Текст книги "Ветеран Цезаря"
Автор книги: Надежда Остроменцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Глава седьмая
В то время как друзья Цезаря в сопровождении рабов поднимались на наш корабль, я ревниво спросил Аксия:
– Кто это Никомед?
– Друг нашего Гая, царь Вифинии… – бросил на бегу раб Цезаря, направляясь к вновь прибывшим.
Я с завистью смотрел, как он распоряжается укладкой вещей своего господина. Я тоже хотел бы принять участие в этом. Но моя помощь не нужна: рабов больше, чем необходимо для этой несложной работы. И Цезарю сейчас не до меня.
Он дружит с царями, что́ ему мальчик из всадничьего сословия? А вдруг он забудет обо мне совсем? Я ни за что не останусь с пиратами!
Подобравшись поближе, я остановился за спиной одного из собеседников и прислушался к разговору.
– У Суллы на уме всеобщая гибель. В Риме страх и смятение. Говорят, у Сервилиева пруда, там, где улица Волопогонщиков выходит на рынок, кучею лежат головы убитых сенаторов. – Друг Цезаря закусил губы, махнул рукой, словно не в силах продолжать, и обернулся к своим спутникам – У кого мешки с деньгами?.. Давайте сюда. Это триста тысяч пиратам, а это Никомед посылает тебе.
– Успеется! – Цезарь с досадой бросил мешки к ногам. – Ты не сказал мне главного: что с моими?
– Твоя мать окружена величайшим почётом. Ничья злая рука не посмела её коснуться.
– А Корнелия?
– Спрятана так надёжно, что, кажется, Сулла уверен, будто она бежала с тобою.
– Замучен твой родственник Марк Марий Гратидиан, – вставил второй друг Цезаря.
Я испугался, увидев, как помрачнело лицо Гая: теперь уж, конечно, он обо мне забудет!
Цезарь гордо поднял голову и прищурился, словно вглядываясь в даль.
– Как избранный народом жрец Юпитера… (раз народ утвердил меня в этом сане, никакой диктатор не властен отрешить)… как жрец Юпитера, – повторил он, – я мог бы обрушить на голову Суллы сокрушительные проклятия… Вывесить списки своих противников, чтобы каждый и всюду мог убить любого из них, принести голову Сулле и получить за неё награду!.. Такого ещё не было в истории. А дети несчастных?.. Он лишил гражданских прав и средств к жизни даже тех, что ещё не родились! Чудовищно!
Он стиснул зубы, побледнел, и я испугался, что сейчас у него начнётся припадок. Но он, помолчав несколько секунд, продолжал:
– Мы знаем, Сулла проклятий не боится. Но… каждому лестно оставить в памяти потомков след славных дел. Пусть же Сулла будет лишён этой славы. Пусть кто-либо из нас, друзья, правдиво опишет его злодеяния. Пусть позор покроет его имя на сотни и тысячи лет. – Цезарь обвёл взором окружающих… и запнулся при виде разбойников, слушавших его разинув рты. Чтобы ослабить впечатление от этих не к месту торжественных слов, он хитро мне подмигнул: – А вот имя Сестия прославится в веках, потому что он единственный на этом корабле любит звонкую речь больше звонкой монеты. За это он будет избавлен от виселицы, которая ждет его соратников.
Упоминание о виселице, как всегда, развеселило пиратов: кто мог предполагать, что Гай на своем утлом суденышке всерьёз грозится взять в плен наш быстроходный корабль? Булл и остальные разразились рукоплесканиями. Останавливая их, Цезарь поднял руку:
– Я не шучу. Берите этот мешок, тут триста тысяч денариев. И вот вам ещё тысяча ассов за то, что тихо вели себя, когда я спал. Берите и, если хотите спасти ваши головы, удирайте подальше. Советую внимательно отнестись к моим словам! – С этим Цезарь покинул наш корабль, бросив мне на ходу: – За себя будь спокоен.
Судёнышко Цезаря отошло и скрылось. Пираты, весело смеясь, собрались вокруг Булла. Начался делёж денег. Впервые я также получил свою долю.
Пираты прославляли щедрость Гая: если бы на его месте был какой-нибудь поселянин или всадник, так он уже каждый асс подсчитал бы!.. А Цезарь оплатил часы молчания с царственной щедростью: их было, конечно, гораздо меньше, чем тысяча. Гана положил конец их восторгам, сказав:
– Всадник и заключать не стал бы такой договор. Уж слишком неходкий товар тишина, чтобы откупщик вздумал его оплачивать!
Булл предложил выпить вина в честь Цезаря, но оказалось, что наши запасы иссякли; тогда он велел кормчему направить наш корабль в ближайшую гавань, чтобы набрать вина и пресной воды, а кстати взглянуть, нельзя ли на берегу чем-нибудь поживиться. Разбойники, соскучившиеся без «работы», кинулись выполнять его приказание.
Мы бросили якорь против Самоса и отправили на берег лодку. Пираты вытащили оружие и принялись приводить его в порядок. Я же, стоя на носу корабля, с тревогой и нетерпением смотрел, не покажется ли где судёнышко Цезаря.
Через час наши посланцы привезли вино, воду и припасы. Все они были навеселе и, перебивая друг друга, описывали празднество, которое одна богатая женщина устроила в честь возвращения своего мужа: он пропадал шесть лет, так что все считали его погибшим. Теперь супруги вновь соединились и на радостях угощали сограждан. Столы были расставлены прямо на городской площади, и все, кто хотел, пили и ели. Наши там тоже изрядно нагрузились. Вина и кушаний было такое множество, рассказывали пираты, что никто и не заметил, как они унесли три окорока и парочку амфор [33]33
Амфора– высокий (ёмкостью немного больше 26 литров) кувшин с двумя ручками.
[Закрыть]с вином. Самое «интересное» пираты припасли к концу: самосская гражданка в благодарность за возвращение возлюбленного принесла Венере [34]34
Вене́ра– богиня, покровительствующая влюблённым и посылающая удачу тем, кто её чтит. (В греческом пантеоне ей соответствует Афроди́та.)
[Закрыть]в дар золотую статую богини, украшенную драгоценными ожерельями. К вечеру все в городе перепьются, тогда не трудно будет проникнуть в храм и унести прекрасную богиню.
– С таким уловом нам, рыбакам, и в родную Киликию не стыдно вернуться! – ликовали пираты.
И вот, дожидаясь темноты, мы принялись совершать возлияния в честь Цезаря и неизвестного гражданина из Самоса. Вино, привезённое с острова, было превосходно, даже я выпил несколько чаш во славу моего героя. От этого стало мне весело, и я размечтался о том, что сделаю завтра, когда Цезарь освободит меня… Денег, которые дали мне пираты, хватит ненадолго. А скоро ли я разыщу Валерия? Не отправиться ли завтра в Пергам? Там, как я слышал, замечательная библиотека, вторая в мире после Александрийской. Я могу там наняться служителем или переписчиком книг, чтобы скопить небольшую сумму для поисков Валерия.
Мне легко было бы убежать с корабля, не дожидаясь, пока Цезарь выполнит обещание: беспечность пиратов была так велика, что они даже дозорного не поставили – ведь все прибрежные города платили им дань, и пираты свободно входили в любую гавань, если там не было военного судна римлян. Я, конечно, мог бы убежать, но мне хотелось ещё раз повидать Цезаря.
Я смотрел на пылающий запад. Где-то там, за горами моей родины, опускалось солнце. Ослепительный золотой блеск сменился розовым сиянием, и всё погасло. Сразу потемнело, словно чёрный плащ накрыл нас. Пираты не торопились. Палубу осветили факелами. Чаши снова и снова наполняли вином. Кто-то затянул песню. Покачиваясь, поднялся Аникат и с пьяным воодушевлением предложил:
– Что пе-пе-сня?.. П-пустой звук! П-пусть лучше Лу-цилу сп-пляшет. Лу-ций… Ни ра-разу он не-не брился… н-наст-стоящая де-девушка!.. Одеть в… в же-женскую столу и пу-пу-ссть п-пляшет!
Пираты встретили это предложение смехом и рукоплесканиями. Я закричал, что скорее утоплюсь, чем позволю над собой издеваться, и, вскочив, ринулся к борту, собираясь прыгнуть в море. Все с хохотом бросились за мной.
В ту минуту, как я уже перекинул через борт ногу для прыжка, из мрака выплыл на нас огромный парус, словно возникла тень какого-нибудь потопленного нами корабля. Все невольно шарахнулись в сторону, и я – за ними. Но с другого борта на нас наплыл второй парус…
Две крутобокие военные триеры [35]35
Трие́ра– военный корабль с тремя рядами вёсел.
[Закрыть]сжали нас с обеих сторон; вёсла на них были убраны заранее; в нашу палубу вцепились абордажные мостки.
– К оружию! – крикнул Булл и, схватив багор, которым у нас били дельфинов, ринулся навстречу неприятелю.
Пираты, вооружившись чем попало, бросились в бой. В пылу сражения не успели снять мачту, и я отбежал к ней, прижался к её стволу и скользил вокруг него, чтобы сражающиеся не задели меня – единственного, кто не принимал участия в драке. Бой был неравный и потому недолгий. Первым пал Булл, метнувший свой багор в какого-то высокого воина; тот наклонился, багор пролетел над его головой, а в следующую минуту его меч вонзился в живот Булла. При свете факелов тут и там были видны группы сражающихся. На каждого пирата приходилось несколько воинов. Они быстро одолевали разбойников и скручивали им руки за спину. Но Гана и ещё с десяток пиратов успели взять свои копья и мечи и отчаянно защищались, стремясь соединиться. Голос Цезаря покрывал шум сражения, словно звук боевой трубы. Он приказывал своим, чтобы они держали пиратов в отдалении друг от друга и постарались каждого взять живым.
Я ждал, что Цезарь подойдёт ко мне и скажет: «Ну вот я и освободил тебя». Но он несколько раз прошёл мимо, не взглянув в мою сторону. Ему сейчас было не до меня: он следил, как его воины уводили последних защитников пиратского корабля на свою триеру. Одни из них шли понуро, другие, несмотря на связанные за спиною руки, гордо подняв голову и не глядя на Цезаря. Только Аникат остановился перед ним и осыпал проклятиями, икая и размазывая слёзы по лицу. Однако копьё воина, коснувшись шеи повара, живо заставило его двинуться вперёд. Палуба опустела. Лавируя между трупами, я побежал к Гаю. А Гай, не замечая меня, направился вслед за пленными. Неужели он забыл обо мне?!
– Цезарь! – крикнул я, протягивая к нему руки.
Какой-то воин преградил мне путь:
– Это что ещё за мальчишка?
– Потом разберёмся! – крикнул другой, пробегая. – Раз он здесь, вяжи его!
– Цезарь! – снова позвал я в отчаянии.
Воины связали мне за спиною руки.
А корабль-призрак уже снял абордажные мостки и удалился, распустив парус.
Это была вторая беда, которую принесло мне море.
* * *
Все, кто остался в живых после боя, были закованы и брошены в самую зловонную яму пергамской тюрьмы. Когда воины, втолкнувшие нас туда, ушли, сторож поднял факел, и мы увидели высоко, под самым потолком, крошечное зарешечённое оконце. Добраться до него, а тем более просунуть голову сквозь прутья решётки было невозможно. Сторож всё же сказал:
– Оно выходит на место казни. Так что смотреть в него не советую. Вода вон в том углу, в кувшине. Еду тратить на вас не стоит: завтра у вас свидание с палачом.
Он ушёл и унёс факел. Мы остались в темноте. Я сидел на полу, не решаясь пошевелиться: время от времени что-то падало с потолка и проползало по телу. Паук?.. Стоножка?.. Скорпион?.. Я боялся наступить на какую-нибудь ядовитую тварь… Впрочем, какое значение имел бы теперь даже змеиный укус?
Ох, почему я не сражался, когда Цезарь напал на нас?.. Почему не пронзило меня чьё-нибудь копьё?! Как счастливы Булл и кормчий, убитые в первые минуты боя! Как счастливы те, чьи тела остались лежать на палубе нашего корабля! А я… а мы? Какая смерть ждёт нас?
Но как он мог?! Как мог Цезарь напасть на людей, которые так им восхищались?
Тюремщик сказал, что сюда бросают приговорённых к смерти. Умереть я не боюсь. Раз Цезарь меня обманул, я буду даже рад умереть. Мучения и позор – вот что страшно…
– Завтра утром нас…
Наверно, я произнёс последние слова вслух, потому что рядом послышался спокойный ответ Ганы:
– Завтра утром нас распнут на крестах.
– И мы умрём, – застонал Аникат, – самой мучительной смертью…
Я молча притаился, чтобы не выдать, как мне страшно и как больно… Зачем он говорил, что спасёт меня?
– А Луций готовил для него, – всхлипывал Аникат. – Гай обещал ему кучу всяких благ…
– Не хнычь! – оборвал его Гана. – Над мальчишкой он просто подшучивал и никому ничего не обещал, кроме виселицы.
Кто-то в дальнем углу сказал:
– Конечно, мы дураки, сами себе сказку выдумали.
– Ещё рукоплескали ему! – поддержал другой.
– А кто мог думать, что мышь всерьёз грозится съесть кота, когда он держит её в лапах? – возразил Гана.
– Но все тридцать девять дней мы ежедневно слышали, что Луция он пощадит… – повторил Аникат.
– Да замолчите вы! – простонал старый пират (был у нас один такой – помощник Булла). – Дайте хоть в последний раз выспаться. Рассвет близок.
– Да, – поддержал его Гана, – надо выспаться, чтобы с честью умереть.
Пираты смолкли. Некоторое время слышались только тяжёлые вздохи то там, то тут. Внезапно тишину нарушил крик в дальнем углу:
– Проклятие! Меня укусила какая-то гадина!..
– А ты не вертись. Спи, как сидишь, – проворчал старик.
И снова молчание. Я с тоскою прислушивался к звукам падающих с потолка капель. Вот кто-то захрапел… Неужели уснул?.. Я не мог сомкнуть глаз. Сидел, глядя в темноту, и старался представить себе смерть на кресте. Я знал о ней только из книг.
– Смерть на кресте… это очень мучительно? – шёпотом спросил я, не ожидая, что меня кто-нибудь услышит.
Из темноты в ответ донёсся шёпот Ганы:
– Очень. Особенно когда поднимут крест и тело начнёт оседать. Не думай об этом. Молчи. Спи.
Разве это возможно?.. Я уже ощущал боль от гвоздей, которые завтра вобьют в мои ладони и ноги. Я готов был завыть от ужаса, но сдерживался и даже не стонал; только слёзы текли сами собой и падали на голые колени.
Постепенно окошко вверху стало светлеть. Нашу яму наполнил серый сумрак.
– Утро… – пробормотал Аникат.
– Да. Последнее. – Гана зевнул и поднялся, зазвенев цепью.
Так равнодушно сказать о наступающей смерти! Счастливый: не боится! А я изо всех сил задерживал дыхание, потому что где-то читал, будто от этого можно умереть. Я предпочитал сам оборвать свою жизнь.
– Как он подло напал на нас! – всхлипнул Аникат.
– Если ты будешь кряхтеть и стонать, я до прихода палача разобью тебе голову цепью! – Гана поднял кулак и шагнул к Аникату.
Тот, защищаясь, вытянул руки:
– Не сходи с ума! Может быть, Цезарь ещё помилует нас!
– Не жди, – насупился Гана. – Он сделает, что обещал.
Тут послышался скрежет ключа в замочной скважине, и я почувствовал, что теряю сознание от страха.
– Луций Сестий, ко мне!
Это сказал тюремщик. Не сводя с него глаз, я поднялся, но не мог двинуться с места. За его спиною, в просвете двери, были видны вооружённые солдаты.
– Луций Сестий! – повторил тюремщик. – Есть здесь Луций Сестий? Цезарь требует Сестия к себе.
Цезарь?.. Нет! Это мне послышалось. Я ни за что не пойду первым на крест! Я попятился от шагнувшего к нам сторожа.
– Ну вот: и это обещание выполнено! – Гана схватил меня за плечи и толкнул к тюремщику. – Иди! Цезарь дарует тебе жизнь.
Я упирался, не веря. Мне? Жизнь? Боги великие!
От толчка Ганы я пробежал вперёд несколько шагов и, чтобы не упасть, ухватился за руку тюремщика. Он с силой тряхнул меня:
– Стой на ногах!
Пираты закричали:
– Не смей его бить!
– Он не привык ходить в оковах!
Не обращая внимания на их крики, тюремщик потащил меня по лестнице:
– Поторапливайся! Цезарь сейчас отплывает. – Проходя мимо начальника стражи, он передал ему ключ, сказав: – Проследи, чтобы ни одного не осталось. Кресты лежат у выхода.
Меня освободили, а их распнут?! Я не хотел этому верить. Но если это правда, я попрошу Цезаря наказать их как-нибудь иначе. Он должен исполнить мою просьбу хотя бы потому, что чуть не забыл обо мне. Я мог бы сейчас тоже подвергнуться казни!
Мы вышли во двор тюрьмы. Жмурясь от солнца, я жадно вдыхал свежий воздух.
В дальнем конце двора стоял Цезарь, окружённый друзьями. Тюремщик подталкивал меня к нему, а я оглядывался назад, ища глазами кресты. Они были свалены у стены недалеко от входа в тюрьму. Неожиданно для самого себя я вдруг разрыдался.
– Почему ты не снял с него цепи?! – сердито крикнул Цезарь тюремщику. – Я именем пропретора [36]36
Пропре́тор– претор прошедшего года, продолжающий службу в качестве правителя провинции.
[Закрыть]приказал тебе освободить его!
– Я и освободил. А о цепях ты ничего не говорил. – Тюремщик с независимым видом, нарочито медленно вынул из-под туники ключ и разомкнул цепи на моих руках и ногах.
Но я, глядя на Цезаря, продолжал рыдать и не мог сдержать криков, вырывавшихся помимо моей воли:
– Как ты мог! Как ты мог! Если бы ты случайно не вспомнил обо мне, меня бы сейчас тоже… Их распнут? А они так тебя любили! Или ты всё забыл?!
Сквозь слёзы я заметил, как похолодел взор Цезаря.
Я испугался и смолк. Он указал на скамью у входа в тюремный двор:
– Сядь там. Потом Аксий отведёт тебя в баню и переоденет. А пока сядь. – Он отошёл к друзьям и, отпустив их, вернулся ко мне, но не сел, а остановился перед скамьёй (вероятно, я был слишком грязен после ночи, проведённой в тюремной яме). – Я ничего не забыл, – холодно сказал Цезарь. – Я с умыслом оставил тебя среди разбойников. Больше месяца наблюдал я за тобой и уверился, что ты способен выкинуть в жизни ещё не одну глупость вроде этого бегства к пиратам. Я хотел, чтобы ты навсегда избавился от соблазну, на поступать по первой фантазии, которая придёт тебе в голову. Страх смерти – хорошее лекарство от легкомыслия. А чтобы в жизни ты чувствовал себя уверенней, я приготовил мешочек с денариями. Для жизни деньги то же, что оружие для войны. После бани Аксий передаст их тебе… Что случилось? Почему ты вскочил? – Цезарь оглянулся, желая – узнать, что я увидел за его спиной, и, повелительно сказав: – Сядь! – перешёл на другое место. – Смотри на меня.
Я повиновался ему, но мысленно продолжал видеть то, от чего он приказал мне отвернуться, – моих товарищей, отягчённых цепями. Медленно поднимали они и взваливали на себя свои кресты. В ту минуту я почувствовал, что цепи, которыми они скованы, опутали и меня. От слёз, снова хлынувших из глаз, образ Цезаря исказился.
Цезарь кивнул в сторону идущих на казнь:
– Их я тоже не обманывал. Много раз я обещал им смерть. Ты упрекнул меня, что я жесток с людьми, которые меня полюбили. Но поразмысли: справедлива ли доброта к пиратам, причинившим столько зла? Кровожадные киликийцы сеяли разорение и рабство на побережьях всех морей, они похищали свободных граждан даже на дорогах Италии! А я, по-твоему, должен их щадить, потому что они рукоплескали мне?
– Но ты предаёшь их самой жестокой казни!
– Это обычная казнь для разбойников. И всё же я был настолько слаб, что приказал сперва удушить их, а потом уж распять.
– Всё равно другие пираты будут мстить тебе за этих. Они все стоят друг за друга.
– Кажется, я доказал, что не боюсь опасности. Сама по себе она прекрасна: подобно тому, как холодная вода закаляет тело, она закаляет душу. – Цезарь вдруг по-мальчишески подмигнул. – Знай, что в настоящее время мне грозит двойная опасность. Этой ночью я был у пропретора Юния, правителя Азии. Я хотел, чтобы он сам казнил пиратов. Но едва он услышал, что в пергамской тюрьме сидит целая шайка, у него загорелись глаза и он предложил продать их в рабство. С твоей точки зрения, это было бы вполне гуманно… Ну а я поступил иначе: я поторопился, чтобы твоих приятелей удушили раньше, чем здесь получат приказ переслать их к пропретору. Я подозреваю, что он взял бы с пиратов выкуп и отпустил с миром. Они же, оснастив новый корабль, продолжали бы разбойничать злее прежнего. Теперь мне грозят неприятности с двух сторон: и от пиратов и от правителя Азии. И мне надо как можно скорей удирать отсюда, пока друзья твоих приятелей не прознали об их казни, а Юний не предъявил мне обвинения в ограблении пиратского корабля: ведь я забрал свой выкуп, а воинам роздал всё имущество шайки. И вот теперь, вместо того чтобы поскорей сесть на корабль, теряю время, стараясь образумить взбалмошного мальчишку! – Он поднялся. – Прощай. Корабль, нанятый друзьями, ждёт меня в Элее. Если я тебе понадоблюсь, ищи или в ставке Ферма, или в Родосе.
Цезарь пошёл к воротам, а я вскочил, чтобы бежать к тюрьме. Но там уже никого не было. Разыскивать место казни я не решился.
Ко мне подошёл Аксий:
– Цезарь приказал отвести тебя в баню, а потом дать денег. Поторапливайся. Я ещё должен отыскать какую-нибудь повозку, чтобы догнать Гая. Минуций Ферм нас, верно, заждался.
– А Цезарь сказал, что я могу найти его в Родосе?
– Да, если Ферм нас отпустит. Мы собираемся там учиться. Мы, видишь ли, недостаточно учены. Знания копим, как скупцы, а деньги тратим, как последние моты.
Часть вторая
Тога совершеннолетнего
Глава первая
Так я впервые узнал Цезаря.
Преподав мне страшный урок, Цезарь исчез. Прошло немало лет, прежде чем я его увидел снова и даже прежде, чем услышал о нём. Но не было дня, чтобы я мысленно не возвращался к событиям, сделавшим меня взрослым.
Мне было обидно, что тогда, в Пергаме, у тюремных ворот, растерянный и напуганный, я не нашёл веских слов в защиту моих несчастных товарищей. Почему я не напомнил Цезарю, что пираты были такими же изгнанниками, как он сам? Только у них не было знатных покровителей, чьими деньгами сорил Цезарь. А разве налоги, которые мы собираем с провинциалов, не та же дань, какую пираты берут с купцов и мореплавателей? Цезарь сетовал, что пираты сеют рабство по берегам морей. Но Булл, Гана, Аникат не имели собственных рабов. Они добывали рабов для Цезаря, Феридия, для всех, кто привык пользоваться чужим трудом.
Однако возвращаюсь к своему повествованию. Чтобы не обрывать его нить, расскажу, что произошло в моей жизни, прежде чем я вторично встретил Цезаря.
Распрощавшись с Аксием и впервые оставшись без руководителя, который распоряжался бы моей судьбой, я решил осуществить своё давнишнее желание и разыскать Валерия, а если будет возможно, то и купить его у теперешнего хозяина. А потом уж вместе с ним плыть в Брундизий.
По словам Аксия, Цезарь считал, что после всего пережитого я созрел для тоги взрослого. И вот, хотя до совершеннолетия мне оставалось ещё несколько месяцев, Аксий, по его приказу, одел меня в белоснежную тогу римского гражданина. Денег у меня было достаточно: Цезарь оставил мне тысячу денариев да от пиратов я получил сотню, которую никто у меня не отобрал; мне казалось, что я обеспечен чуть ли не до конца жизни. Одна теперь была забота – добраться до Эфеса и уберечь свои капиталы от мошенников, которые могут встретиться в пути.
С самого начала всё пошло так гладко, словно боги сопутствовали мне: в Элее я быстро нашёл корабль, направлявшийся в Эфес, плавание закончилось без всяких приключений, а по прибытии в эфесскую гавань я легко получил у кормчего разрешение за небольшую плату ночевать на корабле, пока он стоит на погрузке. (Я догадался скрыть, что боюсь городских гостиниц, набитых, как мне казалось, ворами, а сказал, что поплыву с этим кораблём дальше, если не найду здесь нужного мне человека.)
Каждый день я бегал в город, расспрашивая, не знает ли кто любителя книг, у которого работает переписчиком раб по имени Валерий. Я был уверен, что такого образованного человека, как он, все должны знать, и очень удивился, когда на третий или четвёртый день какой-то прохожий, указав мне дом и даже назвав имя собирателя книг (Публий Волумний), не мог сказать, как зовут раба-переписчика. Сомневаясь, что встречу Валерия, я всё же направился к этому Волумнию.
Меня провели в сад к бассейну, окружённому тёмными кипарисами и цветущими олеандрами. Сидя на каменной скамье, хозяин дома кормил золотистых рыбок, сбившихся в ожидании подачки у самого края водоёма. При моём приближении рыбки, сверкнув словно молнии в зелёно-розовой воде, скрылись среди водорослей.
– Вот, – умилённо сказал Волумний, – даже эта бессловесная тварь знает и любит своего господина, а от незнакомца бежит! Но кто ты, юноша, и по какому делу я тебе понадобился?
Я бегло рассказал ему свою историю и спросил, есть ли у него раб Валерий, купленный в Брундизии на распродаже имущества Гнея Сестия Гавия.
– Да, у меня есть такой раб, – сказал Волумний. – Но он уже стар и ни на что не годен.
– Он мне нужен не для услуг, – воскликнул я обрадованно, – а как друг. У меня, кроме матери, нет друзей. Лишь Валерий и Цезарь…
Выслушав мой рассказ о Цезаре, Волумний засмеялся и покачал головой:
– Вот не ожидал от этого беспутного Цезаря такого разумного поступка! Если бы все так расправлялись с пиратами, море уже давно было бы безопасно для плавания честных людей. Я его как-то в Риме видел, он показался мне похожим на девушку: наряден, надушён, завит… И вдруг – такая решительность и твёрдость! Как обманчива внешность! Все эти молодые люди в Риме такие франты, что тошно смотреть! А оказывается, и они способны на мужественные дела! Ты доставил мне своим рассказом огромное удовольствие, и я охотно подарю тебе этого раба… Не возражай! – поднял он руку, останавливая готовый сорваться с моих губ отказ. – Глаза раба ослабели, и он уже не годится для работы в библиотеке; он теперь на пчельнике, и мне его не трудно заменить, хотя он и учёный и знает кой-какие книги по уходу за пчёлами. Буду рад, если он тебе пригодится. Тем более, что я знавал твоего отца… Правда, между нами были только деловые связи, но это лучшая проба человеческой честности. – Он обернулся к рабу, который привёл меня: – Позови сюда Валерия, бывшего библиотекаря.
Меня так взволновало великодушие Публия Волумния, что я в знак признательности поцеловал этого малознакомого человека. Но когда из глубины сада вышел мой бывший наставник и остановился перед хозяином, искоса приглядываясь ко мне, у меня заныло сердце: за какие-то неполных два года так измениться!.. Лицо его почернело от солнца, в тёмных волосах появились серебряные нити, глаза покрылись красными жилками и стали слезиться… А прежде они были ясные, блестящие, похожие на золотистые ракушки, которые я в детстве так любил разыскивать на берегу моря. Он всё пристальней вглядывался в меня, и на лице его появилось выражение изумления и радости.
– Я вижу, ты угадал, Валерий, – сказал Волумний, – подойди сюда.
Когда тот приблизился, Волумний с брезгливой гримасой, взяв краем своей туники руку раба, вложил её в мою:
– Владей им на здоровье. А ты, – обратился он к моему учителю, – будь покорен своему бывшему воспитаннику, он теперь твой хозяин, которому я по собственной воле тебя возвращаю.
– Луций! – всхлипнул Валерий и опустил голову мне на грудь.
Я молча обнял его, не в силах сказать ни слова от жалости и радости: наконец-то нашёл я своего наставника и могу теперь успокоить его старость.
* * *
Волумний предложил отправить с рабом, вёзшим его письма в Италию, и моё, а до получения ответа погостить у него. Я с радостью принял его гостеприимство, рассчитывая, что содействие этого почтенного эфесского гражданина поможет мне оформить у пропретора вольную для Валерия. Публий Волумний нашёл моё желание неразумным. Он считал, что если я отпущу Валерия на волю да ещё стану обращаться с ним, как с родственником, раб зазнается, и мне, мальчику, придётся, чего доброго, стать слугой собственного раба. Но так как я очень настаивал, Волумний, чтобы не отказать гостю, пошёл со мною и Валерием к пропретору, и тот прикосновением жезла к голове моего учителя сделал его свободным человеком.
В тот же вечер, оставшись с Валерием наедине, я увидел, как не прав был Волумний: Валерий окружил меня такой заботой, словно я был маленьким ребёнком, а он нянькой. Когда он опустился на колени и попытался развязать мои сандалии, мне, бывшему слугой у пиратов, стало так смешно, что я начал брыкаться и хохотать как сумасшедший. Валерий, не поднимаясь с колен, удивлённо смотрел на меня:
– Что с тобой, мой мальчик?
Тогда я снова, на этот раз ничего не утаивая, рассказал свою историю с того момента, когда он, прощаясь перед аукционом, поцеловал меня и шепнул, что Диксип мошенник.
– Но как ты мог меня не узнать? – спросил я, закончив рассказ. – Даже если глаза твои ослабели, то ведь сердце должно было подсказать, кто перед тобой! Так написано во всех книгах, которые ты мне читал!
– Я не мог поверить ни глазам своим, ни сердцу, – оправдывался Валерий, – ведь я точно знаю твои годы и вдруг – ты в тоге взрослого! Но что ты вытерпел, бедный мальчик! Что ты вытерпел!
Он обнял мои ноги и стал целовать колени, и на этот раз я не отбивался, чувствуя, что это ласка отца, а не раба. Я соскользнул с ложа и обнял его; и так, обнявшись, мы сидели на шкуре какого-то зверя, лежавшей на полу, и разговаривали шёпотом чуть ли не до утра. Он спрашивал, я отвечал, припоминая всё новые и новые подробности. И впервые я понял, как необычайно всё, что случилось со мною. И так увлёкся я рассказами о собственных приключениях, что забыл спросить своего наставника, а что же он пережил за это время, почему он так страшно изменился?
* * *
И вот началась жизнь, до того не похожая на ту, которую я вёл последние полтора года, что порою мне казалось, будто я взвился вверх и лечу куда-то, лечу… Я чист, изящно одет, завит (Волумний сказал, что видел Цезаря завитым, как девушка, и я из подражания ему тоже стал завиваться); я возлежу за столом, уставленным серебряной посудой, ем изысканные блюда, а главное – я в центре внимания: почтенные мужи говорят со мною, как с равным, и готовы без конца слушать меня. Весть о моих приключениях распространилась по городу, и чуть ли не весь Эфес побывал на обедах у Волумния за те два месяца, что я провёл в его доме, ожидая письма из Брундизия. Мне льстило внимание многоопытных мужей. Волумний с каждым днём казался мне всё привлекательней; он любил искусство и природу, был снисходителен к человеческим слабостям и обладал познаниями в греческой философии и литературе. А Валерий, когда я хвалил ему нашего хозяина, хмурился и тяжело вздыхал. Неужели он ревновал?! Помня, как сам страдал от ревности, я жалел Валерия, но не мог же я без всякой разумной причины отказаться от интересных бесед Волумния и его любезных гостей!
Через два месяца вернулся из Италии посланный Волумнием раб и среди прочей корреспонденции привёз ответ Феридия, друга моего отца. Он писал мне, что, ко всеобщему изумлению, моя мать, которая, казалось, так неутешно горевала, – вышла недавно замуж за… Диксипа!
Все эти два месяца я только рассказывал: гостям Волумния о Цезаре и пиратах; Валерию – о гостях Волумния… и за этой болтовнёй не успел расспросить Валерия ни о Диксипе, ни о том, почему он сам так изменился. Иногда, проснувшись ночью, я вспоминал, что ещё многое надо узнать у Валерия. «Завтра, как только поднимусь», – решал я и снова засыпал. А едва наступало утро, посланец Публия звал меня в триклиний, и начиналась беседа. Она продолжалась в саду, в цветнике, у водоёма. Потом появлялись гости. Мы переходили в парадный триклиний, и во время обеда я, по просьбе Публия (как когда-то Валерий по приказу отца), повторял для тех, кто ещё не слышал, повествование о моих приключениях и встрече с Цезарем.
Теперь всё кончено. Я опозорен. Мне осталось одно: исчезнуть в Эребе – в самой тёмной и мрачной части загробного царства. Там никто меня не увидит, никто не станет презирать, и ничто не будет меня волновать: я буду мёртв..
