Текст книги "Война [=Нам не дано предугадать…]"

Автор книги: Надежда Кожушаная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Фильм Ольги Наруцкой 1985 года, по сценарию Надежды Кожушаной, история любви в осажденном Ленинграде.

Надежда Кожушаная

Надежда Кожушаная

Война [=Нам не дано предугадать…]

Киносценарий

В то воскресенье осенью 1941-го женщин с ее завода отправили на уборку моркови, всех, кто мог работать: от пятнадцати до семидесяти.

Таня – ей было шестнадцать – работала как заведенная. Ей сказано было работать, ни о чем другом она больше не думала. Поэтому солдат на дороге не заметила бы, не позови ее женщина, которая больше всех любила, когда Таня «представляла»:

– Тань, смотри, кто идет!

Взвод сам собой встал, смешался. Солдаты уже перекликались с женщинами, некоторые из них пошли на поле. Лейтенант молоденький, чтобы не терять своего командирского достоинства, объявил перекур.

– Тань, скажи «морковки!» – нашептывала женщина.

– Эй, морковки! – крикнула Таня.

– Вот дура! – закатилась женщина.

– Завелись, – бросила старуха.

– Пигалица! – крикнул на Таню лейтенант.

– Ладно, помалкивай, обмылок!

– Ладно, сам помалкивай!

– Взвод!.. – скомандовал лейтенант.

– Тань, уходит! – заволновалась женщина.

– А он баб боится! – крикнула Таня.

Солдаты смеялись, глядя на лейтенанта.

– Ты сама не испугайся. – Лейтенант смотрел в упор.

– А ты зайди, посмотрим! – кричала Таня. – Адрес сказать?

– Сейчас докричишься! – пригрозил лейтенант.

Взвод зашагал.

– Маклина, восемь, квартира двадцать девять! Только не забойся!

Солдаты подмигивали Тане, и только самый маленький без улыбки смотрел на нее. Она орала во все горло, как орут с усталости:

– Зайди-зайди, я тебя напугаю!

– Давайте, забирайте ее с собой! – кричали женщины.

– Ведь вот ничего не боится, – косилась на Таню одна с густыми бровями.

– Ладно-ладно, не суетись! – крикнул лейтенант на прощанье. – А то не зайду!

– Не ладно, не ладно! – орала Таня.

– Хватит орать! – одернула ее старуха.

– А чё такого? – Таня пожала плечами. – Сами смеются…

– Ой, я с ней умру, – хохотала женщина, которая подначила. От смеха сразу потекли по лицу слезы – и она уже ткнулась себе в колени и заплакала по-настоящему.

Таня открыла дверь и растерялась: лейтенант пришел.

– Спишь?

– Мне в первую, – сказала она. – Проходите. Там не убрано, а так никого нет. – И покраснела.

– Ладно, спи. – Он нагнулся к кошке, которая во все горло орала на лестнице.

– Она блохастая! – сказала Таня, просыпаясь окончательно. Лейтенант дернулся, кошку не тронул, ушел.

– Я через часик зайду. Спи!

Она постояла у двери, услышала, как хлопнула входная дверь. Пошла на кухню, вытащила из ящика сэкономленный сахар…

Через десять минут была уже на рынке, меняла сахар на кусок хозяйственного мыла…

Дома аккуратно вымыла руки и голову в тазу, припрятала обмылок, посидела без дела. Смотрела на огонь в печке, не двигалась.

Лейтенант пришел опять, как обещал.

– Дверь открыта, не боишься?

– Я иногда не слышу, как стучат. – Она повела его в комнату, была серьезна, торжественна.

– Положи куда-нибудь. – Он дал ей консервы, хлеб, яблоко.

Она взяла, спрятала в тумбочке.

– Поешь, – сказал лейтенант.

Она откусила от яблока. Он смотрел на улицу поверх занавески. Потом на нее.

– Не смейся, – сказала она.

– Я не смеюсь, – ответил он.

Он спал. Она сидела за столом, боком смотрелась в зеркало, искала, что изменилось в ее лице, раскладывала карты:

– Тридцать шесть картей четырех мастей, скажите всю правду, что ожидает червонную даму… – И опять смотрелась в зеркало, но так и не нашла, что изменилось. Забыла про карты, улыбалась, заново шептала про тридцать шесть картей и серьезно смотрелась в зеркало.

Он проснулся и сел резко, так что она испугалась.

– Сплю?! – Посмотрел на будильник. На будильнике было почти три. – Прости. – Взял ее за руку, усадил рядом, обнял. – Тебе пора? Я провожу.

– Нет! – Она испугалась. – Мне в первую, я же говорила!

– Хорошо выглядишь. – Он увидел по правилам накрытый стол: хлеб, консервы, салфетка. Сел есть, объяснил: – Проголодался.

Она смотрела, как он ест, радовалась.

– А ты что про меня утром подумал?

– Про тебя?.. Стоит, орет… – Он вспомнил, крутнул головой. – Маленькая, а нахальная!..

– Руки в земле! – подсказала она. Она была счастлива, как ребенок, когда ему рассказывают, каким он был в младенчестве. Ей хотелось говорить и радоваться вместе. – И главное, я даже не думала, что меня на морковку пошлют! Я по полторы нормы в смену вырабатываю и пять недель в ночь выходила – запросто могли бы не послать! Или вы по другой дороге пошли!..

Он поел, отодвинулся дальше.

– У меня знаешь какая квартира! – сказала она. – Потом увидишь. Только там не убрано. Или хочешь – спи.

Он молчал, смотрел, теперь уже без улыбки.

– Что? – спросила она.

– Вспоминаю: спирт брал?.. Нет, не брал… Ну что? На работу не опоздаешь? Будильник есть?

Она махнула рукой:

– Я все равно не усну!

– Давай поставь. Мало ли.

Она завела будильник, он посмотрел: на пять часов, спросил:

– А он звонит?

Она рассмеялась радостно, искренно:

– А как еще! За мной начальники заходят?! У нас один раз опоздай, я бы здесь не сидела. У меня и радио нет.

Он опять долго смотрел на нее, встал:

– Ну что: на руках тебя поносить? – Подхватил, посадил на плечо, понес в коридор, нарочно кряхтя.

Она смеялась от неожиданного счастья.

– Ты!.. Худая, а тяжелая!.. Ухо отпусти!

Он скакал по гостиной:

– Где работаешь-то?

– На за-а-во-де!.. – Она смеялась, старалась удержаться. – Военном!..

– Помощница! Я воюю – она пули льет!.. Завтра не уснешь, помощница?

– А! – Она махнула рукой. – Я, когда работаю, вообще как машина! Могу не есть даже!.. Теперь налево!

– Будильник не услышим. – Он остановился.

– Я все равно не лягу!

– Принеси. – Он опустил ее на пол. – Давай, давай быстро! Она помчалась в свою комнату, вернулась, поставила будильник на пол в коридоре и с размаху бросилась к лейтенанту.

– Расшибешься! – Он засмеялся. Отодвинулся.

Будильник гулко тикал в коридоре.

– А здесь мое самое любимое зеркало, венецианское. Знаешь, как зеркала проверять? Свечку подносишь – если один раз отражается, значит, простое зеркало. А если много раз – значит, венецианское. Очень красивая вещь.

Они стояли в пустой комнате, смотрели на светлое пятно на обоях, где когда-то висело венецианское зеркало.

Ей хотелось, чтобы у нее все было хорошо, чтобы он не волновался за нее:

– А я сразу привыкла одна. Я вообще могу: когда страшно – я сразу не думаю, и все.

– А если разбомбит?

– А! – Она махнула рукой. – Что сейчас думать: разбомбит? А!..

– Молодец, – сказал он. – Ладно, дальше пошли. Пошли, пошли, время тикает, вперед! – Он повел ее дальше.

Они сидели в дальней комнате на развалившемся диване.

– Они у нас в деревне каждый год отдыхали, я ей все время на заказ шила. А родители умерли – взяла и к ним приехала сюда. Они сразу приняли. Ну, не шить, в домработницы… У меня родители в один день угорели, я говорила?.. А расскажи про тебя.

– А я вчера с девушкой познакомился. Она мне письма писать будет.

– А я сроду ни одного письма не написала.

– Тогда я ее, наверное, с собой заберу. Мне без нее – смэрть!.. – Он замотал ее в одеяло, обнял.

Она вырвалась, выскочила из одеяла, закрыла дверь в коридор:

– А то тикает!..

Они смеялись до упаду в комнате, которая раньше была столовой. Они вымыли и накормили кошку. Кошка вылизывалась, мокрая, тощая.

Они опять были в ее комнате, доедали его гостинцы.

– Отработаешь сегодня – выспись как следует. Вообще отдыхай побольше. – Он был спокоен, прощался легко, благодарно. – Тебе главное – войну переждать. А потом у тебя хорошая жизнь будет, вот увидишь… Плохо, что не поспала… Черт, точно Еремин спирт вытащил! Я помню, что брал. Это он так говорит: смэрть. Это он утром сказал: иди, пока зовут. Про тебя. Нет, по-хорошему, правда. С увольнительной помог.

– Только, Саш, давай к соседке вместе пойдем, – попросила она.

– Зачем?

– За бумагой. У нее точно есть, и она дома сейчас, я точно знаю.

– Не, Танюш… Не надо никого…

– Пойдем! – Она тянула его за руку. – Ты постоишь – и она не заругается, что поздно!

– Не, Тань, без меня.

– Постоишь – и все! Наверху, вот над нами!

Он вырвал руку. Зло, как чужой.

Она испугалась. Напряглась.

– Начинается, – сказал он. – Утром какая была смелая-хорошая. – Он тряхнул ее. – Ну!

Она робко улыбнулась, села. Он усмехнулся:

– Уселась. Ну-ка, быстро к соседке! Чтобы одна нога здесь!.. – И не договорил, она была уже на лестнице.

Вынеслась наверх, через одну-две ступени, стучалась:

– Что?! Кто?! – испугались в квартире.

– Извините, что поздно! Это Таня Агеева, из двадцать девятой, Игнат Иваныча домработница! Мне тетрадку надо!

– Игнат Иванович эвакуировался! Какая Таня?

– А меня оставили! Тетрадку дайте, пожалуйста! У меня человек с фронта! С фронта!!!

Соседка высунулась с тетрадкой:

– А почему вы ночью стучите? Я вас не знаю.

– Спасибо. – Таня выхватила тетрадку.

Через ступеньку-две понеслась обратно, чуть не врезалась в стену с размаху, с размаху вбежала в коридор – его не было. В комнате его не было.

Ей стало страшно, жутко, она крикнула:

– Ну?! – и заорала изо всех сил.

– Ты что?! – Он выскочил из-за двери.

– Я думала, ты ушел. – Страх прошел сразу, она засмеялась. – Шинели-то нет!

– Дура… Я напугать хотел. Орет, как зверь, – обнял ее. – Ты что?

– Дали тетрадку, – сказала она. – Напишем?

Пальцы не гнулись – привыкли к другой работе.

– Курица. – Он отобрал у нее ручку, вырвал лист бумаги из тетради, написал номер своей части, вырвал еще лист. – Давай говори, что писать. А то не понравится.

– Здравствуй, дорогой мой муж Саша, – сказала она.

– Ладно! – Он шлепнул ее по спине. – Муж!.. Время посмотри.

Она взглянула на будильник в коридоре: было почти пять.

– «Здравствуй, дорогой мой муж Саша», – прочитал написанное. – Дальше пишу: «Как ты воюешь?» Да?

Она вскочила, убежала. Принесла ему связку ключей, положила в карман шинели:

– Ключи. Меня не будет, чтобы на улице не стоять.

– Ну вот что ты!.. Ладно. «Как ты воюешь?» – Поцеловал, погладил: – Чудо ты!.. – Стал писать дальше: – «Я живу нормально», да? «Верю в нашу победу…» Говори, что писать. «Береги себя» писать? Как твои подружки пишут?

– Я так быстро не могу, – смеялась она от счастья.

– Тогда сиди тихо. Пишу: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу…»

Она встала.

– Куда? Я кого воспитываю?

– Сейчас. – Она быстро вышла в кухню.

Положила в ложку кусок сахара, растопила над огнем, послушала, как Саша вдруг засмеялся в комнате. Вылила расплавленный сахар себе на ладонь, скорчилась, чтобы не завизжать от боли, обмотала руку тряпкой…

И вернулась к нему, села тихонько.

– Смотри! – Он улыбался, ему нравилось письмо. – «Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь? Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Верю в нашу победу. Учусь думать головой… Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь!..» Время посмотрела?

– Саш, я забыла сказать. Я вчера на заводе руку поранила, у меня сегодня отгул. Оставайся.

В коридоре резко зазвонил будильник.

– Тебе когда? – спросила она. – Не скоро?

Он не понял сначала. Он размотал тряпку, увидел ожог, бросил тряпку, смотрел на Таню, как будто впервые увидел.

– Правда, вчера, – сказала она. – Ты не заметил! За горячий резец хватилась, а на «морковке» земля на рану попала. Сегодня отгул. Читай. Что там?..

Он встал и стал собирать вещи.

– Ты куда? – спросила она.

Он молчал. Она заглянула ему в лицо:

– Ты уже уходишь?

Она принесла из другой комнаты хозяйский свитер, сунула ему в руку. Он швырнул свитер в угол. Она подняла.

Он искал что-то.

– Фуражку? – Она принесла фуражку.

Он взял не глядя. Собрался. Сел. Она присела тоже. Он хотел встать, она предупредила:

– Сначала встает кто младше. – И встала.

Он посмотрел на будильник:

– До Васильевского ходит что-нибудь?

– Трамваи. – Она пожала плечами, вяло, устало. Она выдохлась.

Он пошел к дверям.

– Я письмо завтра опущу, – сказала она.

Он ушел и закрыл за собой дверь.

Плакать она не могла. Она устала. Села и услышала будильник, поморщилась. Вынесла будильник в дальнюю комнату. Открыла входную дверь, убедилась, что лейтенант не прячется в подъезде, вернулась и потушила свет в комнате.

На улице уже начинался утренний обстрел. Лейтенанта остановил патруль, он ждал, пока майор проверял увольнительную.

– Времени впритык, а вы прогулочным шагом! Город знаете?

Рядом остановился мальчик лет одиннадцати.

– Не успеваете. – Майор отдал документы, посмотрел на часы. – Попробуйте напрямик. На трамвай надежды мало.

– Я покажу! – Мальчик побежал вперед.

Лейтенант – за ним, ключи от квартиры бренчали у него в кармане, он вытащил их, пошел быстрее.

Они зашли в подворотню. Лейтенант остановился, схватил мальчика за плечи, закричал:

– Маклина, восемь, квартира двадцать девять!.. Сделай! Недалеко! Таня! Таня Агеева! Чтобы шла!.. Сделай! Маклина, восемь!..

Мальчик слушал, кивал. Побежал обратно. Лейтенант выскочил на улицу – остановился трамвай.

Мальчик скачками поднялся по лестнице до Таниной квартиры, задыхаясь, пробовал ключи, ронял, забывал, какой ключ он уже пробовал, какой нет, стучал кулаком, кричал:

– Агеева! Открывайте! Вам на работу!..

Дверь открылась. Он вбежал в квартиру, оглядываясь. Услышал будильник, побежал на звук:

– Я что, должен полдня… – Увидел пустую комнату, будильник на полу и вдруг замер, испугался, сжался… Кинулся вон из квартиры.

Лейтенант поймал его на лестнице, убрал с дороги, побежал в квартиру, мальчик за ним:

– Она не говорит!..

Лейтенант содрал с нее пальто, одеяло: она спала, крепко, как умерла, как ей давно хотелось выспаться. Он кинул ей юбку:

– Одевайся. – Помог, кое-как застегнул, сказал мальчику: – Она уснула.

Мальчик с ненавистью смотрел на нее.

Они выскочили из подъезда.

– Куда идти? – крикнул лейтенант. – На завод? Куда?

– Туда!

Мальчик забежал вперед:

– Товарищ лейтенант, идите, я ее отведу!

– Я сама!.. Я скажу, что на станке, мне поверят! Опоздаешь! Иди! – Вырвалась и побежала.

Лейтенант поймал ее. Мальчик ловил тоже, вцепился в рукав, зло:

– Иди, сволочь!.. Люди воюют!

– Я тоже, понимаешь, я в бою… – заговорил лейтенант без остановки, сосредоточенно. – Вчера я ничего не мог, поняла?.. Я тоже решил: ладно! Глаза закрыл – и легче! Каждого не пожалеешь!..

– Что – каждого? – спросил мальчик.

– Уйди!!! – крикнула ему Таня.

Она бежала, заглядывая в глаза лейтенанту, слушала, если не понимала – запоминала, что он говорит.

– Убивать надо, а откуда? – кричал лейтенант. – Я тоже думал: никаких там слез, все! А все же цепляются! Ты цепляешься, я цепляюсь… Не то… Война, понимаешь?! Долг. Смерть. Поняла?!. Не то… Главное: я знаю, ты пошла. Тебе поверят. Любишь меня? Не забудешь? Фамилия моя Саша Носов. Из Москвы. Брат есть…

Они стояли у завода, он обнимал, целовал ее на прощанье:

– Не кричи, да? Не кричи. Письмо опустишь? Чтобы я знал: ты живешь. Помнишь, как в письме: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу…» Хорошая. Любимая. Родная. Моя. Одна. Иди!

Он толкнул, она пошла, потом побежала.

– Не оглядывайся! – крикнул он.

Вслед не смотрел, не проверял. Послушал взрывы, сориентировался. Увидел невдалеке патруль – рванулся в другую сторону. Он вбежал в глухой проходной двор – и там сразу же ухнул разрыв. Дом разломило пополам, и одна половина его осела на землю.

Таня шла к заводу.

«Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь?»– вспоминала-сочиняла письмо к нему. – «Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Учусь думать головой. Забыть тебя не могу. Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь…»