Текст книги "Тепло холодной весны (СИ)"

Автор книги: N Наталия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Наталия N
Тепло холодной весны

Тепло холодной весны

– Арамеева, а ну-ка, иди сюда, золотая моя! – прогремел на всю редакцию районной газеты "Теменские вести" голос нашего "главВреда" Морозова.

Обычно такое начало дня ничего хорошего не предвещало. Я с сожалением оторвалась от ноутбука, на котором набирала статью о стихийной свалкае в лесу, и неохотно поплелась на зов.

Родион Васильевич с угрюмым видом сидел за столом и вычитывал полосы перед отправкой газеты.

– Добрый день, вызывали?

– Вызывали, – передразнил начальник, – проходи, изучай.

На стол плюхнулись два тонких белых конверта с официальными печатями, адресованные на моё имя. Взяла первый и удивилась:

– Из миграционной службы. Что это?

– Депортируют тебя обратно в Питер, Лизавета, достала ты тут всех! Меня так точно, – серьёзно заявил Морозов.

Я бросила в его сторону недоверчивый взгляд, вскрыла письмо, прочла и снова удивлённо ахнула:

– Меня извещают, что семье Золоторёвых, наконец, выданы документы!

На втором конверте стояла печать районной администрации, а в официальном бланке было всего несколько слов, заставивших завизжать от радости и броситься обнимать недовольного Морозова.

– Родион Васильевич, им квартиру дают! Четырёхкомнатную!

– Вот малахольная, чего орёшь? Не тебе же! – почти миролюбиво проворчал начальник и ловко вывернулся из рук.

Суровые теменские мужчины обниматься не любят – пора бы мне это уже усвоить.

– У меня нет пятерых детей и больной бабушки, а их хатёнка скоро совсем развалится, как там вообще жить можно?! Только почему все эти бумаги мне адресованы?

– Действительно, почему? Это же не ты тут писала душераздирающие статьи о несчастной судьбе детишек и полупарализованной старушки, ютящихся чуть ли не в сарае. Не ты Ставропольское телевидение притащила и грозилась наслать на местные власти программу "Человек и закон"! Знаешь, сколько всего мне пришлось выслушать от утомлённых твоим бурным энтузиазмом чиновников?!

Я вздохнула и потупилась, изображая раскаяние, которого не чувствовала. С тех пор как вместе с представителями органов опеки впервые отправилась в рейд по неблагополучным и нуждающимся семьям, я больше не задавалась вопросом, чем хочу заниматься. Ответ нашёлся сам.

Возможно, из-за детских воспоминаний Вики Соболевой, которые отпечатались в моём сознании яркими, наполненными едкой горечью моментами, я не могла воспринимать проблемы детей, не живущих, а выживающих рядом с пьющими и просто равнодушными к их потребностям родителями, как нечто далёкое и незначительное. Хотелось помочь каждому малышу и подростку не утонуть в застоявшемся болоте социального неблагополучия, поглотившем их родственников, и найти свой путь в жизни.

Вместе с опекой и социальными педагогами я активно включилась в работу с такими семьями – писала тематические материалы в газету и письма в различные вышестоящие инстанции, помогала собирать благотворительную помощь и вещи для малоимущих, по выходным на правах волонтёра иногда работала в детском приюте "Оазис" и всё чаще испытывала чувство разочарования и опустошённости, потому что стену апатии и равнодушия граждан, привыкших смотреть на мир сквозь дымку алкоголя, невозможно было разрушить. Да что там, даже просто достучаться не всегда получалось.

Порой детей приходилось забирать из такой семьи в приют на несколько месяцев, дав родителям время реабилитироваться: пройти лечение у нарколога, найти работу и привести жильё в порядок. К сожалению, эти условия выполняли далеко не все, сделав выбор отнюдь не в пользу сыновей и дочерей...

У Золоторёвых была другая ситуация. Мария – мать одиночка, воспитывающая пятерых детей и ухаживающая за больной матерью, потеряла документы. Восстановить их сразу не получилось из-за того, что свидетельства о рождении, как и паспорта, изначально выдавались в другом городе. В итоге из-за бюрократических проволочек Золоторёвых не включили в программу переселения из ветхого жилья в прошлом году, и почему-то не запланировали переселить в текущем, хотя их дом по заключению экспертов находился в аварийном состоянии. Потребовалось несколько запросов в администрацию и миграционную службу, серия публикаций в газете и привлечение краевого телеканала, чтобы дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки.

– Но вы же пустили эти материалы в печать, значит, были согласны с моими доводами. Мы ведь должны помогать людям.

– Смотря в чём. Золоторёвы, Лиза, это безобидная лирика. Я бы тебя за них даже похвалил, если бы ты на этом остановилась. Но тебе, видимо, лирики оказалось мало, решила меня в экшен втравить? – закончил Морозов угрожающе. Суровый взгляд серых глаз полностью соответствовал тону собеседника.

– В каком смысле? – я невольно поёжилась, не понимая, к чему он клонит.

– Садись, – Морозов мрачно кивнул на кресло напротив. – Разговор у нас будет долгим.

Ох, не к добру это! Не скрывая тревоги, присела на краешек кресла и рискнула спросить прямо:

– Родион Васильевич, что случилось?

– Имя Геннадий Дорохин – тебе о чём-нибудь говорит? Уважаемый человек. Владелец торговых центров и спортивных комплексов, крупный бизнесмен и щедрый благотворитель – детским домам, больницам и школам помогает. Какого чёрта ты к нему прицепилась?!

Теперь настала моя очередь мрачнеть, вспомнив невысокого коренастого шатена, лет сорока пяти с тяжёлым взглядом и фальшивой улыбкой, у которого я однажды брала интервью. Больше всего мне запомнилась его красивая молодая супруга, принёсшая нам кофе, точнее её странная реакция на спокойное замечание мужа о том, что его напиток получился недостаточно крепким. Услышав эту фразу, женщина вдруг резко побледнела и чуть ли не затряслась, сильно меня удивив. Причину такого поведения я поняла лишь неделю назад.

– Людям помогает, а жену с сыном бьёт!

– Какие громкие слова! – Морозов болезненно поморщился. – У тебя доказательства есть? Свидетели имеются? Хотя бы один? Нет! Так что полегче на поворотах, девочка. Неприятности нам не нужны.

– Вообще-то свидетели есть. Помните, я готовила материал об учительнице математике, занявшей первое место в краевом конкурсе. Так вот, когда я вошла в класс, лично слышала, как сын Дорохина умолял её не ставить двойку, потому что папа побьёт. Он плакал и был напуган. Мне школьный психолог потом рассказала, что они с медсестрой осмотрели мальчика и обнаружили синяки на его ногах и ягодицах!

Главный редактор продолжал кривиться и хмуриться, словно жевал нечто очень горько-кислое.

– И много синяков было?

– Нет, а какая разница?

– Большая. У нас шлёпнуть ребёнка по попе в воспитательных целях – это не преступление, а обычное дело.

На меня никто из родителей руку никогда не поднимал и подобное заявление искренне возмутило.

– До синяков?! Ничего себе воспитание! Это самое настоящее избиение!

– А ну-ка, тихо, раскудахталась тут! – холодно осадил Морозов. – Эмоций много, а логики ноль. Факт побоев где-нибудь зафиксирован? Нет! Кто-нибудь из школы согласен дать показания в суде?

– Ну... не знаю, – я замялась, вспомнив, как испуганно заохала психолог Арина Васильевна в ответ на моё предложение обратиться в органы опеки и написать материал в газету, а потом безапелляционно заявила, что сначала нужно поговорить с родителями ребёнка и попытаться решить проблему без огласки.

– Зато я знаю – нет! Эту историю давно замяли, только ты всё никак не успокоишься! Мамаша заверила общественность в лице директора школы, что сын просто упал с лестницы – у них, видишь ли, двухэтажный особняк.

– Врёт она! – возмутилась я, вспомнив недавнюю встречу с этой женщиной. – А у самой тоже синяки на плечах и руках. Какая-то очень скользкая у них лестница!

– К ней-то ты зачем попёрлась, горе луковое! – схватился за голову расстроенный начальник. – Сколько раз тебе повторять: никакой самодеятельности – советуйся со мной, прежде чем к таким людям соваться!

– Я её случайно в больнице встретила, когда флюорограф проходила. Вошла в кабинет, а она как раз переодевалась. Увидела синяки и просто предложила помощь, – объяснила со вздохом, понимая, что всё сказанное шефом пока что прелюдия, основной разнос ещё впереди.

– Господи, какую помощь?!

– В Ростове есть хороший реабилитационный центр для жертв домашнего насилия. Нам про него на семинаре по социальной журналистике рассказывали, я оставила ей визитку...

– Насколько я понял из твоего предыдущего лепета, факт насилия женщина не подтвердила, – прервал мои путаные объяснения мрачный Родион Васильевич.

– Да, но...

– Но тебе её слов оказалось недостаточно, и ты пошла собирать сплетни по соседям Дорохиных, так?

– Между прочим, многие из них уверены, что в синяках домочадцев этого "уважаемого" человека виноват он сам, а не лестница!

– Они видели как он бил жену или сына?

– Ну...

– Нет! Получается, Лиза, ты в рабочее время без санкции руководства собирала сплетни! – в голосе Морозова зазвенел металл. – Именно это я сказал Геннадию Дмитриевичу, до которого дошли слухи о твоих, порочащих его честь и достоинство, изысканиях. Между прочим, он теперь грозит нам судебным разбирательством!

– Но я не сделала ничего противозаконного!

– Ага, ничего. Ты всего лишь спрашивала у посторонних людей, не избивает ли господин Дорохин членов своей семьи! Это, Лиза, вообще-то оскорбление и клевета, то есть уголовно наказуемые деяния!

Теперь настал мой черёд негодовать:

– А если это не клевета, мы так и будем сидеть сложа руки и молчать в тряпочку под страхом суда?! Его сыну всего девять лет! Вам его не жалко?

– Мне себя жалко, – главный редактор от моей гневной тирады помрачнел ещё больше. – И тебя, дурёху наивную. Пресса – не полиция, у нас нет полномочий наказывать правонарушителей. К тому же у тебя нет ни одного весомого доказательства, а жена и сын Дорохина теперь в один голос уверяют, что живут дружно и счастливо.

– Ага, только лестница, зараза, всё портит! – проворчала, с досады пнув ножку соседнего стула, и демонстративно отвернулась.

Было неприятно и обидно. Вот уж не думала, что Морозов окажется таким трусом и эгоистом. Значит, конфликтовать с городской администрацией, не пожелав дать опровержение по материалу, критикующему деятельность нового главы, он может, а ссориться с местным миллионером боится. Что за двойные стандарты?!

– Ты мне тут губы не дуй! – стукнул кулаком по столу начальник, привлекая внимание. – Хочешь в одиночку сломать систему?! Это всё равно, что бороться с ветряными мельницам, как полоумный Дон Кихот. Не хмурься, я тоже в твои годы был идиотом, в смысле идеалистом – пытался изменить мир к лучшему. Слава богу, с возрастом это проходит.

Нравоучительная лекция не убедила.

– Значит, по-вашему, это нормально, что мужчина поднимает руку на жену и ребёнка? Так и должно быть?!

Морозов отмахнулся от меня как от надоевшей до зубовного скрежета мухи, которую не получилось прихлопнуть, и устало возразил:

– Не должно, но так есть, так было и так будет. Это как кражи, убийства и проституция – неправильно, незаконно и... неискоренимо.

Увы, на это возразить было нечего. От осознания его правоты на душе стало ещё паршивее.

– Что же делать?

– Ничего. В чужой монастырь со своим уставом не лезут, в чужую семью – тем более. Они должны разобраться сами. Нельзя помочь тому, кто этого не хочет, а супруга Дорохина даже ни разу заявление в полицию не подавала.

Я тяжело вздохнула – то же самое практически слово в слово сказал дедушка, когда спросила у него совета.

– Если подаст, какие у неё шансы?

– Никаких, – снова отмахнулся начальник, – муж максимум штрафом отделается, ведь причинения тяжкого вреда здоровью там нет.

– То есть, нужно ждать пока он её забьёт до полусмерти?! – искренне ужаснулась я.

Отвратительная у нас система правосудия! Не удивительно, что женщина боится принимать какие-то меры – понимает, что её никто не сможет защитить, а злить садиста-мужа слишком опасно. Замкнутый круг. Западня!

Почти в таком же положении много лет назад оказалась семья Гориных. Возможно, именно поэтому я принимала эту ситуацию так близко к сердцу.

– Всё, хватит, тема закрыта!

– Но...

– Узнаю, что ты снова к ним сунулась – уволю! – ледяным тоном отрезал Морозов и огорошил неприятной новостью: – Да, чуть не забыл – завтра едешь в Пятигорск на недельный обучающий семинар для фотографов, оформим как командировку.

– Но зачем...

– Затем, что ты у меня не только журналист, но и фотокор на полставки. Поучишься у профессионалов, лучше работать будешь.

– Отправляете в ссылку, да? – сил спорить и возмущаться больше не было. Всё равно бесполезно.

– Ага, в Шушенское, в шалаш! – буркнул угрюмый "ГлавВред". – Заварила кашу и ещё огрызается! Поезжай, пусть страсти немного поулягутся. Всё, никаких возражений, иди, собирай вещи!

День, начавшийся с неприятной беседы, едва не завершился трагедией.

Вечером я вместе с представителями опеки отправилась в очередной рейд по социально неблагополучным семьям, где один нетрезвый и излишне агрессивный родитель набросился на нас с кулаками.

Пока сопровождающий комиссию молодой полицейский сориентировался и надел на буйного алкоголика наручники, несколько человек успели получить незначительные ушибы. А я отделалась синяками на запястье, когда мужчина схватил за руку, пытаясь вырвать фотоаппарат. Подоспевший наряд полиции увёз смутьяна в отделение...

Да уж, весёлая у меня работа, может, уехать не время – не такая уж плохая идея.

Вечерело. Накрапывал мелкий дождь, сопровождающийся резкими порывами ветра (весна в Теменске выдалась поздней и холодной), на улице сгущались сумерки, а в окнах нашего дома не горел свет. Значит, дедушка ещё не вернулся от Яны. Сестра только неделю назад выписалась из роддома, став мамой очаровательной малышки Кристины, и мы навещали их ежедневно, но я сегодня выбилась из «графика».

После беседы с Морозовым, фактически приказавшим мне уехать из города, и тревожного рейда, настроение было далеко не радужным. Я включила свет на кухне, поставила на огонь чайник и пошла в свою комнату переодеваться. Сменила джинсы и блузку на клетчатое платье с длинным рукавом (не очень удобное, зато синяки не видно) и прилегла на край заправленной кровати, обняв огромного плюшевого медведя. Оказывается, Горин не шутил, когда грозился сделать мне такой подарок и вскоре привёз мягкое косолапое чудо ростом почти с меня.

Воспоминания о хирурге расстроили ещё сильнее. Первое время после того памятного лета он хотя бы раз в две недели обязательно заходил к нам в гости. Просто так – на чашку чая, на пару ни к чему не обязывающих слов. Это стало своеобразной традицией, и я сама не заметила, как привыкла к его коротким визитам настолько, что они стали чуть ли не потребностью.

Я не пыталась анализировать свои чувства, мне просто были приятны его присутствие, голос, взгляды, случайные прикосновения и иногда начинало казаться, что эта симпатия, явно выходящая за рамки дружеской, взаимна. Во всяком случае, он больше не смотрел на меня снисходительно как мудрый взрослый на неразумного ребёнка, а после прошлогоднего интервью в карих глазах мужчины читалось даже что-то похожее на уважение.

Я невольно усмехнулась, вспомнив как, просидев над материалом всю ночь, на следующий день пришла к Горину с готовым интервью, вернее сразу с несколькими его вариантами, отличающимися эмоциональностью изложения, стилисткой и формами подачи.

От первого материала после критики и правки строгого рецензента осталось всего четыре предложения, от второго – шесть. Появление третьего варианта Игоря Борисовича очень удивило, четвёртого – озадачило и напрягло, ну а последний, седьмой, думаю, сразил его окончательно. Настолько, что правки Горин больше вносить не пытался. Пробормотал что-то вроде "Такое бы упорство да в мирных целях" и дал добро на публикацию, хотя накануне уверял, что согласовывать и переписывать интервью мне придётся не меньше месяца.

Громкий свисток чайника вернул в реальность. Погладив мишку по мохнатой щеке, я неохотно поплелась на кухню. Ужинать не хотелось, действовала скорее автоматически.

Дождь за окном заметно усилился, а дедушки всё ещё не было. Достала телефон, чтобы ему позвонить и зашла в избранные контакты. Взгляд зацепился за фамилию Горина. Палец, дрогнув, завис над его номером. Очень захотелось позвонить хирургу, чтобы просто услышать его голос и поинтересоваться как у него дела.

Несколько месяцев назад он перестал приходить из-за того, что по городу о нас с ним поползли глупые сплетни.

Увы, таковы особенности провинциального менталитета – здесь все на виду, особых развлечений нет, а перемыть кости знакомым – дело святое. Визиты Горина к нам местные кумушки сочли подозрительно частыми и, недолго думая, связали со мной. Подозреваю, что эти бредовые слухи распространились с лёгкой руки дедушкиной соседки, не простившей мне отвергнутые ухаживания её племянника – большого любителя девушек и пива.

Ну а когда в декабре подруга Горина Катя уехала из Теменска без него, меня, игнорируя все доводы логики, записали в "разлучницы". Что, разумеется, было полной чушью. Их развела не личная драма, а вопрос карьерного роста. На конференции в Москве Горину предложили работу в какой-то очень престижной частной клинике, он отказался, а Катя, уцепившись за возможность променять провинцию на мегаполис, долго и настойчиво пыталась его переубедить. В итоге, уставший от выноса мозга хирург, просто устроил её в ту самую клинику, а сам предпочёл остаться на малой родине. Видимо, у него это отработанный приём – решать проблемы с женщинами их трудоустройством.

Остальные подробности расставания этих двоих мне неизвестны, но я к нему точно отношения не имела. Хотя в душе и теплилась робкая надежда на встречу, Горин с тех пор к нам ни разу не приходил. А местным сплетницами, не дождавшимся подтверждения своих мелодраматических теорий, пришлось замолчать.

Я очень скучала и искала повод увидеться с хирургом, но каждый раз останавливал страх стать для него второй Викой – навязчивой, фанатично преданной надоедой, которой иногда снисходительно позволяли быть рядом. Нет уж, такого счастья мне не надо! Вот и сейчас пришлось пересилить искушение и позвонить только дедушке. Он задерживался, но обещал скоро быть дома.

Стук в дверь оказался неприятной неожиданностью. Гостей я не ждала, а калитку, похоже, закрыть забыла, значит войти в дом может кто угодно, включая того же Дорохина. Вдруг он пришёл пригрозить мне судом (или чем-нибудь похуже) лично...

Появление в дверях Горина, о котором только что думала, удивило и очень обрадовало. Меня буквально затопило волной эйфории. С трудом удержалась от желания броситься навстречу и обнять, ограничившись традиционным приветствием и излишне сияющей улыбкой (с этим ничего поделать не смогла).

– Добрый вечер, Лиза, – его ответная улыбка была тёплой, но бурного восторга не выражала. – Георгий Романович дома?

– Ещё нет, скоро будет.

Горин слегка нахмурился и покачал головой, проворчав:

– А почему тогда калитка не заперта? Я, конечно, рад, что после всего случившегося вы не страдаете фобиями, но нельзя же пренебрегать элементарными правилами безопасности.

Это было сказано таким привычным занудным тоном, что я невольно рассмеялась и искренне призналась:

– Как же я соскучилась по вашим нотациям!

– Откуда эта тяга к мазохизму? – неловко усмехнулся собеседник, кажется удивлённый таким проявлением чувств.

– Не к мазохизму, а к стабильности! Всё вокруг непостоянно, как курс доллара, а вы совершенно не меняетесь и любую беседу всегда начинаете с ворчания.

– Вы, Лиза, тоже верны себе и не способны жить без неприятных приключений, – парировал гость, став вдруг серьёзным.

Я разочарованно вздохнула, осознав, что хирурга сюда привело вовсе не желание меня увидеть и не волшебное стечение обстоятельств, а чья-то настоятельная рекомендация провести профилактическую воспитательную беседу во избежание намечающихся проблем. Морозов нажаловался, не иначе.

– Проходите, чай будете?

– Лучше кофе, – Горин вошёл за мной на кухню, вымыл руки под краном и сел за стол, на мгновение прикрыв глаза.

Только сейчас заметила, что вид у него усталый, лицо осунувшееся, а волосы промокли от дождя и крупные капли воды стекают на лоб и скулы. Недовольство причиной его визита тут же растворилось в лавине непрошенной и пугающей нежности.

Я отвернулась, скрывая смятение. Вот ведь угораздило! Стоило когда-то героически бороться с чувствами Вики Соболевой к этому человеку, чтобы в итоге влюбиться в него самой! Увы, врать себе, что "показалось" и "пронесёт" больше не имело смысла. Придётся признать очевидное – я снова вляпалась в мелодраму без намёка на хэппи-энд, только теперь всё это происходит со мной, а не с Викой...

– Лиза, что с вами? – минутная заминка не ускользнула от внимания Горина.

– Всё хорошо, я сейчас, – сходила за сухим полотенцем и протянула удивлённому гостю. – Вот, высушите голову, простудитесь.

– Исключено, зараза к заразе не пристаёт, – пренебрежительно отмахнулся мужчина, но послушно промокнул волосы полотенцем и, сложив его в идеальный прямоугольник, аккуратно отложил в сторону.

Судя по тёмным кругам под глазами, хирург, скорее всего, не успевал не только спать, но и есть, поэтому к кружке горячего кофе я, подумав, добавила несколько бутербродов с сыром, а рядом поставила тарелку с винегретом и разогретыми куриными котлетами.

Горин никак не прокомментировал столь расширенное меню, но посмотрел на меня с благодарностью и молча потянулся к бутерброду.

Навела себе сладкий чай, достала из шкафа вазочку с печеньем и села рядом. Несколько минут на кухне царила уютная тишина, не обременённая неловкостью – почти как раньше. Очень не хотелось нарушать это хрупкое подобие идиллии, но я решила пресечь намечающуюся дискуссию сразу.

– Ужинайте спокойно и не тратьте время на поучительные лекции. Если вы по поводу Дорохина, Морозов был достаточно убедителен – я больше не собираюсь лезть в жизнь этой семьи.

– Хотелось бы верить, но ваш синдром спасительницы, к сожалению, не лечится и к голосу разума глух, – возразил собеседник, не скрывая скепсиса.

– Нет у меня никакого синдрома и с голосом разума всё в порядке!

Хирург недоверчиво усмехнулся, глядя на меня поверх кружки, и ехидно уточнил:

– Правда? А ехать к чёрту на кулички ради племянницы женщины, неоднократно пытавшейся вас убить, это было разумно?

– Это было гуманно. И какие кулички? Всего лишь сто восемьдесят километров. Не так уж и далеко, – пробормотала, смутившись под этим рентгеноподобным взглядом.

Найти отца Тани, как просила Анастасия Сергеевна Киселёва, оказалось не сложно, а вот убедить его позаботится о дочери я так и не смогла. У мужчины давно была другая семья, но обида на сестёр Киселёвых не позабылась.

Поскольку телефонные переговоры зашли в тупик, пришлось настоять на личной встрече и отправиться в другой город. В итоге отец Тани своего мнения не изменил, но его родители оказались более сговорчивыми и после оформления необходимых документов, забрали внучку к себе.

На всю эту эпопею у меня ушло почти три месяца. Дедушка не вмешивался, понимая, что меня не переубедить, а Горин отпускал короткие саркастические комментарии, дополняя их красноречивым взглядом, в котором читалось всё то невысказанное, что он думает и о моём "невыносимом" характере, и об этом самом, впервые им тогда упомянутом, "синдроме спасительницы".

Хирург вдруг со звоном отставил кружку в сторону, посмотрел на меня непривычно серьёзно, дав понять, что время шуток вышло и, не скрывая тревоги, тихо сказал:

– Лиза, Дорохин – очень опасный человек. Поверьте, он гораздо страшнее помешавшейся на любви к родственникам Киселёвой. Я настоятельно прошу вас обходить его десятой дорогой и даже имени этого больше никогда не упоминать.

Я снова вспомнила довольно заурядную физиономию предпринимателя и недоверчиво пожала плечами. Ну прямо дон Корлеоне местного разлива! Что в нём такого ужасного, что его боится Морозов и опасается Горин, которому вообще на все авторитеты и социальные статусы плевать?

– Почему? Что вы о нём знаете?

– Двенадцать лет назад он обвинил меня в смерти своей первой жены и довёл дело до суда, – огорошил Горин неожиданным признанием.

Вот сейчас стало страшно.

– А от чего она умерла? – уточнила дрогнувшим голосом.

– От травм несовместимых с жизнью, в частности от разрыва селезёнки. Когда её привезли в хирургию, шансов уже практически не было, она не пережила операцию.

– Так почему он вас обвинил?

– Я заявил в полицию, что травмы, с которыми поступила женщина, не могли быть получены при падении с лошади, как уверял муж, а больше походили на результат рукоприкладства. Из-за этого он вызверился и пошёл на меня войной.

– И... чем всё закончилось?

– После шести месяцев противостояния – ничьёй. Свою невиновность я доказать смог, его вину – нет. – Он мрачно усмехнулся, пояснив: – люди с таким доходом перед законом всегда чисты. Но крови мы друг другу тогда попортили очень много.

– А... он был виноват? Он... её бил? – я замерла в ожидании ответа.

Мужчина задумчиво побарабанил пальцами по скатерти и сдержанно ответил:

– Прямых доказательств нет. Она никогда ни в чём таком не признавалась, хотя несколько раз лежала в травматологии.

– Какой ужас! Значит, сейчас всё может повториться? Этого нельзя допускать, там ребёнок!

– Лиза, успокойтесь, я не для того это рассказал, что бы вы самоотверженно бросились в очередную опасную авантюру, – сухо отрезал Горин с заметной прохладцей в голосе. – Поверьте, вы никому не поможете, только ещё больше навредите. Да и себе жизнь испортите.

– Что же делать?

– Ничего. Просто поймите и примите как данность – нельзя спасти всех, особенно если люди о помощи не просят, – отчеканил хирург, повторив слова Морозова и дедушки. – Вы ведь завтра уезжаете?

Вопрос сначала удивил, потом расстроил – эти двое опять сговорились за моей спиной. Не удивлюсь, если "ссылка" вообще была идеей Горина.

– Я ещё не решила. Честно говоря, не хочется.

– Нечего тут решать, поезжайте!

Его категоричный, нетерпящий возражений тон неожиданно разозлил. Вот кто он мне, чтобы командовать? Может и к лучшему, что между нами ничего нет. Зачем мне такой диктатор?

– Вы не имеете права исчезать из моей жизни, когда вам вздумается, а потом приходить, как ни в чём не бывало, и отдавать приказы! – заявила, не скрывая возмущения и обиды. – С какой стати я должна вас слушать? Какое вам вообще до меня дело?

Неожидавший такого натиска Горин немного растерялся и не сразу нашёлся с ответом, что было для него непривычно.

– Я чувствую ответственность за вас...

Всего лишь? Это признание задело ещё больше.

– Я вас от неё освобождаю! – Остапа, как говорится, понесло. – И от всех кармических долгов тоже!

– Лиза, это не приказ, – всё ещё удивлённый Горин попытался оправдаться: – И я уже объяснил, почему перестал приходить. Так было лучше для вас. Все эти сплетни...

– И вы просто решили за меня. Как обычно. Ради моего блага. Могли бы хоть поинтересоваться, а нужно ли мне такое благо!

Я расстроено потёрла налившиеся тяжестью виски (амнезия не прошла бесследно – теперь всё чаще негативные переживания заканчивались мигренью) и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

– А это что такое? – очень тихо и как-то зловеще спросил вдруг Горин.

Удивлённая странной интонацией, я проследила за его взглядом и раздосадовано поморщилась, увидев сползший почти до локтя рукав, оголивший синяки на руке в виде громадной пятерни. – Это он сделал? Дорохин?

Его тон стал не просто зловещим, а жутким до мурашек по коже. Я невольно вздрогнула и поспешила возразить:

– Нет, что вы! Это сегодня в рейде... случайно... алкоголик один буйный... ничего страшного... Мне не больно.

Поспешно потянула ткань вниз, скрыв почти всю ладонь. Горин, по-прежнему не сводя взгляда с моей руки, устало покачал головой и обречённо констатировал:

– Что ж, вам никак спокойно не живётся? На минуту одну оставить нельзя!

Можно подумать я специально под руку взбешённому Куликову сунулась.

– Ничего себе минута – я вас три месяца не видела! – вот пусть лучше над своим поведением подумает и больше не пропадает так надолго.

– Я всего лишь не хотел испортить вам жизнь, поскольку делаю это также профессионально, как оперирую, – невесело усмехнулся Горин. – Но вижу, вы и без меня с этим прекрасно справляетесь!

Как-то незаметно беседа перетекла в личное русло и сменилась неловкой паузой. Я старалась не встречаться с ним взглядом, внимательно изучая содержимое своей кружки.

– Справедливости ради, – непривычно мягко продолжил собеседник, – я даже не знал, что вы заметили моё отсутствие. Ни одного звонка и визита за три месяца. Если так хотели меня увидеть, могли бы дать знать.

– Зачем? Я не хотела навязываться... как Вика, – только договорив фразу до конца, поняла, что это было фактически признание, и испуганно закусила губу.

Судя по тому, как что-то дрогнуло и неуловимо изменилось в лице собеседника, он воспринял эти слова именно так и отпираться теперь бесполезно.

Мы молча смотрели друг на друга, напряжение нарастало. Я, покрасневшая до жара в щеках, тщетно пыталась придумать, что сказать, чтобы сгладить произведённое впечатление, Горин также не торопился продолжить диалог и сверлил меня странным задумчивым взглядом.

Телефонный звонок, разорвавший почти наэлектризованную тишину, я восприняла как спасение, вздохнула с нескрываемым облегчением и потянулась к лежащему на краю стола мобильнику. Голос звонившего показался смутно знакомым.

– Алло, здравствуйте, кто это?

Телефонный собеседник назвал имя, и сердце ухнуло куда-то вниз, затрепетав раненой птицей.

– Здравствуйте, Геннадий Дмитриевич, – пробормотала, испуганно глядя на Горина, который сразу напрягся и подобрался, словно охотничий пёс, учуявший дичь.

– Что? Увидеться завтра? Я не уверена... – Горин вдруг настойчиво кивнул, предлагая согласиться, и я послушно повторила: – хорошо, завтра в пять. До свидания.

Когда неприятный голос замолчал, а экран телефона погас, я перевела дыхание и уточнила:

– Так мне нужно будет с ним встретиться? – голос всё же дрогнул. После рассказа Горина этот человек казался чуть ли не чудовищем.

– Ни в коем случае! – отрезал хирург. – Завтра утром вы уедете, и это не обсуждается.

Я только вздохнула – ну вот опять приказы пошли, впрочем, на этот раз спорить не хотелось. Я совсем не горела желанием общаться с Дорохиным наедине.

– Зачем я тогда согласилась?

– Получив отказ, он бы примчался сегодня. Нужно выиграть время.

– Но завтра всё выяснится. Он хочет поговорить...

– Вот и поговорит... со мной..., – мрачно усмехнулся Горин, напугав ещё больше.