, а еще крестом клянется! Давай сумку. А если и тут сбрехал, то я тебя запомнила, усек?

Мужик поставил сумку на дорогу и припустился к гостинице. И все оглядывался, так что не заметил перед собой бродячего кота, который мирно переходил дорогу, и наступил на него. Кот гаркнул дурным голосом, мужик весь потом покрылся.

И все продолжал оглядываться. Овчарка захохотала, взяла сумку и пошла прочь, очень собой довольная.

Васса дожидалась ее дома, на крыльце. Они вошли в свою комнату, и Овчарка заперла дверь на крючок.

– Этот козел никакой не убийца, – сказала она, – просто привык тырить все, что плохо лежит. Сумка с самого начала в столовой была. Слушай, Аслан ей вернул сумку позавчера утром. Позавчера вечером Шура уже плавает у косы с красными валунами. Позавчера днем я ходила в магазин на площади. Искала чипсы и заходила в столовую. Тогда там еще не было никакой сумки. Да и официантки, которые закрывали в тот вечер столовую, не могли ее не заметить. Значит, тогда ее еще там не было. Весь вчерашний день столовая не работала, потому что свет отключили. Столовая открылась сегодня, да и то с опозданием, после одиннадцати, потому что у них во время урагана протекла крыша – видела, весь потолок в разводах? Получается, эту сумку могли там оставить только сегодня с утра. Вряд ли мы узнаем, кто это был – народ попер в столовую, так соскучился по горячей человеческой пище. Вот смотри. Допустим, убийца Каретной принес ее сюда. Спрашивается – зачем? Легче ее выбросить, чем переть в столовую. Я так думаю – он в нее что-нибудь такое сунул, чтобы тех, кто его ищет или будет искать, со следа сбить.

– В сумке, кстати, могло быть что-нибудь, что его обличает. Кто знает, вдруг Каретная вела два дневника и один носила с собой на цепочке, а другой в сумке? Вот он его изъял и уничтожил. Давай скорей, открывай, а то я умру от нетерпения! Слушай, а может, ее не открывать? Ведь полагается снять там отпечатки пальцев. Может, ее в ментовку?

> – Да откуда у них тут дактилоскопист в этой глуши? Вон я слышала тогда на причале, когда Аслана зарезали, что у них тут и морга-то нет. К тому же ты слышала: нет трупа – нет сумки. А кто докажет, что это сумка Каретной? Нас они крейзи считают – то нам трупы мерещатся, то сумки… Неохота висяк раскапывать.

С этими словами Овчарка расстегнула «молнию». Шура Каретная путешествовала налегке. Сумка была небольшая, и класть в нее следовало только самое необходимое. Лишь только сумку «Гуччи» открыли, из нее запахло какими-то сладкими духами.

– Вроде похоже на «Пуазон» диоровский, – сказала Овчарка, – но я, конечно, не спец. Стыдно, а еще в «Женском мире» работаю.

– Нет, это «Опиум», – отозвалась Васса, – я его не спутаю, я все время ими душусь.

Овчарка достала из сумки томик Кортасара, толстый роман Мураками, пакет с боди и тремя парами трусов, электрическую зубную щетку «Браун», пасту «Колгейт», духи «Опиум» (выяснилось, почему ими пахло так сильно – крышка соскочила с флакона, пару черных, прошитых белыми нитками мокасин, тоже «Гуччи», Шура явно питала слабость к кожаным изделиям этой фирмы. На дне сумки лежала пара бесплатных газет и распечатанный конверт. Овчарка разложила все на своей кровати. Еще была белая безрукавка из ангорки, очень красивая.

– Слушай, – сказала она, – по-моему, знаешь на что это похоже? Она, когда выходила из дома в Москве, проверила почтовый ящик. Я вот тоже так сделала – чего, думаю, это барахло рекламное здесь копиться будет, воров квартирных привлекать. Не глядя все сунула в сумку и пошла. И она так же – взяла это письмо и вместе с вот этими газетенками сунула в сумку не глядя. У нее времени не было это все сортировать на нужное и ненужное. Я тоже так часто – сгребаю все подряд, вдруг там счет за переговоры или нужное письмо. А по-твоему, если ты идешь с собранной сумкой, ты кладешь все это наверх, правда?

– Конечно. А здесь все бумажки из ящика оказались на дне. Хотя знаешь, дорога длинная, она могла сто раз залезть в сумку, и тогда почта очутилась бы на дне. Или это значит, что все прошерстил убийца.

Обе жадно смотрели на распечатанный конверт.

– Эта Шура все-таки странная, – заметила Овчарка, – спартанский наборчик! Ни одежды особо, ни обуви, ни еды. Зато тома модных писателей, которыми по башке если ударить, убить можно! Полное презрение к материальной стороне жизни. Одна пища для ума! Очень на нее похоже! Тащить за тыщи километров на северный остров Мураками, прихватив, по сути, одни только трусы!

И Овчарка потянулась к конверту. Туда был вложен только один лист из тетради в клетку, на котором круглым широким почерком было написано следующее:

«Дорогая Шура, мы можем быть вместе. Я не одна из твоих сумасшедших поклонниц, не тусовщица. Я просто домашняя девочка, но ты свела меня с ума. Почему ты не захотела поговорить со мной вчера, когда выходила из телецентра? Наверное, просто меня не узнала, ведь ты не знаешь, как я выгляжу. Но твой охранник больно толкнул меня в плечо. Ничего, это не важно, я и не такое вынесу, лишь бы мы были вместе. У меня такие же голубые глаза, как у тебя. Если мы не будем вместе, мне и жить незачем. Да и тебе тоже, когда-нибудь ты это поймешь. Хочу отрастить волосы и сделать химию, чтоб они были как твои. Я могу вечность ждать нашей встречи, но все-таки мое терпение не беспредельно. Меня зовут Света, и ты мой единственный Свет. Свет в ночном мраке».

– Пишет, что не сумасшедшая поклонница. Но это типичное письмо сумасшедшей поклонницы.

– Факт, – отозвалась Овчарка, – так по-дурацки пишут только совсем спятившие фанатки лет четырнадцати – восемнадцати. Хотя… черт ее знает. По почерку не разберешь возраста. Есть и взрослые дауны или маньяки, которые тоже таким слогом разговаривают со своим кумиром. Или нас хотят провести. Подбросить фальшивку. Мол, грозилась, писала, ну и убила. Сплошь и рядом. Джона Леннона убили? Убили. Маньяк убил. Он сначала тоже ему такие вот письма писал, а потом вообразил, что Джон Леннон – это он, ну и убил того как самозванца. И тоже был совсем не подросток, если мне память не изменяет.

– Письмо липовое, вот что я тебе скажу, – ответила Васса после короткого раздумья, – очень уж все просто получается, ты что там роешься? Больше ведь ничего нет.

Овчарка перевернула сумку вверх дном, но оттуда ничего не вывалилось.

– Я думаю, тут еще должно быть что-то. Видишь, если все сложить, остается место. А мне, если опять-таки память не изменяет, кажется, что она садилась в поезд с сумкой набитой до отказа. Сумка и так небольшая. А дорога долгая. В таких случаях сумку полностью набивают необходимым, поверь мне. Хотя Шура и не была обыкновенным человеком, как мы с тобой, она все-таки женщина. А мы обычно так собираемся, что потом, когда надо сумку застегивать, приходится на нее сесть верхом. Что-то здесь еще было.

– Почерк, кстати, вроде твоего, – заметила Васса, продолжая рассматривать письмо, – ты тоже такими аршинными буквами пишешь.

– Ты гений, Васса! – завопила Овчарка. – Девчонка сильно близорукая, это ясно как день. Я когда очки не надеваю, так же катаю! Она, я уверена, плохо видит, но очков наверняка не носит, потому что думает, что они уродуют ее личико.

Они все сложили обратно в сумку.

– Завтра еще раз все пересмотрим, – сказала Овчарка, – может, что и придет в голову.

И Овчарка завалилась на кровать. А Васса вышла на крыльцо, прислонилась к косяку и стала глубоко дышать ртом. Овчарка вышла следом за ней.

– Ты чего? – спросила она.

– Все нормально. У меня первый день просто. Живот разламывается, и голова болит.

– Ну вот, а я хотела с тобой пойти монастырь посмотреть.

– Ничего, на это меня хватит. Погоди, возьму деньги. Я обещала Катьке привезти крестик.

В монастыре они сперва ходили по крепостным стенам, пристав к какой-то экскурсии. Были в маленькой часовенке, где верующие, встав в длинную очередь, целовали мощи трех святых стариц обители, которые лежали под стеклом, покрытые богато расшитыми черными покровами. Потом зашли в церковную лавку, где долго выбирали для Катьки серебряный крестик. В комнатке, что располагалась в угловой башне, купили расшитое красными конями белое полотенце у одетых в сарафаны девушек. Овчарке дали бесплатно длинную полоску из бересты, и она повязала ее себе на голову, как это делали они. В конце концов они зашли в храм на службу, но скоро ушли оттуда, потому что у Вассы от тамошней духоты опять голова закружилась. Тотчас вслед за ними из церкви за руки, за ноги вынесли эпилептика. Он не особенно дергался, только хрипел. Его положили на паперти. Какой-то русобородый парень, в котором Овчарка признала матроса со «Святителя Николая», умело согнул эпилептика и прижал его голову к коленям. Тот затих и только еще раз дернулся, когда ударили в колокола. Потом его куда-то унесли. Люди вокруг говорили, что это бес выходит. Васса и Овчарка смотрели во все глаза.

– Как твоя голова? – спросила Овчарка.

– Ничего.

– Ох и бедные мы, женщины. Рожаем мы, семью тянем тоже мы, работаем, как мужики! Так еще и каждый месяц эта напасть! – возмущалась Овчарка.

– Похоже, ты скоро станешь мужененавистницей и перейдешь жить в «розовый» сектор.

– Ничего не стану. Я уже ненавистница этих мужиков. Вот ты мне скажи, за что мне их любить? Что я от них хорошего в жизни видела? Васса, погляди, что это там за сборище у крыльца?

Они пересекли монастырский двор. Оказалось, что перед высоким крыльцом собрались паломники из тех, что приехали специально к старцу. Подругам рассказали, что этот старец никого не принимает. И только раз в неделю верующие ему передают записочки и он отвечает на них через своих келейников.

– Очень святой старец. Одни сухари с водой ест, – сказала Овчарке женщина, которая приехала спросить, разводиться ли ей с пьяницей мужем или нет. Еще одна девушка из Владимира хотела, чтобы старец дал ей совет: уходить ей в монастырь или жить в миру. Надо заранее было приготовить конверт с вопросом и вложить туда пятьдесят рублей.

– И тут деньги, – сказала Овчарка.

– Конечно, надо же старцу на что-то покупать сухари, – отозвалась Васса.

– Это, наверное, тот старец, которого мы видели в подземелье во время бури. Не может тут быть двух святых старцев. Слушай, у меня мысль. Спрошу-ка я старца кое о чем. Чем я рискую? Только полтинником, не убудет же от меня.

Овчарка вынула из кожаной сумки-банана свой блокнот, куда она изредка записывала мысль, достойную героического журналиста, если та приходила ей в голову. Она так и называла этот блокнот – блокнот для умных мыслей. Она выдрала чистый листок и написала на нем крупно:

«Меня зовут Овчаркой. Когда была буря и я хотела выйти, вы сказали всем, кто не хотел, чтобы я шла: «Пусть идет». Убили человека, и я хочу знать, кто это сделал. Может, этот убитый человек и был грешником, все равно надо найти того, кто убил. Не знаю, как это сделать.

Помогите мне, подскажите что-нибудь. Вы, вероятно, решите, что я не очень-то верующая и мне помогать не стоит. Но я всегда жила по совести, если надо, помогала и не обижала никого попусту.

С уважением, Овчарка».

– Жаль, конверта нет. Но, может, возьмут и так.

Овчаркино послание взяли вместе с пятьюдесятью рублями. Прошло минут тридцать, и вышел на крыльцо монах. Он выкрикивал имена, и тот, чье имя он произносил, поднимался к нему, и монах тихо говорил ему то, что старец велел передать. Все уходили довольные. Жене алкоголика велели развестись, а девушке, которая собралась в монастырь, велели оставаться в миру и в нем помогать людям. Овчарку вызвали последней.

– Тебе велено сказать: большая губа не дура.

– И все? – разочарованно спросила Овчарка.

– Все. Иди.

Овчарка спустилась с крыльца к Вассе и сказала:

– Плакал мой полтинник. Ерунда какая-то. Большая губа не дура.

– Это так говорят: «У тебя губа не дура». Может быть, это что-то значит? Вроде шарады.

– Говорил бы ясно. За свои деньги еще шарады разгадывать, – ворчала Овчарка, – а может, он давно ума решился. Нельзя же все время в келье сидеть, есть сухари и молиться.

Они вышли из монастыря через центральные ворота и остановились возле стенда с картой Бабьего острова, чтобы полюбоваться, как солнце садится за бухту Благополучия. Каменные стены монастыря стали розово-оранжевыми.

– Давай я тебя щелкну, – предложила Васса, – очень уж небо красивое.

Но Овчарка ее не слушала. Она смотрела на карту.

– Васса, я сейчас умру. Видишь, написано – Щучья бухта?

– Ну?

– А ниже написано – Большая губа.

Воцарилось молчание.

– Как ты думаешь, сколько отсюда до нее? – наконец спросила Овчарка.

– Километров восемь, не больше.

– Тогда пошли.

– Все равно до темноты не успеем.

– Возьмем велосипеды. Там, возле турбюро, прокат. Побежали.

В прокате они заплатили за три часа и узнали, что Большая губа – пустынный пляж, который тянется целых пять километров.

– Там гнездятся полярные крачки, – добавил мужик, который выдавал им велосипеды.

– Ничего, мы их не обидим, – отозвалась Овчарка, пробуя большим и указательным пальцами, хорошо ли накачаны шины.

– Да я знаю, что не обидите. Но остров ведь заповедный. Нужно купить разрешение в лесхозе для того, чтобы ездить по острову, иначе оштрафуют.

– У нас времени нет еще переться в лесхоз.

– Да он уже и закрыт.

– Значит, заплатим штраф, если нас застукают. Покатили, Васса.

Сумасшедшие девчонки расплатились тысячерублевой бумажкой и умчались, даже не дождавшись сдачи, будто за ними дьявол гнался по пятам.

Коза пробовала бежать вровень, но стала отставать и в конце концов, поняв, что за подругами ей не угнаться, встала на дороге и жалобно заблеяла, глядя в их сторону.

– Может, подождем ее? – спросила Васса, которой стало жаль козу.

– Еще чего. Мне надо узнать, кто Каретную замочил, а не с козлами возиться.

Овчарка выдохлась после трех километров пути. Они сели у дороги в траве. Но даже и пяти минут не просидели – на них, потных, слетелось целое облако комаров. Они вились над головами, жужжали и кусались.

– Черт, ну и зверье! – сказала Овчарка, размахивая веткой.

– Это называется гнус, – отозвалась Васса.

– Да, подходящее для них названьице!

Как только они тронулись, у Вассиного велика соскочила цепь.

– Ничего, – сказала Овчарка, – в детстве я ее натягивала сто раз. И сейчас смогу.

И Овчарка полезла в суму для инструментов. Она перевернула Вассин велик и поставила, оперев его на руль и сиденье. Она развинтила все педали. Темнело. Васса с беспокойством глядела на детали, которые Овчарка одну за другой складывала на большой лист лопуха.

– Ты уверена, что сможешь?

– Не волнуйся. Ты только комаров от меня отгоняй. Вот козел, дал неисправный велосипед. Великий защитник крачек, черт бы его побрал!

Наконец она свинтила все как было. Но только Васса села на велик и надавила на педаль, как цепь опять соскочила. Так что оставшиеся пять километров придется пройти пешком, везя велики, грустно подумала Овчарка.

– Слушай, а что, если спрятать велосипеды где-нибудь в кустах, а на обратном пути забрать, – предложила Овчарка, – чего их переть туда-сюда?

– А если мы не найдем, где их спрятали? Или их возьмет кто-нибудь?

– Не волнуйся. Выберем какой-нибудь ориентир.

Ориентиром стал древний полосатый верстовой столб. За ним был овражек, по нему тек ручеек. Там они и спрятали велики.

Когда они добрались до Большой губы, было почти темно. Только узкая розово-желтая полоска на горизонте – все, что осталось от заката, – давала пока кое-какой свет.

– Дохлое дело, – грустно сказала Овчарка, – надо прочесать весь пляж. А через полчаса совсем стемнеет, что тут найдешь в тьме кромешной.

– Давай пройдем хоть немного, – предложила Васса.

Идти по песку после такого марш-броска от поселка было трудновато. Полоска на горизонте гасла.

– Ну и где здесь крачки? Наврал небось этот велосипедных дел мастер, – проворчала Овчарка.

– Все крачки спят давно. Как и все нормальные люди. Кроме тех психов, которые ночью таскаются по непонятно какому пляжу непонятно зачем.

– Твоя правда, – откликнулась Овчарка, прыгая с камня на камень, – надо было завтра ехать с утра. Чего мне не терпелось, не пойму. Ладно, по-моему, хватит. Совсем темно стало. Давай посидим отдохнем, благо тут у моря комаров меньше, и будем домой двигать.

Так они и сделали. Овчарка поднялась, чтобы идти, сделала два шага и шлепнулась, споткнувшись о какую-то ветошь. О песок, конечно, стукнулась небольно, но очень рассердилась и стала ругаться. Так хотела прочесать Большую губу, и вот теперь тащиться сюда еще и завтра!

– Какой урод это сюда кинул!

И с досады она ногой поддала мокрую и грязную ветошь. Васса уже ушла вперед, и Овчарка позвала ее.

– Погоди, подружка. Дай-ка зажигалку.

Когда Овчарка щелкнула газовой зажигалкой, она увидела, что перед ней грязный, мокрый, осклизлый, дырявый, пахнущий тухлой рыбой красный клетчатый плед.

– Господи, Васса, это ее плед. Она в нем сидела тогда на причале в Кеми. И на корабле тоже в нем была. Я его запомнила. Из дорогих, мохеровый, настоящий шотландский.

Овчарка прополоскала плед на мелководье и выжала его. Они шли от Большой губы по грунтовой дороге обратно. Овчарка говорила:

– Теперь мне все ясно. Мы не видели, как Шура Каретная сходит с корабля на Бабий остров. Потому что она вообще на него не сходила. Она сидела там на корме в этом самом пледе, и тот, кто ее убил, столкнул ее в воду. Проще простого. Ты ведь слышала – семь минут максимум, если даже плавать умеешь. А видеть этого никто не мог – погода была скверная, все сидели в каюте. Если она и кричала, опять-таки никто ее слышать не мог. Плед – вот чего не хватало в сумке.

– Но ведь она приходила за своей сумкой.

– Да это мог быть кто угодно. Убийца ее спихнул, а про сумку забыл. А там наверняка что-то было, что могло его выдать. Он переодевается в белое – тот матрос мне сказал, что к Аслану приходила женщина в белом. В лицо-то Шуру этот Аслан знать не мог. Ага, значит, убийца – женщина. Хотя убийца мог быть и мужчиной и нанять какую-нибудь женщину, чтобы сходила и забрала сумку. Теперь мне кажется, что и Аслана не случайно прирезали. Слышала ведь – тихий непьющий мужик, в драки никогда не лез, учебу сына оплачивал. Так что убийца вынул оттуда все для себя опасное, а сумку подбросил в столовую. В любом случае ее убил кто-то из тех, кто был на катере.

Всю дорогу они перебирали пассажиров «Святителя Николая» и строили догадки, кто же из них больше других годится в убийцы.

– Груша – так это сомнительно, правда?

– Да, – отозвалась Овчарка, – она, конечно, сенсации ради маму родную продаст, но убить… вряд ли. К тому же она наружу не выходила, я бы видела. Двое матросов – так у них никакого резона топить Шуру, они ее знать не могли. К тому же как только кораблик отошел, они пошли спать.

– Малолетки тоже не смогли бы. Да они и из каюты никуда не уходили тоже.

– Ты не помнишь, как только мы отошли из Кеми, кто выходил из каюты первым?

– Я выходила. За чехлом от бинокля.

– Ты вне подозрений, подруга.

– Когда в фильмах что-то расследуют, подозревают всех. Потом оказывается, что убил тот, на кого никто не думал.

– Не валяй дурака, – ответила Овчарка. – Тебя не было минут пять от силы.

– Так чтобы убить, и секунды хватит.

– Ладно, если тебе так больше нравится, буду и тебя подозревать. Кто за тобой выходил, не помнишь?

– Сперва та пятидесятилетняя женщина с обесцвеченными волосами покурить. Потом тощая девчонка с метровым золотым лабрисом. Она чем-то отравилась и пошла в сортир, – сказала Васса, – эта баба с испорченными волосами еще ей леденцы предлагала от укачивания.

– Между прочим, эта девчонка очень нервничала, я это еще в «Поплавке» заметила. Кто еще?