Текст книги "Заговоры, как вид русской народной поэзии"
Автор книги: Н. Крушевский
Жанр:
Медицина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Н. В. Крушевский
Заговоры, как вид русской народной поэзии
[Закрыть]
Крушевский Н. В. Заговоры, как вид русской народной поэзии [1876] //
Крушевский Н. В. Избранные статьи и работы по языкознанию /
РАН. Отд-ние лит. и яз. Комис. по истории филол. наук; Сост. Ф. М. Березин.
– М.: Наследие, 1998. – С. 25-47.
Варшавские университетские известия
1876, № 3, с. 3-69.
В настоящей работе я пытался определить, что такое заговор и объяснить материал, собранный в книге Л. Майкова “Великорусские заклинания”.
По причине трудностей работы, за которую еще никто не принимался, а еще более по причине трудностей чисто-субъективных, обусловливаемых весьма незначительным еще знакомством с народной словесностью, я объяснил только то, что мог объяснить; осталось весьма много непонятного, темного, недосмотренного.
Хотя я читал заговоры, разбросанные в изданиях Калачева, Рыбникова, Тихонравова, Ефименки и в других книгах, но, по стечению различных обстоятельств, я принужден был остановиться главным образом на заговорах Майкова, и из этих последних я исключил заговоры апокрифического происхождения, требующие совершенно другой подготовки.
I
Самое простое сравнение произведений народного творчества с современными словесными произведениями приводит нас к убеждению, что народные произведения отличны от современных, и до того отличны, что, без известной научной подготовки, мы в большинстве случаев даже не в состоянии их понимать. Таким образом возникает необходимость указать основные черты этих произведений, черты, которые одной стороны отличают их от произведений современных, а с другой – затрудняют их понимание; а вместе с тем указать и те причины, которыми они (отличительные черты) обусловливаются. Это
26
должно послужить основанием всякого объяснения произведения народного творчества.
Возьмем два примера народных верований.
Почему солнце перестает светить вечером и опять начинает светить утром? Ум первобытного человека отвечает: вечером оно потухает, а утром кем-то опять зажигается.
Если продеть волос известного индивидуума сквозь голову жабы и зарыть ее в землю, то вместе с гниением волоса будет сохнуть и то лицо, с чьей головы он взят и наконец, оно должно умереть1
[Закрыть].
Взгляд народа на захождение и восхождение солнца совершенно отличен от нашего взгляда на те же явления, а второе поверие нам совершенно непонятно. Для нашего ума здесь нет логики, но нельзя допустить, чтобы здесь не было логики и для ума первобытного человека. Если для него эти заключения были логичны, то следовательно его ум, его процесс мышления были совершенно отличны от нашего ума и процесса мышления. Но такая гипотеза была бы почти равносильна гипотезе, что органы и процесс пищеварения первобытного человека были совершенно отличны от наших. В чем же состоит отличие нашего мышления от мышления первобытного ума?
Ум, процесс мышления первобытного человека был таков же, как ум и процесс мышления человека современного, т. е. он обладал теми же познавательными способностями, точно так же принужден был наблюдать отдельные случаи, чтобы делать из них общие выводы, а потом применять эти общие выводы к новым отдельным случаям. Но ум первобытного человека имеет много сходства с умом ребенка. Его можно характеризовать так: он действует быстрее и смелее. Следствием этого являются разнообразные логические ошибки. Ясно, что если и ум современный станет действовать так же быстро и смело, то и он попадет в те же ошибки; факты оправдывают такой вывод. Мировоззрение современное переполнено результатами строгого, логически-проверенного мышления, тогда как первобытное мировоззрение все основано на действиях и смелых выводах. Итак, 1) наблюдение, индукция и дедукция всякого, а тем более первобытного ума подвержены известным ошибкам, которых можно избегать только упражнением и опытом, и 2) продукты мыслительного процесса остаются всегдашним содержанием ума и дальнейшие его процессы находятся в зависимости от этого содержания.
27
Постараемся сказать несколько слов об особенностях первобытного мышления, равно как и о логическом содержании первобытного ума. Но прежде всего необходимо еще раз оговориться: те же самые особенности причастны, хотя и не в равной мере, уму современному; первобытными они здесь названы лишь на том основании, что имеется в виду первобытное миросозерцание народа, в котором они сказываются на каждом шагу и в котором их нельзя считать логическими заблуждениями, аномалиями мыслительного процесса, а напротив совершенно естествеными результатами младенческого ума. Я буду говорить только о том, что особенно выдается в моем материале (заговорах) и что необходимо для его объяснения.
Для младенческого ума достаточно весьма ничтожное основание, чтобы связать две вещи – это можно считать общей формулой всех логических особенностей первобытного миросозерцания.
Ум человеческий всегда склонен смешивать наблюдение с выводом. A. говорит, что он видел призрак. Собственно говоря, он видел в ночной темноте какую-то белую фигуру, а что эта фигура была призраком – это уже не факт наблюдения, а вывод А. Заблуждение это свойственно всякому непривычному мыслителю, а тем более человеку первобытному. Он видит, положим, свет и чувствует теплоту солнца; делает вывод, что солнце есть горящий предмет, быстро смешивает этот вывод с наблюдением и считает его актом наблюдения. Совершенно правильный вывод из приобретенных таким наблюдением знаний сам по себе будет неправилен. Так, напр. потухший предмет может вновь воспламениться только тогда, когда его кто-нибудь зажжет; закатившееся солнце есть потухший предмет; следовательно – и солнце кто-то по утрам зажигает. Всякий предмет зажигается сверлением, следовательно и солнце зажигается сверлением. Повсюду в природе первобытный человек видит явления; он делает вывод, что это суть действия, смешивает этот вывод с наблюдением и убежден, что он видит повсюду действия. Действия предполагают разумного и свободно действующего деятеля, и вот первобытный человек повсюду в природе видит живых, одаренных разумом и свободой деятелей. Тысячи примером такого же вывода можно наблюдать у детей. Я показал маленькому дитяти карманные часы; оно долго прислушивалось к стуку и, наконец, сказало: “дети пришли!” Дитя это всякий день из своей комнаты слышит шум своих братьев в соседней зале и по этому шуму заключает, что они пришли уже
28
играть. Оно теперь делает быстрый вывод, сближает два явления на основании только одного признака, и то далеко не тождественного в обоих случаях; шум, производимый детьми, и стук карманных часов далеко не похожи друг на друга. Нельзя упускать из виду, что предмет поражает младенческий ум всегда одним каким-нибудь своим качеством; лучшим доказательством этого может служить первобытный язык, все слова которого суть названия предметов по одному какому-нибудь их качеству. Неудивительно после этого, что народ сближает два предмета сходные в одном качестве, хотя они весьма несходны во многих других. Стрела, луч солнца и ветер поражает его быстротой; он называет их словами одного и того же корня: стре-ла, Стри-бог Strahl; название ассоциирует уже не одно качество, а целый предмет и вот Солнце и Ветер начинают ему представляться мечущими острые стрелы.
К вышеуказанной совершенно правильной дедукции из ложных наблюдений примыкает заключение по аналогии, прием самый употребительный в обыденной жизни, а в первобытное, лишенное науки время – самый обычный путь приобретения новых знаний. Прием этот состоит в следующем: A. сходно с B. в качестве c; причинная связь между качеством c– и качеством d. не обнаружена; однако делается заключение, что A. сходно с B. и в качестве d. Прием этот часто так сливается с дедукцией из ложных наблюдений, что неизвестно, под какую категорию подвести данный случай: напр. болезнь в том сходна с животным, что и первая и второе обнаруживаются рядом известных, вредных по отношению к человеку действий; причинная связь между способностью вредить и органической жизнью не обнаружена; однако делается вывод, что болезни суть известные животные; такое понимание болезней особенно ясно в заговорах Риг– и Атарва-Веды. Очевидно, что такое представление о болезнях можно рассматривать и как следствие смешения наблюдения с выводом.
Перехожу к более важным логическим особенностям, носящим в логике название заблуждений априорических; на этом месте они должны быть рассматриваемы как апостериорические: логика рассматривает их, как уже существующие в уме, для нее важно их содержание, для нас же важнее психологический процесс их образования.
Размышляя и действуя, человек опирается на известные аксиомы, т. е. такие общие истины, которые по его взгляду неоспоримы и не требуют доказательства. Они обыкновенно не
29
сознаются, тем не менее присущи всякому мышлению и никакое мышление без них не возможно. Эти-то аксиомы и различны для различных эпох человеческого ума.
Каждый предмет, отражаясь в уме человека, как будто делает на нем оттиск, который совершенно походит на самый предмет2
[Закрыть]. Но предмет оставляет на уме еще один оттиск, на который ложится целый ряд оттисков однородных предметов. Частности этих оттисков взаимно стираются, мало-по-малу остается только то, что обще всему ряду предметов, общий их образ. Дуб, береза, осина, кроме оттисков дуба, березы и осины, делают еще оттиск дерева, в котором слились оттиски дуба, березы и осины. Так возникают в уме общие представления, которым в языке соответствуют общие имена.
Все сказанное о предметах относится и к явлениям. Если назовем явление комбинацией предметов или изменением предметов, то ряд однородных комбинаций или изменений предметов оставляет в уме общий оттиск известного ряда явлений. Молодые животные и люди, вырастая, становятся похожими на своих антецедентов, родителей; изображение дерева или другого предмета в воде походит на свой антецедент, предмет; чувства человека возбуждают в другом человеке сходные чувства и т. п. Все эти явления, как будто ложась одно на другое в уме человека, образуют общий оттиск, оттиск, в котором стираются все специальные черты этих явлений и в котором каждое из них может поместиться в силу того, что имеет известную общую черту с другими. И здесь происходит тот же процесс элиминации: впечатления сходных черт целого ряда явлений, повторившись наибольшее число раз, получают наибольше силы и вытесняют собой впечатления черт специальных, более слабые. Так в выше приведенном ряде случаев впечатление того, что последующее походит на свое предшествующее, наиболее сильно; оно вытесняет собой и впечатление очертаний различных животных, и дрожания отраженного образа в воде, и выражения лиц людей, волнуемых разнообразными чувствами и т. п. частные черты явлений. Человек приходит к аксиоме, что следствие должно походить на свою причину. Процесс этот происходит бессознательно, начинаясь в безотчетном действе и теряясь в тысяче сходных случаев. Так слагаются в уме человека аксиомы. Сами они не сознаются при мышлении и выступают только при известном усилии, подобно тому, как и представление о предмете. Размышляя, почему лежавший пред вами предмет упал, вы не сознаете аксиомы, что всякое явление должно
30
иметь причину; но пусть только вас кто-нибудь спросит, почему вы остановились на этом явлении – вы, вероятно, ответите ему, как сказаить, частью аксиомы: ведь должна же была быть какая-нибудь причина. Собственно, это будет вывод из аксиомы, сделанный бессознательно: всякое явление должно иметь причину; это есть явление; следовательно – и оно должно иметь причину.
Возвращаясь к аксиоме сходства причины со следствием, мы должны заметить, что и она подходит под указанную уже общую формулу заключений первобытного ума – и она есть преждевременное обобщение. В природе, действительно, весьма много случаев сходства причины и следствия; так много, что для первобытного ума это сходство стало неопровержимой аксиомой. Мало того – она долго господствовала в философии и имела таких защитников, как Лейбниц, Спиноза, Кузен, Кольридж. Тем не менее это только заблуждение, блистательным опровержением которого есть напр. вся химия.
Трудно объяснить происхождение другой аксиомы первобытного ума, которую можно формулировать так: действие на часть предмета (или на вещь, рассматриваемую как его часть) есть действие на самый предмет. Действуя на волосы, ногти, одежду и т. п. человека, можно действовать на самого человека. Что привело первобытный ум к такому заключению? Разве то, что предмет со всеми своими принадлежностями казался ему чем-то гораздо более цельным, чем нам; он не умел его анализировать, не умел отделить то, что составляет самый предмет от того, что можно признать только его принадлежностями. Во всяком случае мы можем констатировать самый факт: аксиома эта существует у совершенно чуждых друг другу народов. Она сказалась и в приведенном выше поверии: гниение продетого через голову жабы волоса должно повлечь за собой смерть его обладателя.
Таких общих предложений, которые первобытный ум считал за аксиомы, весьма много; но что для неразвитого ума ясно само по себе и не требует доказательств, то для более осторожного, развитого не только не имеет силы аксиомы (1-ая аксиома), но часто даже перестает быть истиной (2-ая аксиома). Таким образом, те логические основания, которые составляют последнюю инстанцию человеческого ума при понимании явлений, их связи, словом – всего существующего, не неподвижны, а различны для различных эпох жизни человечества; вся их сила основывается лишь на непоколебимой вере в них мыслящего
31
субъекта и потому мы совершенно вправе назвать их интеллектуальными верованиями, наравне с верованиями религиозными.
О других особенностях первобытного мышления придется сказать еще несколько слов при замечаниях о первобытном языке.
Таким образом, отличие произведений народных от литературных со стороны логической обусловливается особенностями первобытного мышления.
________
Мы видели хоть отчасти те логические орудия, которыми обладал младенческий ум, видели и примеры тех логических принципов, из которых он выходил при своем мышлении. Но отличие народных произведений обусловливается положительными знаниями первобытного человека. Наблюдая и размышляя, он вырабатывает себе отрывочные сведения о самом себе и предметах мира внешнего.
Как в первобытном языке для обозначения одного предмета возникает множество слов, из которых каждое есть название предмета, по одному известному его признаку, поразившему почему-нибудь человека, так точно в первобытном миросозерцании возникает множество представлений об одном и том же явлении, из которых каждое есть выражение той или другой стороны явления, обратившей на себя почему-нибудь особенное внимание наблюдателя.
Между словами, означающими один и тот же предмет, начинается процесс элиминации, и мало-по-малу одно слово вытесняет собой другие и последние вслед за тем умирают. Такой же процесс элиминации происходит, без сомнения, и между представлениями; но представления отличаются, кажется, большей живучестью, нежели слова: они скорее уживаются друг возле друга. Но зато между ними происходит другой процесс – это процесс разнообразных комбинаций.
Об одном и том же предмете возникает одновременно множество представлений. Представления эти не только весьма многочисленны и разнообразны, но очень часто и совершенно противоположны. Так напр. явление грозы дало ряд светлых и ряд темных образов. Даже одно и то же представление об одном и том же явлении часто запечатлено двойственным характером; так, небесный змей (молния) является то существом добрым, то злым. Но с течением времени прежние представления переживаются, хотя и не умирают; однако на их место возникают новые
32
представления, более согласные с умственным уровнем данного времени (напр. вещественные, зооморфические и антропоморфические). И вот между всеми этими представлениями происходит процесс комбинаций.
Комбинации эти могут быть:
1) Комбинации разных одновременных (т. е. относящихся к одной эпохе) представлений об одном и том же предмете. Так напр. молния в одно и то же время представлялась ключом, проводником живой воды, быстрой птицей и т. п. И вот в представлении о папоротнике слились все эти представления о ней: цвет папоротника, как птица, порхает с листка на листок, как ключ отпирает спрятанные в земле сокровища, обладает целебной силой и т. п.
2) Комбинации разных преемственных представлений об одном и том же предмете. Так, напр. конь в загадках о громе и ветре есть представление об этих явлениях, происходящее из эпохи зооморфизма3
[Закрыть]. В эпоху антропоморфизма те физические явления представлялись в человеческих образах, напр. в образе доброго молодца. И вот в сказках встречаем комбинацию этих двух преемственных представлений: гром представляется добрым молодцем на изрыгающем пламя коне. Сюда же следует отнести представление Юпитера с орлом и т. п.
3) Комбинации разных представлений о разных предметах4
[Закрыть]. Напр. слияние образов Утренней и Вечерней Зари, Молнии, Солнцевой матери, Солнца, Богородицы в одном женском образе; слияние представлений о Молнии, Ветрах, Огне, Ночи и Дне в образе птиц и т. п.
Всматриваясь в эти комбинации представлений, легко убедиться, что они подчинены общим в психологии законам ассоциации идей. Два закона ассоциации могут быть обобщены в следующей формуле: две идеи, имеющие что-либо общее, взаимно притягиваются. Представления, входящие в комбинацию, или суть представления об одном и том же предмете, или сами в чем-нибудь походят друг на друга.
Отрывочные знания первобытного человека, его представления о самом себе и предметах мира внешнего никак не могут быть относимы к мифологии. Лучшим доказательством этого может служить то обстоятельство, что не раз у самых разнообразных народов встречаем одно и то же представление об одном и том же предмете – явление, могущее быть только следствием общности законов развития человеческого ума и общности условий, при которых он размышлял. Как в наше время в двух
33
различных местах земного шара люди могут совершенно независимо одни от других придти к заключению, что молния есть явление электричества, так и в доисторическое время чуждые друг другу народы могли придти к убеждению, что молния есть быстрая птица. Поверие такое, действительно, встречается у арийцев и северо-американцев. В науке эти отрывочные знания должны составлять соединительное звено между народной психологией и мифологией. Мало-по-малу они слагаются в цельные образы, эпизоды и только такие эпизоды, сложенные в одно органическое целое, составляют общее мировоззрение, мифологию народа.
Судя по себе и не будучи даже в состоянии отделить свое я от мира внешнего, он видит повсюду жизнь, всякое явление представляется ему действием, предполагающим известное действующее существо. Не будучи в состоянии представить себе жизнь, которая бы не была похожа на его собственную жизнь, он повсюду в природе видит те же происшествия, из которых слагается его собственная жизнь. Поражаемый гигантскими явлениями природы, над которой он еще не имеет никакой власти, он наделяет предполагаемые действующие существа сверхъестественной силой. Все более развивающийся ум делает первый, грубый анализ всего существующего: в разнообразных явлениях усматривает несколько общих категорий. Вместо неопределенных, друг другу чуждых духов, наделявших отдельные предметы в эпоху фетишизма, являются божества политеизма, божества целых категорий явлений, стоящие друг к другу в известных ясно определенных отношениях.
Ядро мифологии – религия. Но в мифическую пору нет еще различия между верованием и знанием. Да и вообще нельзя строго разграничить веры от знания: истина субъективна; то, что нам кажется неопровержимой истиной, истинно только потому, что мы в него глубоко веруем. В мифологии, которая составляет все достояние, все содержание ума и сердца первобытного человека, хранятся в зародыше все задатки будущей жизни народа; философия, наука, мораль, право, обычаи мало-по-малу выделяются из нее, нося на себе еще долго религиозный колорит. Понятно, что все произведения народа должны слагаться под влиянием его мифических воззрений. Таким образом трудность их понимания зависит от трудности представить себе все первобытное мировоззрение, под влиянием которого они возникли.
