Текст книги "Если покинешь"
Автор книги: Наби Хазри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Хазри Наби
Если покинешь
Наби Хазри
Если покинешь...
Перевод с азербайджанского – И. Лиснянская
В РОДНОМ СЕЛЕ
Старик,
Куда он и откуда?
Такая грусть в его глазах,
Такая боль в глазах,
Как будто
По веку – на его плечах.
Какою болен он тоскою?
Что потерял он на земле?
Остановился над Курою,
Застыл на маленьком холме.
О, как в глазах его светлеет
Родное небо над рекой!
Вершина горная белеет
Так недоступно далеко.
Но эхом юности минувшей
Летит с вершин орлиный крик,
Как вечностью, одной минутой
Переполняется старик.
Ах, ветер – ласковая юркость,
Вихры седые вороши
И вороши глухую юность
На дне измученной души.
Так простоял он до заката
Наедине с самим собой,
Пока колхозные ребята
С полей не двинулись гурьбой.
И у холма, от маков алого,
Сама, как молодость, быстра,
Не поднялась, не заплясала
Волна веселого костра.
Всегда находит собеседника
Тот, у кого душа полна...
И осветила щеки бледные
Костра веселая волна.
Присел старик на камень плоский,
И тут – как искры от огня,
Вопросы сыплются, вопросы,
А отвечать ему не просто
Трудней, чем гору приподнять.
– Кто я такой?
Зачем? Откуда?
Какие привели дела?
Я здешний.
Здешний я. Отсюда,
Как раз из вашего села!
Но много лет я дома не был,
И жизнь прошла в чужбинной
мгле.
Неласково чужое небо,
Морозно на чужой земле.
Далекой юности стремленья
Погребены в чужом краю...
И лишь одно, одно мгновенье,
Одно мгновенье возвращенья
Мне возвратило жизнь мою,
Но я села не узнаю.
А сердце радо, сердце радо:
Где удочки?
Где нищий кров?
Всего один был дом с верандой
Теперь здесь сто таких домов!
О, как здесь все переменилось:
В поля струятся родники,
Тропа в дорогу превратилась,
И в свет-кипение реки...
Нет, не от старости седины
Не так я стар, совсем не стар
Все это пыль, Все снег чужбины
Вот отчего таким я стал...
И тихо слушают сельчане,
И чутко светятся дома,
И повесть, полная печали,
Встает пред ними у холма.
ВАМ ХОЧУ РАССКАЗАТЬ...
Время трубило грядущие войны
И перемены по всей стране,
В тот день, говорили,
Пенились волны
Кура колыбельную пела мне.
Радость отца не имела границы:
"Вот кто прославит отцовский род!"
И к нашему дому шли веселиться
Баранов резали у ворот.
Отец улыбался:
"Пожалуйте, гости!
В дом Надир-бека входите, друзья,
Могу я на радостях золота горсти
Выбросить в реку! Входите, друзья!"
Жиром бараньим пропахла усадьба.
Знатные гости садились в круг,
Законы свои у рождений и свадеб:
И вот что в тот вечер пропел ашуг:
"Коль высохнет слово в груди твоей
Губы тогда будут гореть,
Коль оторвется ствол от корней
Ветки всегда будут гореть!
Жизнь пронесется своим чередом
С сыном достойным в доме, родном,
Очаг все года будет гореть!
Если покинешь родимый край,
Всюду, куда ни метнешься, знай,
Земля и вода будут гореть!"
Как много дорог у нас вверх и вниз,
Но самая трудная – это жизнь.
И кто о конце не подумал в начале,
Тот ли не сталкивался с бедой,
Не утопал ли в своей печали,
Словно затянут болотной водой?
Бывает, что озером море зовется,
А бурное море – наоборот.
Порою и в речке волна взметнется
И крепкую лодку перевернет.
О, с чем только я не встречался в жизни!
И до последнего вздоха порой
Тот, кто видал и орлиные выси,
Маленький холм величает горой.
МАЛЕНЬКИЙ ХОЛМ
Среди гор он холмик малый,
А среди холмов – гора.
Бьет в него копытом шалым
Быстроногая Кура.
И вздымаются туманы
На крутых его боках
Первородны, первозданны,
Неизменчивы в веках.
Влажной зеленью богаты
Здесь и лето и зима.
Любят нежные ягнята
Травы этого холма.
Серый жаворонок песни
Рассыпает над холмом,
Машет радуга чудесным
Переливчатым крылом.
Алым зноем дышат маки,
У подножья меж камней...
Этот холм в чужбинном мраке
Подплывал во снах ко мне.
Здесь конец мой и начало,
Высота моя и дно
Детство здесь мое промчалось,
Как мгновение одно...
Дом с верандою зеленой
Стекла небу подставлял,
И беспечно и влюбленно
Солнце острое вдыхал.
Мы с мальчишками играли
За холмом у родников.
Я бедняцкие печали
Узнавал с мальчишьих слов.
Тяжесть их крестьянской доли
Начинал я понимать,
Оттого ли, оттого ли,
Что свою не помнил мать?
Рано матери не стало.
И крестьянка, из села
Под чадрой меня качала,
Мне кормилицей была.
Детство. Памятное детство
Много пылу, мало сил...
Нежный голос по соседству
На заре меня будил.
То ли волны песню пели,
То ли дудки ветерка,
На рассвете пела Пери
Дочь соседка-бедняка:
"Зашумели ветры,
Закачались ветки,
Разомкнулись веки,
Вставайте, уже утро!
Теплый дождь струится,
Все вокруг искрится,
И твезвонят птицы:
Вставайте, уже утро!
И поля умылись,
И цветы раскрылись,
И сердца забились:
Вставайте, уже утро!"
Я бежал на голос нежный,
Я следил издалека,
Как она с водою свежей,
Шла домой от родника.
Солнце плавало в кувшине,
Разливалось по рукам.
Словно солнце из кувшина
Восходило по утрам...
Пела Пери, пело платье,
Хоть заплата на заплате,
Пели мелкие монеты
На узорном пояске.
Мне казалось песня эта
Близким счастьем вдалеке.
Шла одна тропа по саду,
Но тропу делил забор.
Что ограда!
Сквозь ограду
Я ловил лукавый взор.
И решился я однажды,
Встал у Пери на пути,
Попросил ее отважно:
– Дай кувшин мне понести!
– Слишком хрупок! И к тому же
Сыну бека – не к лицу!
И расхохоталась тут же,
Как хлестнула по лицу.
Побежала без оглядки
Разделенною тропой
Зеленели смутно пятки,
Выпачканные травой.
Там, в лачуге глинобитной,
Пери нищее жилье...
Было горько и обидно
Мне презрение ее.
– Ты – сын бека,
Встрепенулась
Ты – сын бека,
Оглянулась...
Я бродил в раздумье горьком,
Безотчетно одинок.
"Где ты, Пери?
Мне бы только
Твой услышать голосок!"
Дни пошли однообразно,
Но настал и этот день:
Под холмом, от маков красным,
Я увидел чью-то тень.
Я увидел профиль четкий
Да изогнутую бровь
Шла соседская девчонка,
Волоча вязанку дров.
Ветки руки ей кололи,
Я печально понял вдруг,
Что давно тверды мозоли
На ладонях этих рук.
Ну а я? Какая тяжесть
Доставалась в жизни мне?
Лишь подушку, как поклажу,
Поворачивал во сне.
Я боялся ее смеха,
Помнил едкие слова,
Но настойчиво несмело
Взял у девушки дрова.
И светло и удивленно
Улыбнулась мне она.
Луг пунцовый, – холм зеленый.
Тишина и вышина!
Пела Пери, пело платье,
Хоть заплата на заплате,
Пели крыши, пели стены,
Пели всполохи зари.
...Я разглядывал блаженно
На ладонях волдыри.
И до самого заката
На холме я пропадал,
И с рекою плыл куда-то,
И с орлами я взлетал.
И качался я с ветвями,
И братался я с ветрами.
То в озноб меня бросало,
То в беспамятство огня...
Это детство отплывало,
Отлетало от меня.
В сердце – радость,
В сердце – горе,
В сердце – отблеск нежных глаз.
Если б говорили горы
Подтвердили б мой рассказ.
ПЕРЕД БУРЕЙ
Прошли года,
Прошли, как грозы,
Пустые грозы без дождя,
Как безответные вопросы,
Как дым белесый без огня.
И удержать их невозможно,
И повернуть нельзя их вспять.
Лишь ветер памяти тревожной.
Умеет время возвращать.
И вот – Баку
Тома, тетради...
А я душой в селе родном,
Мне снится старенькое платье
И жаворонки над холмом.
Но все же я берусь за книгу,
Ее и так и сяк верчу:
И жду томительно каникул,
И, наконец, домой лечу.
...Луна – посередине ночи,
Волна – у ночи на краю.
А под холмом родник лопочет,
Бормочет про любовь мою.
Летящих звезд не прячут горы,
И я губами их ловлю.
А Пери?
Пери смотрит гордо,
Но тихо слышится "люблю".
И шепот с шелестом чинары
Сливается.
Века бегут.....
И звезд мгновенные пожары
Мне губы высохшие жгут.
Кто это? Листья или губы
Прошелестели про любовь?
Я слышу гор далеких гулы,
Я вижу поднятую бровь.
– Ты погляди на небо, Пери!
Что без тебя мне свет в ночи!
А Пери смотрит с недоверьем,
А Пери трепетно молчит.
И как дождинки среди ночи
Вдруг прозвенело в тишине:
– Сафар, с тобой – куда захочешь!..
Столкнулись звезды в вышине,
И клятвенно столкнулись руки,
И свято встретились глаза,
И полная дождей упругих,
За лесом вспыхнула гроза.
И если я забыл когда-то,
То лес, и холмик, и река
Не позабыли нашу клятву
И молнию издалека...
Ты пострашней вулкана, память,
День изо дня, день изо дня
Твое мятущееся пламя
Живет,
Чтоб обжигать меня.
По селу промчалась новость:
"Зурначи нужны для свадьбы!"
Чем измерить скорость слова,
Если им владеют бабы?
Сплетня, пущенная утром,
Обойдет всю землю к ночи!
Ты еще решаешь смутно,
Сам не знаешь, что ты хочешь,
А тебя почти женили
И назначен день помолвки.
"Вы слыхали?"
"Не они ли?"
По селу проходят толки...
На рассвете видел кто-то
У холма и у реки...
И пошли молоть-работать
Пустомели – языки:
– Их видали утром рано!
Расскажу – и не поверишь!
– Ах, кого?
– Да эту, Пери,
Дочь оглохшего Гасана.
– С кем?
– С Сафаром!
– С сыном бека?
– Ха-ха-ха, вдвоем – на реку?
– Как, и за руки держались?
– Прежде так не обручались!
– Да она ему не пара!
– Окрутила, видно, парня!
– Обманул ее, быть может? И аллах тут не поможет!
– Бек богат,
Скорей сыграть бы
Обручение и свадьбу!
– Повезло – какие деньги!
– Ну и время! Ну и дети!
Стали женщины коситься,
Как ни выйдешь, ни пройдешь...
Что ж, молчи, как говорится,
Рот народу не заткнешь!
* * *
Я помню, помню, как сейчас,
Шум возвращавшегося стада,
Вечерний час, закатный час
В отцовском доме тихо стало.
И я сижу перед отцом,
И желтый свет из лампы льется
В его дремучее лицо,
Как заблудившееся солнце.
На белой глянцевой стене
Тень от отца, как изваянье,
Она напоминает мне
Вершины горной очертанье.
Тень шевельнулась, наконец,
И все собой загородила.
Казалось, это не отец
Сама гора заговорила:
– Тебе еще немного лет.
Совсем немного – восемнадцать,
А деньги, коим счета нет,
К твоим ногам уже ложатся!
Ты слышишь блеянье овец?
Это твои стада, мой мальчик!
Тебя обогатил отец
На многие года, мой мальчик!
Во все века, во все года
Лишь деньги ублажают душу,
Захочешь – высохнет вода
И в воду превратится суша!
Дитя, ты свет отцовских глаз!
Тебе ли этим не гордиться?
Ты пожелал – и я тотчас
Послал в Баку тебя учиться,
Вернее денег нету слуг,
И ты ни в чем не знал запрета...
Но до меня донесся слух...
Да неужели правда это?
Кто он такой, глухой сосед?
Что даст за дочь?
Одни заплаты!
Да у него и камня нет,
Чтоб запустить в собаку!
Знай ты...
– Отец, но я...
– Не прекословь!
– Но мне богатства и не надо!
Ее приданое – любовь...
Отец сверкнул колючим взглядом,
Отец прикрикнул на меня:
– А ну-ка замолчи, мальчишка!
Любовь без денег – западня,
Любовь такая – только в книжках.
Что сделали с умом твоим?
Тебя опутали, да тонко,
Что мнится ангелом святым
Тебе чернявая девчонка!
Без денег проживешь едва,
Издревле деньги, – сердце мира!
Любовь! – Всего одни слова.
Без денег не прожить и мига.
Жениться хочешь?
Я могу
Найти невесту не такую!
Не дай торжествовать врагу
Пусть не судачат, не толкуют.
Забудь о дочке бедняка
И старшему не смей перечить.
Еще мальчишка ты, пока,
О ней не может быть и речи!
– Но я люблю ее!
– Щенок!
– Отец!
– Я не хочу и слышать!
И я в отчаянье умолк,
Я понял, что слова излишни...
– Уж я о брате умолчал.
А брат ее
Село мне мутит
Слетаются, как саранча
На чертовы беседы люди.
Ты слышал, что у родника Кямал болтал?
А как неистов!
Видать, пристал к большевикам
За ним приглядывает пристав!
И мне ли породниться с ним?
Еще до этого не дожил
Ты должен помнить,
Чей ты сын!
И чей племянник – помнить должен!
Твой дядя богом одарен:
Аллах вручил ему прозренье,
Наверное, предвидел он,
Что будет делаться в селенье!
Покинул родину мой брат,
В Париж, во Францию уехал.
Он там неслыханно богат.
Отмечен счастьем и успехом:
Весь мир и купит и продаст!
Весь мир на брата пальцем тычет!
Я знаю, помнит он про нас,
Хоть и давно уже не пишет.
Наверно, очень занят там...
Быть может, доведется нам,
Быть может...
На седой стене
Тень замерла горою бурой.
Молчала ночь.
Но в тишине
Уже накапливалась буря...
ОН ПРИНЕС РАДОСТНУЮ ВЕСТЬ
Ходит он в рубахе красной
И в папахе серой,
Ходит он с душою ясной
И с мечтою смелой.
Говорят, что между нами
Разница в три лета.
Что всего тремя годами
Младше я соседа.
Только был он молодчиной,
Рос он, как орленок
И казался мне мужчиной
Чуть ли не с пеленок.
И мечта меня съедала:
Мне хотелось тоже
Быть похожим на Кямала
На орла похожим.
Не испито. Не забыто.
Ничего мной не забыто...
У холма когда-то
Затевали войны-битвы
Сельские ребята.
Скрещивались сабли-палки
Возле скал, на скалах,
И смолкали забияки
В миг перед Кямалом.
Ветры клич его носили,
Повторяли горы.
Он летел потоком сильным
В синие просторы.
На него, Кямала, глядя,
Не было сомненья:
Коли ты в его отряде
Выиграл сраженье!
Шли года,
Года летели.
И уже Кямала
Отчего-то по неделям
Дома не бывало.
Появлялся он внезапно
На родном пороге,
Приносил с собою запах
Солнца и тревоги.
И однажды...
Мне забыть ли?
Этот день погожий
Я пронес сквозь все событья
Драгоценной ношей,
Он все годы память полнил
Неизбывным светом.
Дальний полдень,
Знойный полдень,
Мне ль забыть об этом?
Над полями ветер гонит
Солнечную вьюгу...
На току устало кони
Тащатся по кругу.
"Пошевеливайтесь, клячи!"
Кто-то следом ходит.
То глухой сосед батрачит
Хлеб для нас молотит.
За холмом пологим кто-то
Пыль вздымает к солнцу,
Ветром быстроногим кто-то
По степи несется.
Что за всадник и откуда?
Видно, издалека,
Принесет какое чудо
Пыльная дорога?
Мы смотрели и гадали:
Что за весть примчалась?
...Вся одежда на Кямале
Зноем пропиталась.
Пропылилась и пропахла
Жаркою ездою.
Прискакал Кямал в папахе
С красною звездою.
Не взглянув на парня толком,
Мой отец – с упреком:
– Круглый год тебе бы только
Шляться по дорогам.
Время стать бы посолидней,
Взялся бы за дело!
А Кямала это, видно,
Вовсе не задело.
А Кямал смеется, весел:
– Не зевай, сельчане!
Я пришел с хорошей вестью.
Принимай, сельчане!
К нам идут большевики,
Мы – с большевиками!
Слово силою реки
Разломило камень:
Мой отец со стога сена
Медленно поднялся.
На Кямала глянул слепо:
– Ты откуда взялся?
О добре сказал хоть раз бы!
А Кямал хохочет:
– Для народа счастья разве Садых-бек не хочет?
День прошел.
Струился вечер
Новолуньем мягким,
Я искал с любимой встречи
У холма, где маки,
И метался у ограды.
У соседской двери,
Я искал смятенным взглядом
Тоненькую Пери.
Говорить с отцом опасно,
Только с Пери, с милой,
Мне, казалось, станет ясно,
Что творится с миром.
Мир, он внешне не менялся:
Месяц капал с веток
Каждый лист в ночи казался
Чашей, полной света.
Благодатно пахло сеном,
Пахло медом остро.
Словно здесь все неизменно
И легко и просто.
А над крышею Кямала
Прямо перед нами
Сквозь луну зарею алой
Проступало знамя...
Я ВИДЕЛ ЭТО СВОИМИ ГЛАЗАМИ
На широкой площади
Стар и млад,
Алый стяг полощется
С ветром в лад.
То плывет торжественно,
То – рывком,
Все, что обещано,
Раздает ревком.
Вот в папахе простенькой
Сам Кямал
От широкой площади
Зашагал.
И куда ни двинется
За ним народ:
Землю он, кормилицу
Раздает.
Мерит землю поровну,
За шагом шаг.
Над селеньем по небу
Алый стяг.
Бабка от коровы
Не отводит глаз
Во двор ведет корову
В первый раз,
Плачет, гладит рыжую
Так и сяк...
Стелется над крышею
Алый стяг.
И, сказать по правде, я
Очень рад
Видеть был, как празднует
Стар и млад.
Как из мрака полночи
Из наших погребов
Хлеб потоком солнечным
В сто домов!
Вижу я, как с пастбища
Стадо идет:
Не в одни ворота
В сто ворот!
Смех на каждой улице
Не пустяк...
Над Курой волнуется
Алый стяг!
У холма заветного
На ветру
Старика заметил я
Поутру.
Над Курою шалою
Он стоял,
Руки к стягу алому
Простирал:
– Ты дало селению
Хлеб и свет,
Здравствуй, знамя Ленина,
Тыщи лет!
...Стал моими думами
Алый стяг!
Но отец судьбу мою
Порешил не так.
БЛЕСК
Теперь отец ходил угрюм и замкнут.
И в доме солнце ставнями душил.
Казалось он был выслежен и загнан
В глухую клетку собственной души.
"Где власть моя? И не бывало словно!
Вчера Гасан дрожал передо мной,
Наперекор не смел сказать и слова.
Сегодня – нас обходит стороной!"
...Отец с киркой
Чего бы это ради?
От страшных мыслей содрогался я,
А он работал, на меня не глядя
И ни о чем со мной не говоря.
Воя комната наполнилась известкой
И затхлой пылью рухнувших времен.
Отец дышал прерывисто и жестко.
Да неужели помешался он?
Но, наконец, все стало тихо дома,
И, как из клетки собственной души,
Из черного глубокого пролома
Он осторожно вытащил кувшин
И заглянул в него ожившим глазом,
Как будто снова побывал в былом.
И наклонил тихонько над паласом
И на паласе вырос желтый холм.
О золото, как кровожадно губит
Иных людей пронзительный твой блеск!
У моего отца дрожали губы,
Как будто их за нитку дернул бес.
Отец вдруг застонал и повалился,
Обмякшим телом в золото уйдя.
Колючий блеск меж пальцев заструился.
И всхлипывал мужчина, как дитя:
– Кому, сынок,
Кому пойдет все это?
Ах, время поломало мне хребет!
Он плакал.
Пересчитывал монеты
И упивался звяканьем монет.
Смятение отца мне было чуждо,
И хоть отца жалел я и любил,
Маня влекло совсем иное чудо
Совсем иной я холм боготворил.
И в тот закат
Сквозь сытый блеск металла
Я видел холм божественно-земной
Травинкой каждой,
Каждым маком алым
Навеки породнившийся со мной.
И видел я кувшин в ладонях Пери,
Веселым солнцем полный до краев.
И облака в него роняли перья
С веселым бескорыстьем облаков,
Моей души разбуженную жажду
Мог утолить лишь родины родник.
...Ах, отчего отец так смотрит жадно.
Зачем так жадно к золоту приник?
Когда он собирал в кувшин монеты,
Не заставлял ли плакать он других?
Отцу, наверно, кажется, что это
Сжимает солнце он в руках своих.
А золото, оно сулило смуту,
Отсвечивало хищно на стене,
Но, видно, понимал я слишком смутно,
Какой бедой оно грозило мне.
И многое прошло сторонкой мимо...
Еще понять мне было не дано,
Что блеск тот – потухающего мира
Последний луч,
Последнее звено.
РЕШЕНИЕ
Луна покатилась по гребням гор,
Река подхватила ее отраженье.
Вынесло время свой приговор
Отец объявил о своем решенье:
– Едем, готовься!
– Отец, куда?
В ответ он глаза хитровато сузил:
– Туда, где сушей станет вода.
И обернется водою суша!
Для нас, что ли, места другого нет?
– Но для чего нам, отец, другое?
А он указал мне на холм монет.
Трясущеюся рукою:
– Прикажешь на улицу выбросить мне
Чуть ли не вырванное зубами?
В отцовских зрачках,
В их ночной глубине
Зашевелилось гневное пламя.
– Отец, ты к плохому решенью пришел!
Как же нам родину бросить?
– Хватит!
Родина там, где жить хорошо!
Здесь оставаться? Чего это ради!...
Ради чего?
Я представил холм.
Буйные волны Куры запели,
Птица летела, махая крылом,
Вслед за зарею моей, за Пери.
Лесом запахло, землей, травой,
Дрогнуло сердце от горного гуда...
– Нет! – Я упрямо тряхнул головой.
Я никуда,
Никуда отсюда!
Медленно голову поднял отец,
Мутно взглянул на меня, тревожно.
Я продолжал:
– Но пойми, наконец,
Как мне уехать? Мне – невозможно...
Плакал ли я, задыхаясь в слезах,
Или кричал, иль стонал?
Не знаю.
Только застыли его глаза.
Я и сейчас их не забываю:
Горе само и сама печаль.
Само отчаянье и мученье.
И мне отца становится жаль,
Меня охватывает сомненье.
Воспоминаний плывут облака:
Детство мое, отец одинокий,
Отцовская ласковая рука...
Многим обязан ему я, многим.
В окна сочится лунная медь,
В ней и весною – запах осенний,
Будто орел, что не в силах взлететь,
Нервно молчанье бьется о станы.
Отец славно канул в сонный туман,
Опухшие веки прикрыты туманом...
Но вот его пальцы скользнули в карман
Сверкнула холодная сталь нагана.
– Коль не уедем в иные края,
Видишь две пули, так знай, мальчишка!
Одна – твоя,
Другая – моя.
И крышка!
И снова голос неумолим:
Денег у дяди – сколько угодно!
Только б скорее встретиться с ним,
Слышишь, Сафар,
Уезжаем сегодня.
Не навсегда уезжаем, сынок,
Все переменится к лучшему вскоре...
Еще я цеплялся за все, что мог:
– А как же мое учение в школе?
– Школы любые найдутся там.
Деньги на крылья свои поднимут,
Промчат по невиданным нас местам.
Деньги, что мертвые, страха не имут.
Я не перечил больше отцу.
Гневные искры в нем потухали:
– Готовься, коней подведешь к крыльцу.
Выедем с первыми петухами,
Покамест селение будет спать.
Выедем так, чтобы не было шуму.
А я об одном уже только думал:
"Пери надо мне повидать".
ТАЙНА ОДНОЙ НОЧИ
Плачь, влюбленное сердце, плачь!
Как с любимой, с родной расстаться?
Тело – мертвое без души.
Можно ль телу с душой расстаться?
Звездам расстаться ли с вышиной?
Небу ль расстаться с ширью земной?
Гору туман покрыл пеленой.
Как туману с горой расстаться?!
...И в саду ночном я встретил Пери.
Мы пошли тропою вдоль оград.
В лунной пене, в серебристой пене
Затаился яблоневый сад.
Видно, он почувствовал измену,
Видно, разгадал мою печаль
И молчал сочувственно – надменно.
Как-то укоризненно молчал,
И бросал расплывчатые тени...
Как сказать, что ждет нас впереди?
Ведь бывает, что одно мгновенье
Целую судьбу определит.
– Пери, Пери! Помнишь капли с веток?
Помнишь, говорила мне тогда,
Что со мною – хоть до края света,
Что со мной – на долгие года...
– Я от слов своих не убегаю.
Хочешь, повторю их, дорогой?
– Ну, тогда готовься – уезжаем.
– А куда?
– Ах Пери, далеко!
– Все же, что за край такой далекий?
– Поглядишь!
– Скажи мне, наконец.
– Голова куда – туда и ноги.
За границу едет мой отец.
– Что с тобой! В какую заграницу?
– Не могу перечить я отцу.
Дрогнули испуганно ресницы.
Тень прошла смятенно по лицу:
– О Сафар, подумай хоть немного!
Только что свободным стал народ.
Вышел на счастливую дорогу...
– Это все твой брат тебе поет.
– Но, Сафар, ведь говорит об этом
Не один Кямал, а все село!
– Ты должна готова быть к рассвету.
Торопись, пока не рассвело.
– Что надумал ты? В какие дали?
Лучше посылал бы ты сватов!
Видишь, землю всем сельчанам дали,
Будет все – и хлеб у нас, и кров.
Втайне я и соглашался с Пери:
В утро то на площади большой
Я ли новой власти не поверил?
Я ли не был счастлив всей душой?
Ну а тут от страха, иль от горя,
Или сам не знаю отчего.
Стал я злиться,
Стал я с Пери спорить:
– Это все от брата твоего!
И невесты большевички стали!
– Большевичку, что, любить нельзя?
Взгляд моей невесты стал печален.
Стали отчужденными глаза.
– Пери, неужели разлюбила?
– Ах, Сафар, неужто жизни – врозь?
– Ты ж о крае света говорила!
– Говорила!
– Что ж с тобой стряслось?
– Для меня край света – край отчизны.
А за краем Родины – не жизнь...
Две тропинки – две различных жизни
В эту ночь от сада разошлась.
"Коль не едет – значит, разлюбила.
А любила б – так бы не могла".
Далеко тропинки разводила
Лунная двусмысленная мгла.
Зыбкие, расплывчатые тени...
Так порой бывает на земле,
Что ошибку одного мгновенья
Не исправишь даже за сто лет...
Я вернулся заполночь из сада.
На тахту измученно прилег:
"Мне забыться, мне забыться надо,
Хоть во сне забыться на часок!"
Но меня тяжелые раздумья
Утопили мстительно в себе,
Все огни души моей задули,
Повинуйся, человек, судьбе!
Мне б тогда засесть бы за учебник.
Убежать в Баку
Покинуть дом.
Чем бы рисковал, скажите.
Чем бы?
Прокормился б собственным трудом.
А потом трудился б в школе сельской.
Все работе отдавал бы я.
Чтобы дети деревень соседских
Грамоте учились у меня.
Чтоб за мною детство повторяло
Самые заветные слова,
Чтобы на земле моей витала
Обо мне хорошая молва.
И душа рвалась, как ставни с петель.
Взгляд, не отрывался от окна.
Неужели только черный пепел
Все, что остается от огня?
Первые туманы оседали,
Мелкими дождинками пыля.
На заре коней мы оседлали...
Где я?
Это небо иль земля?
Где я?
Это горы иль равнины?
Ничего уже не смыслил я.
Только думал:
"Доведется ль сыну
Возвратиться в отчие края
И увидеть снова холм весенний
И Куру с мятущимся крылом
И услышать звонкое веселье
Жаворонков серых за холмом?
За спиною – солнце восходило,
Впереди – еще темным-темно,
Даже все в природе говорило,
Что во тьму уйти мне суждено.
И, казалось, сердце разорвется:
Мчим куда?
Зачем?
И отчего?
Все живое,
Все стремилось к солнцу!
Мы же уезжали от него.
В ДОРОГЕ
Родина,
Придешь к тебе хоть нищим,
Родина, придешь к тебе хоть голым.
Ты одежду нищему отдашь.
Человека сделаешь веселым.
Родина,
Тебя покинешь беком,
С золотым мешком тебя покинешь
Обернешься нищим человеком,
Под забором чьим-нибудь погибнешь.
Сходни, сходни...
Всюду вижу сходни,
И в Стамбуле вижу,
И в Марселе.
Вижу так, как будто бы сегодня
На высокий пароход мы сели.
Два билета,
Два в руках билета.
Только это мало для таможни.
Из мешка монету за монетой,
Да еще вручай поосторожней.
Деньги, деньги
В гуле пароходном
Все равно, что за волной волна.
Деньги, деньги
Катятся по сходням
Снова незнакомая страна.
Деньги, деньги
В ресторанном звоне.
Деньги – все о деньгах разговоры.
За твоим мешком весь мир в погоне
Знай да примечай чужие взоры.
Снова сходни...
Ожидаем сходни...
На причале грузчики Стамбула.
Флаг турецкий пароход тот поднял.
Грузчики разуты и сутулы,
Грузчики облиты пыльным потом
Позарез нужна им всем работа.
Подойдут и спросят:
– Вы откуда?
Подойдут, помнутся в ожиданье...
И глаза я отвожу от судна
Кажется, вокруг – односельчане...
– От Куры я...
Из Азербайджана...
– Вы оттуда? – и светлеют лица.
– Вы оттуда? – ширятся плечами,
Поднимают пыльные ресницы
На глазах, – и радость и тревога:
Может быть, посланник новой власти?
А отец мешок тревожно трогал.
Охранял его от злой напасти.
Родину я вспомнил и в Марселе.
Где вокруг все было нам чужое.
Снова сходни.
Снова мы сидели,
И была таможня за спиною.
Докеры слонялись возле судна.
Докеры, встречавшие все страны:
– Вы откуда?
Снова:
– Вы откуда?
– Эмигранты.
Из Азербайджана.
Кто-то покосился,
Кто-то сплюнул.
Докеры презрительно молчали.
Докеры – наследники Коммуны
Третий день не ели и не спали.
Но зато чиновники таможни,
Улыбаясь, слушали ответы
И за каждый драли подороже,
Раз бежали,
Значит, есть монеты.
Сходни, сходни...
Исчезают сходни.
Поезд приближается к платформе.
И в Лион везет своих голодных
Может быть, голодных тут прокормят.
Город шелка,
Город тонкой шерсти
Для ткача надежда и для пряхи...
На вокзале сто их или двести
Латаны и штопаны рубахи.
Трудно голодающему люду.
Ждут они хотя бы доброй вести.
– Вы откуда, – слышу я,
Откуда?
– От большевиков... Бежали с сыном,
Говорит отец, все глуше, глуше...
Люди нам показывают спины,
Люди отворачивают души.
– Вы куда бежите от Советов?
Ткач на брови надвигает кепку.
– Вы не убежите от Советов!
И кулак сжимает кто-то крепко.
Сходни, сходни.
Гневные платформы.
И отец уже не отвечает.
Перед каждой полицейской формой
Золото легчает и легчает.
Сжаты зубы.
Смяты разговоры.
Лишь гудки гудят,
Стучат колеса.
Снятся по ночам отцу заборы...
Кто-то сено собственное косит...
Родина,
Придешь к тебе хоть нищим,
Родина, придешь к тебе хоть голым.
Ты
Одежду нищему отыщешь,
Человеком сделаешь веселым.
Родина,
Тебя покинешь беком,
С золотым мешком тебя покинешь
Нищим, нищим станешь человеком,
Под забором где-нибудь погибнешь...
В ТОСКЕ
Холм мой милый!
Сквозь чужие ветры
В окнах воздух твой ловил рукою,
В скольких поездах дрожал я веткой,
Сколько стран прошло передо мною!
Сколько городов промчалось мимо...
Вот еще один спешил навстречу
В голубых огнях
И в клубах дыма,
Может,
На пути моем конечный.
Где-то далеко виднелась башня,
Маковка была за облаками
Снова день
Похож был на вчерашний
Все с утра дрожало под руками.
Вот уж бег замедлили колеса.
– Что за город?
Я спросил в вагоне,
Но никто не понимал вопроса,
Хоть одно бы слово
Кто-то понял!
Мальчуганы в вылинявших кепках,
В круглых кепках.
В латанных и рыжих,
С ног до головы в одних газетах,
Все орали что-то
О Париже.
Мы сходили молча по ступенькам,
Окружали всюду нас газеты.
И звенели всюду
Деньги, деньги...
Это был Париж,
Париж был это.
Я жмурился от блеска города,
От блеска брошек и колец,
Совсем как в тот закат от золота,
Которым пьян, был мой отец.
Гудел Париж автомобилями,
Пестрел квадратами афиш,
Казался рогом изобилия
Такой блистательный Париж!
Искали мы владенья дядины
У нас был адрес: как-никак!
Уже и улица та найдена
И найден дядин особняк.
В парадном – тишина зловещая,
Как мрамор серый, холодна...
Мы постучали
Вышла женщина.
(Наверно, дядина жена).
– Скажите, Садых-бек не дома ли?
Я – брат его, издалека...
В ответ вдруг слышим смех надломленный,
И к нам протянута рука:
– Месье, входите без стеснения!
Месье, ведь здесь хозяйка – я.
Входите, ну к чему смущение?
Свободней чувствуйте себя!
Месье, водились только б денежки!
И щурит синие глаза,
У нас хорошенькие девочки,
У нас соскучиться нельзя!
Сказала – как отца ужалила.
– Мадам, я вовсе о другом.
Скажите, поскорей, пожалуйста:
Не Садых-бека этот дом?
И вновь она затараторила:
– Мой дом! Месье! Причем тут бек?
– Простите. Лавка у которого!
– Он не живет здесь целый век.
Какая лавка? Я в неведенье!
– Мадам, я умоляю вас...
– Вам Жак Моран о нем даст сведенья.
Он тут, недалеко от нас.
Ну и денек начался хлопотно,
Хоть вечер добрый дал бы бог!
...И так дверьми пред нами хлопнула,
Что покачнулся потолок.
И снова улица граненая,
Машины зычные снуют.
Как тяжело – толпа мильонная,
И никого знакомых тут,
И ты слепым кутенком тычешься...
Как странен мир
И как жесток:
Порой в нем одинок средь тысячи,
Порой – один не одинок.
туман проясняется
Я вновь отдался горьким думам:
"Где вы, родимые края?
О, страх перед отцовским дулом.
О, жалость жалкая моя!
Когда еще тебя унижу,
Мой милый, мой Азербайджан?"
На длительном пуни к Парижу
Я увидал немало стран.
Я повидал моря-озера,
Озера – будто бы моря,
Громадные я видел горы,
Но все это не жизнь моя.
Превыше мне любой вершины
Казался холмик над Курой.
А между тем судьба вершила
Свой суд бесстрастный надо мной.
Блистал Париж
Блистала Сена
Прозрачностью и чистотой,
Сонливой вечностью вселенной
Своей ленивой красотой.
Но все мне виделось туманно,
Все проплывало мутным сном...
И спрашивали мы Морана.
И кто-то указал нам дом.
Раскрылась дверь со скрипом слабым.
Никто не вышел на порог.
Одна лишь моль слетала с лампы
И скрылась в скопище чулок.
На стенах – лепка с позолотой...
"Всевышний! Есть ли столько ног,
Сколько навалено – без счета
В одной лишь комнате чулок?"
Вот наконец хозяин вышел,
Сверкнул приветливо пенсне:
– Добро пожаловать, месье.
Весь мир о фабрике наслышан.
Чулки в Париже хвалят все!
Какой товар! Взгляните только!
Советую вот эти брать!
– Месье, как вы ответьте толком,
Сперва скажите, где мой брат.
А после я куплю всю лавку...
– Пардон, вы странный человек!
О ком я должен дать вам справку?
– Месье, знаком вам Садых-бек?
Он как-то огляделся странно,
Платком поспешно вытер лоб,
Казалось, будто бы Морана
Внезапно бросило в озноб.
И заморгал:
– Как счастлив знать я,
Что Садых-беку вы – родня!
Мы с ним дружили, словно братья.
И не чужой он для меня.
Ах, он судьбою так обижен,
Над ним висел какой-то рок,
Не повезло ему в Париже,
Так, видно, пожелал сам бог.
Но дружба – всех невзгод превыше...
– Он жив? – прервал отец.
– О да!
Творить добро – моя привычка.
Могу, конечно, адрес дать.
– Мерси, – отец сквозь слезы буркнул
