Текст книги "Айрены"
Автор книги: Наапет Кучак
Соавторы: Ованес Ерэнкаци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Ованес Ерзнкаци, Наапет Кучак. Айрены. Перевод Ю.А. Шичалина
Причиной, побудившей меня взяться за эти переводы, была твердая уверенность в том, что армянская поэзия выработала свои классические формы, которые заслуживают так называемого «перевода размером подлинника». К числу таких классических форм безусловно относятся айрены.
Традиция переводов с армянского на русский имеет пока довольно небольшую (хотя и насыщенную) историю, – в особенности, если сравнивать ее с близкой мне и хорошо знакомой историей перевода античных авторов.
Если бы кто-нибудь сегодня взялся перелагать гексаметры, например, или элегические дистихи греков и римлян традиционными русскими размерами, а то и просто как Бог на душу положит, такие переложения никто не счел бы переводами, потому что есть установившиеся нормы передачи этих античных разкеров русскими гексаметрами и пентаметрами и квалифицированный переводчик обязан владеть этими размерами, а при желании может сам писать как этими, так и другими античными размерами.
Но армянские пятнадцатисложники до сих пор – насколько я знаю – переводят как кому вздумается: айрены до сих пор не вошли в обиход русской поэзии, причем совсем не потому, что по-русски нельзя найти адекватную форму, а потому, что русские переводчики больше были озабочены задачами популяризации армянской поэзии и не выработали к ее классическим формам того отношения, какое уже давно выработалось к поэзии античной! Античную поэзию изучают и у нее учатся, а с армянской знакомятся и знакомят.
Для передачи армянского пятнадцатисложника в предлагаемых переводах используются две основные схемы: с одной цезурой (5 + 2 – цезура —3 + 5 слогов: «Мне не с чем сравнить наш мир: без конца и радости труд...») и с двумя цезурами (5 – цезура – 5 – цезура + 5 слогов: «Навеки блажен, кто всю свою жизнь в скорбях проведет...»).
В обеих схемах обязательно ударные слоги – 2-й, 5-й, 7-й, 10-й, 12-й, 15-й; первый слог может опускаться – тогда счет начинается со второго; в принципе (и —насколько мору судить – исторически) схема допускает растяжения («Вера – оплот, коль она у тебя, – наследный надел...»), но – чтобы не расшатывать русский стих – растяжениями следует пользоваться крайне умеренно, а лучше их избегать, лаже при небольшой привычке предлагаемый стих не нужно высчитывать: он легко воспринимается и воспроизводится на слух.
В своем отношении к переводу айренов я был поддержан С.В. Шервинским, который прослушал посылаемые переводы и сделал замечания, с благодарностью мной учтенные.
Ю.А. Шичалин
АЙРЕНЫ
Ованес Ерзнкаци
Навеки блажен, кто всю свою жизнь в скорбях проведет,
кто плачет, крушась о тяжких грехах, всю жизнь напролет:
омывшая грязь в слезах, белизну душа обретет, —
а иначе где невеста наряд на свадьбу найдет?
Дан людям язык! У честного он – что слиток златой;
единый язык в устах у людей, у змей же – двойной;
и ты, чей глагол сегодня – таков, а завтра – иной, —
как родич змеи проклятье ее дели со змеей.
О братья мои, прошу, коль пришли, пожалуйте к нам!
В юдоли земной, где дух подчинен слезам и скорбям, —
услада бесед – целебна, ваш вид – отраден очам.
Блаженные дни, когда довелось увидеться нам!
Мне не с чем сравнить наш мир: без конца и радости труд,
и добрый, и злой равно за черту сей жизни уйдут;
но все-таки ты ревнуй о добре, покуда ты тут:
не то из садов эдемских тебе листка не дадут.
Вера – оплот, коль она у тебя – наследный надел.
Взяв заступ и лом, ее сокрушить пусть враг подоспел,
пусть конников тьмы, ее обступив, шлют тысячи стрел, —
кто верит – плюет на выпады их, насмешлив и смел.
«Ты – путник», – скажу, коль ты до конца свой путь предречешь;
родился, в сей мир пришел, – расскажи, откуда идешь;
в чужой поселясь стране, не скрывай, как жизнь поведешь;
умрешь, погребут тебя, – объяви, куда отойдешь.
Ох, умники есть! А знающий толк, – найдется ль такой?
Подумал один и жемчуга нить метнул пред свиньей.
А что он свинье, которая грязь гребет день-деньской? —
Потопчет его и ранит тебя по злобе тупой.
Того, в чьих речах – изысканный вкус, достойным зовем:
речь пресная – сор, пусть даже несет сокровища в дом.
Бог мир сотворил – и землю с водой, и воздух с огнем —
и не отступил хотя бы на пядь от меры ни в чем.
Вот слово мое, – оно дорогим каменьям подстать:
тело твое – как лодка, а ум – безбурная гладь,
трезвая мысль – как кормчий – везет бесценную кладь;
и слава тебе, коль к берегу он сумеет пристать!
Грехи перечтя, рыдал я, сражен нечестьем своим.
Шел караван из мира сего, – я с ношей за ним.
Мне ангел у врат: «Куда ты идешь, печалью томим?
И ноша твоя – с тобой, а у нас нет места таким».
Превыше всего четыре моих совета блюди:
чужие грехи – прощай, а свои – нещадно суди;
Бога – люби и помни всегда, что смерть впереди;
всё зло победишь, взрастив мой наказ, как древо, в груди.
Кто странника прочь прогнал, – пусть уйдет в изгнание сам,
изгнанника жизнь пусть сам поведет по чуждым краям;
и пусть не вместить монет золотых его сундукам,
они для него – не больше, чем прах, в тоске по друзьям.
Как мope, наш мир: в него угодив, промокнет любой.
Без воли моей поплыл мой челнок в пучине морской;
уж берег вблизи, но скалы страшат и пенный прибой:
разрушится мой прекрасный приют и станет щепой.
В чужую страну идя, окажись премудрых мудрей:
всем угождай, – и цели своей достигнешь скорей.
Учись у дерев: разумно у них строенье ветвей, —
пустая – взнеслась, а давшая плод – склонилась под ней.
Увы мне, глупцу? Такого, как ты, я другом считал!
Безумец, тобой, кто хуже шипа, как розой дышал!
Да что же теперь пенять, коли я давно оплошал.
Но Бог милосерд: и я, наконец, с тобою порвал.
Телу в гробу душою упрек был брошен такой:
«Грешили вдвоем, а стыд за грехи – на мне лишь одной».
Ей тело в ответ: «Землей рождено, я стало землей;
а ты и досель теснима и днесь тяжелой судьбой».
Наапет Кучак
98
Ушла из тела душа, – я рыдал и плакал о том:
«Душа! Ты уйдешь, – и смертным тотчас забудусь я сном!»
Душа мне в ответ: «Я мнила досель тебя мудрецом! —
Коль рушится дом, что делать тогда хозяину в нем?»
76
Как птица, вольна, лечу я, – схвати, коль силы найдешь!
Со стаей чужой умчусь, – возврати, коль силы найдешь!
И в клетке златой попробуй запри, – коль силы найдешь!
Весь свет призови на помощь себе, – меня не вернешь!
95
Мать сына кляла: «Узнать бы тебе, что значит изгой,
в изгнанье побыть, изведать, каков обычай чужой,
дрожа, засыпать на голой земле, вставать же с зарей, —
и будет тогда лишь Бог для тебя надеждой одной».
99
Кто много мудрит, тому не снести бессчетных забот:
мед горек ему, а горький настой он с радостью пьет;
вода для него – огонь, от огня он тает, как лед;
его тяготит покой, и ничто отрады не шлет.
100
О Боже, пребудь защитою мне от злобных людей!
Столь зол человек, что злоба его страшит и зверей:
и царственный лев не смог избежать позорных цепей,
и в небе орел высоко парит от страха пред ней.
1
Я зависти полон к тому, кто тайком о любимой бежал.
Чуть мост перешли, – его сокрушил нахлынувший вал.
Порошею снег всю землю укрыл,– и след их пропал.
Он в сад с ней вошел и там не таясь ее целовал.
1 мар, 2011 at 5:29 PM
Первый день весны тянет на поэтическое. Когда то мы с мужем путешествовали по Армении и я была покорена красотой её природы, архитектуры, которая так соответствовала этой природе, её культурой. После этой поездки долго еще читала и изучала историю Армении и познакомилась с творчеством армянского поэта , жившего в 16 веке. Наапет Кучак писал в форме айренов – древней армянской поэзии, темы любви, раздумий о жизни, философский взгляд на мир и лиричность его поэзии меня покорили. И не только меня, потому что переводчиками его поэзии были лучшие наши поэты и переводчики : В. Брюсов, Ф. Сологуб, П. Антокольский, В. Звягинцев, Н. Гребнев, В. Микушевич.
Сейчас его айрены можно почитать в сети, легко найти. Есть переводы армянских поэтов.
Я напишу некоторые любимые , а вы, если понравятся, найдете еще.
Я, как всякая птица, дика.
Я твоя, коль удержит рука.
А упустишь – в небе растаю
иль смешаюсь с чужою стаей,
Не узнаешь издалека.
В клетку вновь ты меня не заманишь,
Станешь ладить силок – не обманешь,
не боюсь твоего силка.
Ах, любовь,
с тобой пропадешь.
Ты мне в сердце вошла,
как нож.
Нож наткнулся на что-то,
согнулся,
И не вынешь,
не разогнешь.
Не нужна ты мне, не нужна,
Мне с тобой ни покоя. ни сна,
Обожгла ты меня стрелою
и осталась сама холодна.
Скажут мне: ты стала водою, -
пить не буду, губ не омою;
Словно та вода солона.
Если скажут: ты стала лозою, -
Не коснусь твоего вина.
Спой мне песню, о спутник мой,
скрась мне горе в дороге длинной,
Спой про месяц мне молодой,
спой о ратных делах старинных.
Но о милой моей не пой,
хоть ни в чем она не повинна.
Странник я на земле чужой,
а у странников сердце пустынно.
Мне б рубашкою стать льняною,
Чтобы тело твое обтянуть,
Стать бы пуговкой золотою,
Чтобы к шее твоей прильнуть.
Мне бы влагою стать хмельною
Иль гранатовою водою,
Чтоб пролиться хоть каплей одною
На твою белоснежную грудь.
Я тебе надоел, ну что же!
Как прикажешь, тебе видней,
Твой покой моего дороже.
Но любовь, что нам делать с ней?
Я уйду, и тебе, быть может,
Станет легче на несколько дней,
Но потом тебя страх встревожит,
И тогда ты станешь умней.
Ты поймешь: на девичьем ложе
Без меня еще холодней.
*******
-
Клуб ЛИИМ Корнея Композиторова
Кучак Наапет
Айрены любви
Твоих грудей шамамы я вкушу ль, царица меж цариц?
Ах! Море – грудь твоя: она смиряет пламя огневиц.
И я желал бы стать чирком, в волнах купаться с роем птиц,
А отдыхать на берегу – в тени твоих густых ресниц.
О ночь, продлись! Останься, мгла! Стань годом, если можешь, ты!
Ведь милая ко мне пришла! Стань веком, если можешь, ты!
Помедли, утра грозный час! Ведь игры двух тревожишь ты!
Где радость? В скорбь ты клонишь нас! Ты сладость гонишь темноты!
Идя близ церкви, видел я у гроба ряд зажженных свеч:
То юношу во гроб любовь заставила до срока лечь.
Шептали свечи, воск струя, и грустную я слышал речь:
«Он от любви страдал, а нам – должно то пламя сердце сжечь!»
Когда умру я от любви, срежь косу, волосы сними,
Как факел, в руку их возьми, меня ищи не меж людьми;
Придя к могиле, все пойми, плиту слезами окайми
И, мне шепча: «Любовь прими!» – холодный камень обойми!
Ко дверям возлюбленной подведите меня скорей!
Обнажите раны мои, покажите ей!
Вместо свеч мои пальцы отрубленные зажгите ей!
Схороните любовью сгубленного у ее дверей!
С той поры, как рожден на свет, мне спасенья в молитвах нет.
И пускай священник зовет – сворочу, не пойду вослед.
А красавица поглядит – славословлю и шлю привет.
У колен ее – мой алтарь, я грудям ее дал обет.
Не нужна ты мне, не нужна,
Мне с тобой ни покоя, ни сна,
Обожгла ты меня стрелою
И осталась сама холодна.
Скажут мне: ты стала водою,—
Пить не буду, губ не омою,
Словно та вода солона.
Если скажут: ты стала лозою,—
Не коснусь твоего вина.
Пред тобою я, мой желанный,
Скатерть белую расстелю,
Куропатку с кожей румяной
Соком сливовым оболью,
И напиток хмельной и пряный
Я в две чаши для нас налью.
Я надену наряд тонкотканый,
Чтобы ты за дымкой туманной
Видел белую грудь мою.
Ах, случилась прорушка одна,
Мне попалась дурнушка одна.
Захотелось мне с ней обняться,
Начала дурнушка ломаться,
Мол, не надо, я смущена.
А красавица мне из окна
Закричала: «К чему стараться?
Что в любви понимает она?
Надо к тем идти миловаться,
Кто хоть знает, как страсть сильна!»
Ты смеешься, ты все не со мною,
Но тебя я верну – погоди,
Окружу глухою стеною
И запру, словно сердце в груди!
И тогда снисхожденья не жди.
Я сожгу все мосты под луною.
Все мосты, что уже за спиною,
Все мосты, что еще впереди!
Милый мой, мне принесший зло,
Свет мой ясный, быстрей – в седло.
Скройся прочь, чтоб мое проклятье
Поразить тебя не могло!
Я люблю, я огнем объята,
Я, как облако в час заката,
Пламенею, а людям – смех.
Знаю, это за грех расплата,
Но какой я свершила грех?
Я люблю, но любовь моя свята.
Ты мне нужен один изо всех.
Так за что ж я молвой распята?
Я, как всякая птица, дика.
Я твоя, коль удержит рука.
А упустишь – в небе растаю
Иль сметаюсь с чужою стаей,
Не узнаешь издалека.
В клетку вновь ты меня не заманишь,
Станешь ладить силок – не обманешь,
Не боюсь твоего силка.
Я опился, но не вином,
Распалился, но не огнем.
От любви душа опьянела,
От любви мое сердце сгорело.
Я стою под твоим окном.
Ты ко мне выходишь несмело,
А меня не пускаешь в дом.
Для чего же два яблока зрело
Под твоим голубым платком.
Тронуть их рука захотела,
Ты заплакала: «Люди кругом.
То, что ночью следует делать,
Милый, можно ли делать днем?»
Ловчий сокол я с красным кольцом,
Ты – залетная голубица.
Я заметил твой след с трудом,
Я ловлю – ты не хочешь ловиться.
Человеческим языком
Говоришь ты: «Что зря трудиться?
Не охоться за мною днем,
Будет ночь, я – ночная птица!»
Мы пылали с тобой огнем,
Мы сгорали с тобой живьем.
Все прошло,– ты узнать захотела,
Что со мною стало потом?
Все случилось, как ты хотела,
Что могло, все давно сгорело,
На костях моих нету тела,
Есть лишь пепел в сердце моем.
Эх, глаза, мне бы выжечь вас
Без пощады железом каленым,
Лучше тьма – мне не нужно глаз,
Что на милого смотрят влюбленно.
Мне б язык отрезать сейчас,
Чтобы слов не болтал затаенных,
Мне бы сердце пронзить сто раз,
Чтоб не билось оно исступленно,
Обреченно, как в смертный час.
«О, как много в тебе, вино,
Бед и горя заключено,
С той поры, как тебя я приветил,
Счастье не было мне суждено!»
И на горькие жалобы эти
Внятно мне отвечало вино:
«Разве мало непьющих на свете
И несчастливых все равно!»
Где была ты, откуда пришла?
Если ты не посланница зла,
Отпусти меня, сделай милость!
Ты сожгла мое сердце дотла,
Ты в душе моей поселилась
И дороги назад не нашла,
Ты в сознанье моем заблудилась,
Ты моими слезами стекла.
Я тебе надоел, ну что же!
Как прикажешь, тебе видней,
Твой покой моего дороже.
Но любовь, что нам делать с ней?
Я уйду, и тебе, быть может,
Станет легче на несколько дней,
Но потом тебя страх встревожит,
И тогда ты станешь умней.
Ты поймешь: на девичьем ложе
Без меня еще холодней.
Черноброва ты, тонкостанна,
Лоб высокий, лицо румяно.
Белизну ты внутри несешь,
Грудь твоя, словно два шамама,
Что ж припасть мне к ней не даешь?
Ведь и ты уйдешь в край туманный,
В край, куда красоты не возьмешь.
Почему ж при жизни так странно
Ты со мною себя ведешь?
Мне б рубашкою стать льняною,
Чтобы тело твое обтянуть,
Стать бы пуговкой золотою,
Чтобы к шее твоей прильнуть.
Мне бы влагою стать хмельною
Иль гранатовою водою,
Чтоб пролиться хоть каплей одною
На твою белоснежную грудь.
Совершая обычный свой путь,
В чей-то двор я решил заглянуть.
Там висело белье на веревке
И рубашка – любо взглянуть.
Рукава ее вшиты ловко
И цветами расшита грудь.
Вот хозяйку этой обновки
Залучить бы мне как-нибудь.
Обмануть бы, найти уловку
Или золотом прихвастнуть.
Образумься, побойся бога,
Знают все, ты грешила много.
Я ж страдаю который год.
Что ж твердишь ты: «Я – недотрога!»
Ты вкусила запретный плод.
В рай закрыта тебе дорога.
Сын вороны, он впился в твой рот,
А на сокола смотришь ты строго.
И покоя мне не дает
День и ночь за тебя тревога.
Как ошибочен твой расчет,
Как жеманство твое убого!
Вот красавица с грудью белой
Ярко-синюю кофту надела
И вблизи от меня прошла,
Расстегнула петлю несмело,
Словно жаром меня обдала.
О великий создатель, сделай,
Чтоб красавица с грудью белой
Столь красивою не была,
Чтобы сердце мое не горело,
Чтоб в тоске не сгорало дотла!
«Ты не яблоко ли румяное,
Не пора ли тебя сорвать?
Белолицая, тонкостанная,
Не пора ли тебя целовать?
Но Евфрат – река окаянная
Между мной и тобой опять».
«Милый, речи твои туманные
Не могу я никак понять.
Я Евфрат перешла, как пьяная,
Я мосты сожгла деревянные,—
Больше нечего мне терять!»
Я в вечерний час, в час туманный
Шел по улице вполпьяна,
Повстречался с моей желанной,
Грудь ее словно яблок полна.
Тронуть пальчиком плод румяный
Захотелось мне, но она
Закричала: «Прочь, окаянный,
Я чиста еще, не грешна!»
Люди, верьте, я не был пьяный
Если был, так не от вина!
Сколько раз мы с ней, тонкостенной,
Проводили ночи без сна!
«Ты приди ко мне в час заката.
Дам тебе половину граната.
Поцелуй за одно зерно —
Не нужна мне большая плата».
«Что ты жаден, я знаю давно,
Да беда – я не так богата.
Поцелуй за одно зерно —
Это, право, дороговато!»
Если в сад я твой попаду,
Что увижу в твоем саду?
Я увижу тебя лежащей,
Я увижу твой взгляд молящий:
«Уходи!» А я не уйду.
Ты прошепчешь: «Здесь всё на виду.
Подожди, пусть заснут послаще
Люди в доме, рыбы в пруду.
Все соседи глаза таращат,
Все им слышно, нам на беду!»
«Пусть соседи глаза таращат,
Пусть глядят, к своему стыду.
Мы огнем, в наших душах горящим,
И злословье сожжем и вражду!»
«Твое ложе – мой храм и мой дом,
Грудь твоя – две лампады в нем.
Не нужна мне иная награда,
Только стать бы мне звонарем
Иль лампадщиком в храме твоем».
«Нет, мне служек таких не надо,
Молод ты и, на горе нам,
Засветить позабудешь лампады
И во тьме оставишь мой храм».
Видишь, яблоня на пригорке,
Греет солнце ее сквозь туман,
Чтоб полить, принесу в ведерке
Я воды из реки Иордан.
Буду холить, следить буду зорко,
Чтоб мои не пропали труды,
Чтоб случилось однажды на зорьке
Мне сорвать дорогие плоды.
Там старушка живет у нас,
Каждый шорох слышит слепая,
Ей еще бы ослепнуть раз
Иль оглохнуть, чтобы, глухая,
Не учуяла бы сейчас,
Как мой милый крадется, не зная,
Что старушка живет у нас.
Целовал я красавиц мало,
А вчера обнялся с одной.
Ничего она не сказала,
Убежала она домой.
Мать-старуха запричитала:
«Ротик кто окровавил твой?»
«Только что я в саду гуляла,
Там терновник колючий и злой».
Мать заохала, закричала:
«Будь он проклят, такой-сякой!»
Но красавица зарыдала:
«Не кляни его, мать, постой,
Я неправду тебе сказала —
Целовал меня милый мой!»
Тонок стан твой, грудь высока,
По две родинки возле соска.
Многих юношей ты погубила,
Приманила, да не полюбила.
Видно, смерть и моя близка.
Потому что только могила
Исцелит меня наверняка.
Айрены странствий и печали
Выйди из своего чертога,
Словно солнце из-за дерев,
От груди твоей, недотрога,
Свет исходит, весь мир согрев.
Забывают священники бога,
На мгновенье тебя узрев.
Вот и я от родного порога,
Прочь ушел, от любви опьянев.
Ухожу я, прошел мой срок,
Так прощайте и все простите,
Оставляю я вам цветок,
Среди роз вы его держите!
Коль попросит воды глоток —
Мой цветок вином напоите,
И дарует вам счастье бог!
А когда пировать захотите,
Мое место вы сохраните,
Мою чашу и мой кусок,
Будто жив я, мне поднесите.
«Уезжаю»,– сын мой сказал.
Я не верила, потрясенная.
Ногу в стремя – вдаль ускакал.
Я осталась ошеломленная.
Где б, сынок, ты ни сделал привал,
Пусть растет там трава зеленая,
И в какой бы ты край ни попал,
Пусть там зло не живет затаенное.
Песня ангела смерти меж скал
Глохнет, пением птиц заглушённая,
Где б, сынок мой, ты ни пировал,
Пусть посуда будет злаченая.
Как ладья, пусть будет бокал,
И вино, как море бездонное.
Ты – любовь моя, мир мой священный,
Радость первая, давний мой рай,
Не задумала ль ты измену?
Не лукавь со мной, не играй!
Или черный наряд надену,
Крест монашеский и – прощай.
Лишь тогда ты узнаешь цену
Мне, ушедшему в дальний край.
Я уйду, чтоб меня не ждали,
Появлюсь я едва ли здесь.
В Византию пойду вначале,
Но когда ты получишь весть,
Знай, что я уж не там, а дале.
Стран на свете не перечесть…
Но однажды на перевале
Кто-то скажет мне, где ты есть,
И примчусь я из дальней дали,
Чтоб свободе любовь предпочесть.
Не могу я с тобой расстаться,
На пути твоем встану стеной.
Скажешь: «Я не могу остаться».
И уйдешь, распростясь со мной.
О мой милый, года промчатся,
Будет в мире и холод и зной,
Будет сердце твое сжиматься,
По земле терзаться родной.
В час, когда я тобой владела,
Я одна всей землей владела.
С той поры, как тебя потеряла,
Я едва и собой владела.
Гнома
Однажды по улице шел я домой.
Вдруг череп, смотрю, на дороге лежит.
Ударил ногой я по кости пустой,
Вдруг череп в лицо мне улыбку кривит
И кость говорит мне такие слова:
«Эй, слушай, что делаешь ты, удалец?
Вчера лишь я был, как твоя голова,
А нынче настиг меня горький конец!»
*******
