Текст книги "Сансиро"

Автор книги: Нацумэ Сосэки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Он не мог определить, какого цвета её кимоно. Оно лишь напоминало ему расплывчатое отражение вечнозелёного дерева в университетском пруду. Волнистые линии вертикальных ярких полос то сходились, то расходились, то набегали друг на друга, то раздваивались, однако эта асимметричность не резала глаз. Чуть ниже груди кимоно перехватывал широкий пояс-оби тёплых тонов. Такое впечатление, видимо, создалось благодаря преобладающему в нём жёлтому цвету. В левой руке девушка держала платок, свободные концы его развевались. «Наверно, шёлковый», – решил Сансиро.

Между тем девушка снова повернулась лицом к Сансиро. Опустив глаза, она шагнула к нему, потом слегка откинула назад голову и посмотрела прямо ему в лицо. Красивые миндалевидные, очень живые глаза. Иссиня-чёрные брови и ослепительно белые зубы. Этот контраст произвёл на Сансиро неизгладимое впечатление.

Сегодня лицо её было набелено, но лишь слегка, с большим вкусом, так что белила не скрывали естественного цвета кожи. На щеках играл нежный румянец, словно их никогда не касалось палящее солнце. Лицо было чуть припудрено. Её щёки и подбородок, без единой морщинки, были очень упругими и в то же время отличались удивительной мягкостью линий.

Девушка поклонилась. Сансиро был удивлён, что ему поклонился незнакомый человек. Но ещё больше его поразило изящество, с которым это было сделано, та естественная грациозность, которой нельзя научиться. Девушка чуть подалась вперёд – легко и плавно, как устремляется вперёд влекомый ветром листок бумаги.

– Простите, позвольте спросить… – обратилась она к Сансиро, и он услышал ясный, звонкий голос, исполненный в то же время достоинства. Таким голосом, разумеется, не задают праздных вопросов, скажем, о том, созревают ли жёлуди в разгар лета. Но Сансиро не успел об этом подумать. Он сказал:

– Да, пожалуйста, – и остановился.

– Как пройти в пятнадцатую палату?

Это была та самая палата, которую Сансиро только что покинул.

– Вы ищете палату Нономии-сан?

– Да, – ответила девушка.

– По этому коридору дойдите до конца, поверните налево, и справа будет вторая дверь.

– В этот коридор… – Девушка указала тоненьким пальцем.

– Да, в этот, в первый.

– Большое спасибо.

Девушка пошла дальше. А Сансиро продолжал стоять, глядя ей вслед. Прежде чем свернуть в коридор, девушка оглянулась. Сансиро покраснел. А она, улыбнувшись, сделала лёгкое движение головой, как бы спрашивая: я правильно иду? Сансиро машинально кивнул в ответ. Девушка свернула направо и исчезла из виду.

Сансиро медленно вышел из клиники. Размышляя на ходу о том, что она, пожалуй, приняла его за студента-медика, Сансиро вдруг спохватился, что вёл себя неподобающим образом. Надо было проводить её до палаты. Вот досада!

Догнать девушку сейчас у Сансиро не хватило смелости. Он так же медленно прошёл ещё немного и резко остановился, поражённый вдруг пришедшей в голову мыслью: лента в волосах девушки была точь-в-точь такой, как та, которую Нономия купил в лавке. Едва волоча сразу отяжелевшие ноги, Сансиро, терзаясь догадками, миновал библиотеку, добрёл до главных ворот, и тут его окликнул неизвестно откуда взявшийся Ёдзиро:

– Эй, ты, почему не был на лекции? Нам сегодня рассказывали о том, как итальянцы едят макароны.

Подойдя ближе, Ёдзиро хлопнул Сансиро по плечу. Они прогулялись немного, и, когда вернулись к воротам, Сансиро спросил:

– Скажи, разве в это время года девушки повязывают тонкие ленты? Ведь их носят только в жару?!

Ёдзиро расхохотался.

– Об этом спроси лучше профессора Н. Он знает всё на свете.

Разговор на эту тему не состоялся. Сославшись на недомогание, Сансиро сказал, что на занятия сегодня не пойдёт. А Ёдзиро повернул к учебному корпусу, всем своим видом показывая, что зря потратил с Сансиро время.

4

Теперь Сансиро постоянно испытывал душевный разлад. Лекции слушал рассеянно, часто не записывая в тетрадь даже важные вещи. Порой он просто не узнавал себя.

Сансиро не понимал, что с ним происходит, и очень страдал. Наконец однажды он не выдержал и пожаловался Ёдзиро, что последнее время скучает на лекциях. Ёдзиро ответил в своей обычной манере:

– Что может быть интересного в лекциях! Только такой провинциал, как ты, мог до сих пор их слушать, терпеливо ожидая какого-то откровения. Ведь это же верх глупости! Их лекции от века таковы. Не удивительно, что ты наконец разочаровался в них.

– Да нет, не то чтобы разочаровался… – оправдывался Сансиро. Его тяжеловесная медлительная речь до смешного не вязалась с небрежно-иронической манерой выражаться, свойственной Ёдзиро.

Такие диалоги не раз повторялись на протяжении примерно двух недель. Однажды Ёдзиро сам критически заметил:

– Каким-то ты странным стал. Можно подумать, что ты устал от жизни. Прямо-таки олицетворение «конца века»![30]30
  Новое и модное для Японии того времени слово, пришедшее из западноевропейской литературы (Бодлер и др.), отражавшей настроения скептицизма, разочарования и отчаяния, существовавшие в Европе второй половины XIX в.


[Закрыть]

– Да нет, не то чтобы… – по-прежнему мямлил Сансиро.

Он ещё не настолько окунулся в окружавшую его искусственную атмосферу, чтобы восторгаться такими словами, как «конец века», или жонглировать ими, как это сделал бы человек, искушённый в различных новшествах. Некоторое впечатление, правда, произвела на него фраза «устал от жизни». Усталость он и в самом деле ощущал. Однако не относил её целиком на счёт частых расстройств желудка и в то же время не возводил её в жизненный принцип, в угоду моде. По этим причинам разговор с Ёдзиро не получился.

Между тем наступила середина осени. Аппетит у Сансиро с каждым днём улучшался. Апатия прошла. В это время года двадцатитрехлетний юноша не мог, разумеется, чувствовать себя «уставшим от жизни». Сансиро много гулял. Не раз бродил он вокруг университетского пруда, но ничего сколько-нибудь примечательного не случилось. Не раз прогуливался возле клиники, однако встречались ему лишь незнакомые люди. Как-то он зашёл к Нономии, в подвал на естественном факультете, осведомиться о здоровье сестры. Оказалось, что она уже вышла из больницы. Спросить о девушке, встретившейся ему в клинике, Сансиро постеснялся, поскольку Нономия был очень занят. В другой раз спрошу решил Сансиро, поеду в Окубо, побеседую с ним не спеша и выясню, кто она и как её зовут. Поборов в себе любопытство, Сансиро попрощался и отправился бродить по городу. Он прошёл Табата, Докантъяма, потом кладбище в Сомэи, миновал тюрьму Сугамо, храм Гококудзи… Добрался даже до храма Якуси в Араи, На обратном пути он решил заглянуть к Нономии в Окубо, но от крематория пошёл не той дорогой и оказался в Таката, откуда ему пришлось вернуться поездом. В вагоне он съел почти все каштаны, которые купил для Нономии. Остаток уничтожил на следующий день Ёдзиро.

Чем бездумнее жил Сансиро, тем веселее становилось у него на душе. Первое время он был так внимателен на лекциях, что от напряжения часто терял способность воспринимать, но сейчас этого с ним не случалось. Он размышлял во время лекций о посторонних вещах, а кое-что сознательно вообще пропускал мимо ушей. Приглядевшись к остальным студентам, Сансиро обнаружил, что все, начиная с Ёдзиро, ведут себя точно так же. И он стал думать, что так, пожалуй, и нужно поступать.

Порой в голову ему приходила мысль о виденной им в тот памятный день ленте. И тогда он испытывал смутную тревогу, даже печаль. Появлялось желание тут же отправиться в Окубо, Но от этой мысли отвлекали различные картины, которые рисовало ему воображение, всё новые внешние впечатления, и он опять чувствовал себя легко и беззаботно, предавался мечтам и никак не мог собраться в Окубо.

Как-то во время послеобеденной прогулки Сансиро добрался до Дангодзака и, спускаясь по его склону, свернул влево, к широкой улице Сэндагибаяси. Стояли погожие осенние дни, и небо над Токио казалось таким же прозрачным, как в деревне. При одной лишь мысли, что живёшь под таким небом, голова становится ясной. А уж как хорошо здесь, в пригороде! Дышится легко, свободно. Душа становится бескрайней, как небо, а тело – упругим, не то что весной, когда чувствуешь себя каким-то расслабленным. Разглядывая живые изгороди по обеим сторонам улицы, Сансиро впервые наслаждался ароматами токийской осени.

Обогнув подножье холма, Сансиро неожиданно увидел узкие и длинные полотнища. Они оповещали, что здесь несколько дней назад начался традиционный осенний показ цветочных кукол[31]31
  По-японски буквально «хризантемные куклы» – большие, в рост человека, куклы, одежды которых сплетены из цветов и листьев хризантем различной окраски.


[Закрыть], изображающих героев старинных сказаний и легенд. Издали доносились голоса, звуки барабана, трещоток. Эти звуки, устремляясь вверх, медленно растворялись в чистом осеннем воздухе и постепенно замирали. Едва касаясь слуха Сансиро, они его не раздражали, а, напротив, радовали.

Вдруг из переулка появились двое. Один из них окликнул Сансиро. Это оказался Ёдзиро. В его спутнике Сансиро узнал того самого человека, который тогда в Аокидо пил чай, и сразу понял, что это Хирота-сан, что, впрочем, он давно уже предполагал. Каким-то странным образом судьба связала его с этим человеком ещё в поезде, когда они вместе ели персики. Ещё глубже ему врезалась в память встреча в Аокидо, когда Хирота пил чай и курил, а Сансиро, побыв там очень недолго, убежал в библиотеку. И тогда и сейчас Сансиро почему-то казалось, что у Хироты лицо синтоистского священника, а нос европейца. Хирота был в своём обычном летнем платье, однако по виду его нельзя было сказать, что ему холодно.

Сансиро хотел обратиться к нему с приветствием, но не знал, что именно сказать, – слишком много прошло с тех пор времени. Поэтому он только приподнял фуражку и поклонился. Это было, правда, слишком вежливо по отношению к Ёдзиро и несколько фамильярно по отношению к Хироте. Ёдзиро тут же запросто познакомил их.

– Мой однокурсник. Окончил колледж в Кумамото и в первый раз приехал в Токио. – Он поспешил сообщить, что Сансиро провинциал, хотя никто его об этом не спрашивал, и повернулся к Сансиро: – А это Хирота-сэнсэй. Преподаватель колледжа…

Тут Хирота-сэнсэй произнёс:

– Знаю, знаю.

Лицо Ёдзиро выразило удивление. Однако он не стал докучать сэнсэю расспросами о том, откуда тот знает его друга, без всяких предисловий обратился к Сансиро:

– Ты не слышал, тут поблизости нигде не сдаётся дом? Разумеется, просторный, чистый, с комнатой для сёсэя…[32]32
  Сёсэй – подросток или юноша, живущий в доме учителя, врача и т. п. на положении полуслуги-полуученика.


[Закрыть]

– Дом? Сдаётся.

– Где же? А он не грязный?

– Да нет, чистый. С большими каменными воротами.

– Замечательно! Говори скорее, где он находится. Каменные ворота, сэнсэй, ведь это просто отлично. Мы непременно его снимем, да? – загорелся Ёдзиро. Однако сэнсэй ответил:

– Каменные ворота не подойдут.

– Не подойдут? Жаль. А почему, интересно?

– Не всё ли равно почему. Не подойдут.

– Но ведь каменные ворота – это чудесно. Жили бы так, словно вам пожаловали титул барона, а, сэнсэй? Разве плохо?

Ёдзиро говорил с самым серьёзным видом. Хирота насмешливо улыбался. В конце концов верх одержала серьёзность и решено было, во всяком случае, посмотреть дом. Сансиро взял на себя роль провожатого.

Выйдя переулком на соседнюю улицу, они прошли по ней с полквартала к северу и очутились на узенькой улочке, скорее похожей на тупик. Она упиралась в сад, принадлежавший торговцу цветами. Немного не доходя до него, Сансиро и его спутники остановились. Справа они увидели два гранитных столба и железные створки ворот.

– Здесь, – сказал Сансиро. На воротах действительно висела табличка «Сдаётся».

– Вот это да! – Ёдзиро с силой толкнул ворота, но они оказались запертыми.

– Подождите, сейчас пойду спрошу, – быстро проговорил Ёдзиро и скрылся в глубине сада. Хирота и Сансиро оказались предоставленными самим себе.

– Ну что, нравится вам Токио?

– Как сказать…

– Город, конечно, большой, но грязный, верно?

– Да-а… Пожалуй…

– Нет, с Фудзисан ничто не сравнится, не правда ли?

О Фудзисан Сансиро совсем забыл. Ему показал эту гору Хирота, когда они ехали в поезде. Сейчас, вспомнив об этом, Сансиро ощутил её величие. И ничтожными показались мучившие его тревоги и сомнения. Сансиро устыдился того, что не заметил, как растерял тогдашние впечатления. Но тут Хирота озадачил его новым вопросом:

– Вы никогда не пробовали перевести Фудзисан?

– Перевести?

– Да, перевести. Любопытная вещь. Когда переводят природу, о ней говорят, как о человеке, наделяя теми же эпитетами: «величественная», «великая» или «могущественная», и всё в таком духе.

Сансиро наконец понял, в каком смысле Хирота употребил слово «переводить».

– Всякое явление можно персонифицировать. На это неспособны только такие люди, на которых природа не оказывает никакого нравственного влияния.

Сансиро молчал, ожидая продолжения разговора, но Хирота вдруг бросил взгляд в сторону сада, в котором скрылся Ёдзиро, и, словно обращаясь к самому себе, проговорил:

– Долго как! Интересно, что он там делает?

– Пойду посмотрю? – предложил Сансиро.

– Нет, что вы! Это бесполезно, так просто его сейчас оттуда не вытащишь. Лучше подождём, хлопот меньше.

С этими словами Хирота уселся на корточки под живой изгородью из трёхлистного лимонника, подобрал камешек и принялся рисовать на земле. Полная беспечность – как у Ёдзиро. Только совершенно иного характера.

Из-за густо растущих сосен раздался наконец громкий голос Ёдзиро:

– Сэнсэй! Сэнсэй!

Но сэнсэй продолжал рисовать. Что-то очень похожее на светильник перед буддийским храмом. Не получив ответа, Ёдзиро вынужден был подойти к ним.

– Пойдите посмотрите, сэнсэй… Дом вполне подходящий. Принадлежит садоводу. Можно попросить, и нам откроют ворота, но проще зайти со стороны сада.

Они прошли через сад торговца цветами к сдающемуся дому. Открывая снаружи ставни и заглядывая внутрь, обошли дом кругом и осмотрели все комнаты. В таком доме не зазорно было поселиться человеку среднего достатка. Плата, как сообщил Ёдзиро, сорок иен в месяц с уплатой вперёд за три месяца.

– Зачем понадобилось смотреть такой роскошный дом? – спросил Хирота, когда они вышли на улицу.

– Зачем понадобилось? А что в этом плохого? – возразил Ёдзиро.

– Ведь всё равно не снимем…

– Да нет, я бы снял за двадцать пять иен. Только хозяин никак не соглашается.

– Ещё бы! – проворчал Хирота.

Ёдзиро принялся рассказывать историю ворот с гранитными столбами. До последнего времени они стояли перед одним особняком, где часто бывал Ёдзиро. Потом их купил садовод, когда занялся перестройкой своего дома, и поставил их вон в том месте. Это было в духе Ёдзиро – узнавать всякие любопытные подробности.

Они стали молча спускаться к Табатанотани. О доме больше не вспоминали. Только Ёдзиро нет-нет да и заговаривал о воротах. За их доставку садовод уплатил чуть ли не пять иен. Так что деньжата у него, надо думать, водятся. Он и дом-то этот построил, чтобы сдать за сорок иен в месяц, как-то совсем не к месту заявил Ёдзиро, а кто, собственно, его снимет? Охотников наверняка не найдётся. Придётся хозяину снизить плату. И уж тогда они непременно снимут этот дом.

– Ты чересчур много болтаешь, – сказал Хирота. – Сколько времени из-за тебя потеряли! Мог быстрее покончить с этим делом.

– Это вы всерьёз насчёт времени? Так ведь вы сами что-то там рисовали. Сэнсэй тоже довольно беспечный человек.

– Ну, кто из нас беспечнее – ещё вопрос.

– А что это вы рисовали, позвольте спросить?

Сэнсэй не ответил. Тогда к нему обратился Сансиро с очень серьёзным видом:

– Это, кажется, был маяк?

Хирота и Ёдзиро рассмеялись.

– Маяк – это ты здорово придумал. Но, по-моему, сэнсэй рисовал Сохати Нономию!

– Что? Почему ты так решил?

– Талант Нономии-сан сверкает даже за границей, а в Японии он пребывает во мраке неизвестности. Никто его не знает. За мизерное жалованье он безвыходно сидит в своём подвале – поистине неблагодарный труд. Смотреть на него жалко!

– Зато такие, как ты, светят не дальше чем на какой-нибудь шаг вокруг себя, точь-в-точь как круглый бумажный фонарь.

Ёдзиро, которого сравнили с круглым бумажным фонарём, вдруг повернулся к Сансиро.

– Ты в каком году родился, Огава-кун?

– Мне двадцать три, – ответил Сансиро.

– Да тебе, пожалуй, не дашь ни больше, ни меньше… Говоря откровенно, сэнсэй, я терпеть не могу таких вещей, как, скажем, круглый бумажный фонарь или японская трубка с круглой чашечкой. Может, это оттого, что я родился после пятнадцатого года Мэйдзи. Они кажутся мне чересчур старомодными и вызывают какое-то неприятное чувство… А ты, Огава-кун, что об этом думаешь?

– Никакой особой неприязни к этим вещам я не питаю, – ответил Сансиро.

– Впрочем, ты ведь только что приехал из своей кюсюской глуши и всё ещё держишься взглядов начала Мэйдзи.

Ни Сансиро, ни Хирота никак не прореагировали на это заявление. Они прошли ещё немного. На тщательно расчищенном участке, где прежде была криптомериевая роща, рядом со старым храмом стояло совсем новое, европейского стиля, здание, выкрашенное в голубой цвет. Видимо, сравнивая, Хирота посмотрел на храм, потом на голубое здание.

– Смешение эпох. Типичная черта материального и духовного мира Японии. Вы, вероятно, видели маяк в Кудане? – Снова зашёл разговор о маяке. – Это старинный памятник, он даже упоминается в «Альбоме достопримечательностей Эдо»[33]33
  Эдо – столица феодальной Японии при сёгунах Токугава; был переименован в Токио в 1868 г. Маяк в Кудане, над Токийским заливом, был сооружён в 1871 г.


[Закрыть].

– Нехорошо так шутить, сэнсэй. Каким бы старинным ни был маяк в Кудане, он всё равно не мог быть упомянут в «Альбоме достопримечательностей Эдо».

Хирота рассмеялся. По правде говоря, он уже понял, что спутал с этим альбомом цветные гравюры «Достопримечательности Токио». Однако продолжил свою мысль, сказав, что рядом с маяком, этим старинным сооружением, выстроено современное кирпичное здание Офицерского собрания Кайкося. Сочетание поистине, нелепое. Но никто этого не замечает, все равнодушно проходят мимо. Это весьма характерно для нынешнего японского общества.

Ёдзиро и Сансиро поддакнули: «Действительно». Они миновали храм и вскоре оказались перед большими чёрными воротами. Ёдзиро стал уверять, что дорога за этими воротами ведёт к Доканъяма. «А проход разрешён?» – на всякий случай спросил Хирота. Ёдзиро с убеждённостью ответил, что, разумеется, разрешён, что это загородная вилла Сатакэ и ходить здесь может кто угодно. Не сомневаясь больше, Сансиро и Хирота последовали за Ёдзиро. Но когда из рощи вышли к старому пруду, появился сторож и стал ругать их. Ёдзиро только успевал оправдываться.

Затем они вышли к Янака, прогулялись по Нэдзу, и домой Сансиро вернулся только к вечеру. Впервые за последнее время, казалось ему, он провёл день так весело и приятно.

На следующее утро Ёдзиро на занятиях не было. Не явился он и после обеда, как надеялся Сансиро. В библиотеке его тоже не оказалось. С пяти до шести Сансиро слушал общую лекцию для студентов филологического факультета. Записывать было невозможно – чересчур темно. А свет обычно зажигали позднее. Это было то время дня, когда небо между ветвями огромных вязов за продолговатыми окнами быстро темнеет, а лица лектора и слушателей становятся едва различимыми. Возникает ощущение таинственности: словно в полной темноте лакомишься пирожками с бобовым джемом. Сансиро с удивлением обнаружил, что не улавливает смысла лекции. Он сидел, подперев щёки руками, равнодушный ко всему, мысли его витали где-то далеко. Пожалуй, главное достоинство лекций, что на них можно вот так сидеть, подумал Сансиро. Вдруг вспыхнул свет. Он рассеял таинственность. Сансиро вдруг почувствовал голод, и ему захотелось домой. Видимо, догадавшись о настроении студентов, преподаватель быстро закончил лекцию. Сансиро поспешил к себе в Оивакэ.

Когда, переодевшись, он сел обедать, то увидел возле чашки с горячим супом письмо. По штемпелю он сразу догадался, что письмо от матери. К стыду своему, за целых полмесяца с лишним он ни разу не вспомнил о ней. Чем только не была забита теперь голова Сансиро: смешение эпох, персонификация Фудзисан, таинственная лекция, даже для той девушки в ней не осталось места. Но Сансиро это ни капельки не огорчало. Письмо он решил прочесть потом, а сам, не мешкая, поел. После обеда закурил и, созерцая дым, стал вспоминать последнюю лекцию.

Неожиданно явился Ёдзиро. На вопрос, почему он не был в университете, Ёдзиро ответил, что ему не до занятий: весь день искал дом.

– Отчего такая спешка? – удивился Сансиро.

– Спешка? Ещё в прошлом месяце мне следовало переехать. Уговорил хозяина подождать до праздника, а праздник на носу, послезавтра. Так что завтра, не позднее, я должен во что бы то ни стало найти жильё. Нет ли у тебя чего-нибудь на примете?

Говорит, дело срочное, а сам накануне столько времени потратил зря: то ли дом искал, то ли прогуливался. Сансиро недоумевал. Это потому, что с ним был Хирота-сэнсэй, объяснил Ёдзиро. Никак не скажешь, что это сэнсэю нужен дом. Сам он, во всяком случае, ни разу и не искал. А вчера вообще был не в себе. Из-за него нарвались на неприятность в усадьбе Сатакэ, а ему, Ёдзиро, отдуваться пришлось… – Ну так как, можешь что-нибудь посоветовать? – настойчиво переспросил Ёдзиро. Он только за этим, видно, и пришёл. Сансиро стал подробно его обо всём расспрашивать. Оказалось, что хозяин – ростовщик и дерёт за квартиру втридорога. А Ёдзиро это злит. Вот он и заявил хозяину, что они с Хиротой съезжают, а теперь несёт за это ответственность, – Сегодня побывал в Окубо, но и там ничего не нашёл. По пути зашёл к Сохати-сан, видел Ёсико-сан. Всё ещё болезненный вид у бедняжки… Лилейная красавица… Её мать велела тебе кланяться. Кстати, сейчас там как будто спокойно. После того случая, говорят, никто больше не бросался под поезд.

Возбуждённый беготнёй в поисках квартиры, Ёдзиро перескакивал с предмета на предмет. Впрочем, речь его вообще не отличалась связностью. Поговорив на очередную тему, он, как интермедию, вставлял вопрос: «А ты не посоветуешь, что-нибудь?» В конце концов Сансиро не выдержал и рассмеялся.

Между тем возбуждение Ёдзиро постепенно улеглось, и он весело болтал, с удовольствием щеголяя каким-нибудь китайским выражением вроде «крепко подружиться с вечерним светом»[34]34
  Выражение, обозначающее: «усидчиво заниматься».


[Закрыть]. Незаметно разговор перешёл на Хироту.

– А как зовут твоего сэнсэя?

– Его зовут Тё. – Ёдзиро пальцем начертил иероглиф. – Элемент «трава» наверху, по-моему, здесь лишний. Впрочем, не знаю, в словаре, может быть, и есть такой иероглиф. Странное имя у него.

– Он преподаёт в колледже?

– Да. И очень давно. Великий человек! Знаешь, есть выражение: «Десять лет как один день», а он, пожалуй, уже лет двенадцать, а то и тринадцать там работает.

– А дети у него есть?

– Какие там дети. Он холостяк.

Сансиро был несколько удивлён и даже не поверил: в таком возрасте – и всё ещё холостяк.

– Почему же он не женится?

– В этом весь сэнсэй. У него на этот счёт свои взгляды, чисто, я бы сказал, теоретические. Стоит ли, говорит он, приводить жену в дом, если заранее известно, какой она будет. Глупо, конечно. У сэнсэя одно противоречит другому. Он говорит, что нет места грязнее Токио. А при виде красивых каменных ворот пугается. Это ему «не подходит», то «слишком роскошно».

– Словом, ему следует жениться.

– Попробуй предложи ему! В ответ услышишь: «Очень, очень хорошо», или что-нибудь в этом роде.

– Вот сэнсэй говорит, что в Токио грязно, что у японцев неприглядный вид. Он разве бывал за границей?

– Ну, что ты! Где ему! У него ведь всё от головы идёт, а факты для него мало значат. Европу изучает по открыткам. Их у него очень много: Триумфальная арка в Париже, здание парламента в Лондоне… После этого Япония, разумеется, кажется ему грязной. Отсюда его нетерпимость. Зато, как ни странно, он может жить в каком угодно грязном доме. Ему всё равно.

– В Токио он ехал в вагоне третьего класса.

– Не ворчал, что грязно?

– Как будто не ворчал.

– Имей в виду, что сэнсэй философ.

– Он преподаёт философию?

– Нет, английский язык. Но он от природы философ, вот что интересно.

– И труды имеет?

– Нет. Изредка пишет статьи, но ничьего внимания они не привлекают. Это нехорошо. А что поделаешь – люди о нём ничего не знают. Вот обозвал меня бумажным фонарём, а сам он светило, которое не светит.

– Ему, наверно, надо бы повращаться в обществе.

– Надо бы повращаться в обществе, говоришь? Что ты! Ведь сэнсэй о себе ни капли не заботится. Если б не я, он и о еде забыл бы. Вот он какой!

Сансиро рассмеялся с таким видом, словно хотел сказать: «Так уж прямо и забыл бы!»

– Точно тебе говорю. Даже жаль его, такой он беспомощный. Уж я велел служанке всячески угождать сэнсэю… Впрочем, всё это мелочи. А вот сделать его профессором университета я попробую. Ради этого готов разбиться в лепёшку!

Сансиро был несколько озадачен таким заявлением. Однако Ёдзиро, нимало не смущаясь, продолжал в том же духе с самым серьёзным видом и под конец попросил:

– Когда будем переезжать, непременно приходи помочь.

Ушёл Ёдзиро около десяти. Сансиро вдруг почувствовал, что озяб. Только сейчас он заметил, что ещё не закрыты ставни окна, у которого стоял стол. Сансиро раздвинул сёдзи. Луна озаряла своим бледным светом ветви кипариса, неизменно вызывавшего у Сансиро неприятное чувство. От этого тёмный силуэт дерева казался подёрнутым лёгкой серебристой дымкой. «Удивительно, что даже кипарис выглядит по-осеннему», – подумал Сансиро. Он закрыл ставни и сразу же лёг спать.

Сансиро был натурой увлекающейся, скорее склонной к созерцанию, нежели к усидчивому и повседневному труду. Читал он сравнительно мало. Зато увидев нечто, поразившее его воображение, мог предаваться всё новым и новым мечтам и в этом находил удовольствие. Вот в чём, думал он, и состоит истинный смысл жизни. Сегодня он тоже охотно пустился бы в воспоминания, скажем, о том, как на лекции, которую он слушал в аудитории, погруженной в таинственный полумрак, вдруг зажёгся свет. Однако его ждало письмо матери.

Мать писала, что Синдзо принёс в подарок мёду и теперь каждый вечер она смешивает его с картофельной водкой и выпивает чашечку. Синдзо – их арендатор, каждую зиму он приносит двадцать мешков риса в качестве арендной платы. Человек исключительно честный, но до того вспыльчивый, что порой даже бьёт жену палкой… Сансиро вспомнил, как Синдзо стал разводить пчёл. Это было давно, лет пять назад. Однажды, заметив на дубе, росшем на заднем дворике, две-три сотни пчёл, он, не мешкая, взял большую воронку, налил в неё сакэ и обрызгал их, после чего собрал и положил в ящик. В ящике проделал отверстия и поставил его на камень на солнечной стороне. Пчёл становилось всё больше, и пришлось поставить второй улей. Потом третий. Так в конце концов у него оказалось шесть или семь ульев. Один из ульев Синдзо раз в год снимает с камня, чтобы вынуть мёд для пчёл. Каждое лето, когда Сансиро приезжал на каникулы, Синдзо обещал принести мёду, но обещания своего ни разу не выполнил. Что же в этом году с ним случилось? Память, что ли, стала у него лучше?..

Синдзо сообщил, писала мать дальше, что Хэйтаро поставил надгробие на могиле отца, и просил её прийти посмотреть. Она пошла и в самом центре сада, на расчищенной от деревьев и травы площадке, увидела гранитное надгробие. Хэйтаро им очень гордится. Целых несколько дней понадобилось, чтобы вырубить этот кусок гранита из скалы, да ещё потом каменотёсу пришлось заплатить за работу. Десять иен взял. Простые крестьяне не разбираются в таких вещах, а вот ваш сын – молодой барин, он, мол, в университете учится и наверняка понимает, какой хороший камень, а какой плохой. Так что спросите его об этом, когда будете писать, и ещё пусть напишет, сколько может стоить такой памятник… Сансиро засмеялся. Это почище каменных ворот в Сэндаги.

Пришли фотографию в университетской форме, писала мать. «Надо будет как-нибудь сняться», – подумал Сансиро. Дальше, как он и предполагал, шли строки об О-Мицу-сан… Недавно приходила матушка О-Мицу-сан. Скоро Сансиро-сан окончит университет, сказала она и спросила, не возьмёшь ли ты в жёны её дочь. О-Мицу-сан и собой хороша, и добра, и с достатком. Дом есть, участок большой, так что это обеим семьям пойдёт на пользу, тем более что они издавна в добрых отношениях… Затем следовала приписка. «О-Мицу-сан будет рада… К токийским девушкам у меня что-то душа не лежит. Кто знает, какой у них нрав».

Сансиро сунул письмо в конверт, положил у изголовья и закрыл глаза. На потолочных балках заскреблись мыши, но вскоре опять всё стихло.

В представлении Сансиро как бы жило три мира. Один, теперь уже далёкий, хранил аромат времени до пятнадцатого года Мэйдзи, того самого, о котором говорил Ёдзиро. Всё там дышало покоем, как в сонном царстве. Стоит Сансиро захотеть, и он сможет туда вернуться – настолько это просто. Но он не хочет, тем более что в том нет надобности. Покинутое место. В нём Сансиро накрепко запер своё прошлое, с которым навсегда расстался. Лишь при воспоминании о милой матушке Сансиро испытывал раскаяние, поскольку даже её предал забвению. Получив письмо из дому, Сансиро подолгу мысленно бродил в этом брошенном им мире, с тёплым чувством заново переживая прежние радости.

Второй мир – это замшелое кирпичное здание. Просторный читальный зал, такой большой, что лица людей в противоположном его конце едва можно различить. Книги чуть не до самого потолка, так что без лестницы их не достанешь. Они потемнели от прикосновения множества рук, множества пальцев, но сверкают золотым тиснением. Некоторым из них по двести лет. Овечья кожа, воловья кожа, толстый слой пыли, драгоценной пыли, скопившейся за два-три десятка лет. В ней спокойствие всех времён.

В этом мире почти все носят неопрятные усы. Ходят либо задумчиво глядя вверх, либо сосредоточенно под ноги. Одеваются тоже неряшливо. Живут бедно. И в то же время беспечно. Окружённые шумом и суетой, они дышат воздухом мира и покоя, ничуть не заботясь о том, что думают о них другие. Они несчастны, поскольку не знают реальной жизни, и в то же время счастливы, потому что не ведают земных мук. В их число входит Хирота-сэнсэй. И Нономия-кун тоже. Сансиро уже близок к пониманию этого мира. Он волен его покинуть. Но жаль. Стольких трудов стоило постичь его сущность и очарование!

Третий мир искрится и сверкает, он полон живой прелести, как раскованная весна. Яркий электрический свет. Серебряные ложки. Радостные возгласы. Шутки. Пенящееся шампанское. И, наконец, женщины. Прекрасные женщины. Он дважды видел одну из них. С другой ему даже случилось разговаривать. Он манит к себе, этот мир. Он – как молния: кажется, будто совсем близко, а на самом деле очень далеко. Сансиро с любопытством присматривался. Он должен, казалось ему, занять там своё место и даже стать главным героем в каком-нибудь его уголке. Для этого у него есть все данные. И всё же этот мир, в который Сансиро надеялся войти с такой лёгкостью, пока закрыт для него. Удивительное и поистине любопытное обстоятельство!

Лёжа в постели, Сансиро поставил все три мира в ряд для сравнения, затем мысленно слил их воедино и пришёл к выводу, что самое, лучшее для него – привезти в Токио мать, жениться на красивой девушке и посвятить себя наукам.