Текст книги "Шарманка Сатаны"

Автор книги: Надежда Тэффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Тэффи Н А
Шарманка Сатаны

Тэффи

Шарманка Сатаны

Пьеса в 4-х актах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

А р д а н о в, Н и к о л а й С е р г е е в и ч, земский начальник.

Е л и з а в е т а А л е к с е е в н а, его жена.

С е р а ф и м а А н а н ь е в н а, С в е т о н о с о в а, экономка.

В о р о х л о в, И л ь я И в а н о в и ч, богатый купец.

Г л а ф и р а П е т р о в н а, его жена.

И л ю ш е ч к а, их сын.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч Д о л г о в, адвокат.

П о л и н а Г р и г о р ь е в н а, жена чиновника.

И в а н А н д р е е в и ч, чиновник.

К л е о п а т р а Ф е д о т о в н а, его жена.

Л у ш а, горничная Ардановых.

Л а к е й Долгова.

Действие происходит в провинциальном городе в наше время.

Примечание.

А р д а н о в, лет тридцати пяти (35) обрюзгший, но не дурен собой.

А р д а н о в а, жена его лет двадцати семи очень красива.

В о р о х л о в, пожилой, пузатый, бритый с усами. Говорит на "о", держится надменно.

Ж е н а его, обычная пожилая купчиха.

И л ю ш е ч к а, лет 20, рыженький, одет хорошо, держится прилично, но иногда вдруг оробеет.

Д о л г о в, лет 35, светский, смотрит на всех, прищурив глаза, будто изучает.

С е р а ф и м а, тощая, на лбу кудерки, волосы прилизаны, на затылке хвостик закручен, тараторит, лебезит, жеманится, одета в темное, на груди крест-накрест связанный платок.

П о л и н а. Томная провинциальная дама. Французит, плохо разговаривая, закрывает глаза, кокетничает, говорит в нос, одета нелепо.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Гостиная в доме Ардановых. Мягкая мебель, драпировки, коврики, все, как полагается в провинциальном чиновничьем доме. В углу, за столом сидит С е р а ф и м а  А н а н ь е в н а с подвязанной щекой, раскладывая карты, облизывая большой палец. Перед ней Л у ш а.

С е р а ф и м а. Ой деушка, деушка. Трефей сколько у тебя, ужасти, сколько трефей. Это прямо даже редкость, чтобы на одного человека, да столько трефей.

Л у ш а. А это, что же, к худому что-либо?

С е р а ф и м а. Подожди. Не таранти. Тарантить не показано. Сама ты значит бубонная дама. Так. Будет у тебя, у бубенной дамы, в трефовом доме червонный разговор про свои бубенные интересы. И казенный дом тебе с ног покорен.

Л у ш а. А это что же? (смотрит испуганно).

С е р а ф и м а. Ну-с для дому твоего... утренний разговор и для сердцу твоего... бубновка маленькая.

Л у ш а. А это что же?

С е р а ф и м а. А шут ее знает.

Л у ш а. (Восторженно) И как это у вас, Серафима Ананьевна, все правильно выходит. И даст же Бог человеку, чтобы так всю судьбу видеть мог.

С е р а ф и м а. Подожди, не таранти... И на чем обрадуешься... на слезах своих обрадуешься. И будет тебе с правой стороны не то письмо, не то разговор.

Л у ш а. С правой стороны письмо-то? Это как же так?

С е р а ф и м а. А уж это не нашего ума дело. Не то разговор, не то просто что-то такое. Уж не знаю, что, а будет тебе что-то, вот попомни мое слово, непременно будет.

Л у ш а. Господи помилуй. И как это вы все так, все, ей Богу. (Звонит телефон. Луша вскакивает).

С е р а ф и м а. Подожди, Постарше тебя есть. (В телефон). Слушаю-сь. Нет еще никто не приехал. А где барыня, я не видала, потому я все время занявши по хозяйству, с утра еще присевши не была... Слушаю-сь, слушаю-сь. (Вешает трубку). Барин сейчас домой будет. (Показывает на телефон) Не люблю я эту штуковину. Не хорошая. И кто ее сочинил – худой человек был и, не благословясь, сочинял. Висит тут на стене, да ябеду разводит (передразнивает) Да дома ли Серафима Ананьевна, да что делает? Нет уж коли ты из дому ушел, так нечего тебе на своем отдалении любопытствовать. Приедешь домой, тогда и спросишь своим человечьим голосом, а не через, прости Господи, дьяволову трескучку. Серафима Ананьевна тоже без дела не сидит (присаживается к столу, берет карты) Серафима Ананьевна всю жизнь работает. Вот когда на фатере жила, так чулком питалась, с утра до вечера шерстяные чулки вязала. И хожу вяжу, и сижу вяжу, и ем вяжу, и сплю вяжу. Вызвали меня в суд свидедетельницей – баба там при мне на базаре слова произнесла. Ну пошла я в суд и, конечно, чулок с собой. Сижу, вяжу. А судья говорит: "Вы, говорит, свидетельница Светоносова, работу свою прекратите." А я ему говорю: "Ты, батюшка мой тут сидишь, так тебе за это деньги платят, а меня хочешь, чтобы я даром сидела, да еще и работать не смей. Кабы ты, говорю, чулком питался, так другое бы говорил" (раскладывает карты) Ну-с... А у ног твоих семерка червей.

Л у ш а. Пойдемте, Серафима Ананьевна. Сейчась барин вернется, осерчает.

С е р а ф и м а. Постой, погоди... семерка червей. И сердце твое, значит, на семерке успокоится. (Входит Е л и з а в е т а  А л е к с е е в н а. Луша убегает).

А р д а н о в а. (Улыбается, в руках у нее большой букет маков, напевает).

Танцуй Робинзон.

Мы тебя прославили,

На ноги поставили,

Танцевать заставили,

Танцуй, Робинзон.

(Поднимая голову). Ну что это вы право, Серафима Ананьевна. Нашли тоже время. Сейчас гости придут, а вы тут со своим гаданьем?. Сколько раз я вам говорила...

С е р а ф и м а. (Лебезит) Я и то говорю, пойдем, барыня осерчает. Экая ты, право, Лушка какая. Да мне и не надо. У меня у самой от заботы такое сильное переутомление, что вот даже на щеке плюс.

А р д а н о в а. (Перебивая) Да уж хорошо, хорошо. Кто это звонил по телефону?

С е р а ф и м а. Барин звонили. Сейчас приедут.

А р д а н о в а. (Ставит иветы в вазы) Вот так... Слушайте, Серафима Ананьевна, не узнали вы насчет цветов?

С е р а ф и м а. (таинственно) Узнавала, барыня, узнавала, да такой мальчишка треклятый, ни за что не говорит. Почитай две недели носит, а ничего от него не выпытаешь.

А р д а н о в а. А вы спросили из какого магазина?

С е р а ф и м а. Спрашивала. Ничего не говорит. Уж я его и корила, уж я его и срамила. Молчит, да и все тут. Мне, говорит, не приказано ничего отвечать. Мне, говорит, приказано только отдать энтот мак, да и уходить. Я, говорит, права не имею с вами разговаривать. Уж я его ругала, ругала. Коли ты, говорю, с этих лет права соблюдаешь, так из тебя потом, что выйдет? Беглый каторжник из тебя выйдет – вот что.

А р д а н о в а. (Смеется) Что вы за ерунду плетете.

С е р а ф и м а. (Заискивающе улыбается) Уж это я так, чтоб его попугать.

А р д а н о в а. Пойдите приготовьте все поскорее к чаю.

С е р а ф и м а. Уж я и то говорю Лушке, что уж не знаю, будет меня барыня ругать или не будет. А я уж везде пыль вытерла. Может они меня за это заругают...

А р д а н о в а. Но что вы глупости говорите. (Входит А р д а н о в. Серафима уходит).

А р д а н о в. Здраствуй, Лизок. Вот тебе твои деньги. (Передает ей пакет) Сорок тысяч.

А р д а н о в а. (Берет пакет, смеется, приплясывает) Сорок тысяч. Сорок тысяч. Танцуй, Робинзон. Мы тебя прославили... На ноги поставили.

А р д а н о в. Давай, я спрячу.

А р д а н о в а. Погоди. Дай поплясать. (Обнимает пакет и кружится) Никогда еще с таким кавалером не плясала, которому цена сорок тысяч. Танцуй Робинзон. (Останавливается) И как можно было дать такую уйму денег за этот старый гриб Вознесенское. Ведь уж такая гадость была, такая тоска, мох да клюква.

А р д а н о в. Ну что ты понимаешь. Там земли много. Ну дай я спрячу.

А р д а н о в а. Все-таки весело, что у меня столько денег. Боюсь только, что пожалуй мама рассердится. Ведь это ее имение-то было.

А р д а н о в. Ну раз она тебе его подарила, так ты имеешь полное право делать с ним, что хочешь. Ну дай же я спрячу.

А р д а н о в а. Куда же ты спрячешь?

А р д а н о в. Да вот хоть сюда в бюро. А в понедельник отвезу в банк.

Л у ш к а. (Вбегает) Ворохловы на моторе подъехли.

А р д а н о в а. Иду, иду. (Уходит. Арданов запирает деньги в бюро и уходит тоже. Оба тотчас же возвращаются с супругами В о р о х л о в ы м и. И л ю ш е ч к а идет за ними).

В о р о х л о в. Бывал здесь, бывал. Еще при покойном исправнике бывал (Оглядывает комнату). Ну, у вас здесь, конечно, все по-новому, как говорится, стиль декаля.

В о р о х л о в а. Очень, очень у вас хорошо. Мне вот и Илюшечка нахваливал, что хорошо (Илюшечка садится в угол, уткнув нос в альбом).

А р д а н о в а. Садитесь, пожалуйста. Илья Иванович. Глафира Петровна.

В о р о х л о в. Сядем, сядем. Отчего не сесть. Сегодня значит, литки пить будем? За сколько именьице-то продали? Лизавета Алексеевна?

А р д а н о в. За сорок тысяч.

В о р о х л о в. Ну что же и то деньги (Луша вносит поднос с чаем) Если бы я знал, что вы продаете, я бы, пожалуй, и сам купил.

В о р о х л о в а. Ну и на что тебе?

В о р о х л о в. А я и сам не знаю. (Задумчиво) Видно, прынт такой.

А р д а н о в а. Что?

В о р о х л о в. Нет, это я так.

А р д а н о в а. Глафира Петровна. Вареньица?

В о р о х л о в а. Свеженького? Много теперь ягоды носят. У нас уже 4 пуда наварено. Да и с прошлых годов пудов 7 аль 8 осталось. Варю нынче, а сама думаю, и куды это все и на что это все. И чего я варю, и сама я не знаю, чего я варю, а вот варю.

В о р о х л о в. (Мрачно). Прынт такой, оттого и варишь. Все на свете по прынту делается. (Елизавета Алексеевна отвернувшись тихонько смеется, потом подходит к Илюшечке).

А р д а н о в а. Илья Ильич, чашку чаю. Что вы так тихо сидите?

И л ю ш е ч к а. (Очень смущенно) Благодарю, я... дома пил, я с удовольствием не хочу.

В о р о х л о в. (С сокрушением покачав головой) Не везет мне в сынах. Один спился, сбродяжился, а другой вот, стиль декаля. Старшего-то в Лондон посылал. Исправник покойный правду говорил: "Выпороть его надо, а не в Лондон".

В о р о х л о в а. Ну что же говорить, исправник они, конечно, человек начитанный, а где уж нам-то различать, когда человека пороть надоть, а когда его в Лондон. А и то сказать, какой ни на есть Петруша наш, одначе добрые люди им не брезгивают. На прошлой неделе Чеканевы сватов присылали.

А р д а н о в. Это какие Чеканевы?

В о р о х л о в а. (Гордо). А такие, что при своих средствах и винокуреной завод свой. И очень, говорят, нам с вами породниться приятно и живем мы, говорят, слава Богу, и у нас маменька с утра в шелковом платье в гостиной сидят и пасьянс раскладывают. Вот как добрые люди про нашего Петрушу думают.

В о р о х л о в. Ну. Распавлинила хвост. (Входят П о л и н а  Г р и г о р ь е в н а  и  Д о л г о в).

П о л и н а. Бонжур, бонжур. Вот Андрей Николаич у нас сидел, я и его с собой притащила. Я мелодия, а он мой акомпаниман. Хи-хи-хи.

А р д а н о в а. А что же Петр Петрович?

П о л и н а. Ах, право не знаю. Он все возится со своим пернатым царством.

В о р о х л о в. Это что же, кур разводит что ли?

П о л и н а. Нет, у него теленок и две свиньи. (Арданов подвигает стул Полине).

П о л и н а. Нет, я хочу рядом о Ильей Иванычем. Илья Иваныч наш меценат.

В о р о х л о в. Это к чему же? Как понимать?

П о л и н а. В полном смысле. Вы наш городской покровитель, и вы пожертвовали в приют пять мешков крупы. Я все знаю.

Д о л г о в. Восторг, восторг и восторг, Полина Григорьевна, дайте мне скорее поцеловать вашу ручку (Целует и говорит серьезно) Мерси. Вы сами не подозреваете, сколько вы можете доставить чистой радости.

В о р о х л о в а. Как это все по-столичному.

Д о л г о в. Что?

В о р о х л о в а. Обращение, говорю, очень московское.

В о р о х л о в. Теперь и наш город немногим чем Москве уступит. И телефон есть и лектричество есть, и на моторах ездим, а еще поживем, так я к вам на эропланте прилечу в карты играть. Фррр...

В о л о х о в а. Ой, батюшки страсти.

В о р о х л о в. А как подумаешь, так ведь 20-то лет тому назад у нас здесь еще и железной дороги не было. Н-да-с. Далеко мы шмыгнули. Ух, как далеко. Самих себя не видать. (Входит К л е о п а т р а  Ф е д о т о в н а  и  И в а н  А н д р е е в и ч. Здороваются)

К л е о п а т р а Ф е д. Ах, как я была поражена, когда я узнала, что вы продали Вознесенское. И зачем, вы продали?

А р д а н о в а. Надоело уж очень. Я все равно каждое лето к маме уезжала, а зимой там жутко. Лучше жить здесь, в городе.

К л е о п а т р а. Какое чудное имение. Мы когда-то с Иван Андреичем туда за грибами ездили. Помнишь, Иван Андреич? Хи-хи-хи, Полина Григорьевна, я вам потом что-то расскажу.

П о л и н а. (Жеманясь) Ах, уж вы всегда. Анфан терибль. (Во время разговоров Долгов пристально смотрит на говорящих, внимательно слушает каждого, улыбается про себя).

А р д а н о в а. И мужу надоело это Вознесенское.

К л е о п а т р а. Ну что ж, в городе можно было сезон проводить, а остальное время в деревне.

В о р о х л о в. У нас на Волге тоже сезоны были: комариный, мошкариный и вохры. Уж что лучше, не знаешь. Комары сосут – сосут. Уж на что худо, а пойдет мошкариный сезон, да как полезет мошкара и в рот, и в нос, и в глаз, вздохнуть не даст. А уж как вохра донимать начнет, так уж тут и комара голубчиком вспомнишь.

И в а н А н д р е и ч. А по-моему и в уединении можно не без пользы время провести. Вот я, например, занимаюсь, кроме службы, серьезным делом, так мне времени еще хватает.

Д о л г о в. А чем, если не секрет, вы занимаетесь?

И в а н А н. Изобретаю. Я изобретатель. Хочу изобрести такую машинку, которая бы каждое утро в определенный час нас будила. Это очень сложная вещь. Машинка эта будет снабжена специальным звонком или трещоткой. С вечера вы ее заводите и утром она начинает звонить. Вот только еще не придумал, как так сделать, чтобы она звонила ровно в определенный час.

А р д а н о в а. (Смеясь) Иван Андреич, да ведь это же просто будильник. Самый обыкновенный будильник.

И в а н А н. (Растерянно) То есть это как так?

А р д а н о в а. Ну да, конечно, с вечера заведете, а утром он и затрещит.

И в а н А н. (Обиженно) Ну этак можно про все сказать. Да это и неважно, это я между прочим изобретал. А главное мое изобретение – это кинематограф. Хочу кинематограф изобрести.

А р д а н о в а. Господи. Да ведь он уже давно изобретен.

И в а н А н. (Ядовито). Так что же из этого? То ихний кинематограф, а то будет мой. Еще неизвестно, чей окажется лучше.

А р д а н о в а. (Илюшечке) Илья Ильич, садитесь к нам сюда, вам там одному скучно.

И л ю ш е ч к а. (Испуганно) Нет, нет, что вы Лизавета Алексеевна. Мне ужасно, ужасно весело.

В о р о х л о в. Оставьте его, барынька. Ишь ему весело. (Задумчиво) Не везет мне в сынах.

А р д а н о в. (Долгову) А вы на этот раз, на долго в наши края, Андрей Николаевич?

Д о л г о в. Да, вероятно, до осени. Мне тут нравится, да и дела кое-какие.

(Входит Серафима).

С е р а ф и м а. (Свистящим шепотом Ардановой) Карточные столы в кабинете приготовлены.

А р д а н о в а. Хорошо, хорошо. (Серафима уходит).

Д о л г о в. А это что за тип?

А р д а н о в. Это Серафима Ананьевна г-жа Светоносова, домоправительница и мажордом. Совершенно крепостная душа.

В о р о х л о в а. Ну уж где там. Разве теперь такие преданнные бывают, как в крепостное время. Теперь ни за грош господ своих за продукты продадут и выдадут.

Д о л г о в. Вот это-то именно и есть крепостная душа: она и преданная, она и предательница.

В о р о х л о в а. Ну уж это вы, батюшка, так только по-ученому путаете.

В о р о х л о в. (Иван Андреичу) Там против вас, кажется, большой пустырь есть? Так вот я этот самый пустырь купить хочу. Цементный завод строить.

В о р о х л о в а. Господи, Твоя воля. И все-то ему надо, и все-то ему надо. И на что ему все это.

И в а н А н. Пустырь есть. Большое место.

В о р о х л о в а. И на что ему все это? Своего девать некуда.

В о р о х л о в. Молчи. Прынт такой. Стало быть и надо. (Долгову) Вы чего смеетесь?

Д о л г о в. (Серьезно) Нет я ни смеюсь. Я просто только с большим интересом и удовольствием слушаю вас. Именно с большим интересом и удовольствием. (Садится) Я ведь с детства помню, когда еще мой отец здесь предводителем был.

В о р о х л о в. Как же, как же, Николай Петровича очень помню. Растатырлив больно был, все просадил, а умный был человек.

Д о л г о в. Вот теперь я здесь с детства не был. Думал прямо не узнаю своего старого гнезда. Действительно – телефоны и электричество, и железная дорога. Перемен много. Но чем больше смотрю, тем больше узнаю свое родное незабытое. Помните Федосья Карповна была, почмейстерша? Наверное, Илья Иваныч помнит. Говорят умерла. Я уж жалел, что не увижу. Очень был интересный тип. А потом смотрю, – тут мелькнуло, там мелькнуло... Здравствуйте, дорогая Федосья Карповна. Поздравляю вас бессмертием.

В о р о х л о в а. Ой, что вы батюшка, страсти какие. Чудит вам что ли?

Д о л г о в. И все живо и все живы. И все нетленно и все бессмертны. Ну не радость ли это?

П о л и н а. Се-т-афре. Это у вас просто нервное.

В о р о х л о в а. Теперь от нервов, говорят, очень морковь помогает. Прямо натрут морковь на терке и нервы помажут (Ардановой) Вы чего на меня смотрите? Тоже ведь не зря ума, а который, значит, нерв расстроивши, тот и мажут.

А р д а н о в. Говорят, у нас Тройков хороший доктор был.

И в а н А н. Он мою тещу от смерти спас.

В о р о х л о в. Был да весь вышел. Спился. Теперь и рецепту написать не может. Фершал за него пишет. А по делом. Не пялься. С каким форсом приехал (Передразнивая) Да что вы. Да как вы живете. Да то, да се, да воскресные школы, да союзы, да демократы, да рабочих страхуй. (Злобно) Ничего. Прищемили хвост. Думал к дуракам попал. Покрепче твоей спринцовки сила есть. Раз тебя по карману. Раз тебя по чести. Вот тебе наука, вот тебе демократы. Получай. Ха-ха. Что, навоевался? Кишка тонка. Сиди, не вякни. А фершал за тебя пусть рецепты пишет.

А р д аvн о в а (помолчав) Вот вы какой Илья Иваныч. Сами говорите, что он доктор был хороший, так чего же вы радуетесь, что человек погиб.

В о р о х л о в. Не лезь противу прынту. Болтай фалдами там у себя, в Москве, али где. Может там тебя и будут слушать.

Д о л г о в. Почему же вы так на него обиделись, Илья Иваныч. Ведь вашему делу от воскресных школ никакого бы убытку не было.

В о р о х л о в. Эк хватил. Мне от евонных идей ни от одной убытку быть не могло. Я и не фабрикант и ни что. Мое дело хлебное. У меня расшивы, да техвинки, меня фабричное дело не касается.

Д о л г о в. Так чего же вы?

В о р о х л о в. А вот как. Вот не хочу. Прынт значит. И не лезь. И спорить со мной не советую (Ворохлова начинает всем испуганно мигать бросьте мол, не раздражайте).

А р д а н о в. Ну конечно... собственно говоря, прынцып... Конечно.

В о р о х л о в а. (Меняя разговор) А вот уж я ни за что не хотела бы в столицах жить. Нехорошо в столицах. Больно там у них нищие набалованы. Уж и не спорьте, уж это я на себе испытала. Приехала я весной в Питер процент получать. Подсчитала, значит, дома, сколько получки будет и все досчитаться до толку не могу: то выходит на три тыщи больше, то выходит на три тыщи меньше. Вот я и дала обет нищего-то в Питере хлебом наградить, чтобы мне Бог на три тыщи проценту больше послал. Взяла я с собой хлеб, целую ковригу, хороший хлеб, монастырский, с тмином. Да еще пару огурчиков прибавила солененьких, чтобы ему, нищему, повкуснее было. Ну пошла это я в банк и ковригу с собой волоку. Тяжелая. Искала, искала нищего, еле нашла: бегамши-то чуть в банк не прозевала. Даю ему хлеб, огурчики, все как следовает. Вот, говорю, помолись об успехе рабе Божией Глафире. Так чтоб вы думали. Ведь не взял. Мне, говорит, деньгам подавай. Так ведь намучилась. Племянника со Стрельны с дачи выписала. Ему препоручила. А и он кобенится. Я, говорит, студент, мне, говорит, неловко с ковригой-то. Двадцать рублей ему подарила. Сунул кому-то хлебец-то мой. Сдержала я обет. Ну процент хорошо получила, как хотела. Не люблю ваших столиц.

В о р о х л о в. Никто туда тебя и не гонит.

А р д а н о в. Однако, господа, не будем терять золотое время. Столы приготовлены, займемся делом.

В о р о х л о в а. Ох, уж мне-то бы и не следовало. Уж больно я плохо играю.

П о л и н а. Да что вы, Глафира Петровна, да вы чудесно играете. Да вы прямо профессор (Все уходят. Полина берет под руку Клеопатру и задерживает ее). Клеопатра Федотовна, шери. Как вам нравится Андрей Николаевич? Нет вы скажите правду, правду. (Илюшечка встает и на цыпочках отходит вглубь комнаты).

К л е о п а т р а (с гримасой) Жидковат.

П о л и н а (С негодованием) Какой вздор. Он именно великолепно сложен. Именно великолепно. Стройный, ловкий. Я положительно вас не понимаю.

К л е о п а т р а. Вы так говорите, потому что никогда не видели действительно красивых мужчин. Вот если бы вы видели моего Ивана Андреевича, то есть его спину, вы бы не то запели.

П о л и н а. (С любопытством) А что бы я запела?

К л е о п а т р а. Да уж не знаю, что. Это ваше дело. Вот уж хоть мне и муж, но я должна сказать правду – божественная красота. Представьте себе Апполона Бельведерского. Видали?

П о л и н а. Видала.

К л е о п а т р а. Ну так вот. Спина у Ивана Андреевича, вылитый Апполон Бельведерский, только гораздо интеллигентнее.

П о л и н а. Да что вы, ну кто бы подумал? Ах, шери, как все это интересно.

К л е о п а т р а. А вы носитесь с вашим Андреем Николаичем. Что он очень в вас влюблен? Я ведь никому не скажу.

П о л и н а. Безумно влюблен. Он у нас уже три раза обедал. Настоящее безумие.

К л е о п а т р а. А что же он говорит?

П о л и н а. Ах, массу говорит. Массу. И знаете, как он умен. Ах до чего он умен. Это настоящий философский ум. Муж недавно говорит, что он любит деревню, а Андрей Николаич ему в ответ: зачем вам ехать в деревню, когда у вас в доме такой большой сад?

К л е о п а т р а. Ну, воля ваша, ничего в этих словах мудреного нет. Это и каждый может сказать.

П о л и н а. Ах, финисе. Ничего подобного я ни от кого не слыхала.

К л е о п а т р а. Просто вы в него втюрились, вот вам и кажется?

П о л и н а. Я втюрилась? Что за выражение. Это вы воображаете, что у вашего мужа бельведерская спина и что все должны...

А р д а н о в а. (Вбегая) Полина Григорьевна, Клеопатра Федотовна, вас ждут. Идите скорее (Полина и Клеопатра уходят вместе с ней)

Д о л г о в. (Входит, держа под руку Ворохлова). А я хотел вас попросить, милейший Илья Иванович, не можете ли вы мне ссудить немножко денег.

В о р о х л о в. С удовольствием, с удовольствием. Вам сколько: пятерочку? десяточку?

Д о л г о в. Нет, мне не пятерочку, мне рублей восемьсот. Не надолго.

В о р о х л о в. Восемьсо-от. Нет, вы уж на меня не пеняйте. Не могу-с. Это я никак не могу-с. И раньше не мог и потом никогда не смогу. Уж не осудите,

Д о л г о в. (Смеется) Я ведь это знал? Ха-ха-ха. Я ведь знал, что вы так скажете. Я нарочно и спросил. Не сердитесь, я пошутил.

В о р о х л о в. (Смотрит на него лукаво, но без улыбки) Ничего ничего, я ведь знал, что шутите, я ведь это тоже шутя отказал-то. (Долгов громко смеется. Оба уходят).

А р д а н о в а. (Входя) Илья Ильич, где вы? Где же вы?

И л ю ш е ч к а. Я здесь, Лизавета Николаевна. Я здесь.

А р д а н о в а. Вам скучно, Илюшечка. Да что с вами поделаешь. В карты вы не играете, разговоров не разговариваете, за дамами не ухаживаете. Ну, садитесь сюда. Скажите, вам нравится Полина? (Садится на диван.)

И л ю ш е ч к а. Нет, Полина Григорьевна мне не нравится. Конечно, она очень милая. Только мне не нравится.

А р д а н о в а. (Улыбаясь, напевает). Танцуй Робинзон. Мы тебя прославили, на ноги поставили... Илюшечка, что это за дурацкая песенка. Привязалась ко мне, не дает мне покоя вот уже второй день. Надоела и такая неотвязчивая.

И л ю ш е ч к а. А я вам новую книжку стихов принес. Только ведь сегодня нельзя будет читать?

А р д а н о в а. Не знаю, может быть позже. Русские стихи?

И л ю ш е ч к а. Да, русские. Я больше люблю русские. А вы?

А р д а н о в а. Скажите, Илюшечка, какого вы мнения об Долгове.

И л ю ш е ч к а. Я не знаю.

А р д а н о в а. Не знаете? (Задумчиво) Вот и я тоже не знаю. (Думает) Илюшечка, о чем вы сейчас подумали?

И л ю ш е ч к а. Я все обдумываю один план. Я ведь ужасно стихи люблю. Так вот если, не дай Бог, папенька умрет и если Бог даст оставит мне состояние, так я непременно начну журнал издавать. Приглашу самых, самых лучших поэтов. Господи, как хорошо будет. Как славно.

А р д а н о в а. (Улыбаясь) Смешной вы мальчик. Скажите, Илюшечка, ведь вы не будете пьянствовать? Правда не будете?

И л ю ш е ч к а. Нет, Елизавета Алексеевна, никогда не буду. У меня, Лизавета Алексеевна, когда я маленький был, гувернер был, француз, мосье Бажу. Так он страшно пил и чтоб я маменьке не выдал потихоньку меня наливкой угощал. Ведь если 6 у меня склонность была, я бы привык, а вот видите меня не тянет. Так я принесу книжку, у меня в передней?

А р д а н о в а. Ну, хорошо. (Илюшечка уходит. Лизавета Алексевна смотрится, напевая в зеркало. Входит Долгов)

Д о л г о в. Вы одна?

А р д а н о в а. (Несколько испуганно). Да.

Д о л г о в. Я хотел бы вам сказать... Елизавета Алексеевна, помните недели две тому назад, вы как-то сказали, что любите красный мак. И вот... Словом те цветы, которые вы получаете каждое утро... это я их вам посылал. Вот все, что я хотел сказать.

А р д а н о в а. (Растерянно). Мне кажется... что я это знала.

Д о л г о в. (Смотрит ей пристально в глаза) Мне кажется, Лизавета Алексеевна, что мы очень, очень многое знаем друг о друге. (Выпрямившись) Теперь я пойду.

А р д а н о в а. (Встрепенувшись) Подождите, подождите. (Протягивает к нему руки) Я должна вам сказать... (Входит Арданов)

А р д а н о в. Ах, вы здесь Андрей Николаевич. Идемте же. (Долгов идет к двери. Арданов остается).

А р д а н о в. Представь себе, Лиза, Ворохлов непременно тащит меня отсюда в клуб. Да и Иван Андреич тоже собирается. Придется пойти, хотя я и дал тебе слово. Но ты сама понимаешь, как-то неловко отказываться. Играть я, конечно, не буду, я только так...

А р д а н о в а. (Рассеянно). Хорошо, хорошо...

А р д а н о в. Так я иду. Поторопись с ужином. (Уходит).

И л ю ш е ч к а. (Входя) Вот моя книжка.

А р д а н о в а. Илюшечка. Милый (закрыв лицо руками, опускает голову на стол).

И л ю ш е ч к а. Что случилось с вами? Лизавета Алексеевна?

А р д а н о в а. Случилось, Илюшечка. Случилось.

И л ю ш е ч к а. (Испуганно) Что?

А р д а н о в а. Страшное случилось.

И л ю ш е ч к а. (Отчаянно) Лизавета Николаевна.

А р д а н о в а. (Поднимает голову) Что вы, Илюшечка? А может быть это и ничего. (Смеется) Может быть это только смешно. Знаете, Илюшечка, как будто все затеяли танцевать вальс или какую-нибудь польку трамблан: и Полина Григорьевна, и Клеопатра Федотовна, и ваш папенька с маменькой, и я с вами или... с кем-нибудь другим, совсем приготовились, уж в пары встали и вдруг музыканты вместо самой ожидаемой польки трамблан заиграли Бетховенскую симфонию. Ведь это, пожалуй, и смешно? Илюшечка?

И л ю ш е ч к а. Я не знаю о чем вы, Лизавета Алексеевна. Я вижу только, что вы очень встревожены. Хотите, я вам стихи прочитаю? (Читает стихи, тихо нараспев.)

В замке был веселый бал,

Музыканты пели

Ветерок в саду качал

Легкие качели

В замке в сладостном бреду

Пела, пела скрипка...

А р д а н о в а (Перебивая) Это чье?

И л ю ш е ч к а. Поэта Бальмонта.

А р д а н о в а. Он умер?

И л ю ш е ч к а. Что вы, что вы. Он жив. Молодой.

А р д а н о в а. Как хорошо. А я почему-то думала, что все поэты давно, давно умерли...

И л ю ш е ч к а. Ах нет, они живы. Они всегда живы.

А р д а н о в а. (Медленно проходит по комнате, вдруг останавливается, оглядывается точно с изумлением, говорит тоскливо). Илюшечка. Что мне делать? Что мне делать, Илюшечка?

И л ю ш е ч к а. (Тихо опускает голову, потом раскрывает книгу и начинает читать стихи).

В замке в сладостном бреду

Пела, пела скрипка,

А в саду была в пруду

Золотая рыбка.

И кружились под луной

Словно вырезные

Опьяненные весной

Бабочки ночные...

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Комната Ардановой, небольшая, уютно обставленная. Арданова одна. Вечер

горят лампы.

А р д а н о в а. (Смотрится в зеркало, поправляет волосы, платье, напевая)

Хоть не видели ее

Музыканты бала,

Но от рыбки, от нее

Музыка звучала.

А р д а н о в. (Входя) Чего ты все вертишься.

А р д а н о в а. (Смеясь, отвечает, напевая)

Оттого, что там в пруду

Золотая рыбка.

А р д а н о в. Перестань. Раздражает это ужасно.

А р д а н о в а. (Затихнув) Какой ты всегда сердитый. Чего ты все злишься.

А р д а н о в. Радоваться, кажется нечему.

А р д а н о в а. Какое бы то ни было хорошее настроение, достаточно тебя увидеть – все гаснет. Ты прямо какой-то ходячий огнетушитель. Тебя нужно рекомендовать пожарным обществам.

А р д а н о в. Очень остроумно. (Зевает) Какая тоска. Хоть в клуб пойти, что ли.

А р д а н о в а. Все к этому очевидно и ведется.

А р д а н о в. Что такое ведется? Вечно ты вздор говоришь.

А р д а н о в а. Это у тебя верно такая примета – перед тем, как в клуб идти, нужно сначала со мной поссориться.

А р д а н о в. Ах, перестань, пожалуйста. С тобой ни о чем говорить нельзя. Вечные придирки.

А р д а н о в а. Коля. Что с тобой? Когда я к тебе придиралась?

А р д а н о в. (Хватаясь за голову) Вечные сцены. Вечные сцены. Вечные сцены. Господи. Когда же это наконец кончится.

А р д а н о в а. Ничего не понимаю.

А р д а н о в. Ты никогда ничего не понимаешь.

А р д а н о в а. Я понимаю только одно. Только одно. Я понимаю, что ты меня не любишь, если тебе доставляет удовольствие изо дня в день сердиться на меня без всякой причины, без всякого смысла. Ведь это так тяжело и скучно.

А р д а н о в. Я не виноват, что я нервный человек, а ты меня все время на зло раздражаешь.

А р д а н о в а. Зачем ты так говоришь, ведь ты же знаешь, что это неправда. Ты делаешь все, чтобы я себя почувствовала лишней в твоем доме. Ты или уходишь на всю ночь, или злишься на меня. Что же мне делать?

А р д а н о в. Во всяком случае не делать сцен. (Круто поворачивается и уходит из комнаты.)

(Входит Серафима).

С е р а ф и м а. Виновата, барыня, может что прикажете?

А р д а н о в а. Что? Мне ничего не нужно.

С е р а ф и м а. А я сижу да думаю, дай-ка я у барыни спрошу, не нужно ли им чего. Завтра гости рано придут, так может лучше, что с вечера приготовить. И знаете, барыня, ужасно у нас много на кухне дров жгут, и прямо такое воспаление, что дышать невозможно. И к чему так. И дрова тоже денег стоят, а у кухарки, у Агафьи, нет в дровах никакого проникновения. Смотреть на них, так за господское добро сердце на пятнадцать кусков рвется. Мне господское добро дороже своей руки либо ноги. Ей Богу. Что мне врать-то, вот образ-то на стене... (Помолчав, залебезила) И какой я, барыня, сон нынче странный видела. Будто отдаете вы мне ваше платье коричневое, прошлогоднее-то, про которое вы говорили-то, что больше носить-то не будете. Оно и действительно, что вы уж его и не носите. Так вот во сне-то будто вы мне это платье отдаете и говорите: "Носи, Серафима Ананьевна, это платье на доброе здравие, отдаю его тебе, потому что мне так Богородица велела". И так это я во сне даже от радости заплакала. И вот уж и не придумаю к чему бы это такой сон.