Текст книги "Манюня пишет фантастичЫскЫй роман"

Автор книги: Наринэ Абгарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ГЛАВА 7
Манюня записывается в кружок танцев «Солнышко», или Праздничный концерт на сцене ДК

Кружок танцев «Солнышко»

Набор девочек от шести до двенадцати лет

Занятия два раза в неделю

Спросить Анну Рштуни.

Мы с Маней, затаив дыхание, несколько раз перечитали объявление. Кружок танцев «Солнышко»! Набор девочек! От шести до двенадцати лет! Спросить Анну Рштуни! Каждая отдельно взятая фраза будоражила наше воображение, но уловить общий смысл почему-то не получилось.

– Это что? – пихнула меня локтем Манька.

– Доска объявлений, не видишь, что ли? – Я решила выиграть время.

Манюня какое-то время сверлила меня своими круглыми вишневыми глазами, потом воинственно шмыгнула носом, поправила съехавшую на лоб красную вязаную шапку и снова уставилась на объявление.

Шапку Мане связала Ба. Вообще-то она собиралась связать ей берет, но немного ошиблась в расчетах. А когда поняла, что напортачила, перевязывать не стала. Украсила «берет» большим красным помпоном, пришила завязки из шелковой тесьмы, нахлобучила внучке на голову и сказала «вуаля»!

– Чего это вуаля? – разобиделась Манька. – Ничего не вуаля. Разве это вуаля?

– То есть? – не поняла Ба.

– Ба! Ты что, не знаешь, что такое вуаля? Это такая штука, прозрачная, как марля, она висит на лице у француженок. Кажется.

Маня не очень помнила, кто ходит с такой штуковиной на лице, француженки или какие другие заграничные вертихвостки, но ясно было одно – у этой скособоченной конструкции, отдаленно напоминающей шляпку перезрелого мухомора, нет никакого сходства с вуалей!

Ба хрюкнула.

– Может, ты перепутала вуаль с вуаля? – спросила она, изо всех сил сдерживая смех.

– Ничего не перепутала, я все отлично знаю. Помнишь фильм «Три орешка для Золушки»? Там Золушка танцевала с такой вуалей на лице. Так что ты меня с толку не сбивай, Ба. Это не вуаля, это точно что-то другое!

Манька поправила шапку, завязала тугим бантиком тесемки под подбородком.

– Ну как?

Ба отвела глаза. Конструкция получилась, мягко говоря, диковинная. С широкой английской резинкой на лбу, она в какой-то момент стремительно раздавалась во все четыре стороны, а потом постепенно сдувалась на макушке. Выглядело это так, словно под шапкой Маня прячет полусдувшийся баскетбольный мяч. Или большую салатницу.

«Никогда больше не возьмусь вязать берет», – подумала Ба, а вслух произнесла:

– Красота! – и для пущей убедительности зацокала языком.

– Спасибо, Ба. – Манька клюнула бабушку в нос и побежала к телефону: – Нарка, ты даже не представляешь, какую красоту связала мне Ба!

Буквально на следующий день не только Нарке, но и всем остальным жителям нашего славного городка представилась возможность воочию убедиться в неземной красоте Маниной шапки. Всю обратную дорогу из музыкальной школы мы ловили заинтригованные взгляды прохожих. Некоторые особо пытливые взрослые останавливали мою подругу и, пряча улыбки, изучали странную конструкцию на ее голове.

– Девочка, – не вытерпела одна тетечка, – откуда у тебя эта шапка?

– Мне ее бабушка связала, – отрапортовала Манька.

– А кто твоя бабушка? – не унималась любопытная тетечка.

– Роза Иосифовна.

– Которая Шац? – испугалась тетечка.

– Которая Шац, – закивали мы.

– Прекрасная шапка, – мелко затряслась тетечка, – прекрасная! Так и передай бабушке.

Маня зарумянилась. Она сунула мне скрипку и принялась с важным видом поправлять шапку – по новой завязала тесемки под подбородком, взбила помпон.

– Ну как?

– Шикиблеск.

– Хочешь, я попрошу, чтобы Ба и тебе связала такую шапку?

– Хочу.

– А давай прямо сейчас пойдем ко мне и попросим.

– А давай, – обрадовалась я.

И мы пошли выпрашивать у Ба вторую чудо-шапку. По дороге зарулили к дому культуры, так, на всякий случай, ознакомиться с афишами. И наткнулись на таинственное объявление о кружке танцев «Солнышко». Топтались рядом минут десять. Особенно настораживала фраза «набор девочек».

– У нас дома есть набор кухонных ножей, – задумчиво протянула я.

– И набор швейных принадлежностей, коробочка такая с нитками и иголками, – напомнила мне Маня.

– Ага.

Мы еще несколько раз перечитали объявление.

– Мань, а давай спросим эту Анну Рштуни, а? Она уж точно знает, что такое набор девочек, – предложила я.

– Давай.

Мы оставили нотные папки и Манину скрипку в раздевалке, зашли в первый попавшийся кабинет и спросили у отчаянно стрекочущей на пишущей машинке девушки, где тут можно найти Анну Рштуни. Девушка смерила нас недоверчивым взглядом, особенно долго разглядывала Манину шапку. Потом хмыкнула.

– Вы пришли записываться на танцы?

– Аха, – обрадовались мы. Теперь понятно, что означает выражение «набор девочек»!

– Пойдемте.

Она повела нас на другой этаж.

– Ано, – заглянула в какую-то дверь, – тут по твою душу.

Мы зашли в комнату и разочарованно переглянулись. Таинственная Анна Рштуни оказалась тетей Ано, родственницей моего одноклассника Гранта. Это была невысокая, крепко сбитая длинноносая женщина, кривошеяя от рождения. Выглядело это так, словно она, наклонив голову к плечу, постоянно с любопытством что-то разглядывает. Тетя Ано была очень доброй и хорошей женщиной, но, к сожалению, личная жизнь у нее не сложилась. Жители нашего городка жалели ее и за глаза ласково называли Шейкривой.

– Проходите, девочки, – приветливо улыбнулась тетя Ано, – вы хотите научиться танцевать?

– Да, – неуверенно каркнули мы. Желание заниматься танцами сильно поубавилось. Одно дело – загадочная Анна Рштуни и совсем другое – Шейкривой. Чему она могла нас научить? Мы ее часто заставали в совершенно прозаических ситуациях – вот она ругается в очереди за мясом, вот вышагивает по улице с авоськами, набитыми картошкой, баклажанами и пучками зеленого лука, а вот за ухо тащит домой нашкодившего племянника.

– Родители в курсе, что вы пришли записываться в кружок? – спросила тетя Ано.

– Да, – соврали мы.

– Вот и замечательно. Танцы – это прекрасно. Я научу вас грациозно и величественно двигаться. Будете принцессами. Хотите быть принцессами?

– Ясень пень, – хмыкнула Манька.

Тетя Ано пожевала губами.

– А заодно научу красиво говорить. Заниматься будем дважды в неделю, по два часа. К первомайскому концерту нужно выучить украинский народный танец.

– Почему украинский? – засопели мы. – У украинцев платья короткие, а нам хочется в длинном платье танцевать! Нам бы русский танец. Чтобы с такой красивой штуковиной на голове. – Мы повели руками над собой, показывая приблизительные очертания кокошника.

Тетя Ано проследила за нашими руками и, казалось, только сейчас заметила Манин головной убор. Она какое-то время с любопытством разглядывала его, потом вцепилась в края и попыталась придать какую-нибудь общепринятую форму. Шапка отчаянно сопротивлялась.

– Бабушка вязала?

– Ага, – прокряхтела Маня.

– Молодец бабушка, – забегала глазами тетя Ано. – Так вот, насчет украинского танца. В нашем районе пятнадцать сел. Плюс райцентр Берд. Каждый населенный пункт должен представить танец союзной республики. Организовали жеребьевку, нам выпала Украина.

– Подождите, – во мне проснулась внучка партийного работника, – республик-то пятнадцать! А танцев получается шестнадцать.

– По решению организаторов коллектив из села Навур исполнит танец жителей Крайнего Севера, – объяснила тетя Ано и озабоченно нахмурилась: – Хотелось бы знать, откуда они возьмут материал для костюмов.

Мы с Маней украдкой переглянулись. Тетя Ано нам определенно нравилась, и в первую очередь потому, что разговаривала с нами, как со взрослыми. Мы машинально склонили головы набок и, затаив дыхание, слушали ее.

– А в чем мыбудем выступать? – спросила Маня.

– О, у нас будут очень красивые платья. Светлые, скорее всего белые, с пышной юбкой по колено, с вышитым передничком. А на голову наденете ободки с разноцветными длинными лентами. Платья закажем в ателье, а вышить на фартучках попросим ваших мам. Головные уборы сами смастерим.

Головные уборы с разноцветными длинными лентами! Вышитые фартучки! Это же такая красота! Мы запрыгали от восторга.

Тетя Ано записала наши домашние телефоны в отдельную тетрадочку и наказала приходить два раза в неделю, по средам и пятницам, в шестнадцать ноль-ноль. Мы порадовались, что занятия по танцам никак не пересекаются с занятиями в музыкалке, и, попрощавшись, вышли на улицу.

Надо было идти домой и признаваться родителям и Ба, что мы без их ведома записались на танцы.

– А если ругаться станут? – ныла я, пока мы шли к Мане.

– Конечно, станут. Теперь они должны оплатить занятия, а потом еще на фартучках вышивать.

Мы постояли какое-то время возле Маниной калитки. Набирались смелости.

– Можно вперед нас скрипку выставить. Скрипку Ба точно ломать не станет, – предложила я, – а там, пока она будет на инструмент натыкаться, мы у нее извинения попросим. Авось она оттает.

Маня вздохнула, поправила съехавшую на лоб шапку, нащупала помпон.

– Если до помпона дотянется – оторвет.

– Не станет она портить шапку, которую сама же связала, – успокоила я подругу.

– Еще как станет! Ладно, сама порвет, сама и зашьет, – вздохнула Манька. – Пошли.

И мы пошли сдаваться. Маня выставила вперед скрипку, а я прикрыла подступы к нашим телам папкой с нотными тетрадями.

Ба натирала специальной полиролью большой комод, стоящий в холле. Пахло мастикой и немного – лимоном.

– Явились? – поздоровалась она.

– Ба, а я грациозная? – звонко спросила Маня, фехтуя скрипкой перед бабушкиным носом.

– Как армейский сапог, – хмыкнула Ба.

– А мы на танцы записались, – пискнула я. И прикрылась папкой.

Это был воистину счастливый день. Потому что Ба не только не стала нас ругать, а наоборот, похвалила и усадила есть наваристый борщ. Мы, обрадованные таким поворотом дел, съели безропотно все овощи и даже протерли хлебной корочкой тарелки до блеска. Определенно, наши будущие мужья обещали быть расписными красавцами! [11]11
  Справка для тех, кто не читал первую книгу о приключениях Маню-ни: Ба каким-то образом умудрилась так задурить девочкам головы, что те поверили: красивые мужья им достанутся только в том случае, если их тарелка из-под тушеных овощей будет всегда оставаться идеально чистой.


[Закрыть]

Ба сидела напротив, читала очередной номер журнала «Здоровье» и периодически вставляла какое-нибудь веское слово в наш бесконечный птичий щебет. На десерт нам выдали по куску бисквита, щедро намазанного желтым слоем взбитой сепарированной сметаны. Мы умяли бисквит, заели его яблоком и какое-то время сидели выпучившись. Переваривали еду.

А потом Маня вспомнила про шапку.

– Ба, ты можешь и Нарке такую шапку связать?

– Какую? – встрепенулась Ба.

– Такую, как у меня, красную с помпоном. Мы сегодня шли по улице, и все оборачивались на меня, а одна тетечка велела тебе передать, что это прелесть, прелесть, – подражая тону тетечки, рассказала Маня.

– А вы случайно не запомнили, как эту тетечку зовут? Ну, хотя бы приблизительно? – У Ба загорелись глаза.

– Неа. А что?

– Неважно. Если еще кто-то спросит тебя о шапке, говори, что ее связала тетя Фая.

– А почему? – удивилась Маня.

– А потому. Чтобы потом не приходили и не просили им тоже связать такие шапки, ясно? Видишь, ты уже для Нарки просишь. А потом еще другие придут. И что мне делать? Всему городу шапки вязать?

– А Нарке свяжешь?

– Пусть Нарка у своей мамы спросит. Если Надя согласится, то и Нарке свяжу.

Мы с Манькой вылезли из-за стола.

– Спасибо, Ба, – чмокнула я в щечку Манину бабушку. – А можно Манька меня до дому проводит?

– Можно, только быстро, а то уроки еще делать.

– Я мигом, одна нога здесь, другая там, – заверила ее Манюня и схватилась за скрипку.

– Ты зачем скрипку берешь? – удивилась Ба.

– Чтобы вперед себя выставить.

У Ба глаза полезли на лоб.

– То есть как это?

– Ну, а если Тетьнадя ругаться будет? Вдруг Каринка уже успела что-то учинить, и у Тетьнади плохое настроение? Она рассердится, захочет побить Нарку, а я ее скрипкой прикрою.

Манька всучила Ба футляр, деловито нахлобучила шапку, взбила помпон и отобрала скрипку обратно.

– Пошли, Нарка.

Ба наконец очнулась и выдрала у внучки несчастный инструмент.

– Я позвоню Наде и предупрежу, что вы записались на танцы. И ругать она вас не станет. Обещаю.

– Ура, – обрадовались мы, – спасибо тебе, Ба, ты мировая бабушка!

Это бесконечное счастье – гулять по городу с подругой. Кругом еще зима и холодно, но снега осталось совсем чуть, только на верхушках холмов да за полуразрушенным сараем старьевщика дяди Славика. За этим сараем остановилось время – там дольше всех лежит снег и в самую жару цветут фиалки. Скоро закончится зима, и настанет сумасшедший март. А следом придет апрель.

Апрель – удивительный месяц. В апреле много радости и печали. В апреле день рождения Ба. В апреле Пасха, мы поедем в гости к бабуле на освященные куличи, обязательно возьмем с собой отварной форели, ведь Христос был рыбаком, и на столе, кроме всего прочего, должна быть рыба. Выезжать придется очень рано, с робкими рассветными лучами, потому что первым делом нужно навестить могилу деда на старом армянском кладбище Кировабада. И я снова окажусь напротив частокола из белых крестов. Вот и я, деда, скажу, вот и я. И зажгу свечу в изголовье. Дед умер четырнадцатого января. Я родилась четырнадцатого января.

В апреле случится день, называемый в народе «убило старухиных козлят». Однажды погожим апрельским утром упрямая старуха не послушалась попа и вывела козлят пастись на луг. А потом грянула колючая метель и погубила всех. Когда в солнечный и безмятежный день налетает ледяная буря, вытаптывает робкое весеннее цветение и, вдоволь наглумившись, трусливо отступает, оставляя за собой руины, люди друг другу говорят – сегодня убило старухиных козлят.

В апреле наступает грустный двадцать четвертый день. В этот день папа ходит мрачнее тучи, а по радио передают симфоническую музыку. Мы тихо шушукаемся по углам и делаем скорбное выражение лица, а вечером обязательно навещаем дедушку. Приходит мсье Карапет, они на пару с дедушкой вспоминают и рассказывают, а мы, затаив дыхание, слушаем и запоминаем, слушаем и запоминаем. Мы уже большие, мы многое знаем.

Потом будет май, а там и до лета рукой подать. В этом году родители обещали отправить нас в пионерский лагерь, и радости нашей нет предела. Откуда нам знать, что с первого же дня мы станем обрывать телефоны с просьбой незамедлительно забрать нас домой, а однажды, отчаявшись, предпримем попытку бегства? Нас поймают в километре от лагеря и отругают на вечерней линейке, перед всеми отрядами, под пустым флагштоком.

А до поездки в пионерлагерь случится наш гопак на сцене ДК, и на протяжении всего танца зал будет оборачиваться к жене дяди Григора тете Вере и сочувственно качать головой. А украинка тетя Вера будет часто моргать и утирать выступивший над губой пот согнутым пальцем.

Вообще с самого начала все с нашим выступлением пошло не так. Сначала дом культуры не выделил нам помещения для репетиций, и пришлось учиться танцевать в спортивном зале Маниной школы. В первый день занятий тетя Ано выстроила нас по ранжиру и сильно расстроилась, потому что перепад в росте составлял почти полметра, и в таком виде танцевать мы никак не могли. Но других желающих записаться в кружок не находилось, время поджимало, и мы стали репетировать в таком аляповатом составе.

Потом тетя Ано огорошила нас просьбой называть себя Анной Генриховной.

– А я думала, вас зовут Шейкривой, – развела руками восьмилетняя Мариам, и всем стало ужасно стыдно за нее. Но тетя Ано сделала вид, что ничего не слышала, и мы вздохнули с облегчением.

– Наринэ, девочка, – выговаривала по ходу занятий Анна Генриховна, – танец – это не нагибаться как Буратино и не чертить ногой по полу циркулем, надо быть легкой и грациозной, понятно?

– Понятно, – сопела я и с отчаянием утопающего загребала руками воздух.

– Мария, – вздыхала Анна Генриховна, – где у тебя талия? Убери живот! Глубоко вдохни и не выдыхай. А теперь покрути попой!

Манюня надувала щеки и вела круглым пузом вперед и назад.

– Раз-и, два-и, раз-и, два-и, – задавала нам темп Анна Генриховна, хлопала в ладоши, показывала по сто раз одно и то же движение и, расстроенная, качала головой – опозоримся!

С платьями тоже вышла история. Мы купили подходящую ткань и дружным коллективом сходили в ателье, где с нас сняли мерки. Но так как костюмы заказали не только мы, но и остальные коллективы нашего района (не во всех селах были ателье), то платья с фартучками мы получили чуть ли не накануне выступления.

– Ничего страшного, – успокоила отчаявшуюся Анну Генриховну мама девочки Мариам, вызвавшаяся помогать нам с костюмами, – мы нарисуем карандашом на фартучках узоры, а мамы раскрасят их гуашью.

– Это выход! – обрадовалась Анна Генриховна, и, пока мы водили по залу хороводы, отдаленно напоминающие разудалый танец гопак, они на пару с мамой Мариам разрисовали фартучки незатейливым узором.

– Девочки, запоминаем, – выкрикивала Анна Генриховна, – волны нужно раскрасить красным, кружочки – синим, а сверху пустить желтую полосу. Не перепутаете?

– Нет, – хором заверили девочки.

Потом мы допоздна мастерили головные уборы, и они у нас получились страсть какие красивые – красные ободки, украшенные белыми, желтыми и синими лентами.

– Ленты будут отвлекать народ от нашего нестройного танца, – вздыхала Анна Генриховна.

– Опозоримся – и ладно! – утешила ее мама Мариам.

Мы, конечно, не совсем опозорились, но станцевали из рук вон плохо – постоянно сбивались с шага, налетали друг на друга и путались в лентах от головных уборов. Но героями концерта все-таки стали не мы, а совсем другие девочки.

«Порвал» танцпол ансамбль из села Навур, исполнивший таинственную композицию «Северный шаман». Товарищи из Навура проявили недюжинную смекалку загнанных в угол людей, в частности, за неимением меха и другого полезного реквизита по всему селу в спешном порядке собрали все дубленки и повыдергивали перья из курей.

Во время выступления на глазах у обалдевшей публики из реквизированных дубленок соорудили в центре сцены некое подобие юрты. За юртой, притопывая и прихлопывая, изображали горловое пение пять девочек, разодетых в новогодние костюмы лисичек, волков и зайчиков. Для пущей убедительности костюмы зверей там и сям были инкрустированы куриными перьями.

Вокруг юрты, таинственно вращая глазами, кружились три девочки, наряженные в амбарные замки, подковы и другую крупную бижутерию. На ногах у девочек были сикось-накось сшитые «валенки» из грубой мешковины, перевязанные крест-накрест бечевкой. Мешковина, видимо, олицетворяла собой олений мех.

А по краю сцены метался шаман. На голове его красовалась настоящая папаха из овчины, которую неунывающие навурцы замаскировали куриными перьями под шаманский головной убор. На плечах весьма убедительно развевался плед в шотландскую клетку. Шаман подбегал то к одному, то к другому краю сцены, прикладывал ладонь к глазам и призывно выкрикивал в публику: «Эх-йа!!!»

«Эх-йа», – подхватывало сзади лесное зверье из группы поддержки.

«Эх-йа», – откликались девочки в валенках из мешковины и, вращая глазами, выделывали па, от которых кровь застывала в жилах.

На наше счастье, в зале не оказалось ни одного представителя народов Крайнего Севера. Иначе всесоюзного скандала мы бы не избежали.

ГЛАВА 8
Манюня празднует восьмое марта, или Как сделать женский праздник незабываемым

Каждая женщина мечтает о романтике. Ну, там, о принце на белом коне, об алых лепестках роз, застилающих окрестный антураж, о бесконечных комплиментах, которые сыплются, как из рога изобилия. Уж так оно природой заведено, что женщины – охочие до романтики существа. Их хлебом не корми, дай только романтикой насладиться.

Каждый мужчина мечтает о том, чтобы его оставили в покое. Чтобы не требовали скакать на белом коне, наводнять квартиру лепестками роз и сыпать комплиментами.

Вот не знаю, каким местом думала природа, когда создавала этих мужчин. Вот прямо вся в тревожных размышлениях!

А еще знаете чивой? Каждая мама, оказывается, женщина. К этому приходишь не сразу, но приходишь. А каждый папа, оказывается, мужчина. Вот такие удивительные открытия тебя ждут на первом десятке богатой событиями твоей жизни.

Так уж получилось, что мама с папой являли собой классический образец женщины и мужчины. Мама круглые сутки мечтала о романтике, а папа… А папа, как истинный представитель сильного пола, в искусстве делать комплименты мог дать фору только саперной лопатке. Или любому другому брутальному инструменту, предназначение которого – колоть и рубить.

Про таких мужчин у нас говорят – он нежен, как топор. С одобрением говорят!

Мама, как истинная горожанка, более того – единственная дочь в семье, выросла в атмосфере бесконечного обожания и комплименты считала чем-то совершенно естественным. Поэтому попыток склонить мужа к изящной словесности не бросала.

– Ты можешь на людях меня Наденькой называть? – взывала к базальтовому сердцу супруга она. – Что это за обращение такое – жена?

У папы делалось такое лицо, словно ему предложили что-то из ряда вон выходящее. Выйти из дома на каблуках, например. Или накрутить волосы на бигуди.

– Ты с ума сошла, женщина? Какая такая Наденька? Как ты себе это представляешь? Я стою среди мужиков – тут, значит, Роберт, тут Лева, тут Миша, тут Давид – и называю тебя Наденькой?

– Почему нет? Давид же называет свою жену Асенькой?

– Вот и выходила бы замуж за Давида, ясно? А я не могу называть тебя Наденькой! Дома, – здесь папа переходил на громкий шепот, – еще куда ни шло! Но на людях?! Не бывать этому!

– Бердский ишак!

– Носовой волос!

«Бах-бабах!» – и каждый, в сердцах хлопнув дверью, закрывался в разных комнатах квартиры. Вот и весь разговор.

– Тетя Роза, ну что он за человек такой, – жаловалась как-то зимним вечером мама, – ни тебе комплиментов, ни полета фантазии. Говорю я ему – скажи мне что-нибудь хорошее. Он мне в ответ – хорошая моя. Говорю – нежное скажи. Он мне в ответ – нежная моя!

– Хахахааа!!! – покатилась Ба. – Надя, ты много требуешь от мужчин! Поберегла бы их единственную извилину!

– Доброе слово и кошке приятно! – не унималась мама.

– Добрая моя! – перешла на ультразвук Ба.

Мама какое-то время хмурилась, но потом махнула рукой и тоже рассмеялась – ну очень сложно держать строгое лицо, когда рядом, всплескивая руками, шумно выдыхая и срываясь в тоненький визг, корчится в приступе смеха Роза Иосифовна.

– Если это для тебя так важно, – отсмеявшись, выдохнула Ба, – то, так и быть, я Юрику дипломатично намекну. Меня-то он точно послушается!

У мамы вытянулось лицо. Уж что-что, а дипломатично намекать Ба умела, это дааа! Она дипломатично намекнет, а потом весь город обсуждает ее громоподобные дипломатичные намеки.

Угрозу свою Ба привела в действие буквально через неделю, когда мы с Каринкой пошли после школы проведать Маньку. Она немного приболела и с понедельника пропускала уроки. По дороге заглянули на базар, хотелось купить каких-нибудь гостинцев нашей хворающей подруге. За пятнадцать бешеных копеек, которые мы наскребли в карманах, можно было разжиться полутора стаканами жареных семечек. Или одним большим пирожком с картошкой. Или пучком ранней петрушки, и тогда остались бы целых пять копеек сдачи.

– Если брать пучок петрушки, то на сдачу можно взять полстаканчика семечек, – деловито шмыгнула носом Каринка.

Я замялась. Ну где это видано – приходить к больному с пучком зелени?

– Может, все-таки пирожок взять?

– И полстаканчика семечек! – рубанула воздух рукой сестра.

– Дались тебе эти полстаканчика семечек! Ба потом ругаться будет, что мы снова всякую дрянь покупаем!

И мы, сдержанно переругиваясь, пошли вдоль ряда зеленщиков. Каринка говорила, что наше дело принести семечки, а Ба пусть их выкидывает, если они ей не нравятся, а я ей возражала, что лучше взять что-то толковое, а не семечки, за которые Ба будет рутаться. Что-то толковое обнаружилось в самом конце ряда. Среди больших пучков буйнопахнущего зеленого лука стояла красная эмалированная миска. Из-за невысокого ее бортика робко выглядывали голубовато-белые букетики подснежников.

– Вот, – одними губами выдохнула я.

Каринка какое-то время недоверчиво разглядывала цветы. Потом кивнула:

– Вообще-то можно. И Мане понравится. Только, чур, покупать буду я!

– Да пожалуйста, мне не жалко, – пожала я плечом.

– Щаз торговаться пойду, – шепнула уголком рта сестра, пригладила всклокоченную шапку, одернула куртку, зачем-то встряхнула портфель. Портфель не остался в долгу и издал скрежет внезапно проснувшегося от доисторического сна трактора «Коммунар».

– А чего это у тебя там? – покрылась мурашками я.

– Так, по мелочи. В актовом зале затеяли ремонт, завезли три ящика гвоздей. Вот мы с Изольдой и стырили по чуть-чуть. Там в ящиках много осталось, ты не волнуйся.

– Зачем тебе гвозди?

– Ну мало ли! И вообще не мешай мне, – рассердилась сестра и, подвинув меня рукой, пошла вразвалочку к прилавку. – Здрасссьти, почем букет?

– Двадцать копеек, – словоохотливо откликнулась пучеглазая и круглощекая торговка. – Подснежники совсем свежие, стоять будут долго, а пахнут как! – И, выбрав самый пышный букетик, она ткнула им в нос сестры.

Каринка чихнула и поморщилась.

– Луком пахнут!

– Ну да, но ты не волнуйся, девочка, на воздухе запах лука быстро выветрится.

Сестра порылась в карманах куртки, достала три монетки по пять копеек и положила на прилавок:

– Берем за пятнадцать копеек один букет. Больше у нас все равно денег нет, – и, чуть подумав, добавила: – и не будет.

– Это почему не будет? – всплеснула руками торговка.

– Ну, – вздохнула Каринка, – мы экономить не умеем. Это раз.

– Да, – пискнула я, – сегодня из последних сил пятнадцать копеек сэкономили, и это потому, что Маня болеет.

– И потом, у нас семья большая. Четыре девочки, мама и папа. И все кушать хотят. А зарплата сами знаете какая, – продолжила Каринка.

– Какая? – полюбопытствовала торговка.

– Ну не очень. Маленькая она. И у папы, и у мамы. Вон, папа вообще говорит, что скоро с ума сойдет от нас. Потому что все деньги уходят в унитаз. И больше ни-ку-да!

Торговка хрюкнула, сдернула с головы платок, зарылась в него лицом и задергалась плечами.

– Плачет, что ли? – встрепенулась я.

– А то! – нахмурилась сестра.

Видели бы вы выражение лица Ба, когда мы явились в гости с букетиком подснежников и пучком разнотравья наперевес! Сердобольная торговка собрала из петрушки, укропа и кинзы большой пучок и, не обращая внимания на наше отчаянное сопротивление, вручила нам его со словами: «Пусть папа сегодня меньше переживает».

– Ба, забери себе зелень, а подснежники мы Маньке отнесем, – деловито инструктировала я, доставая с кухонной полки маленькую синюю вазочку.

– Не надо мне вашей зелени, у меня вон в парнике первая зелень пошла, так что отнесите лучше маме. – Ба налила в вазочку воды и вернула ее мне. – Вы идите к Мане, а я вам картошечки пожарю.

Маньке цветы очень понравились. Она периодически зарывалась носом в букет, а потом, откинувшись на подушку, старательно закатывала глаза. Наша подруга уже вполне поправилась и даже выглядела совсем здоровой. Ну, может, чуточку покашливала, но это так, чисто по инерции. Так что нам с Каринкой ничего не оставалось, как сидеть напротив и активно завидовать ей, потому что все дети ходят в школу, а Манюня лежит дома и в ус не дует.

Правда, Манька сказала, что завидовать особо нечему, потому что ей приходится под присмотром Ба два часа играть на скрипке, а потом еще и все уроки делать.

– Зато ты хотя бы высыпаешься, – вздохнули мы.

– Ага, сегодня я вообще в десять проснулась. Представляете, как долго спала?

– Счастливая!

Потом Каринка вспомнила про гвозди, сбегала вниз и вычерпнула из портфеля целую горсть. Пронести добычу наверх не удалось – сестру выдал напускной елейный экстерьер. Ба мигом вычислила ее преступные намерения и прямо-таки обезгвоздила нарушителя спокойствия! А так мы бы развлекали Маню, аккуратно прибивая ее по кромке пижамы к шкафу, например. Или процарапали бы на кожаной, пупырчатой спинке нотной папки какие-нибудь слова. «Миру-мир», или «Нарка-дурка». А чуть пониже – «Сами такие!»

Когда за нами заехал папа, Ба встретила его сурово.

– Поговорить надо, – обрадовала она его. – С глазу на глаз.

Ну а далее весь Манин квартал под раскаты дипломатичных намеков Ба узнал, что наш папа бесчувственный чурбан, и если он не сделает для своей жены это восьмое марта незабываемым, то тогда Ба сделает незабываемой всю его оставшуюся жизнь. И точка.

Восьмое марта – тяжелый для мужчин праздник. Согласитесь, ходить целый день с прилизанной прической, вести себя как джентльмен, наваривать каши и супы и бесконечно сыпать комплиментами по плечу не каждому представителю сильного пола. А на папу с дядей Мишей в этот день вообще было жалко смотреть. Потому что когда женщин и девочек в хозяйстве какое-то немыслимое количество – аж целых семь штук, то это не праздник, а пытка какая-то.

Под суровой внешностью наших мужчин бились рыцарские сердца. После недвусмысленных угроз Ба эти рыцарские сердца подсказали им следующий сценарий проведения праздника: с утра они забирают детей на прогулку, чтобы дамы могли расслабиться и привести себя в порядок, а потом отводят всех в ресторан.

Праздничное утро заполнило просторы нашего городка леденящими душу звуками баталии – бряцая сковородами и чайниками, сильный пол готовил для своих сонных жертв парадный завтрак. И, пока дамы, ошеломленные таким галантным отношением, давились подгоревшей яичницей и чаем, мужчины подсчитывали потери – десяток ожогов, одна незначительная контузия и сотня пустяковых порезов. Всего-то!

Первым делом мы завалили маму стихами собственного сочинения. Особенно ее поразили Каринкины «Твои большие волосы и глаза сводят всех с ума!». А папа вручил ей невероятной красоты шелковый платочек и пластинку ее любимого Джо Дассена. Мама тут же поставила пластинку, накинула на плечи платок и ходила по дому, цепляя свое отражение в зеркалах довольным взглядом. Нам с Каринкой достались футболки, а Гаянэ – набор карандашей и раскраски. Часов в одиннадцать, оставив маму с Сонечкой дома (Сонечку она нам не доверила и, как показали дальнейшие события, очень даже правильно сделала), мы заехали за Маней и дядей Мишей.

Маня получила от нас в подарок футболку, а Ба – коробочку с духами. А еще мы им вручили открытки со стихами. Особенный успех снова имело Каринкино творение – «Ба и только Ба, такая у нас судьба!».

– Прямо крик души какой-то! – зацокал восхищенно языком дядя Миша.

Потом он преподнес каждой из нас полосатый шарфик, а Гаянэ получила еще один набор цветных карандашей.

– Куда поедем? – спросили мы, когда «копейка» Генриетта, счастливо бибикнув, стартовала в сторону центральной площади города. (Почему Генриетта, потому что папа уверял, что выражением фар она сильно напоминает пучеглазую лекторшу по анатомии Генриетту Степановну.)