Текст книги "Лисье время"

Автор книги: Надежда Гарнык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава шестая
Дача показаний

Татьяну Михайловну не вызвали в отделение. Спустя неделю после трагедии капитан милиции по фамилии Ястребок и по имени Василий Юрьевич позвонил Татьяне Михайловне и предупредил, что в течение дня «забежит».

– Дома будьте, миленькая, – рявкнул Ястребок в трубку, и тут же раздались короткие гудки, несчастная пушная фея даже «а» не успела произнести, хотела спросить: «А когда примерно, в каком часу?»

– Ну что? Пробил час расплаты? – Зо вышла из комнаты в трусах и футболке, расчёсываясь и убирая непослушные каштановые волны в хвост.

– Зря смеёшься, – отрезала Татьяна Михайловна. – Я последняя, кто видел Вадима живым. Как там Зинов?

– Нормально. – Зо села на табурет за стол, тыкнула вилкой электрического чайника в розетку – чайник забормотал, зашумел, но всё тише, тише…

– Как нормально-то, когда отец погиб. А мать?

– Там все переживают, что похоронить не дают, что потрошат его там, в морге.

– Он же на экспертизе, я не уверена, что это в морге.

– Мама! Ты со своими лисами совсем облисилась. Если у тебя экспертиза в лаборатории, это не значит, что в милиции такие же лаборатории. В морге экспертиза. Просто в отдельной комнате. Зинов туда ходил на опознание.

– Почему Виталик, а жена?

– Потому что мама испугалась. Справку какую-то взяла. Виталя ходил и мать, то есть его бабушка.

– Ну а как Виталик вообще?

– Да говорю же – нормально.

– Что может быть нормального, когда ты организовал облаву на станцию, которую сторожил твой отец, а в итоге отца нашли обезображенного и бездыханного?

– Моего отца не находили, мам!

– Ну я просто так объясняю, второе опосредованное лицо.

– А ты не объясняй. Нормально Виталя, говорю.

– Ты много что говоришь.

Чайник забурлил, запарил, Зо выдернула шнур, насыпала кофейный порошок.

– Что за жизнь? Кофе не достать!

– Зоенька! Этот лучше, просто сварить надо было.

– Да ну, буду эту бурду пить. Арабика вонючая. А я хочу бразильский. Растворимый!

– Всё растворение…

– Да-да, знаю: у меня на сосудах оседает, ой, мам, хватит уже. Ни сахара, ни кофе нормального. Почему заказы за летние месяцы задерживают?

– Не знаю. Я ходила, только обещают. Да мы и весенние только в мае получили.

– Сейчас нас с тобой посадят, и пропадут заказы, – усмехнулась Зо, потягивая бурду с большим удовольствием.

Боня и Борис сидели в ногах у хозяек и смотрели даже не в рот, а в глаза завтракающей Зо.

– Всё-таки приглядись к Виталику. Может, он в себе всё держит.

– Ой, мама. Мне бы к себе приглядеться. Меня трясёт с того дня. Пошли лис выпускать, и – убийство. И главное, кто-то, значит, знал, что мы лис выпускаем, зачем-то пришёл после нас и убил его.

– Но послушай, Зоя! Ведь Вадим обгрызен лисами.

– Ну это-то я могу понять. Лисы у тебя умные. Если, ты говоришь, он уже электроды стал им к хвостам привязывать, то я бы на их месте тоже его загрызла. Они, мам, знали, что его убьют, вот и вернулись.

– Зоя! Скажешь тоже. Никогда бы лиса не стала возвращаться, если можно убежать. Ты, кажется, забыла, что лисы заметают следы всегда.

– Мама! Ты своих лис вообще не знаешь. Им никакие следы заметать не надо. Они ж у нас почти заговорили!

– Ерунда! Ересь. – Татьяна Михайловна затеребила разрез халата, как бы закупориваясь, стремясь, чтобы халат спрятал её от этого ужасного мира, в котором к ней должен прийти следователь.

– Мама! Мама! Я их полгода кормила, они говорят! Они от голода стали вундеркиндами! Они всё понимают! Они переживают!

– Они издают звуки, скуление, пыхтение, покряхтывание, лаяние, это звуки такие, не могут лисы говорить, у них мозг для этого неприспособлен. – Татьяна Михайловна внимательно слушала дочь, ещё внимательнее смотрела на её реакции: выдумывает – не выдумывает. Как учёный Татьяна Михайловна привыкла выслушивать и анализировать все версии, вплоть до фантастических, исключая, конечно же, зелёных человечков и летающие тарелки – это сказки для тёмных людей.

– Да знаю я, но я такое удовольствие получала, когда их кормила, мы так сдружились с ними. Тебе все наши, кто с нами ходил, скажут то же, что и я.

– Хорошо. Что лисы говорят? Какие слова?

– Да нет. То, что говорят, это я одна их понимала. Все скажут, и Галька, и Стелка, и Вишневская: они очень хорошо на кормящих реагировали.

– Будешь тут хорошо реагировать, если голодным остаёшься почти ежедневно. Кстати, как все остальные? Что твои-то говорят? Пахомов что говорит?

– Мама! Да никто ничего не говорит, мы же договорились, когда отступали: ничего не было.

– Но ведь такая трагедия…

– Мама! Мы поклялись, что будем молчать, вот и молчим.

– Тут ситуация такая: молчи не молчи, всё разузнают.

– Мама! Да кто разузнает-то? Люди вон в очередях талоны отоваривают, за сигаретами охотятся, за песком, за водкой, охотники ружья поехали закупать куда-то далеко… Собак скоро нечем кормить будет, я охотничьих имею в виду. А ты – разузнают. Да все сидят по квартирам и размышляют: как бы шубу выгоднее перекупщикам продать. В магазин при фабрике на неделю вперёд записываются! Ночуют там, очередь стерегут. А ты – разузнают.

– Всё-таки дело серьёзное…

Но Зо уже встала, вальяжно вильнула бёдрами, демонстрируя торжество молодости, красоты, плоти, даже настаивая на этом, и пошла прочь с кухни. Татьяне Михайловне не понравилась беспечность Зо и вся эта пластика, так напоминающая движения самок в период гона, когда лиса ещё не подпускает самца, когда ещё выбирает… Зою занимает совсем другое. У неё пылкая любовь с Виталиком, каждый день она уходила с ним и возвращалась непозволительно поздно. Зое было всё равно, что о ней подумают соседи, мама. Татьяна Михайловна не могла постичь эту черту дочери и списывала всё на гены со стороны отца. Ни стыда ни совести, ведёт себя как гулящая девка, самка. Это было так по-звериному, а из-за произошедшего – чёрство, плохо, не по-людски. Но, с другой стороны, рассуждала пушная фея, молодость эгоистична, да и если бы Зо что-то знала об убийстве, она бы не была такой беспечной и железобетонной… Просто любовь, любовь, думала Татьяна Михайловна, пытаясь оправдать дочь, убедить себя, что такое поведение нормально. Но конечно, поведение Зо было не совсем нормально.

Зоя была просто счастлива, что Вадим, отец её Виталика, погиб. Он так замучил её наставлениями в прошлом учебном году. Хорошо, что с декабря он сторожил неделями, можно было к Виталику в гости после школы забегать, пока его мама на работе, а бабушка по очередям. Боня и Борис не выносили Виталика. Если лифт ломался и собаки спускались с их последнего до пятого Виталика по лестнице, то всегда лаяли на его дверь. Сначала лаяли, потом начинали рычать, после замолкали, но не уходили, сопротивлялись. А спустя минуты две начинали нетерпеливо скулить, сильнее и сильнее… Не только Боня и Борис, но и все животные не любили Виталика (исключая, конечно, рыбок в аквариуме, – этим дубиноголовым было всё равно), лисы в том числе – они шарахались в дальний угол клетки, даже если были очень голодными, они чувствовали запах сторожа. Кроме того, у Виталика дома всегда находилась пушнина – отец приносил её с работы… Пушнина была дома у многих, но как украшение или в виде одежды. А родители Виталика делали горжетки на продажу. Сделать горжетку непросто, особенно в условиях квартиры. Целая комната была отдана под мини-цех, Вадим даже прорубил стену рядом с окном и вывел сильную вытяжку. Запах смерти, неуловимый для людей, но как лакмусовая бумажка для животных, нёс Виталик. Лисы хорошо знали этот запах, они улавливали его особенно в декабре – тогда Вадиму удалось «утащить» особенно много свежеснятых шкур, втихаря отправить на доочистку на фабрику – самое важное при первичной отделке, а потом довести до ума дома…

Ястребок заявился к обеду. Он так и сказал:

– Я к вам к обеду. Угостите лисятинкой? – Это Ястребок так шутил.

Он был грузный, с мясистым круглым лицом, на лбу глубокие морщины.

– Это от фуражки, – пошутил следователь, поймав удивлённый взгляд Татьяны Михайловны. На рубашке с погонами были заметны тёмные пятна. – Это от жары…

– Да я просто смотрю, Василь Юрьевич. Кофе сварить?

Пока Татьяна Михайловна стояла над туркой, Ястребок любовался в окно:

– Какой вид! Нет! Какой вид. И шоссе как на ладони, и пейзаж туда дальше, и восход…

– У нас закат в эту сторону.

– Тем более. Закат – красотища… Я вас никогда на собрании не видел, – резко сменил тему Ястребок.

– На каком собрании? Я посещаю все собрания трудового коллектива, посещала… Теперь и посещать стало нечего, нет их, собраний этих.

– Да на школьном.

– Ах да. Ваня Ястребок ваш сын, он с Зоечкой в одном классе.

А про себя Татьяна Михайловна подумала: «Хорошо, что он не из Зоиной компании, ещё бы рассказал отцу…»

– Да. Мы все Ястребки. И папа мой, царствие ему небесное, и я вот, и сын мой, все – ястребы. Мне чашку побольше, можно бульонницу, если есть.

– Бульонницы нет – собаки разбили, а чашка большая есть. Когда-то, знаете, благоверному купила, в той, в прошлой жизни, а он так ни разу и не заехал.

– Но сидел-то он тут неподалёку.

Татьяна Михайловна сделала вид, что не услышала, поставила перед следователем чашку, открыла дефицитную пачку польского крекера «бабетки».

Ястребок захрустел, прихлёбывая очень крепкий кофе.

– Вприкуску печенье. Сахар в дефиците, – грустно, как маленький мальчик, сказал он.

– Нет-нет. У нас есть сахар, – засуетилась Татьяна Михайловна. – Просто мы без сахара пьём, я уже забыла, что мужчины с сахаром всегда…

– Ну, всегда не всегда… Так почему муж-то к вам в гости не заехал?

– Всё-то вы знаете, – вздохнула Татьяна Михайловна. – Не знаю почему. Помчался в Москву свою.

– А вы, получается, Москву недолюбливаете?

– Почему это? – Татьяна Михайловна всё больше терялась, она не понимала, к чему клонит этот простоватый и нахрапистый капитан, кроме того, пушная фея отметила про себя, что он умён.

– Ну как… Живёте же в Пушноряде.

– Живу. Распределение после университета. У меня тут работа нужная, – Татьяна Михайловна запнулась, – была… в прошлой жизни… нужная.

– Ну почему в прошлой. Грядёт эпоха перемен, кардинального слома всего. Вы разве против?

– А вы разве за? – тихо вопросом на вопрос ответила Татьяна Михайловна.

– Да понимаю, понимаю, всё понимаю. Но ничего не поделаешь. Лисы не нужны, норки нужны. Вы всё-таки своё получили, и ещё получите.

– В смысле? – испугалась Татьяна Михайловна.

– Вы по-прежнему пушная фея нашего города, специалист мирового уровня. Вон даже сахар нашёлся в такое непростое время, а чашечка-то, простите, дулёвская[22]22
  «Дулёво» – фарфоровый завод.


[Закрыть] – на ней цена стоит семь восемьдесят, чашечка хороша. Дешёвку вы никогда не покупали. Наш пушной отец искал вас несколько лет, в Москву ездил, искал, искал… Не смотрите на меня так. Это я в газете прочёл, в центральной, замечу, не местной! Ну так вот. – Ястребок грубо отодвинул дорогую чашищу, раскрыл папку, подал Татьяне Михайловне бланки листов. – Дача показаний, – торжественно объявил и тут же засуетился: – Я тут задумался. Вот слово «дача» – это же и дом – дача, и показания от слова «дать». Это знаете, как называется?

– Знала, забыла сейчас. За последний год от стресса что-то стала голова подводить и болит иногда.

– Омонимы. Я в книжке прочитал. «Орфографический словарь русского языка», там написано. Я всегда в эту книжку смотрю, потому что, увы, ляпаю ошибки, допускаю то есть, а в протоколе это неприлично, да и в других документах тоже, в частной переписке ещё позволительно. – На лице Ястребка выступил пот, Татьяна Михайловна подала ему с полки мягкую махровую тряпочную салфетку. – Спасибо, – поблагодарил Ястребок и, нисколько не смущаясь, принялся вытирать лицо. – Так вот, Татьяна Михайловна, что я вам скажу… – Лицо следователя покраснело, он уставился на пушную фею странным взглядом: – Дело ваше совсем плохое…

– То есть?

– Дела ваши, как у нас говорят, – блохи. В переводе на обычный язык…

– Плохи?

– Я специально пришёл к вам. Выбил эту явку в интересах следствия. А просили, чтобы вас сразу, на следующий день, то есть в субботу… – Ястребок осёкся и закончил коротко, на выдохе: – Я ваше дело веду.

– Моё дело?

– Завтра вас вызовут… Повторюсь, смягчив: давно бы вызвали, но там, разные причины, решили обождать, хоть и не по инструкции, но… – Ястребок поднял гигантский палец-сосиску с мозолью от спускового крючка. – Вы мне скажите, только честно. – Ястребок быстро глянул, даже зыркнул, но у Татьяны Михайловны был искренний, по-детски робкий, растерянный, ничего не понимающий вид.

Так они сидели друг напротив друга и молчали: Ястребок – выжидающе, как матёрый потрёпанный охотниками и собаками хищник, а Татьяна Михайловна – испуганно, как глупая голубая норка после смертельного усыпляющего укола. Татьяна Михайловна выдержала пронзительный цепкий взгляд этого увальня.

– Я бы не стал сейчас этого делать, Татьяна Михайловна, но, знаете, никогда бы себе этого не простил.

– Да что случилось-то?

– А вы не знаете что?

– Нет, знаю. Трагедия ужасная. На работе сегодня огорошили.

– Так уж и огорошили? Дайте сказать, не перебивайте. – Тут следователь вернулся в прихожую, вызвав почему-то бурный восторг Бони и Бориса, дружелюбных далеко не ко всем.

Ястребок открыл сложный замок двери, выглянул в коридор, закрылся, потом прошёлся по комнатам, вышел на балкон, закрыл балконную дверь, посмотрел в окна, закрыл и их, вернулся на кухню.

– Уфф. Я тут похозяйничал у вас. Включите, будьте добреньки, вентилятор.

Татьяна Михайловна закрыла окно, задёрнула тюль и занавеску, включила мощный вентилятор, встроенный в вытяжку, – иногда пушная фея проводила на кухне обработку материала, подготавливала образцы для изучения. Редко, но случалось, а это дело вонючее. Татьяну Михайловну интересовали дома только лисьи мозги. А это возня, с головой-то, и амбре…

– Теперь объясню, почему я вас сейчас спасаю.

– Не пугайте, Василий Юрьевич! – Татьяна Михайловна была совершенно раздавлена, потеряла всякое самообладание, её трясло – сказывался длительный приём транквилизаторов; она боялась принять таблетку при следователе.

– Я не пугаю. Я хочу объяснить. Знаете, я считаю, что человек должен быть благодарным. Вы согласны?

– Конечно. И не только человек. Зверь и то благодарен, исключая глупых норок.

– Ох как вы ценную пушнину недолюбливаете.

– Недолюбливаю.

– Но лисы тоже норные! – захихикал Ястребок. – Видите: опять игра слов. У глупых норок даже названия нормального нет, производное от норы.

– Всё дело в том, что лисы – псовые, а норки – куньи. Разница огромна, в мозге прежде всего. Если посмотреть разрезы…

– Ну это ваше профессиональное дело. Так вот. Вы, наверное, не помните. Давно когда-то, десять лет назад или одиннадцать, я к вам приходил.

– Вы – ко мне?

– Насчёт шубы.

– Ах, насчёт пальто. Я не помню. Если насчёт манто, ко мне многие обращаются, я не помню.

– У меня была безвыходная ситуация, понимаете?!

Татьяна Михайловна молчала, ей стало тяжело говорить, она чувствовала, что произошло что-то очень плохое, судя по тому, как всматривался в неё следователь.

– Я тогда окончил заочный институт, жил тут, у нас, я ж пушнорядский, исконный.

– Да по вам видно. Настоящий русский охотник. И фамилия тоже говорящая.

– Да. Я местный. Предки вроде реально связаны с соколиной-ястребиной охотой, ну ерундовина разная времён неолита-палеолита. Жена моя с моим ребёнком жили тяжело. Зарплата-то у младшего лейтенанта, сами знаете. А жена красивая, тоже из местных, настоящая красавица, не пигалица-дурында. Ждать материального благополучия не хотела, ещё эти отлучки мои на сессии в заочном, и денег совсем мало, впроголодь почти мы жили. И вот приезжаю я, а жена заявляет: ухожу, уезжаю, разводимся. И добавляет: если хочешь, чтобы Ванька тебе остался, гони мне три шубы. Мне для новой свекрови и для золовки надо, а третью – мне. «Тебе-то, – возмутился я, – зачем шуба?! У тебя их три!» А она говорит, что хочет манто, а не шубы эти из зайцев и белок, норку желает!

– Голубую, наверное?

– Да-да, голубую.

– Все молодые женщины хотят голубую. И у всех, знаете ли, алчные свекрови и золовки.

– Ну это классика, по сказкам. «Морозко»-то смотрели фильм?

– Никогда не любила норковый мех. Коричневые – для матрён, светлые тона желтеют со временем, если просто в шкафу висят. На мой взгляд, надо брать пегую. Желтизна незаметна, и не так по-бабски, как чёрно-коричневые гризайли.

– Три манто! Прикидываете? Три! Где я ей их откопаю? А деньги?! Откуда деньги?! Не буду тут плакаться, что я пережил, даже, только не смейтесь, застрелиться хотел. Я с сыном своим редко виделся. Работа, вечером придёшь – он спит. Он и не болел никогда. Мы, Ястребки, здоровые во всех поколениях. – Следователь улыбнулся, почти захохотал, обнажив ряд белоснежных крупных зубов с несколько выпячивающими клыками. – Но всегда знал, засыпая, – сын тут рядом, за стеной, сипит. Заснул, как девушка, в слезах. Утром Ванька меня разбудил, смотрю я на него, слушаю его лопотание, а он так на меня похож, у нас в породе все одинаковые. И так мне захотелось посмотреть, как он будет расти, как вырастет, на себя в молодости со стороны посмотреть, что называется, лев толстой-детство-отрочество-юность, читали?

– Не помню, честно, не помню.

– Почитайте. Я сам сейчас читаю, очень нравится. В школе-то дурака валял, но, правда, за область по стрельбе из лука выступал, лучник я. Ну да ладно, это в прошлом. И вот мне сказали по секрету, ну, в нашем отделении милиции номер семнадцать, что если к вам прийти и в ноги поклониться, то вы с шубой подсобите, выпишете путёвку на склад, по государственной закупочной цене, без торговой наценки.

Татьяна Михайловна улыбнулась:

– Да. Я многим помогала в этом плане. Мне не отказывали на фабрике никогда. Но я всех записывала в блокнот. Второй раз отказывала. Ситуации разные бывают, я сама своей семье посылала почти каждый год мех. Я понимала, что и у других похожие ситуации. Кто-то, конечно же, пальто загонял. Но я никому не отказывала. Один шанс был у любого жителя, главное, чтобы прописка была пушнорядская. Об этом знали не все, но в милиции знали, завмаги знали.

– Вот. И я пошёл. И вы выслушали. Ничего не сказали. Выписали пропуск, от шоколадки отказались наотрез – боялись взяток, и правильно делали.

– Да. Благодарности не принимала. Просто мне несложно, фабрика не обеднеет, да и с людьми сразу отношения налаживаются, мало ли что. Вы вот помните.

– Я жену привёл – она выбрала. Расплатился. Увы, в долги залез такие, всё продал, оружие дедово коллекционеришке загнал, ещё туристу амуницию вместе с прабабкиным сундуком – всё родовое, старинное – всё продал. Даже взятку принял от одного, всё, слава богу, обошлось, со взяткой, хвоста не было. В долг давали. Во времена были! А сейчас дашь в долг, а спустя месяц уже и брать бесполезно – такие гроши…

– Ну а как с женой-то, развелись по-человечески?

– Обошлось. Уехала с пальтишками своими норковыми, к сыну приезжает, меня даже видеть не хочет. Вырастил я Ваньку как мог. Со школой проблемы. Ну не дано ему, всё-таки без матери рос. Всё сам. Работает сейчас в местах не столь отдалённых, с зэками, там в вечернюю школу ходит. Законом-то не запрещено. Зэкам-поселенцам можно, а ему что, нельзя? Они подшучивают, но у Ваньки цель – освоить программу. Потом в армию, а там уже подумает, может, и в школу милиции… Но я отвлёкся. Так вот, я всегда помнил тот ваш поступок.

– Милый Василий Юрьевич! Положа руку на сердце, никакой моей заслуги. Меня наш глубокоуважаемый пушной отец предупредил: на фабрике всегда злоупотребления были и будут – специфика такая. Есть негласный фонд – для таких вот, кто со склада сразу выкупал по чуть-чуть. Убытка от этого, повторюсь, никакого. Несправедливость, конечно. Работник-то фабрики после трёх лет работы право на шапку имеет, а на пальто – после десяти. А тут получается как бы с чёрного хода. Да у меня и у самой рыльце в таком пушку из-за этих манто, вам и не снилось. Я ни себе не отказывала, ни другим, и пушной отец мне сразу сказал: поласковей, отношения не обострять, выписывай пропуск, и всё. Я имела право выписывать, мы же ездили на международные конференции, вывозили на подарки капиталистическим друзьям, чтоб всё-таки отменный селекционный товар нам поставляли, задабривали как могли. Так что ничего сверх я для вас не сделала. Помните – это хорошо, значит, вы хороший человек.

– Фу, – выдохнул Ястребок и зыркнул на Татьяну Михайловну сочувствующе, – а сейчас переходим к даче показаний, которая не дом-дача, а от слова «давать». Так вот. Перед вами бумага. Пожалуйста, сейчас при мне напишите всё. – Ястребок смотрел жалостливо, подобострастно, как будто подлизывался.