Текст книги "Не только на Рождество"

Автор книги: Натали Кокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Натали Кокс
Не только на Рождество

Эта книга посвящена памяти Талли, шоколадного лабрадора, моего преданного друга, задушевного компаньона и собачьей музы последних пятнадцати лет, и Грейс, щенку датского дога, которая теперь в равной мере испытывает мое терпение и вдохновляет.

Natalie Cox

Not Just For Christmas

Впервые опубликовано в Великобритании в 2018 г.

издательством Orion Publishing Group.

Публикуется с разрешения литературных агентств

Lutyens & Rubinstein и Anna Jarota Agency

© И. Литвинова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Глава 1

Т. С. Элиот[1]1
  Томас Стернз Элиот (более известный под сокращенным именем Т. С. Элиот, 1888–1965) – американо-британский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1948 года. Ему принадлежит цитата: «Апрель – самый жестокий из всех месяцев». Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] был неправ. Самый жестокий из всех месяцев – декабрь. Потому что если вас не добьет разгул меркантильности в преддверии Рождества, это сделает унылая лондонская погода. Нынешним утром, по дороге на работу, когда лило как из ведра, а мне нужно было отвечать на электронные письма, я погрузилась в размышления обо всех неправильностях предстоящих каникул. И сам собою нарисовался список из Десяти пунктов, которые меня бесят в Рождество:

1) Фраза «Счастливого Рождества», подразумевающая пожелание, но больше смахивающая на приказ, что мгновенно вызывает у меня желание ослушаться.

2) Та же фраза на иностранных языках: Feliz Navidad, Joyeux Noel, Yuletide Greetings. Если я не хочу слышать ее на английском, то не хочу и по-французски или по-испански.

3) Корпоративные рождественские вечеринки, которые на самом деле не что иное, как жалкое оправдание для женатых коллег, которые напиваются и позволяют себе всякие вольности. (За исключением Шона из финансового отдела. Этот парень, поскольку он холост, может подкатывать ко мне в любое время.)

4) Пьяные гуляки в подземке. Такие, как тот обрюзгший парень в короне из цветной бумаги, который заснул рядом со мной вчера вечером на Северной линии[2]2
  Северная линия – линия Лондонского метрополитена, пролегающая с севера на юг.


[Закрыть] и пускал слюни мне на пальто. Справедливости ради признаюсь, что мое исполнение куплетов «Санта, детка» на Юбилейной линии[3]3
  Юбилейная линия или Джубили – десятая по счету линия Лондонского метрополитена, связывающая северо-запад Лондона с его восточной частью.


[Закрыть] в прошлый четверг тоже привлекло немало недовольных взглядов. Но меня подбадривали мои спутники. Еще менее трезвые, чем я.

5) По-дурацки огромные круги сыра чеддер на вечеринках вместо нормальной еды. При всей моей любви к сыру мне нужны и булочки с колбасой.

6) Глинтвейн. Почему все сходят с ума от дешевого болгарского красного вина, сильно сдобренного сахаром и специями? Тем более что после него гарантировано чудовищное похмелье на следующее утро. Вот как у меня сейчас.

7) Шоколадные адвент-календари[4]4
  Рождественский календарь – традиционный в Европе календарь для отслеживания времени до наступления Рождества; по традиции это открытка или картонный домик с открывающимися окошками, где в каждой ячейке лежит конфета, записка с пожеланиями или подарки.


[Закрыть]. Это просто какое-то маркетинговое бешенство. Лучше умять гигантский батончик «Кэдбери» в первый день декабря и разом покончить с этим.

8) Тематические диснеевские праздничные украшения, особенно те, что на Оксфорд-стрит. Когда дело доходит до Голливуда на Рождество, нам следует, подражая Нэнси Рейган, просто сказать нет[5]5
  «Просто скажи “нет” – социальная кампания, часть американской программы «Война с наркотиками», получившая широкое распространение в 1980-х и в начале 1990-х годов. Слоган был придуман и использован первой леди Нэнси Рейган в годы президентства ее мужа.


[Закрыть].

9) Поздравительные открытки с фотографиями потомства, которые прячутся, как мины, в моем почтовом ящике, напоминая, что мне тридцать один год, а я еще и не думала плодиться.

10) Эльфы. Надоедливые персонажи. Во всяком случае, большинство из них.

Справедливости ради я, пожалуй, составлю конкурирующий список того, что мне нравится в Рождестве:

1) Сладкие пирожки.

2) Живые елки (те, что приятно пахнут и, способствуя глобальному потеплению, станут источником невыразимых страданий для будущих поколений).

3) Рождественские каникулы.

Конечно, соотношение 10:3 не назовешь оптимальным, поэтому, наверное, мне придется поработать над вторым списком. Ну а пока, прокладывая локтями путь вдоль Оксфорд-стрит, я отчаянно пытаюсь понять, в чем прелесть этого праздника. В наши дни Рождество больше напоминает пародию на себя: остатки очарования викторианской эпохи давно подавлены Черной Пятницей и специальным рождественским выпуском передачи Top Gear. На Бонд-стрит я вынуждена пробиваться сквозь толпу возбужденных японских туристов, фотографирующих неоново-оранжевую елку (что стало с серебряной и золотой?). Затем я обхожу дородную пожилую женщину, увитую гирляндами ярко-красной мишуры, которая агрессивно гремит и тычет мне в лицо жестяной банкой, что можно расценить как нападение со стороны благотворителей. Дело не в том, что я не приветствую щедрость во время Рождества, просто, честно говоря, мне не верится, что Иисус намеревался назначить святилище ослов бенефициаром всей этой доброй воли. Даже если ослы и присутствовали при его рождении.

Я ныряю в переулок, добираюсь до своего любимого итальянского кафе и с облегчением распахиваю дверь. Внутри завсегдатаи жмутся к чашкам капучино, а набитые доверху пакеты с покупками, как верные спаниели, лежат у их ног. В дальнем конце зала я замечаю свою подругу Шан – ее щеки пылают, а пепельные волосы уложены на макушке в художественном беспорядке. Я пробираюсь между столиками и плюхаюсь в кресло напротив нее.

– О, – усмехаюсь я. – Ты и прическу ради меня соорудила.

– Чтобы ты не посмела сказать, что я не прилагаю никаких усилий, – отвечает Шан, приглаживая непослушный клубок. Шан, как обычно, не идет на уступки женственности, будучи сама себе хозяйкой. – Держи. – Она пододвигает ко мне кружку какао, и я делаю бодрящий глоток.

– Скорей бы Новый год, – вырывается у меня. – Я сыта по горло Рождеством, а идет только вторая неделя декабря.

– И тебя с наступающим Рождеством.

– Должна предупредить, что настроение у меня не очень-то праздничное.

– Это что, типа спойлер? – Шан выгибает бровь.

Внезапно я подаюсь вперед, подозрительно разглядывая ее одежду.

– Умоляю, скажи, что это не рождественский джемпер?

Шан распахивает пальто, открывая взгляду ярко-красный свитер с богатой вышивкой оленьей головы на груди. Кончик каждого рога украшен крошечным колокольчиком.

– Это Оуэн выбрал, – с гордостью говорит она.

– С каких пор ты прислушиваешься к модным советам трехлетнего карапуза?

– У него на удивление хороший вкус. На днях он отговорил меня от покупки фиолетового бархатного комбинезона, что стало бы чудовищной ошибкой.

– А это настоящие колокольчики?

В ответ она покачивается на стуле, так что слышно тихое позвякивание. Я мотаю головой.

– Не будь такой букой, – говорит Шан. – Я люблю Рождество.

– А я – нет. И в этом году отказываюсь отмечать. Так что не жди от меня подарка.

– Ты не можешь отказаться от Рождества.

– Увидишь.

Шан подозрительно прищуривается.

– И что настроило тебя на такую волну?

– «Капитал рейдио»[6]6
  Capital Radio – лондонская круглосуточная коммерческая радиостанция; передает преимущественно популярную музыку и развлекательные программы.


[Закрыть]. Сегодня утром я проснулась под звуки песен стареющих рок-звезд, которые отчаянно пытаются спасти свои карьеры, вновь призывая меня накормить мир. Им уже пора бы знать, что я даже себя не могу прокормить.

– Я тебе не верю.

– Это правда. – Я пожимаю плечами. – Я никогда не была фанаткой Рождества. Так что в этом году я не только Скрудж, но еще и снова одинокий Скрудж. Поэтому решила во всем потакать своему внутреннему брюзге.

– А как же твоя мама? Она не услышит рождественских гимнов в твоем исполнении на Ковчеге?

Моя грозная мать и ее пятый муж Ричи несколько лет назад вышли на пенсию, продали всю недвижимость и переехали в плавучий дом в Маленькой Венеции[7]7
  Район Лондона; точка соединения внутригородского Риджентс-канала с каналом Гранд-Юнион, тянущимся до самого Бирмингема.


[Закрыть], который Шан тотчас окрестила Ковчегом. Они вечно заваливаются ко мне, когда на лодке барахлит сантехника, что случается довольно часто, особенно в холодную погоду. К счастью, в этом году они решили поставить лодку в сухой док и сбежать на зиму в теплые края.

Я качаю головой.

– Не в этом году. Они уехали в Мельбурн к моему сводному брату и его отпрыскам.

– Тогда тебе определенно следует приехать к нам на праздники.

– Нет, спасибо.

– Почему нет? Это будет здорово! Ты сможешь начинять колбасным фаршем задницу индейки, а я буду накачивать моих тетушек-старушек просекко, пока они не рухнут в пьяном угаре на диван.

– Его запихивают в полость шеи.

– Кого?

– Колбасный фарш.

Шан хмурится.

– Да знаю я.

– Как бы заманчиво твое предложение ни звучало, я – пас.

– Послушай, Чарли. Я не позволю тебе провести праздники в хандре, тоскуя о Том-Кого-Нельзя-Называть.

– Лайонел. Его зовут Лайонел. И я не хандрю.

– Вот и хорошо. Потому что он этого не заслуживает.

– Но я все равно не приеду к вам на Рождество.

Почти весь обеденный перерыв уходит на то, чтобы убедить Шан в серьезности моих намерений. Если честно, у меня нет ни малейшего желания проводить праздники с кем бы то ни было. Я планирую отсидеться в своей квартире в Нанхеде с коробкой шардоне, бесконечно пересматривая старые черно-белые фильмы с Одри Хепберн. Лайонел терпеть не мог смотреть фильмы по телевизору, поэтому теперь, когда он съехал, я наконец могу себя побаловать. Закусывать я собираюсь мармеладными мишками, пиццей с анчоусами и чипсами со вкусом барбекю – короче, всем, что он тоже ненавидел. На самом деле, только теперь я начинаю понимать, насколько многого я себя лишила за те четыре года, что мы прожили вместе. Чтения в постели (ему мешал свет); кроссвордов (он находил их утомительными); консервированного куриного супа с лапшой (он заявлял, что там полно вредных добавок); пения под душем (Лайонел был первым, кто сказал мне, что я фальшивлю). В жизни одиночек полно плюсов, уверяю я Шан: больше свободного места в гардеробной, меньше грязной посуды, можно ложиться спать в чем угодно.

Наконец мне удается убедить Шан, что я в полном порядке, но, возвращаясь вечером домой, я чувствую, как в душу привычно закрадываются сомнения. Честно говоря, моя, казалось бы, стабильная жизнь перевернулась в одно мгновение, и я все еще барахтаюсь, пытаясь понять, что произошло. Странно, но мой разрыв с Лайонелом ускорило анонимное письмо, присланное по электронной почте. Возможно, я бы никогда не открыла вложение, если бы на глаза не попался подзаголовок: Камера не умеет лгать. И ведь не обманула, чертовка: фотография Лайонела, занимающегося сексом с сочной брюнеткой на гребном тренажере, выглядела вполне убедительно, демонстрируя его спутанные, потемневшие от пота волосы, и ее груди, болтающиеся, как плохо надутые воздушные шары.

Когда я показала ему фото, Лайонел признался, что вот уже больше года спит со своим персональным тренером. И заверил, что их отношения не рассчитаны на длительную перспективу. Это что-то вроде хрупких конструкций-времянок, которые поддерживают общественные ожидания и устаревший институт брака. Он обшарил глазами кухню, и обрадовался при виде чайника, который схватил, чтобы проиллюстрировать аналогию. То, что случилось с нами, неизбежно, сказал он. Сначала отношения складывались гладко, со временем пошли трещинами, пока не сломались окончательно и не потребовали замены. Как чайник.

Словом, меня обменяли на прибор нового поколения. Поначалу я была раздавлена и опустошена. У меня вызвало недоумение то, что моя замена не так изящна и мила, как следовало ожидать, и я все ломала голову, испытывать ли мне облегчение или злиться по этому поводу. Мы с Лайонелом были вместе четыре года. И первые годы я была без ума от него. Да что там, мы оба были без ума друг от друга. Впрочем, наши отношения медленно, но верно портились, и, хотя четыре года – не вечность, я быстро прикинула, что это более миллиарда двухсот миллионов секунд моей жизни. Лайонел украл их у меня – или, может, я сама отдала их ему. Но в любом случае вернуть их невозможно. Более миллиарда секунд меня ушли навсегда. И теперь мне предстоит извлечь максимум из того, что осталось.

В ту ночь, когда Лайонел ушел от меня, считаных часов (может, десяти тысяч секунд) хватило, чтобы моя тоска сменилась злостью. Но уже через несколько дней на смену злости пришло смирение. Я поймала себя на мысли, что, возможно, Лайонел прав: может, романтика – это и в самом деле выдумка нашего времени. Может, ее состряпали из самых скудных ингредиентов, чтобы удовлетворить нашу неистребимую тягу к ней, и, может, любовь сама по себе такая же ненадежная, как тостер. Чем больше я думала об этом, тем больше задавалась вопросом, можно ли назвать любовью мои чувства к Лайонелу, или это что-то другое. Что же связывало нас все эти годы? Привычка? Покой? Безопасность? Удобство? Возможно, все вместе. Может, из них и складывается любовь? Или же они просто сводятся к целесообразности?

За эти годы я насмотрелась на своих подруг, которые прозябают в отношениях с партнерами, не оправдывающими их ожиданий. И, возможно, сама того не желая, я угодила в ту же ловушку. Но теперь я твердо намерена не повторить такой ошибки в будущем: лучше быть одной, чем довольствоваться суррогатом. И, заползая той ночью в постель в спортивных штанах, фланелевой рубашке и безразмерных носках, я знаю, что, если сумею пережить следующие несколько недель, январь принесет свежие перспективы. Эта мысль все еще кружит ленивой мухой в моей голове, когда взрыв сотрясает квартиру.

Глава 2

Видимо, мне несказанно повезло. Во всяком случае, так говорит мне наутро медсестра-нигерийка в отделении неотложной помощи, тщательно обрабатывая мои раны йодом. Сотрясение мозга, ушибы ребер, ссадины и другие поверхностные повреждения – ничто по сравнению с тем, что могло бы со мной случиться в результате взрыва газа у соседа сверху. Кто-то наверняка хранит меня, заявляет она, с пугающей свирепостью задергивая занавеску вокруг моей кровати.

В ответ я помалкиваю: мое определение везения не включает в себя машину «скорой помощи», больничное судно и риск воздействия смертоносных воздушно-капельных патогенов. В следующее мгновение я мельком замечаю двоих санитаров в дальнем конце палаты, которые с трудом сдерживают пьяного. Мужчина с перепачканным лицом кренится набок, с грохотом сдвигая к стене прикроватную тумбочку на колесах, прежде чем его бесцеремонно подхватывают под руки, удаляя из поля моего зрения, тем самым лишая меня единственного развлечения. Медсестра исчезает, и я со вздохом откидываюсь на подушку.

Под потолком натянуты две тонкие серебристые нити, похожие на змей из мишуры, а к стене приклеен плакат с Сантой в стиле пятидесятых годов прошлого века. Но вместо улыбки на лице ретро-Санты гримаса: раскрасневшийся и сердитый, он выглядит так, будто его сейчас повезут на каталке оперировать желудок. В дальнем углу палаты с полдюжины самодельных бумажных снежинок прилеплены к окну, а на посту медсестер в коридоре кособочится крошечная елка. Совокупный эффект от всех этих усилий тянет на трагическое геройство. Кажется, практически невозможно разжечь дух Рождества в палате NHS[8]8
  National Health Service – Национальная служба здравоохранения; государственное учреждение в Великобритании, созданное в 1948 году, с целью обеспечить всем жителям страны возможность получать бесплатную медицинскую помощь.


[Закрыть], но благослови их Господь за попытку.

Если это можно назвать удачей, взрывом пробило дыру в потолке моей спальни, и меня накрыло летящими обломками. Зазубренный кусок трубы врезался в подушку, едва не угодив мне по лбу, но огромный кусок потолка свалился точно на живот, и теперь я чувствую себя так, словно проглотила вагон строительной пыли. В голове пульсирует боль, а грудь словно провернули через мясорубку. Под утро я попыталась дозвониться отцу и сообщить, что произошло. Отца я давно избрала в наперсники: он не отличается практичностью, зато всегда посочувствует. Но, когда он не ответил, я отправила маме сообщение с тщательно отредактированным отчетом о ночных событиях, преуменьшая масштаб трагедии.

Похоже, я сделала глупость. В считаные минуты последовал безумный телефонный звонок из Мельбурна. Мама пребывала в полноценном кризисном режиме, требуя подробностей инцидента, имена и контакты врачей и прочее. В тот момент я чувствовала себя слишком дерьмово, чтобы отбиться от нее, но теперь сожалею, что мне не хватило присутствия духа. Тем более что в конце монолога она отчитала меня за проживание в халупе (не очень-то справедливо, мысленно отметила я, учитывая, что сама она обитает на воде, и умалчивая о том, как часто она являлась ко мне, чтобы принять душ) и упрекнула в отсутствии у меня частной медицинской страховки.

Из сумки снова доносится настойчивое жужжание. Я протягиваю руку и вытаскиваю телефон.

– Привет, мам.

– Как ты? Что-нибудь изменилось?

– Я в порядке.

– Ни двоения в глазах, ни тошноты?

– Честное слово, у меня всего лишь несколько синяков. Через пару дней буду как огурчик.

– Не глупи, Чарли. Ты явно в шоке. Тебе нельзя оставаться одной. Твоя кузина Джез уже едет в Лондон. Она заберет тебя с собой в Девон.

– Мам, я не могу ехать в Девон! Мне надо работать.

– Никакой работы. Я говорила с твоим боссом, и он дает тебе отпуск до конца недели.

– Он согласился на это? – Откровенно говоря, я поражена. Мой невыносимый босс Карл – самый несимпатичный человек на планете, особенно когда дело доходит до любого рода недомоганий. Тебя должна сразить лихорадка Эбола, чтобы он соблаговолил дать отпуск по болезни.

– Он, конечно, немного поворчал, но я напомнила ему об уставных обязанностях работодателя.

Господи! Да он сократит меня в два счета! При мысли о том, как моя мать звонит Карлу и выдвигает ему ультиматум, головная боль пульсирует еще сильнее. Кроме того, с июня прошлого года в коридорах шепчутся о грядущей реорганизации. Мне нужно вернуться на работу как можно скорее; иначе я лишусь места, прежде чем прозвучит слово «увольнение».

– И врач сказала, что никаких ЖК-экранов как минимум неделю.

– Я уверена, что она просто перестраховывается, мам.

– Не говори глупостей. Сотрясение мозга – это очень серьезно. Абсолютно необходимо, чтобы ты отдохнула и полностью восстановилась. – Моя мать всегда упивается бедствиями, вот и сейчас ее голос звенит от радостного возбуждения. Я вздыхаю, зная, что возражать бесполезно.

– Хорошо. Я поеду в Девон на несколько дней. Но только пока в моей квартире идет ремонт. – Я надеюсь, что он завершится в самые короткие сроки.

– Свежий воздух пойдет тебе на пользу, Шарлотта. И животные окажут благоприятный терапевтический эффект.

Господи. Я совсем забыла о собаках. Моя кузина Джез управляет престижным питомником, который рекламируют как своего рода роскошный отель для домашних животных. Он называется «Собачий уют», а вместо клеток или загонов собак держат в отдельных люксах. Есть клубные люксы, представительские люксы и даже пентхаус, просторнее, чем вся моя квартира. В каждом люксе установлена миниатюрная кровать (в комплекте с одеялом и подушками), и имеется окно с видом на площадку для выгула. Есть даже бассейн для гидротерапии, и предоставляются услуги шофера по доставке собак из дома в гостиницу и обратно. Мама прекрасно знает, что я не собачница (эвфемизм для неудачника, по ее мнению), так что последняя реплика звучит почти как издевательство. И, хотя я люблю кузину Джез (и всегда восхищалась ее предприимчивостью, даже если она предполагает заискивание перед богатеями), при мысли о том, чтобы провести Рождество в собачьей гостинице в окружении тявкающих раскормленных терьеров, вместо того чтобы валяться дома на диване с обширной коллекцией DVD, мне хочется плакать.

После разговора с матерью я, совершенно разбитая, размышляю о том, как в одночасье рухнула моя жизнь. Еще пару недель назад я чувствовала себя счастливой в отношениях (хотя и с неверным мужчиной), имела хорошо оплачиваемую работу айтишника (с отвратительным боссом) и проживала в доступной (пусть даже не слишком обустроенной) квартире. Теперь я временно бездомная, одинокая и, скорее всего, безработная. Как и почему все это произошло? Чем я это заслужила? Я не религиозный человек, но всегда интуитивно придерживалась буддийского взгляда на вещи, который сводится к нехитрой мысли: что посеешь, то и пожнешь. Неужели я, сама того не ведая, навлекла на себя все эти невзгоды? Я порылась в памяти, анализируя свои поступки за последние месяцы. Допустим, я разворчалась на рабочем совещании на прошлой неделе, когда Карл объявил о скором переходе к практике «свободного стола»[9]9
  Набирающая популярность офисная практика, когда в помещении ставится некоторое количество свободных столов, за которыми по очереди сидят присутствующие в офисе сотрудники. Каждый волен выбирать себе место, которое ему нравится.


[Закрыть] в связи с сокращением накладных расходов. (Я лишь заметила, что за выслугу лет имею право на собственное личное пространство, хотя бы ограниченное ящиками стола, на что вечно недовольный Карл заявил, что выслуга лет предполагает обязанность подавать пример остальным.) А еще я не слишком любезно обошлась с бродягой, который приставал ко мне на выходе из супермаркета «Теско»[10]10
  Британская транснациональная корпорация, крупнейшая розничная сеть в Великобритании.


[Закрыть] прошлым вечером. Но он вынырнул из темноты и напугал меня до смерти, и я не думаю, что такой подход должен приветствоваться. Хотя старик казался вполне безобидным. Может, если бы я вернулась в магазин, то застала бы его там? Или уже слишком поздно заглаживать вину? И вообще, имеет ли закон кармы обратную силу?

В сознание возвращаются слова Лайонела, брошенные в тот вечер, когда он признался в измене. «Иногда ты умеешь быть такой беззаботной, Чарли. Честно говоря, я думал, тебе все равно». Мне было не все равно, но, возможно, по другой причине. Я проснулась на утро после его ухода с ожиданием щемящей боли в сердце, но вместо этого почувствовала что-то вроде изжоги. Да, внутри все как будто выжжено: злостью на любовь, злостью на Лайонела и больше всего – на саму себя, за то, что позволила отнять у меня часть жизни. В конце концов, я тоже оказалась неверной – в некотором смысле. Я изображала счастливую жизнь, но не чувствовала себя счастливой.

Внезапно появляющаяся медсестра отдергивает занавеску.

– Проснись и пой, – отрывисто говорит она. – К тебе посетитель. – Она отступает в сторону, и я вижу у нее за спиной Джез – в выцветшей зеленой куртке от Barbour и плоской шерстяной кепке из тех, что любят валлийские овцеводы. Ее темно-каштановые волосы собраны в тугие пучки по обе стороны головы, широкие брови высоко изогнуты, почти исчезая под козырьком кепки.

Джез кивает медсестре, когда та уходит, и делает шаг к кровати.

– Ох, – сочувственно произносит она, оглядывая меня.

Я глуповато помахиваю рукой.

– Спасибо, что приехала. Хотя в этом и нет необходимости. – На самом деле для меня облегчение – видеть сестру, и я безумно благодарна ей за то, что она проделала весь этот путь.

Джез улыбается.

– Я думала, твоя мама преувеличивает. Но должна сказать, что выглядишь ты хреново.

– Я тоже рада тебя видеть.

– А ты не могла… откатиться в сторону или что-то в этом роде?

– Я обязательно попрактикуюсь в следующий раз.

Джез оглядывается через плечо и понижает голос.

– Что за мерзкий запах?

– Может, крови? Смерти? Это больница.

Джез качает головой и морщит нос.

– Больше похоже на дезинфицирующее средство.

– Я попрошу их ничего тут не драить.

– Не беспокойся. Я не собираюсь тут долго торчать. С тобой закончили?

– Думаю, они собираются проделать еще несколько унизительных процедур.

Джез слегка хмурится.

– Дело в том, что… у меня времени в обрез.

– О!

– Ты идти можешь?

– Как далеко?

– Я припарковалась во втором ряду прямо у входа.

– Это в Челси-то? С ума сошла? Тебя же отбуксируют!

– Нет, если ты поторопишься.

Когда спустя несколько минут мы выходим на улицу, щурясь от яркого дневного света, потрепанный «Лендровер» Джез каким-то чудом все еще стоит там, где она его оставила. Пока я с трудом пробираюсь на переднее пассажирское сиденье, Джез убирает с приборной панели знак парковочного разрешения инвалида и прыгает за руль.

– Чье это разрешение? – спрашиваю я.

– Марго.

– Кто такая Марго?

– Стареющая веймарская легавая.

– У тебя есть парковочное разрешение для собаки?

– У нее дисплазия тазобедренного сустава. Это очень серьезно.

– Но ее нет в машине.

– Она могла бы здесь быть, – защищается Джез.

Джез управляет массивным «Лендровером», как танкером, прокладывая путь сквозь янтарные огни светофоров на перекрестках и время от времени подавая сигнал, похожий на корабельный гудок. Водители и пешеходы бросаются прочь с дороги, как испуганные кролики. Я подумываю о том, чтобы попросить ее заскочить ко мне, чтобы забрать кое-какие вещи, но потом вспоминаю, что спальня лежит в руинах, а одежда вряд ли пригодна для носки – если уцелело хоть что-то из одежды. Благодаря очень заботливому пожарному у меня есть пальто, телефон и сумка, не считая того, что было на мне во время взрыва.

Нам пришлось смыться из больницы без должной выписки, поскольку Джез не на шутку торопилась.

– А если мне понадобится дополнительное лечение? – сетую я, забираясь в машину.

– Утром должен прийти ветеринар. Он может тебя осмотреть, – говорит Джез.

– Класс! Мне выпишут лекарства для собак.

– Вообще-то он специалист по крупному рогатому скоту.

– Крупному рогатому скоту? Например…

– Коровы.

– Замечательно.

– Сильнейшие обезболивающие на рынке, – усмехается Джез. – Поверь моему опыту.

Когда мы выруливаем на автостраду, Джез включает радио, и я закрываю глаза. Ночь выдалась долгая. Не считая воинственного пьяницы в боксе напротив меня, где-то слева хныкал ребенок, а рядом со мной заполошная старушка все время отодвигала занавеску и просила пить.

– Простите, я похожа на медсестру? – не выдержала я, приподнимая забинтованную руку.

Старушка заморгала, а потом кивнула.

– Вообще-то я работаю с компьютерами, – продолжила я. Несчастная не сводила с меня умоляющего взгляда. – Эта профессия никак не связана с уходом за больными, – пробормотала я, вытягивая шею и оглядываясь по сторонам в поисках медсестры. Но персонал мистическим образом исчез, и в палате царила странная тишина. Наконец я скатилась с кровати и захромала к умывальнику в дальнем углу, где наполнила пластиковый стакан, который отыскала в шкафу. Я вернулась и осторожно подала воду старушке, разжимая ее скрюченные артритом пальцы, пока она рассматривала стакан, словно понятия не имела, для чего он предназначен. – Это вода, – объяснила я. – Вы просили. – Старушка опять уставилась на стакан, затем вернула его мне, и на миг мной овладело желание выплеснуть содержимое прямо на нее. Но я все-таки сдержалась, поставила стакан на тумбочку и заползла обратно на свою кровать, плотно задергивая занавеску.

И вот теперь я дремлю под убаюкивающие звуки передачи «Время садоводов» на Радио 4, и мне снятся больничные койки, рычащие пьяницы и старческие слезящиеся глаза вперемешку с гигантскими слизняками и загубленными всходами картофеля. Через некоторое время я просыпаюсь и вижу, что «Лендровер» тащится по подъездной аллее «Собачьего уюта». Я медленно выпрямляюсь на сиденье, потирая лицо, и Джез улыбается, глядя на меня.

– Я уже начала беспокоиться, не потеряла ли ты сознание.

– Спасибо за заботу.

– Как себя чувствуешь?

Честно? Думаю, мне следовало бы остаться в больнице. Но сострадание – не из тех качеств, которые присущи Джез.

– Бывало и лучше, – отвечаю я.

– Да ладно, – говорит она, подъезжая к дому и глуша мотор. – Что тебе нужно, так это завтрак. Я приготовлю тебе наш фирменный.

Фирменным завтраком оказывается яичница из двух яиц поверх остатков вчерашнего ужина – в данном случае, чили кон карне[11]11
  Блюдо мексиканской и техасской кухонь. Название взято из испанского языка и означает буквально «чили с мясом».


[Закрыть]. Пока Джез разогревает чили и жарит яичницу, я слоняюсь по кухне ее фермерского дома. Все здесь служит воплощением правильного беспорядка – продавленный темно-синий диван, тяжелый деревянный стол, окруженный разномастными стульями, полки со старыми потрепанными поваренными книгами, массивная пробковая доска, увешанная фотографиями, старыми записками, сертификатами с выставок собак, рождественскими открытками и невостребованными приглашениями на вечеринки. Древняя темно-зеленая чугунная печь Rayburn топится углем, который Джез загружает из потускневшего медного ведра, и в считаные минуты в кухне становится удивительно уютно. Пока жарится яичница, Джез подогревает молоко и готовит смертельно крепкий кофе во френч-прессе. Утопая в подушках дивана с обжигающе горячей кружкой в руках, я ловлю себя на мысли, что, возможно, мама права. Несколько дней деревенской жизни – пожалуй, то, что мне сейчас действительно нужно.

И тут я слышу стук когтей по линолеуму. Ага. Как раз когда все стало налаживаться, думаю я с тоской. Толстый, кофейно-коричневый бигль входит в кухню и останавливается у плиты, чтобы поприветствовать Джез.

– Привет. А я гадала, где ты. – Джез наклоняется, нежно поглаживая собаку по голове. – Куда подевалось твое гостеприимство? – Бигль неторопливо подходит к дивану, обнюхивает мои туфли и поднимает на меня взгляд. Я, конечно, не эксперт, но могу поклясться, что пес хмурится.

– Это Пегги. Боюсь, ты заняла ее место, – объясняет Джез.

– Извини, Пегги. – Из вежливости я тянусь к собаке, чтобы небрежно потрепать ее по голове – жест, который она, кажется, терпит с трудом. На самом деле собака как будто отшатывается от моего прикосновения. – Только вот я не очень сожалею, да? – громко шепчу я. – Потому что диваны предназначены для людей.

Джез смеется.

– Не переживай. Пегги – единственная собака в доме. И в любом случае она теперь слишком толстая, чтобы запрыгивать на диван.

– Похоже, ты не веришь в собачьи диеты.

– Она на сносях, – объясняет Джез. – В январе должна ощениться.

– О! Прости, Пегги, я не догадалась. Полагаю, поздравления принимаются?

– Вообще-то это вышло случайно. Я даже не знаю, с кем она повязалась.

Я смотрю на биглиху, которая тяжело завалилась на бок и теперь вылизывает отвисшие соски.

– Значит ты распутница, Пег?

– Ветеринар прогнозирует многочисленный помет. Мне повезет, если удастся пристроить всех в хорошие руки, – говорит Джез. – Учитывая, что щенки без родословной, и мне придется раздавать их даром. Не хочешь взять дворняжку? Или троих?

– Нет, спасибо. Хотя, в принципе, я – за смешанные браки.

– Кто говорит о браке? – усмехается Джез. – Это был быстрый секс за дровяным сараем. – Она ставит на стол две полные тарелки еды, и я, с трудом отрываясь от дивана, сажусь за стол, оглядывая замысловатое ассорти. Джез сдобрила яичницу и чили сальсой, тертым сыром, сметаной и чем-то похожим на паприку, так что блюдо смахивает на картину Джексона Поллока.

– Хм… как это называется? – осторожно спрашиваю я, беря вилку.

– Нuevos[12]12
  Яичница (исп.).


[Закрыть]«Собачья мечта», – говорит Джез, уже копаясь в тарелке. – Если не справишься, тебе поможет Пегги.