Текст книги "Антидюймовочка и её папы"

Автор книги: Наталия Касторф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Наталия Борисовна Касторф
Антидюймовочка и её папы

1.

«Дюймовочка-Дерьмовочка», «Гадина-Змеёныш», «Профессорская дочка» – вы не поверите, но это всё одна и та же цаца.

Профессорский отпрыск не обязательно мальчик. А поздний ребёнок, самый любимый, самый блондинистый, самый пушистый и зацелованный, это как раз таки я, Дюймовочка! Уау!!

Кто слил профессору и его жене мою слащавую кликуху из прошлой жизни? Они, мне её быстренько назад пришлёпали. Когда я в их лажовенькой семейке родилась, мне имечко официальное, конечно, дали – что-то вроде "Лоредана" или "Гортензия". У профессоров всё с вывертом. Честно говоря, я это имечко уже не помню, и профессор с женой его тут же забыли, стали "крошечкой" меня звать. Потом перешли на "Дюймовочку".

А в школе ребята сразу сказали: "Дерьмовочка" круче!

"Дерьмовочка" – супермилашка со знаком минус.

Минус, плюс – какая разница? Я в этой жизни собираюсь гадить не меньше, чем во всех предыдущих. Но сначала надо имидж идиотки закрепить, а лучше – идиота мальчукового фасона. С идиота, да ещё и с мальчика, спрос нулевой. Практически.

Когда мой братец Дима (кстати, даун от рождения) подрос, я стала пользоваться его имиджем. Даун лучше, чем просто придурок. С дауна что возьмёшь? В профессорских семьях дауны через раз рождаются – на детях гениев природа отдыхает.

Дождавшись, когда на Димочке природа отдохнула и неоднократно, когда ему бабахнуло двенадцать лет, и он уже смог самостоятельно пойти сфотографироваться, я на его карточку Ай-Ди глаз накинула.

Но одной фальшивой ксивы было мало. Надо было выждать, когда Димулька к папе на работу начнёт шастать, высекать слезу из сердобольных лаборантов.

Когда Димульку-дауна в лаборатории уже таки запомнили (а главное – на проходной!), я как-то вечером схватила его карточку с портретиком и – вперёд, через весь город, на окраину и даже дальше…

У меня не было другого выхода. Мне в папашину секретную лабораторию надо было срочно смотаться, кое-что спереть. И совестью терзаться я не собиралась.

Профессор это "кое-что" схомячил ещё раньше у моего настоящего отца.

Профессор – мой очередной биологический родитель. Сколько у меня их было – полная чума. А основной мой папа в раю без отпуска ишачит Змеем-Кладовщиком. Не путать с Искусителем! Искуситель в подчинении у моего папаши.

В раю вообще полно змей. Откуда в раю змеи, спрашивается? Либо рай не настоящий, либо змеи липовые.

Мой настоящий папа не сволочь, не то, что профессор. Тот всё сына родного хочет куда-нибудь сплавить, якобы, на лечение.

Диме-дауну с меня тоже была польза не абыкакая. Если бы не я, ему бы даже восемь не бабахнуло, не то, что двенадцать. Его в дебильный интернат запихнуть хотели.

Я к тому времени уже полмесяца как родилась, и жена профессора стала мужа уговаривать избавиться от бракованого ребёночка. Ну, чтобы лишний раз никто не видел, как на ихних детях природа отдыхает, чтобы про выверты профессорские подольше не догадывались.

Словом, когда они Димульке соску в рот засунули (в его-то пять годков!), когда шапочку дебильную на глаза надвинули (чтобы подебильней выглядел), я такую рожу в колясочке скрючила, что они оба замерли, как парковые манекены, стали переглядываться, с Димочкой единокровным меня сравнивать.

– Неужели же это заразно?! Неужели девочка заразилась?! Так у нас в семье теперь два дауна?!

Профессор от злобы чуть монитору фэйс не расквасил.

– Дураки мы! Надо было его ещё раньше сдать в интернат, пока он младшенькую заразить не успел!

Потом сели, отдохнули и вот к какому выводу пришли: обе кровиночки одинаковенькие, обе вроде как дауны, поэтому, чтобы совсем бездетными не остаться, решили нас обоих в семье оставить. От греха. У профессоров недетородность позорней вывертов считается. Не без фальшивых вздохов, правда, дело обошлось.

2.

Скрюченную рожу я назад менять не собиралась, меня и дауновская устраивала.

Замуж мне всё равно не идти. Накой? Я замужем была неоднократно, не понравилось.

В последний раз, в предыдущей жизни, эльфы-придурки достали. Их было несколько, а не один. Сначала они ревность насчёт меня проявляли. Они же не знали, с кем связывались! Потом их тактика сменилась. Это когда уже в рай прибыли. Они в раю новички, а я им дедовщинку организовала. Потому как я там давно местная.

Когда мы в рай всей шоблой закатились… Нет, не так. Когда пятнадцать эльфов, бякая крылышками и матерясь от натуги (я им сразу сказала, что один меня не потянет!), короче, когда они все вместе запёрли-таки меня на ближайшее к раю облако, я стала срочно мозговать, как бы это от них избавиться. Чтобы уж наверняка, чтобы больше никогда не искали.

Мозговать пришлось под потасовочные вопли: "Моя невеста!" "Нет, моя!", "Я её первый на цветке заметил, когда она там вместе с пчёлками какала!.." Короче: "Моя-моя-моя!" На большее извилин не хватило.

Пока они выли, как мартовские гоблины, я смотрю: в райских кущах стоит мой самый любимый гэджет, ещё никем не спёртый, банановым листом прикрытый. Хотя и допотопная, но очень полезная водная линза от сталинского телевизора КВН, с увеличением в два с половиной раза.

Когда райский хор построился и приветливо запел: "Велича-а-аем!", я зашла за линзу и так увеличилась, что эльфы с перепугу грохнулись вповалку, прямо друг на дружку, и стали драться. Снова долго и нудно дрались, опять из-за меня, но уже с обратным умыслом. Тут они орали следующее: "Нафига мне такая жирафа!", "А ещё Дюймовочка называется!", "Под суд её отдать!", "Под Страшный суд!"..

Пока дебильчики развлекались, я исчезла в райских кущах, пошла папеньку искать.

Мой настоящий папа не просто Кладовщик. Он непосредственный начальник Змея-Искусителя.

Искуситель не только Еву с Адамом из рая вытурил, но и многих других извращенцев.

За воровство, обжорство и сексуальную распущенность.

Искуситель без начальницкой команды никогда ничего не делает, почти никогда. В раю своя иерархия. Папа запретил ему разбазаривать райское имущество – он и не разбазаривает. По крайней мере, даром – никому и ничего, ничего и никому.

Взяточник ещё тот, жаднее моего папаши. Одно и то же яблоко нескольким парам суёт. Фишечку придумал, чисто для отвода глаз: "Возьмите яблочко, пока никто не видит! Клетчатка хорошо целлюлит разглаживает!" При чём тут это? В залах Рубенса полно целлюлита, за деньги приходят смотреть.

В раю столько нужных вещичек можно накрысить, рук не хватает, карманы лопаются, глаза разбегаются! Можно не только фруктами взять – новейшими достижениями нечеловеческого интеллекта можно безвозмездно отовариться.

Искусителю моим папашей велено все глазки воровские в одну кучу собирать, на уценённых яблоках фокусировать. Как кто сворует яблочко, даже ещё толком надкусить не успеет, так сразу Искуситель его хвать – и вон из рая.

А Змей-Дискжокей, сидящий за кустом под роялем, врубает самый позорный рэп и орёт невыносимо:

– В муках детей своих рожать будете!!!

Текст ни разу не поменялся. Хотя нет, один великий нобелевский лареат поимел-таки от Дискжокея эксклюзив. Он, как и многие другие, не выдержав смертельной райской скуки, сам из рая обратно на волю попросился.

Сначала у нобельца было всё хорошо. Другие покойнички на тот свет ничего с собой не тащат, а ему разрешили нобелевку взять – в виде исключения. Но он не заценил поблажку, развонялся.

3.

Рай моего папы ничего общего с Вечной Жизнью не имеет. Очередная проверка на вонючесть, перевалочный портал. Если до него жить невозможно, то в нём уже таки намаешься по полной. Засахарят тебя там, заванилят, засиропят, замусюсюкают, заколыбасят.

Если всё это выдерживать лет пятьсот, то продвинешься дальше – туда, куда все райские мечтают пролезть, отдельной самоуправляемой тарелкой полететь.

– Пятьсот лет! Надо же! – вздыхал над карамельно-мятно-безалкогольным пуншем райский пленник. – Адам не захотел терпеть, так почему я должен?!

Короче, нобелевец сник и завонял. Он, наконец, врубился, что до рая было жить гораздо легче, во всех смыслах. А тут – ни лаборанточек, ни сауны в подвале института, ни денатурата в колбочках, ни пива "Стэлла Артуя". Короче… Ужас!

– До тарелкодрома далеко, – рассуждал посахарённый узник рая, – никакой премии на такси не хватит. Да и тарелок может не хватить, вдруг зря поеду…

Тут нобелевский ошибался. Из имеющихся на тарелкодроме семи посудин активно вылетали в Вечность только две. Отстальные пять хронически простаивали. Из-за таких, как он.

Змею-Искусителю от него большой прибыток был. Он нобелевскому страдальцу (тайком от папы!) рюмку за кустами наливал, где рояль. Он не боялся ничего и никого, никого и ничего, кроме недостатка денег. Но никакая премия не бесконечна, пусть даже нобелевская.

Как пронюхал Искуситель, что у ванильного грустилы денежки закончились, так сразу стал издеваться, яблоко по четыре раза в день предлагать: в завтрак, в обед, в полдник и в ужин. А когда услыхал, что тот демонстративно из рая просится на волю, вышвырнул его вон и без яблока. А Дискжокею приказал побольнее нобелевца кольнуть, поунизительней унизить.

Детей рожать нобелевец не собирался, он их терпеть не мог, поэтому и отходняк ему придумали с поправкой:

– Голубей кормить будешь!!!… В муках!!!

Лауреат сначала ничего не понял. Вернувшись, он благополучненько опять родился, много раз женился, потом развёлся (много-много раз). Ну, и так далее, ничего особенного.

Но его старая, самая-самая первая жена, неожиданно могзами двинулась, заделалась сперва кошатницей, а потом и голубятницей.

Голуби жрали всё только с рынка, в крайнем случае из "Елисевского", гадили в титановые унитазы с инкрустацией. Поэтому кошатница, она же голубятница, очень скоро обезденежела, продала два "мерседеса" (свой и домработницын), всю мебельную обстановку, а также домик на Рублёвке в стиле "Органза", подаренный унизившим её супругом на сорокалетие. Пришлось обратно идти в суд, подавать на алименты, на повышенные. Вот тогда-то нобелевец и узнал, что такое голуби.

4.

Мой папа размножается усыновлением. Когда хочет девочку – удочерением. Недавно плёл мне, что я его единственная дочь. Но я-то знаю, что нас, как мимнимум, две.

На одной крутейшей райской вечеринке его назвали Лжецом и Отцом Лжи, да ещё и выпили за это. Помню, папа дико улыбался, топорщил пальцы, гладил праздничную чешую, но недоволен не был.

Ладно, одна, так одна. Ложь ведь не человек. А что он Лжец, проверено неоднократно.

На правах единственной дочери я беру в раю всё, что хочу. Если он орёт: "Положь на место, мерзавка!", это значит, что украденный гэджет надо срочно где-нибудь применить, испытать на ком-нибудь, пустить в дело, раз уж своровала. А когда идёт добавочка: "Совсем отца не уважаешь, гадина!", то можно и на премию в конце рассчитывать.

Когда я шарила под райскими кустами в поисках игрушек, или гэджетов, он демонстративно отворачивался. И хвост тактично поджимал, чтобы я об него не спотыкалась. Иногда вообще хвостом обматывался, чтобы показать, что не тронет меня. Стоял, весь туго перетянутый, как беспомощная гусеница. Я нигде больше не видела, чтобы с собственным хвостом такое вытворяли.

Перед тем как лететь к профессору, для внедрения в его лажовую семейку, воровать мне ничего не пришлось – задание сильно отличалось. Я должна была не применить сворованный у папы гэджет, а, наоборот, найти то, что профессор своровал у него много лет назад, да так ловко, что никто ничего не понял. Даже я не заметила.

Профессор, как вы догадались, и был тем самым нобелевцем-лауреатом, которого за пьянку и за неспособность расплатиться с Искусителем вышвырнули вон из рая.

Лауреат перед изгнанием вонял сильнее, чем обычно, поэтому Змей-Искуситель всё время отворачивался. Ну, и доотворачивался.

В числе всяких полезных штучек, которых папе, в принципе, не жалко, нобелевец утащил универсальный переводчик мыслей со всех земных и неземных языков. Папе его тоже, в принципе, не жалко, но пока такой аппарат апендаунерам вреден.

"Апендаунеры" (пошло от "up-and-down") – это те, кто туда-сюда мотается – и в раю им противно, и на земле не живётся.

Кто ещё только вверх, в рай летит, то есть, аперы, ведут себя спокойно, почти не матерятся, почти не курят, к вечной жизни готовятся, о душе думают. Зато те, кто уже выписался из рая, они же даунеры, полное чмо. Им уже готовиться как бы некуда, разве что, вниз лететь, непристойно вякая, в самое пекло, в болото, в какашки.

Кстати, носятся по кругу апендаунеры с удовольствием. Ап-энд-даун.

Я апера от даунера отличаю запростяк. Дети-дауны только в даунеровских семьях рождаются, когда оба родителя скрытые дауны.

Аперовская профессура, в отличие от даунеровской, гениев ещё рожает, к ним природа отдыхать пока не просится.

Перед тем как снова родиться, после выписки из рая, нобелевец поспешил на Всемирный Конгресс – пресс-конференцию давать. Забыл, что все видели, как его в гробу похоронили.

Влетает он в зал, отталкивает лектора и орёт: "Люди! На том свете денежки не нужны! Не смейте брать с собой! Хуже будет!!!" Все испугались, а потом подумали-подумали, и до конца дослушали. Покойничек подробно рассказал, как над ним в раю изгалялся Искуситель.

После этого все денежные люди, банкиры, сутенёры, менеджеры манилондринга и прочие крутые, повынимали свои бабки из других проектов и засунули в один – для полёта в Вечность в обход рая. Потом маршировали с лозунгами: "Минуем серпентарий!", "Долой змеепоклонство!", "Не отдадимся в лапы сахарных идолов!" Они были не в курсе, что без предварительного тренинига в Змеюшнике в Вечность их не пустят, тут же арестуют и отправят к папе в рай на марципаны.

5.

Выступив на Конгрессе, покойничек обратно умер, свалился прямо на трибуне, одновременно родившись в Москве в семье даунеровского бутылочника.

Бутылочник, разбогатевший на приёме у бомжей пустых бутылок, дал сыну приличное образование, но хороших манер не привил. Он и сам в них дико нуждался.

Выучившись в университете, защитив две диссертации, бывший нобелевец, ныне сын бутылочника и безработный кандидат наук, вдруг ночью видит сон, будто он великий нобелевский лауреат и закапывает райские гэджеты в подмосковном лесу под баобабом. Бабобабов под Москвой не так уж много, поэтому проблем с кладоотысканием не было.

Среди гэджетов, найденных в лесу, было много нужного: – зажигалка для сжигания мусора в любых количествах на всей планете за две секунды; – безразмерная дымка-невидимка для поглощения вонючих отходов на всей земле за один час; – кинотеатр размером с компьютерную мышку для просмотра фильмов уже готовых и тех, которые только собираются снимать…

Список можно продолжать, а смысл?

Сын бутылочника обошёлся с папиным добром похабно. Дымку-невидимку измельчил, изрубил на мелкие кусочки, наделал фильтров для голландских самокруток, зажигалку выбросил за нефирменный вид, а кинотеатр у него украли голливудовцы, пронюхав про такую ценную халяву. В итоге он остался всё равно голый-босый, со своими грёбаными диссертациями.

От этих потрясений у него открылся третий глаз, и он начал гадать цыганам на улице.

Цыгане были ему сильно благодарны. На эти деньги он сумел обеспечить не только первую, самую старую жену, кошатницу-голубятницу, но и много-много других жён, как своих, так и чужих.

А началась эта улётная карьера не без помощи ребёнка, хотя детей он дико ненавидит.

Как-то в вестибюле крутой гостиницы, битком набитой учёными иностранцами, он увидел рыдающего цыганского мальчика.

Откуда в такой крутой гостинице цыгане, да ещё и рыдающие, да ещё и мальчики?!

Любопытный сын бутылочника напоил мальчика шампанским (еле-еле сдерживая детофобию), дал закурить, и тот поведал ему своё горе. Гостиничный банщик не разрешил ему прыгнуть в бассейн, даже один раз нырнуть не дал. Вымогал сто долларов, которых пока не было, а в долг купаться он никому не разрешал, тем более цыганам.

– Где ты живёшь? Где твои папа и мама? – спросил будущий профессор.

– Папа живёт здесь, в гостинице…

– А мама?

– Мама тоже живёт в гостинице, но…

Оказалось, что у папы с мамой брачный договор неграмотно составлен. Если мама вечером приносила с улицы две тыщи баксов, ей полагалось войти в полулюкс, принять душ и даже переночевать. А если нет…

Что бывает, когда "если нет", мальчик не успел сказать. Из бильярдной выкатился его папа. Не просто выкатился, его вывели под руки охранники. Вероятно, тоже за долги.

Показушно испугавшись за судьбу этой семьи, забыв про детофобию, будущий профессор побежал разыскивать маму мальчика.

6.

Мама нашлась быстро, в близлежащем переходе, как раз брала зелёную двадцатку из рук участника научного конгресса.

Участник был с толстыми линзами в очках, и линзы эти мешали ему видеть, что он конкретно тащит из бумажника.

Цыганка орала, что двадцатки недостаточно, что если все так будут подавать, её семья не выживет в такой гостинице, а из другой ей ездить на работу неудобно. Но иностранец не понимал по-русски.

Дождавшись, когда уйдёт подслеповатый фраер, будущий профессор подошёл к цыганке, чтобы её показушно утешить, но вместо этого стал… непоказушно вещать!

Благодаря этому вещанию, семья цыганёнка приподнялась, нашла более хлебное место, чем пятизвёздная забегаловка, набитая очкастыми занудами.

Слух о талантах бутылочника-младшего разнёсся по Москве и за её пределами, к нему начали валом валить, записываться в очередь. Пришлось открыть бюро, нанять десяток секретарш, чтобы отвечали на звонки, и ещё десяток, чтобы репетировали роль его будущей супруги.

Всё это привело к тому, что будущий профессор стал настоящим – путём покупки дорогих учёных титулов. Но бросать основную работу он не собирался. Даже сто реальных профессоров не в состоянии иметь такие деньги, к которым он привык.

В лабораториях профессор появлялся редко, да и то не для работы, а для шашней с лаборантками. За это секратарши на него обиделись, бросили репетировать роль жены, и стали все его научные секреты выдавать, раздавать направо и налево.

На это-то я и рассчитывала. Где ж мне было искать папин гэджет, как не в занюханных лабораториях бутылочника?

Судьба суперсекетного папиного гэджета, универсального вселенского мыслепереводчика с разных языков по-прежнему была не ясна. Профессор про него никому никогда не рассказывал, никому не показывал, на кусочки не рубил и не выбрасывал, не терял и не дарил… Хм. Странно! Честно говоря, я даже не спросила папу, как этот мыслепереводчик выглядит.

Изо всех лабораторий я сначала выбрала одну, самую ближнюю, всего-то двести сорок километров от родного дома. В ней профессор появлялся чаще, чем в других.

Димульку я туда сто раз возила на такси, типа с коллективом познакомить, чтобы потом по его карточке легко было пройти. Оставалось, надев любимый гэджет (кроссовки-невидимки), тайно выскользнуть из дома. В лаборатории я собиралась сдать кроссовки гардероб, так как в них меня могли чем-нибудь химическим полить, не зная, что я рядом.

Всё было продумано до деталей, но сначала надо было сделать контрольный вылет. С прилётом назад через полчаса, для проверки.

Я не о том волновалась, что меня разыскивать станут, нет. Одним дауном в семье меньше – тотальный праздник с приглашением соседей, поеданием торта и распитием шампанского. Кто будет добровольно дауна искать, когда так крупно повезло в кои-то веки? Я волновалась за Димульку. Профессоры, вроде, привыкли к нему, но… Зная подлый характер даунера-профессора и его жены, тоже явной даунерши, не мешало и подстраховаться. Одно дело, когда мы оба тайком на такси в институт мотались, а другое – когда Димочка с ними остался один на один…

Отлетев от дома не очень далеко, всего на десять километров, я стала потихоньку возвращаться. Подлетаю к родимому гнезду, гляжу в окно на родимом этаже…

Батюшки! Не прошло и получаса, а они уже опять куда-то Димочку готовят! Но уже без соски во рту, а с тарелкой торта перед носом. У тарелки – два батона хлеба, разрезанных вдоль и толсто намазанных маслом.

Вот оно что! Булимию шьют ребёнку, обгадить окончательно хотят, дискредитировать на сто процентов, чтобы со всеми потрохами уже в другой интернатик сдать, для более взрослых даунов. Видимо, решили, что я потерялась насовсем, очень удачно пропала и больше никогда не вернусь.

7.

Димочка, конечно, кушал с удовольствием, так как его обычно голодом морили, а в это время – р-р-раз! Толстый доктор в белом халате в комнату с чемоданчикм завалился.

– Где тут даун? – сходу спросил он, а сам даже обувь не снял, хуже любого дауна.

Профессура кинулась к нему, тряся купюрами. Мол, забирайте срочно в интернат, там, на месте, всё сами и выясните. Был у них ещё страх, что я не совсем пропала, что вернусь и не дам преступление совершить.

Доктор был не только скрытый даун, он был жучила ещё тот.

– Извините, рано денежки суёте! Тут подробный диагноз надо ставить!

– Как это – "рано"?!

Изверги так возмутились, что даже судорогами пошли. Чтобы про денежки – и "рано"?!

Такого мата-перемата они ещё не слышали.

Но доктор непреклонно продолжал заниматься вымогательством.

– Вы что – не видите? Ребёнок кушает! Пускай сначала доест!

– Вот-вот! – забилась жена профессора, как рыба в железной сетке. – Тортовая зависимость! Булимия!

– Жрёт с утра до вечера! – добавил муж жены профессора.

Доктор жизнерадостно распахнул халат, и стало видно, что он совсем не толстый.

Всё его тело было обмотано трубочками, которые шли от непонятных контейнеров с непонятным наполнением. Доктор весь обмотался трубками, как мой папа хвостом.

Стало ясно, почему доктор казался упитанным. У него под халатом был толстый слой войлока, а под ним, в мягких плоских контейнерах, на животе, на спине и на худых боках висели… тортики! Не традиционные, не в коробках, а в виде полуфабрикатов – сухих бисквитных крошек, нескольких видов кремов – заварных и масляных, а также в виде ликёрной пропитки, которая тоже была нескольких видов.

От контейнеров к большому клеёнчатому слюнявчику шли трубочки разного цвета.

Наконечники трубочек были снабжены металлическими колпачками, а те, в свою очередь, крепились к большой магнитной бляхе, расположенной там же, на слюнявчике. Снять халат, надеть скафандр – и готов космонавт к полёту!

– А войлок зачем? – удивился профессор.

– Для звукоизоляции. Крошки всасываю легко, без проблем, а тяжёлые крема приходится подкачивать насосом. Шум насоса, к вашему сведению, нарушает аппетит!

Образовалась пауза, которой доктор не преминул воспользоваться.

– Так что же это получается, а? Я тоже даун, раз торты люблю?! Да, и у меня тортовая зависимость имеется, но это ещё не повод сдавать человека на лечение.

Жена моя тоже пыталась меня сдать, но у неё ничего не вышло. И у вас ничего с этим делом не выйдет, даже не пытайтесь! Дело ваше безнадёжное, уверяю вас!

Переедание не грех, а слабость! Вот! Так что, давайте ставить ребёнку другой диагноз, а то я домой спешу, дело к вечеру клонится…

Доктор присосался к нескольким трубочкам сразу, дав понять, что время чая с тортом наступило.

Жена профессора метнулась в кухню – чайник ставить, а профессор схватился за голову.

Порядок! Настала моя очередь фокусами удивлять…