Текст книги "Жили-были два человека (СИ)"

Автор книги: Надежда Сунгурова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сунгурова Надежда Владимировна
Жили-были два человека

– Вы не имеете права! Бюрократы! Вы обязаны меня выпустить, слышите?!

Худенькая девушка в чёрном, за которой только что захлопнулась массивная дверь, всхлипнула, пару секунд помолчала и замолотила по двери кулаками.

– Обязаны! Слышите, вы, скоты! Обязаны, обязаны, обязаны! – исступлённо кричала она, обрушивая град ударов на кожаную обивку. Бух, бух, бух, бух... Пауза. Бух. Ещё пауза, уже подлинней. А после следующего 'бух' в приёмную пришла тишина. Обычная местная тишина, состоящая из месива приглушённых звуков: тихих телефонных трелей в кабинетах, шарканья подошв и стука каблуков по бесконечным здешним коридорам, обрывков фраз и хлопанья дверей.

( Свернуть )

Девушка какое-то время ещё постояла лицом к двери, подняв кулак – будто для нового удара. Потом опустила руку, медленно повернулась и посмотрела на сидящих в приёмной.

– Они обязаны, – тихо и растерянно произнесла она, глядя на очередь покрасневшими глазами с опухшими веками. Очередь молчала.

– Следующий! – каркнул решётчатый динамик над дверью. Девчонка вздрогнула и перевела взгляд на высокого парня, который поднялся с места и пошёл к двери.

– Отойди, – сказал он.

– Они же обязаны...

– Мешаешь. Отойди, – повторил парень. – Ну? О Боже... Слушай, вон там направо и до конца – дверь номер пятнадцать. Там разберутся. Шагай. Давай-давай, не тормози.

Девушка повернулась направо – лицом к длиннющему коридору, в конце которого светилось белое пятно окна. Не говоря ни слова, она двинулась вперёд. Парень шмыгнул в дверь и плотно закрыл её за собой.

– А в пятнадцатом – там кто? – нарушила тишину полная тётка в сиреневом платье, когда девушка ушла достаточно далеко. – Чтобы знать на всякий случай...

– Туалет там, – отозвался сидевший рядом с ней мужик в кепке. – Причём мужской. Скотина.

– А чего вы такими словами-то бросаетесь, мужчина? – тётка перешла на агрессивный тон. – Она там, понимаешь, встала – ни проехать, ни пройти. А мы тут, между прочим, не просто так загораем. У всех де...

Она не договорила: дверь открылась, и парень вышел, держа в руках какую-то бумагу. Тётка суетливо вскочила.

– Ну?

– Ага, – самодовольно сказал парень, помахав бумажкой.

– Михаилу Давидовичу отзвонись, – донеслось до сидящих в приёмной уже из коридора, куда направилась парочка.

– Уже отзвонился, из кабинета прямо. Чего время-то терять?

– Следующий!

– Эх, жизнь моя, жистянка!– вдруг фальшиво пропел мужик, поднимаясь с места. – Да ну её в болото... Ну всё, я пошёл.

– Э, а куда без очереди?!

– Мне можно, – широко улыбнулся мужик. А вы тут, – обратился он к сидящим, берясь за ручку двери, – не грустите без меня. Как говорится, не вешать нос, гардемарины!

Дверь закрылась мягко, не хлопнув. В приёмной снова стало тихо.

***

Уйду я оттуда, Михалыч. Не могу я больше!

Мужчина в дорогом пиджаке залпом выпил рюмку и вздохнул.

– Лучше б вы меня на туристах оставили, – жалобно сказал он. – Никаких тебе хлопот, разговор короткий. Эпоху и время поездки выбрал? Выбрал. Справку от психиатра принёс? Принёс. За обязательство вернуться расписываемся, список допустимых вещей берём, про уголовную ответственность за попытку остаться читаем, галочку ставим. Всё, хронопутёвочку в зубы и приятного вам путешествия. А здесь... Поседею скоро, честное слово. А то и что похуже – сердце не выдержит, и каюк.

– Ты, судя по башке, облысеешь быстрей, а там и седеть нечему будет, – весело отозвался его собеседник, снявший давешнюю кепку. – А вообще, Петрович, – он резко посерьёзнел, – ты это брось. Отдел распределения на ПМЖ при Главном Хроноуправлении – не то место, чтобы слюни распускать. Тебе вообще-то повезло, что сегодня я с инспекцией пришёл. То же Савельев тебя бы не коньячком в ресторане сейчас отпаивал, а увольнение в трудовой рисовал.

– Ну и нарисовал бы! – взорвался Петрович. – Вы там у себя насочиняли порядочков, а мы тут подыхай над ними! Какой идиот придумал, что правило сотни жёсткое и плюса-минуса не допускает? Не, я понимаю, что на протяжении всей жизни в выбранной эпохе с собственным рождением пересекаться нельзя, сто лет как раз оптимальны и всё такое, но кто жестяк-то протолкнул? Не ты, часом?

– Ты, это, потише всё-таки...

– А чего 'потише'? Вон, девчонка сегодня пришла. Отказ. Двадцать пять лет, вдова. Жили, как два голубя, души друг в дружке не чаяли, и бабах – у него лейкоз, сразу безнадёжный, три месяца и всё. Ей жизнь не в жизнь, целыми днями сидела, перебирала фотографии – и наткнулась на его прапрадеда. Красавец, офицер советской армии, лицо один в один. Ну, тут её, понятное дело, и осенило. Пришла к нам, трясёт всю, видно, что из последних сил держится. Пустите, говорит, здесь дорога – только в петлю, а там я хоть уборщицей в часть пойду, в коммуналке до смерти проживу, лишь бы видеть живого. Пусть семья другая, пусть не замечает – лишь бы видеть!

– А ты что?

– Я? Я начал квоту ей искать. А квот на девятьсот тридцатый год не было, на девятьсот тридцать первый тоже. Только на тридцать второй. А тридцать второй – это девяносто девять лет и девять месяцев назад. Три паршивых месяца, три! И всё, ваша фигова машина в реестр потенциальных эмигрантов фамилию уже не вставит. Видел бы ты, как она рыдала...

– Видел, – буркнул Михалыч, наливая себе коньяк. – Но она же вполне может и через три месяца прийти.

– С нашими-то очередями? Да и не придёт она через три месяца. Я потом пробил по базе – она уже через две недели нигде не числится.

– Мда... Но правила есть правила, сам понимаешь.

Петрович грохнул кулаком по столу.

– Правила?! А для торгашей, которые Шкурскому отстёгивают, у вас какие правила? Только сегодня был один нахал, бессрочную многократную визу в пятидесятые просил. Мотив традиционный – ценный специалист с уникальным образованием, необходим для внедрения новых технологий в промышленности. Где, говорю, диплом? А он улыбнулся так хитренько и записку подаёт. Я даже читать не стал, всё ясно. Медали спившихся вчерашних солдат за бесценок скупать и здесь продавать – вот и вся промышленность. А я ничего не сделаю. Ни-че-го!

– Да не горячись ты так, – примирительно сказал Михалыч. – Я с этим тоже ничего не сделаю. А вот с девушкой...

– Что – с девушкой?

– Да ладно, проехали пока. Давай-ка лучше выпьем. Легче станет, честное слово.

***

– Не ходи! – мать визжала так, что в серванте дребезжали стёкла. – Сумасшедшая! Ты соображаешь, что туда просто так не вызывают?! Да ещё и после того, что ты натворила – не отпирайся, Раиса Сергеевна видела твой безобразный скандал в приёмной! Чего тебя вообще туда понесло?

Девушка молчала и на мать не смотрела. Неизвестно в какой раз она перечитывала строчки на смятой повестке, предписывавшей 'не позднее ближайших трёх дней явиться к Поспелову В. М. в главк Хроноуправления, кабинет 25а', думала о том, что следующее утро становится ближе с каждой минутой, и впервые за последние полгода тихонько улыбалась своим мыслям.

***

'...И каждый миг живите как последний,

Ведь завтра может поздно оказаться!' – пафосно провозгласил красавчик на телеэкране. Раздались аплодисменты, визгливая ведущая начала говорить что-то неразборчивое, и Маше захотелось кинуть в телевизор табуреткой. Хотя при чём тут телевизор?

Каждый миг живите как последний... У них так не получалось. Все пять лет, что они прожили вместе, получалось ровно наоборот. 'Ну что? – смеялся Димка каждое утро, – и сколько нам открытий чудных готовит наступивший день?' 'Науке это неизвестно. Отстань', – бурчала Машка, отворачиваясь к стенке и натягивая одеяло на голову. Правда, бурчала она понарошку и на Димку, нахально влезавшего в самые сладкие предподъёмные минутки, ни капельки не сердилась.

'Открытия чудные' у них и правда случались ежедневно и не по одному разу. Например, отправляясь гулять по вдоль и поперёк исхоженному городу, они соревновались в том, кто первым заметит что-то новенькое: фонарь на аллее, который почему-то явно ниже остальных, или трансформаторную будку, которая вчера была исписана неприличными словами, а сегодня раскрашена как избушка Бабы-Яги, и даже Баба-Яга в окне нарисована, вон торчит, ну посмотри внимательно! Потом вдруг выяснялось, что Димка – виртуознейший блинопёк, а Машка за один присест может слопать сразу десяток его 'произведений', хотя мамины нежнейшие блины дома ела исключительно из вежливости. А Димка в профиль – 'а ну-ка повернись! Ай, бо-ожечки мои!...' походил на какого-то киногероя, но Машка забыла на какого. 'Ну один в один, я вспомню, правда вспомню, завтра – точно!'. 'Завтра' всё не наступало и не наступало, давая повод для бесконечных Димкиных шуток. Даже в больнице, в день, когда у него впервые не получилось встать с кровати, он шёпотом спросил: 'Ну что? Когда ты, в конце концов, определишься?'. 'Завтра – точно', – прошептала Маша. Повисла длинная пауза. 'Человек, а ну не хлюпать. Вспоминай лучше. Завтра я тебя не слезу, слышишь?'. На другой день всё повторилось, и этот диалог стал ежевечерним ритуалом, и прожил с ними целых десять дней. А киногерой так до сих пор и не вспомнился.

Они вообще очень многое откладывали на потом. Ипотеку на расширение жилплощади, потому что в кабалу влезть никогда не поздно, а вот в вожделенную Испанию с кредитом на шее уже не сгонять, да нам пока и в двушке хорошо, согласна, хорошая моя? Новый велик для Димки, потому что 'сама ты драндулет, я на нём с шестнадцати лет катаюсь! Ну хорошо, пусть разболтанный. Давай потом, а?'. Новый ноутбук для Маши – лучше эти деньги в копилку подкинем, ведь у нас есть цели и поважней, ты же не будешь с этим спорить? 'Никого ещё и в проекте нету, а потребности как не знаю у кого, – добродушно ворчал Димка. – 'Ответственный подход, – парировала Машка. – Утром деньги, вечером – сам знаешь что. Ну чего стоишь-то?'. Димка шёл в спальню и возвращался с маленьким конвертиком. 'Коляска', – торжественно говорила Маша, опуская в конвертик купюры. 'Вторая, что ли? Была ведь уже коляска в прошлый раз. Лучше кроватка'. – 'А кроватка была в позапрошлый. Дразнится, а сам...'. 'Хорошо. Бюстгальтер для кормящей мамы десятого размера. Семь штук разного цвета на каждый день недели. Ай, Машка, хорош щекотаться!...'.

Ну вот. Началось. Машка почувствовала, что ноги её не держат, на полусогнутых кое-как добралась до кресла, упала в него и крепко зажмурилась. Так надо. Иначе прорвётся крик, на крик прибежит мама и всё будет плохо. Потому что от 'возьми себя в руки, ты осталась тут и тебе ещё жить и жить' легче точно не станет. А если зажмуриться, просто потекут слёзы, много-много слёз в абсолютной тишине, в которую никто не ворвётся. Тоже плохо, конечно, но лучше уж так.

Обойти этот эпизод в ежедневных, ежечасных, ежеминутных мыслях о Димке не получалось никогда. Он торчал, как булыжник посреди дороги, о который невозможно не споткнуться. И всякий раз Машку накрывало чудовищное ощущение, что всё могло, могло, черт возьми, сейчас быть совершенно иначе, даже без Димки, и не пришлось бы даже думать про поход в Хроноуправление, но в те минуты и секунды проклятого ноябрьского вечера она перекрыла этому 'могло' дорогу. Сама. И виноватых искать бессмысленно.

***

– Человечище, – сказал Димка, – иди сюда, а? Да размотай ты уже это своё одеяло!

– Солнышко моё дорогое, а можно я сегодня сплю?

– Между прочим, кто-то мне говорил, что сегодня у него правильный день. Мне он тоже нравится.

– Чем это?

– А тем, что... чего у нас там получится? Ага, август. Лев по гороскопу – это круто. Прям как я. Ну иди сюда, ну пожаааалуйста!

– Завтра тоже будет правильный день. И завтра я тебе обещаю. А сейчас спать хочется, ну просто зверски. Поцелуй меня, м?

– Димка поцеловал Машку в макушку, отвернулся к стене и уже через минуту задышал ровно – заснул. Машка устроилась поудобней и уже в полудрёме ощутила, как неизвестно откуда к ней приходит крепкая уверенность в том, что с завтрашнего дня у них начнётся абсолютно новая жизнь. Улыбнувшись этим мыслям, она тоже уснула.

***

Предчувствия не обманули: наутро новая жизнь действительно началась. Димка пожаловался на головную боль, выпил таблетку, ушёл на работу, но уже к обеду вернулся на такси: голова кружилась так, что не получалось ни стоять, ни сидеть. 'Переодевайся и ложись, я тебе на диване постелила. А это что такое?...'. 'А фиг его знает', – отозвался Димка, озадаченно глядя на свою руку, покрытую маленькими, почти точечными синяками. – Завтра, если оклемаюсь, к врачу схожу'.

Идти к врачу не пришлось – вечером Димку, потерявшего сознание, увезла 'скорая'. А потом два месяца жизни слились в один странный день, где с бешеной, как казалось Машке, скоростью сменяли друг друга врачи и больницы, надежды и отчаяние, 'попробуем другой протокол лечения' и 'мы сделали всё что могли'. А потом Машка вдруг обнаружила себя возле своего подъезда в толпе людей, шептавших: 'поцелуй, поцелуй, ну иди, вдову пропустите, пожалуйста'. На негнущихся ногах она подошла к гробу.

– 'Скорую'! Вызовите 'Скорую', срочно!

– Я хотела его разбудить! Я должна! Я обещала! Сегодня правильный день! Ди-и-им-ка-а!...

***

Могилу ей потом показала мама. Машка тупо смотрела на холмик и венки и вспоминала, почему она не была на самих похоронах. Действительно, почему? Гроб у подъезда, пропустите вдову, потом... потом не помню. Потом больница – это помню. Такси домой. К нам домой. С мамой. Там опять не помню. Потом к маме. Теперь я тут живу.

– Мы живём, – произнесла Машка, выбравшись из воспоминаний. И посмотрела на чёрно-белую фотографию в рамке на стене. Там был Димка в форме майора Красной армии – улыбчивый, подтянутый, стройный. Живой. Я хочу быть там, где он живой. Тогда я тоже буду живая. А иначе никак. Я пробовала. Не получается.

– Сергей Николаевич, – сказала Машка фотографии, – вы меня не бойтесь. Мне нужно просто быть поблизости. Мне не нужно ничего, совсем ничего больше. Я сильная. Я справлюсь. Спасибо, что вы бы...

Она запнулась.

– Спасибо за то что вы были, – чётко выговорила она. – А спасибо за то, что вы есть, вы от меня не услышите. Я обещала.

Машка перевела взгляд на окно.

– Завтра, – сказала она, глядя на солнечный блик на стекле. И поняла, что ничего не боится. Хотя о том, что ждёт её завтра в кабинете 25а, она не имела ни малейшего представления.

***

Та-ак. Гордиенко Мария Николаевна, двадцать пять полных лет, образование высшее, семейное положение – вдова, дети отсутствуют. Запрос на постоянное место жительства в хронологическом отрезке со стартом во второй четверти двадцатого столетия, продолжительность – по физиологическим параметрам, причины – персонального характера. Всё верно?

– Да, всё верно.

– Ну что вы как на допросе? – добродушно сказал хозяин кабинета, подняв глаза от Машиных бумаг. – Расслабьтесь, всё хорошо. А в таком натянутом состоянии вы провалите все тесты и даже я не смогу вам никуда отправить. Так что спокойствие, как говорится, в ваших интересах.

– Какие тесты? – Маша резко вскинула голову. – Мне в отделе не говорили ни про какие тесты. Это обязательно?

– На самом деле чистая формальность. Правда, необходимая. В отделе до того просто не дошло. В общем, пробежитесь сейчас по кабинетам, прямо тут, ехать никуда не надо. Потом с результатами ко мне, я вам скажу, какие собрать бумаги и когда явиться снова. Господи, да не волнуйтесь вы так. Может, вам чаю?

– Спасибо, не надо.

– Хорошо. До свидания.

***

Всё, – сказала лаборантка, снимая наушники. – Заберите. Всего доброго.

Машка вытянула из щели в стене бумажную ленту, испещрённую розовыми и голубыми точками, и закрыла за собой дверь кабинета. Что хоть там понаписали? 'Коэффициент устойчивости в соотношении с адаптационным индексом'. Белиберда какая-то. Впрочем, ей даже понравилось сидеть перед экраном и по команде лаборантки выбирать на огромной клавиатуре цветовые сочетания ('три холодных цвета, пожалуйста. Хорошо. Теперь два тёплых. Кнопочки держим, держим... Отпускаем. Теперь любой произвольный...)'. Так. Дальше – кабинет 14-в.

– Здравствуйте. Обходной лист, пожалуйста. Садитесь вот сюда.

Вихрастый парень в белом халате встал из-за своего стола, подошёл к Маше и протянул ей простой карандаш и лист бумаги.

– Мы с вами сейчас в детский сад поиграем, – сказал он. – Договорились?

Машка, слегка оторопев, кивнула.

– Ну и отлично. Берите карандашик, кладите листочек. Вот так. Я буду воспитательница. Марь Иванна, например. Веду занятие по рисованию. Рисовать, дети, мы с вами будем дорожку. Длинную-предлинную. Вот отсюда, – парень ткнул пальцем в правый верхний угол, – и вот до этого уголочка. Красивую дорожку, с поворотами, с петельками. И, пока я не скажу, что дорожка кончилась, карандаш с бумаги убирать нельзя. Вы поняли меня, дети?

– Поняли, – неожиданно для себя самой писклявым голосом ответила Машка. – Ой...

Когда она отсмеялась и потянулась вытереть выступившие от хота слёзы, то увидела, что через лежащий перед ней лист тянется извилистая, запутанная карандашная линия, а острие карандаша упёрлось почти в самый край листа – в нескольких сантиметрах от нужного угла. Ничего себе! Когда это я успела?

– Дорожка ещё не кончилась, – раздался голос над головой. Тянется, тянется... Замечательно!

Парень забрал у Машки лист и положил на прозрачную пластину на своём рабочем столе. Пластина засветилась мягким зелёным светом, трижды мигнула и погасла. Лист стал полностью чёрным – только в углу белел маленький прямоугольник вроде этикетки, на котором угадывался уменьшенный во много раз Машкин рисунок и какие-то латинские буквы.

– Забирайте. Счастливо!

Другие кабинеты не запомнились: их было много и там было уже совсем не так интересно и непринуждённо, как в первых двух. Под сухие команды строгих пожилых женщин она заполняла скучные анкеты, послушно сидела с какими-то датчиками на запястьях, рисовала несуществующих животных и думала о том, когда же это кончится. И в какой-то момент всё действительно кончилось, и Машка, с ворохом бумаг, которые уже не помещались в руках, снова вошла в кабинет 25а.

– Здравствуйте, здравствуйте! Всё прошли? Отлично, кладите сюда. А это вам. Список документов, которые надо принести для оформления хронопаспорта. Всё ясно?

– Извините, пожалуйста, у меня вопрос. Вот тут есть пункт два... В общем, я не могу это принести. Может, вы мне на слово поверите?

– Извините, но нет, – в тоне Поспелова проскользнули жёсткие интонации. – Справка из женской консультации об отсутствии беременности обязательна для всех эмигрантов женского пола в возрасте до пятидесяти лет. Это, знаете ли, закон. А в чём, собственно, проблема?

– Просто у меня... Когда муж был жив... В общем, мне крайне не хотелось бы идти туда, где беременные. А беременности нет, я ручаюсь, я три недели как вдова, а муж перед этим долго болел, так что это полностью исключено. К том же в консультации запись, я туда только дня через три попаду...

Без официальной бумаги нельзя. Ничем не могу помочь. А три дня в данном случае роли не играют. Через три дня туда, на четвертый ко мне. И, в конце концов, вам же очень, – он с нажимом произнёс слово, – нужно уехать отсюда?

Машка сникла, хотела что-то сказать, но вместо слов получился судорожный всхлип.

– Идите. Записывайтесь в консультацию, получайте справку, собирайте остальные бумаги и возвращайтесь. Обещаю, что оформим всё оперативно. А слезами делу не поможешь. Слышите меня?

Машка молча поднялась и направилась к выходу. Поспелов обогнал её, открыл дверь и закрыл за её спиной. А когда шаги в коридоре окончательно затихли, села за свой стол и снял телефонную трубку.

– Петрович? Завтра в девять ко мне. Да, девчонка была. Нет, пока не выехала, отправил документы собирать. В общем, жду. Что? Ну какая тебе сейчас разница, зачем ты мне нужен. Завтра и узнаешь. Бывай.

***

– Ты с полным профилем дело имел когда-нибудь?

– Сам проходил, теоретический экзамен на 'отлично', а вот применять в работе пока не приходилось. Кстати, слух ходил, что его отменили недавно...

– Во-первых, для определённых случаев полный профиль никто не отменял. Во-вторых, собирал его я и не далее как вчера. А ты, товарищ старший офицер Хроноуправления Южин Павел Петрович, сейчас будешь мне показывать, как ты умеешь, так сказать, применять теорию на практике, а именно анализировать данные и на их основании принимать решение. Доступно?

Южин ошарашенно помотал головой.

– Ну и дела. Я, выходит, на экзамен угодил? И в честь чего?

– А в честь того, – наставительно произнёс Поспелов, – что мне в давешнем ресторане больно понравилось, как ты к работе относишься. Я не про то, что ныл: всех накрывает время от времени, ты ещё не слышал, как высшие начальники выговариваются. А вот то, что ты не норму вперёд человека ставишь, а сначала на персональные исходные данные смотришь, крайне ценно. Таких в Управлении мало, очень мало. На вес, можно сказать, золота.

– Ты меня вызвал, чтобы в комплиментах утопить? – с напускным раздражением проворчал Южин.

– Я тебя вызвал, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Вчера утром Внешконтроль взял Шкурского.

– Да ну?!

– На Хронодроме попались два торгаша, мамаша с сыном. Прямо у шлюза для выезжающих специалистов. К ним подошли документы проверить, а они в панику: не губите, мы не виноваты, нам сказали, что можно без диплома. И записку показали.

– Идиоты...

– Не у них первых от страха за себя любимых крышу сносит. Ну, внешники время зря терять не стали. Слухи-то ходили давно, но гражданин Шкурский всё как-то выворачивался и ухватить не получалось. А тут уже не вывернешься. Так что на теплое кресло Андрея Павловича начали срочно искать кандидатов, и можешь меня поздравить – со вчерашнего дня я уже не зам, а гордо именуюсь и.о. руководителя стратегического департамента.

– Ого! А на твоё место кого?

Поспелов потянулся в кресле.

– Да есть тут на примете один товарищ, бывший одноклассник. Честный, добросовестный, работать умеет и хочет. И карьеру строить хочет, что стопроцентно показал полный профиль. Правда, боится, что в один прекрасный день придётся делать непростой выбор между своими моральными принципами, сочувствием к конкретным людям и рабочими обязанностями, и поэтому временами впадает в кратковременное уныние. Но он просто ещё не знает, что с опытом приходит способность всё это успешно совмещать, причём безупречно с этической точки зрения. И то, что это возможно – раз, а он имеет к этому непосредственные способности – два, он мне сейчас и продемонстрирует. Прошу!

Поспелов встал из-за стола, взял с него пухлую папку с надписью 'Полный профиль. Гордиенко М.Н., ж., 25, КЭ' и вручил Южину.

'Это она, Михалыч?' – одними глазами спросил Южин.

'Она', – взгляд Поспелова нельзя было истолковать иначе. 'А ты, похоже, трусишь, братец?'

'Ну тебя в пень. Начальничек, понимаешь!"

Павел Петрович придвинулся к столу поближе и начал вытаскивать из папки документы.

***

– Итак, вывод. По соответствию личностных характеристик психоэмоциональным стереотипам эпохи 'горячих точек' нет. Что означает высокий уровень адаптивности к существующим реалиям с сохранением собственных морально-нравственных установок без ярко выраженных внутренних кризисных проявлений. Так?

– Молоток. Только лучше по-русски. Я не Савельев, мне канцелярщина в языке как ножом по стеклу.

– Ну, если по-русски, то в советские тридцатые наша Машенька вполне впишется. Борцом с режимом не станет, в стукачи записываться не побежит, громить врагов народа с высоких трибун не будет, хотя своё мнение по поводу происходящего у неё сложится отнюдь не правоверное. Кстати, сама она НКВДшникам на глаза даже не попадётся. Словом, жить будет как все честные люди, и по этой линии препятствий на выезд не вижу.

– Славно, – одобрил Поспелов. – Дальше.

– Дальше... Дальше вижу, что слово не лезть в жизнь майора Красной Армии Матюшенко Сергея Николаевича девочка сдержит. Более того, ей действительно хватит регулярно его видеть. Во всяком случае, коэффициент соотношения... прости, Михалыч. Короче, человек сказал – человек сделал. Слушай, восхищаюсь. Просто восхищаюсь. Если учесть, что там по биографии в этом мире значится, особенно с этим 'спать хочу, давай завтра'...

– Давай без лирики. Продолжаем.

– Профессиональный профиль – уровня семь плюс, приоритет – работа с людьми, проблемы с занятостью по графикам не просматриваются, взаимоотношения в трудовом коллективе ровные. В общем, тут проблем тоже нет.

Поспелов почесал переносицу.

– Там проблем нет, здесь проблем нет. Прекрасно. Ну и последнее.

Он пододвинул Южину лист чёрного цвета с маленьким белым прямоугольником наверху. Южин нагнулся над ним – и вдруг схватил двумя руками, приблизив к глазам почти вплотную.

– Мать твою...

– Давай без эмоций, – строго сказал Поспелов. – Ты на работе. Что видишь?

Южин молчал. Потому что в загогулинах выведенной Машкой линии он видел, как примерно на третьем месяце её жизни в новом времени красавец-майор Матюшенко снимает с пальца и прячет в карман обручальное кольцо. Как подкарауливает санитарку санчасти у выхода с работы. Как что-то ей говорит, обняв за плечи – а она, сначала пытаясь вырваться, сникает, ждёт, пока он её отпустит, и убегает за угол дома. Матюшенко закуривает и тоже уходит. И так – день, второй, третий...

– Месяц, – прервал молчание Поспелов. – Дальше?

Южин положил листок на стол.

– В заключении напишут – несчастный случай, мыла окно и не удержалась. А Матюшенко добьётся перевода в другой военный округ, объяснив жене, что там проще сделать карьеру. Подлец...

– Ты обвинениями с полпинка не кидайся. Я смотрел в архиве полный биографический профиль. Он женился только потому, что будущая супруга сначала соврала, что беременна, а потом, после свадьбы, про выкидыш. Он и не любил её никогда – так, в кино водил да на лавке в парке целовал. А ей хотелось замуж за бравого военного с перспективами. И если наша Машенька всё-таки сменит эпоху, то станет единственной любовью его жизни, которую он не забудет до конца своих дней. И, кстати, не сумеет больше никого полюбить.

– Михалыч, что делать?!

– Меня спрашиваешь? Думай. Она придёт через четыре дня с документами. Выпустишь – проживёт там четыре месяца. Не выпустишь – через две недели залезет в петлю здесь. Вот и выбирай.

– 'А по 'здесь' гипотетические перспективы какие-то головокружительные просто, – пробормотал Южин, вглядываясь в вытащенный из стопки документ. – Блестящий педагог, любимица детей и родителей, автор принципиально новых подходов в преподавании. Но чёрт возьми, всё в гипотетическом варианте без шанса на реальность. Всё за чертой. Милая, хорошая, как же с тобой быть...

– Думай, – раздался спокойный голос Поспелова. – У тебя таких историй ещё ого-го сколько будет. И спокойнее, спокойнее. Прикидывай, рассуждай, что можно сделать, что для этого нужно.

– Что нужно? – спросил Южин с какой-то новой интонацией, глядя на Поспелова. – Я знаю, что нужно. Мне нужен допуск на Ка-вмешательство. Как насчёт, Михалыч?

– Не думал, не гадал, что ты так быстро... – с расстановкой произнёс Поспелов. – Но вообще ты молодец. Ради этого я даже готов пойти на, так сказать, маленькое нарушение должностных инструкций. Держи.

На стол перед Южиным лёг маленький пластиковый прямоугольник с красной кнопкой в левом нижнем углу.

***

Странно. Я же никогда этим не занимался. Почему кажется, что мне всё знакомо до мельчайших деталей? Считыватель. Картоприёмник. Наушники и микрофон. Экран, пока что чёрный. Вставить карту допуска до упора. Так. Кнопку – большим пальцем, другим не удержишь. Мутно-зелёное свечение экрана. Металлический женский голос.

– Запрос?

– Коррекционное вмешательство первого уровня, полный профиль МНГ 115-95-КЭ, диапазон стандартный.

– Год?

– Прошлый.

– Месяц и дата?

– Ноябрь, пятнадцатое.

– Время суток?

– Последняя треть.

– Форма подачи исходного материала и вариант коррекции?

– Письменная, голосовой.

– Принято. Подготовка. Ожидайте.

Пауза. Рябь на экране. Тишина. Михалыч тоже молчит, только сопит громко. Оно и понятно: волнуется, готовится в любой момент кинуться на помощь, хоть и строит из себя строгого начальника. Не надо, дорогой. Не надо. Сейчас я должен справиться сам. Что там? Ага, началось. Это не нужно, отсюда рано, отсюда тоже рано... Вот оно!

– Человечище, иди сюда, а? Да размотай ты уже это своё одеяло!

– Солнышко моё дорогое, а...

– Стоп. Коррекция на старт!

– Есть коррекция на старт. Запись начата.

... – Спасибо. Запись закончена.

Выдохнуть. Теперь можно выдохнуть. Маша, Машенька, после визита к гинекологу за справкой мысли о приходе в кабинет 25а отпадут у тебя сами собой. Не удивляйся, что ничего не замечала – было не до того, согласись? Не кори себя, что не пошла к врачу раньше, и не думай, что Димка ничего не узнал. Он знал и именно поэтому ушёл с улыбкой на губах. Не бойся, что тебе навредили слёзы, истерики и лекарства – тот, кто пришёл, очень сильный, прямо как ты... Прямо как вы. Якорь в этом мире брошен, и якорь прочнейший. Теперь мне правда можно выдохнуть.

Повернуться к Поспелову...

И первый раз в жизни увидеть, как почти незаметно, молча, но с обезоруживающей искренностью, плачут генералы Хроноуправления.