Текст книги "Клетки для Герасима. Записки молодой учительницы"

Автор книги: Наталия Ильина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Наталия Ильина
Клетки для Герасима. Записки молодой учительницы

* * *

Они не верили, что Муму погибнет. Они очень за нее боялись, но надеялись: Герасим что-нибудь придумает... Когда я поднимала голову от книги, я видела эту боязнь и эту надежду в устремленных на меня глазах...

Но Герасим, привязав кирпичи к шее Муму, бросил ее в воду. Я читала:

– "Герасим ничего не слыхал, ни быстрого визга падающей Муму, ни тяжелого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплескивали они о бока лодки и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги".

– Зачем он так сделал? – отчаянным голосом крикнул Вова Котков.

– Потому что обещал! – сказала Лена Гурко. – Уж он такой. Раз обещал, значит, исполнит!

Мои ученики зашумели: Герасим не должен был держать слово! Ведь кому он дал слово? Этим негодяям, этим подлизам...

– И зачем кирпичи? Пусть бы он ее бросил, а она бы выплыла. И тогда он сказал бы...

– Он не может сказать, он немой!

– А я бы...

Это произнесла Ира Сушкина, но добавить ничего не смогла, потому что заплакала.

Позже в учительской пожилая преподавательница Клавдия Сергеевна спросила, почему на моем уроке было так шумно. Я сказала почему и добавила, что, мне кажется, на уроках литературы мысли и споры – самое главное. "Самое главное – дисциплина!" – сухо ответила Клавдия Сергеевна.

* * *

Сегодня на мой урок явилась Клавдия Сергеевна. В этот момент отвечал Вова Котков. Он пытался рассказать о том, как прачку Татьяну выдавали замуж за пьяницу сапожника Капитона:

– Она говорила: "Слушаюсь, слушаюсь". Только она не хотела на нем жениться...

– Так нельзя говорить! – перебила Лена Гурко.

– Отстань! Я же не сказал, что она хотела жениться на Герасиме. Это он хотел за нее выйти!

– Так нельзя говорить! – упорствовала Лена Гурко. – Мужчины не выходят, а женятся, а женщины – наоборот.

Лицо у Клавдии Сергеевны было суровое. Я сделала внушение Лене Гурко: хоть она и права, но перебивать но нужно. Затем я усадила Коткова и вызвала Иру Сушкину.

– Что ты можешь нам сказать о гибели Муму?

Спотыкаясь, но в общем довольно толково Ира поведала нам о том, как Герасим взял лодку и поехал с Муму по реке...

– И пусть бы он уехал! Далеко-далеко! И стал бы работать дворником у кого-нибудь другого! И тогда бы...

Тут перебила я:

– Рассказывай о том, что было! Ну? Итак, он взял кирпичи...

– Кирпичи, – повторила Сушкина, – кирпичи...

И тут она громко всхлипнула, и пришлось ее усадить.

...Весь вечер просидела над книжкой, которую дала мне вчера Клавдия Сергеевна. Книжка называется так: "Рассказы И. С. Тургенева в школе. Пособие для учителя". Автор – П. Г. Воробьев. Издательство "Просвещение", Москва, 1968.

Читала пособие, но мысли мои все возвращались к вчерашнему разговору с Клавдией Сергеевной... Тут в предисловии написано, что рассказы Тургенева "подвергаются при изучении педагогическому и собственно методическому препарированию...". А я не хотела препарировать! Я хотела, чтобы дети просто полюбили Герасима и Муму, чтобы дети почувствовали всю несправедливость... Мне не дали договорить: "Прекрасно. Допустим, они полюбили и, допустим, почувствовали. Но сотрудникам районо, которые скоро придут проверять работу школы, нет дела до того, кто что чувствует. Сотрудники районо будут слушать ответы учащихся, а не вникать в их ощущения!" – "И я думала, что дети должны своими словами..." Меня снова перебили: "Когда они еще найдут свои слова, а проверка будет в следующем квартале! Советую вам прекратить самодеятельность и работать, опираясь на указания пособия. Результаты будут отличными, можете мне поверить!"

Ей надо верить. У нее огромный опыт, а я преподаю лишь первый год... И вот я изо всех сил старалась вникнуть в указания пособия.

Читала до тех пор, пока в комнату не ворвалась моя младшая сестра Люся с криком: "Где моя книга?" – и выхватила у меня из-под носа то, что я читала. Я сказала: "Ты с ума сошла!" – но Люся показала обложку, на которой было написано: "Приготовление кондитерских изделий", и торжествующе умчалась. Видимо, пока я говорила по телефону, Люся с ее вечной безалаберностью сунула на мой стол свою книжонку, прикрыв ею пособие для учителя. Но я-то, я-то хороша! Как я сразу не заметила, что читаю совсем не то!..

Позже, когда Люся легла спать, я взяла ее книжку и стала сравнивать со своей, пытаясь найти какое-то объяснение случившемуся. Объяснения не нашла: в пособии для учителя говорилось об одном, а в "Приготовлении изделий" – совершенно о другом! В моей книге сказано, что "задача при изучении рассказа... должна заключаться в осознании и усвоении идейного смысла его главных героев", а в Люсиной – что "задача при тепловой обработке заключается в повышении усвояемости пищевых продуктов"... В одной книге сказано, что "в целях постижения творческой истории "Муму" следует знакомить учащихся с биографией писателя", а в другой – "в целях сохранения первоначального вида карамели последнюю следует глянцевать". В моей книге сказано, что "работа будет заключаться в выборке и внесении в схему", а в Люсиной – что "работа будет заключаться во введении в состав муки воды и дрожжей"... Тут: "в процессе фронтальной беседы с классом", а там – "в процессе выпечки теста"... Тут: "...по ходу раскрытия сюжета учитель получает возможность", а там – по ходу взбивания сливок кондитер тоже получает какую-то возможность... Короче говоря, авторы толкуют о вещах, ничего общего между собой не имеющих, и моя рассеянность непростительна. Легла спать расстроенная.

* * *

На третий вечер упорного чтения и борьбы с собой во мне произошел перелом: я вникла в пособие и усвоила его рекомендации. Объявила сегодня детям, что мы начнем по-новому проходить рассказ «Муму». В пособии рекомендовано начинать с «ознакомления детей с портретом Тургенева». Не следовало показывать учащимся портрет писателя в старости, а следовало показать им молодого Тургенева... "Такой портрет идет по прямому назначению и тем самым позволяет избежать опасности ложно ориентировать учащихся в отношении Тургенева как автора «Записок охотника», – написано в пособии.

Продемонстрировав идущий по прямому назначению портрет и избежав тем самым ложной ориентации учащихся, я начала говорить вступительное слово... Но только я успела сказать, что внимание писателя неизменно привлекали представители из народа, как меня перебила Лена Гурко:

– Так разве можно сказать: "представители из народа"?

Несносная Лена права. Одно из двух: или "выходцы из народа", или "представители народа". Но при чем тут я! В пособии для учителя ясно сказано: "представители из народа". Язык развивается, и, видимо, сегодня так уже можно сказать... Я сухо произнесла:

– Очень прошу меня не перебивать!

После чего я беспрепятственно продолжала свое вступительное слово, тщательно придерживаясь текста пособия... Вскоре, однако, я заметила, что учащиеся ведут себя скверно. Девочки хихикали, шептались и, уловив слова: "А еще мне подарили шарфик", – я поняла, что речь идет о вещах, не имеющих отношения к уроку. Я хотела поставить девочкам в пример мальчиков, которые сидели тихо и что-то записывали, но, подойдя ближе, увидела, что мальчики ничего не записывали, а играли в крестики-нолики. Двух учащихся я поставила носом к стене, трем сделала замечания и пригрозила, что в следующий раз отберу у провинившихся портфели и вызову родителей. Порядок был восстановлен.

...В пособии указано, что "по ходу раскрытия сюжета учитель получает возможность подключить" к своей речи рисунки художников-иллюстраторов реалистического направления... "Конечно, каждую художественную репродукцию следует выразительно и впечатляюще проговаривать в тесной связи с содержанием изучаемого школьниками произведения. Только при таком условии элемент наглядности станет компонентом живого слова".

Указания выполнила. Иллюстрации подключила, каждую впечатляюще проговорила и надеюсь, что в результате моих усилий элемент стал компонентом. Воспитательные меры, принятые мной на предыдущем уроке, свое действие оказали: учащиеся сидели смирно и дисциплинированно разглядывали иллюстрации, передавая их друг другу. Вопросов ни у кого не возникало. В конце урока послышался посторонний звук. Оказалось, что Вова Котков заснул и ударился лбом о парту. Видимо, мальчик переутомлен.

* * *

..."В процессе фронтальной беседы с классом", как сказано в пособии, провела сегодня опрос учащихся. Согласно рекомендациям пособия рассказ был мною разбит «на четыре конструктивные части, каждая из которых имеет свое особое событийное содержание». Опрошенные отвечали гладко. Но во время ответа Лены Гурко, которая сделала развернутое сообщение о содержании второй части, случилось странное... На какие-то секунды я, видимо, утратила представление о том, где нахожусь! Вернул меня к действительности неприятный воющий звук, и я в ужасе поняла, что я сама громко зевнула! Хуже было другое: очнувшись, я увидела, что отвечала совсем не Лена Гурко, а Ира Сушкина. Как я могла забыть о том, что усадила Лену и вызвала Иру? Или с самого начала отвечала Ира, а не Лена, и я их почему-то спутала! Я постаралась не выдать своей растерянности, строго сказала: «Хорошо, Сушкина, садись», – двух хихикающих учеников поставила носом к стене, и порядок был восстановлен. Отныне прекращаю вечерние занятия и буду раньше ложиться спать.

Мой урок неожиданно посетила сегодня Клавдия Сергеевна. Я решила продемонстрировать ей достигнутое. На вопрос: "Что собой представляют первая и вторая части произведения?" – Гурко ответила как по-писаному: "Первая часть представляет собой экспозицию, а вторая – изображение незадачливой любви Герасима к Татьяне". Затем я вызвала Сушкину. "Каковы главные события третьей части?" На это Ира ответила, почти точно цитируя соответствующие строки пособия, таким образом: "Роковая встреча Муму с барыней, конфликт Муму с барыней, похищение собачки и возвращение последней к Герасиму..." – "Объясни-ка нам, Сушкина, – сказала Клавдия Сергеевна, – почему возвращение Муму к Герасиму названо "мнимой развязкой"?" Ира ответила так: "А потому, что затем состоялось вторичное разлучение Герасима с Муму по произволу барыни, завершившееся утонутием животного с помощью привязанных к шее последнего кирпичей". Клавдия Сергеевна одобрительно кивала, лицо ее как-то помягчело... Успокоившись за Иру, я обвела глазами класс, и вовремя: Котков клонился набок. Еще секунда – и мальчик свалился бы в проход между партами. Я громко сказала: "Котков!" Он вскочил, как встрепанный, и сразу же заговорил: "Будучи по природе существом общественным, Герасим горячо привязался к барыне, однако под давлением Муму был вынужден барыню утопить..." Поскольку Ира свое отбарабанила, она догадалась сесть, а Клавдия Сергеевна полагала, видимо, что я Коткова о чем-то спросила... Во всяком случае, она снова одобрительно кивала, учащиеся сидели тихо, и, кажется, никто, кроме меня, не заметил, что мальчик спросонок несет бог знает что... Я сказала: "Хорошо, Котков. Садись". Но он несся дальше: "В знак протеста немой дворник решительно порвал с городом и удалился в трактир, где его ждал любимый труд на лоне природы..."

Тут, на мое счастье, прозвенел звонок.

* * *

Поскольку «событийное содержание» дети усвоили, пора было переходить к образам. Для удержания в памяти учащихся действующих лиц произведения рекомендуется чертить таблицу. В пособии для учителя, разработанном П. Г. Воробьевым, дан образец таблицы, относящейся к рассказу «Бежин луг», и сказано: «Запись в целях усиления наглядности осуществляем в определенной системе. В результате такой классной работы получаем табличную запись, что и составит первый этап в изучении образов мальчиков». Опираясь на эти указания, я решила составить свою таблицу для изучения образов дворовых. Проведя на доске горизонтальные линии, я написала между ними: «Имя. Профессия. Внешность», – а затем горизонтальные линии пересекла вертикальными. Дети фиксировали все это в своих тетрадях... Внезапно я поймала себя на том, что вместо слова «имя» чуть не написала: «Наименование продукта». Перед моими глазами возникла и не желала исчезать таблица из Люсиной книжки! Проклятая эта таблица мучительно напоминала ту, которую я чертила на доске! Усилием воли я заставила сгинуть кондитерскую таблицу и стала заносить в образовавшиеся клетки нужные определения. «Имя: Гаврила. Профессия: дворецкий. Внешность: желтые глазки, утиный нос...» Я писала, скрипели перьями дети, было почему-то душно... «Капитан Климов. Сапожник. Глаза оловянные, волосы беловатые... Татьяна. Прачка...» Внезапно рука моя, будто повинуясь какой-то бесовской силе, вывела: «Яйца и меланж» – и быстро занесла в соседнюю клетку: «для опары – ноль, для теста – 134». Я тут же опомнилась, стерла написанное, обернулась... Голос Лены Гурко:

– Ой, я не успела цифры записать!

– Это не надо, – сказала я дрожащим голосом. – Сейчас будем устно. Переходим к центральному образу произведения, а именно – к Герасиму!

– Клетки будем делать для Герасима? – спросила Ира Сушкина.

– Пока не будем.

Я взглянула на Вову Коткова. Глаза его как-то остекленели, но он еще держался. Я же держалась плохо. Меня охватило странное оцепенение, и, чтобы взбодрить себя, я заговорила громким голосом:

– Выясняем социальное положение центрального образа. Пункт первый. Кто такой Герасим?

С пунктом первым я, кажется, справилась благополучно, перешла к пункту второму, и тут меня понесло... Цитаты из Люсиной книжки (будь проклят тот час, когда я увидела ее!) перепутались в моей усталой голове с цитатами из пособия для учителя, и я произнесла нечто непотребное, вроде:

– В целях глянцевания образа необходимо ознакомление учащихся с цитатной характеристикой, в противном случае изделие не получит нужного колера...

Когда урок наконец кончился, я пошла в умывальную, намочила платок в холодной воде, приложила ко лбу, потом снова намочила и снова приложила...

* * *

На воскресенье всегда много планов: и в гости я собираюсь, и в кино... Но решила провести день тихо. Случившееся накануне я объясняю сильным переутомлением. Утром я погуляла, а после обеда решила поваляться на диване и, может быть, вздремнуть. Но сон не приходил, и я взяла с полки книжку...

Этой книжкой оказался томик Тургенева... Опять Тургенев! Я не хотела Тургенева. Последнее время я испытываю неприязнь к Тургеневу... Но вставать и брать другую книгу лень было, и я стала перелистывать попавший под руку том... "Вешние воды". Так. Ну и что? Очень все помню, и перечитывать неохота. Однако я стала читать и неожиданно зачиталась...

"...Голова Санина приходилась в уровень с подоконником; он невольно прильнул к нему – и Джемма ухватилась обеими руками за его плечи, припала грудью к его голове. Шум, звон и грохот длились около минуты... Как стая громадных птиц, промчался прочь взыгравший вихорь... Настала вновь глубокая тишина.

Санин приподнялся и увидел над собою такое чудное, испуганное, возбужденное лицо, такие огромные, страшные, великолепные глаза – такую красавицу увидал он, что сердце в нем замерло, он приник губами к тонкой пряди волос, упавшей ему на грудь, и только мог проговорить..."

А дальше я не видела ничего: строчки расплывались. Я плакала. Я так давно ничего не читала, кроме пособия для учителя и пособия для кондитера, что забыла, что в родном моем языке существуют иные слова... И, кажется, я плакала от радости, что такие слова существуют. Но мне было не только радостно, мне и горько было, на сердце что-то скребло...

Ночью я спала хорошо, но перед рассветом проснулась, как от толчка, и лежала, уставясь в темноту. Мне чудилось, что я участвую в чем-то скверном, что я соучастница и прощения мне нет. И я все спрашивала себя, что теперь делать и как дальше жить...

1973