Текст книги "Орест Сомов и его проза"

Автор книги: Н. Петрунина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Журнальная проза Сомова – путевые письма, размышления, описания, анекдоты, "характеры", появляющиеся в печати с 1818 г. и особенно умножившиеся после возвращения из заграничного путешествия, – развивала наблюдательность будущего повествователя и точность его описаний, приучала схватывать резкие черты оригинальных, контрастирующих между собой характеров, служила заметками о виденном и слышанном, которые потом не раз отозвались в его произведениях. К середине 1820-х гг сложилась и эстетическая программа Сомова, что как нельзя более характерно для эпохи, когда литературное сознание неизменно опережало творческую практику.

Первый опыт Сомова-повествователя, который сразу же выдвинул его в число лучших прозаиков середины 1820-х гг.– "малороссийская быль" "Гайдамак" (1825). Следуя по пути, проложенному на Западе В Скоттом, Сомов воссоздает здесь обобщенную, насыщенную социально-историческим и психологическим драматизмом картину национальной украинской жизни. Открывается "Гайдамак" сценой ярмарки с ее шумной разноголосицей, и это дает автору возможность сразу же ввести читателя в сердцевину событий, которые далее безостановочно следуют одно за другим, вовлекая в действие новых и новых персонажей, чьи яркие и выразительные фигуры представляют разноплеменное население края. Элементы юмора, меткой бытовой наблюдательности, превосходное знание народной речи, обычаев, местной этнографии, характерных повадок разных по занятиям, по сословному и национальному облику людей – разгульного чумака, корыстного торговца, плутоватого цыганенка, слепого певца-бандуриста, вольных гайдамаков – сочетаются в "Гайдамаке" с приметами народно-героического, .эпического повествования. Опираясь на живое предание, на образы украинских дум и исторических песен, Сомов воздвигает монументальную героизированную фигуру Гаркуши, сильного, ловкого и находчивого покровителя слабых и угнетенных, карающего их богатых обидчиков. Его ум и знание человеческого сердца, хладнокровие и бесстрашная решительность в минуту опасности окружают образ атамана гайдамаков поэтическим ореолом, сообщают ему величие и большую впечатляющую силу. В изображении Сомова Гаркуша становится символом героических потенций национального народного характера.

Одновременно с Сомовым о Гаркуше писал В. Т. Нарежный. В своем незавершенном романе он придал Гаркуше традиционные черты героя авантюрно-назидательного повествования, построив рассказ о нем как череду полусказочных, полулегендарных "похождений". К. Ф. Рылеев в поэмах "Войнаровский" и "Мазепа" (отрывок последней "Гайдамак" напечатан в 1825 г.) воспел одинокого байронического бунтаря-"избранника". Сомов же в "Гайдамаке" первым вступил на тот путь, по которому пошел Гоголь – создатель неоконченного "Гетьмана", а позднее – "Сорочинской ярмарки", "Страшной мести", "Тараса Бульбы".

"Звездочка", для которой предназначал Сомов "Гайдамака", не вышла в свет, остановленная декабрьскими событиями, а готовые ее листы (успели набрать и "быль" Сомова) попали в Архив Главного штаба. Тем не менее уже в 1826 г. повесть, представленная теперь как сочинение Порфирия Байского, была напечатана в "Невском альманахе". Появился ли этот прозрачный псевдоним из желания не привлекать лишний раз внимания к автору, известному своей дружбой с казненными и ссыльными декабристами, или у Сомова уже явилась мысль о ряде повестей, связанных именем его земляка Порфирия Богдановича, мы не знаем. Так или иначе, но в связи с публикацией повести Сомову пришлось давать объяснения Бенкендорфу, шеф жандармов был обеспокоен проникновением в печать сочинений, приобщенных к материалам следствия по делу декабристов.

Сюжет о Гаркуше Сомов продолжал разрабатывать еще и в начале 1830-х гг. Вслед за "малороссийской былью" он начал пространную "малороссийскую повесть", а позднее полагал, что замысел выльется в роман в четырех-пяти томах. Однако романа – большой повествовательной формы – Сомов так и не создал. Фрагменты, которые время от времени появлялись в альманахах и журналах, уже в силу этого своего назначения тяготели к известной законченности и сближались с малым жанром, с повестью. К тому же ни один из опубликованных после "были" отрывков не достигал художественного ее уровня. Сочная бытопись, точность этнографического фона, метко схваченные типы национальной жизни чем далее, тем более оказывались фоном для традиционной фигуры благородного разбойника. Композиция же произведения в целом (насколько можно судить по известным ныне фрагментам) постепенно сближалась со схемой старого авантюрного повествования.

С 1827 г в творчестве Сомова-повествователя отчетливо обозначается несколько тематических линий. Самую обширную и важную в литературном отношении группу образуют сочинения, которые автор характеризовал как "малороссийские были и небылицы" и подписывал псевдонимом Порфирий Байский.

Уже в "Гайдамаке" Сомов вложил в уста Гаркуши "страшную быль" о пане, знавшемся с нечистой силой, и изобразил простодушных слушателей, которые, затаив дух, принимают на веру повесть лукавого сказителя. По мысли Сомова, в образах Гаркуши я его стражей воплощены две стороны народного характера, и несходство их проявляется, между прочим, в разном отношении к чудесному. В дальнейшем народные предания, обычно демонологические – о русалках и колдунах, о ведьмах и упырях,– писатель использует в своих "небылицах". Как правило, они основаны на подлинном этнографическом и фольклорном материале, снабжены особыми примечаниями и пояснениями. Но главное для романтика Сомова – дух народа, выражающийся в его поверьях и мифологических представлениях. Потому-то в его "небылицах" народные побасенки рассказываются как бывальщина, не подвергаются скептическому анализу, предание остается преданием, хотя и облечено в одежды повествования литературного. Даже такие повести, как "Русалка" и "Киевские ведьмы", где фантастические события развертываются на фоне исторической жизни (а в "Киевских ведьмах" они совершаются не только в определенном месте – "Киеве златоглавом", но и приурочены к конкретному моменту национально-освободительной борьбы XVII в., описанному в точном соответствии со свидетельствами исторического источника, на который опирался Сомов,рукописной "Истории Руссов"), рассказаны как бы с позиций народного сознания. Заметим, что Пушкину, который в балладе "Гусар" по-своему рассказал о ночном путешествии героя на шабаш киевских ведьм, достаточно было вложить сказ в уста побывавшего на Лысой горе очевидца-москаля, чтобы под напором ухарства и непобедимого здравого смысла русского служивого драматическое и поэтическое предание зазвучало "небылицей". Однако молодому Гоголю в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" ближе был сомовский подход к украинской демонологии. Созвучие цели, к которой стремился Сомов и которой дано было достигнуть автору "Вечеров", сделало то, что если первыми из фантастических своих повестей, как и "Гайдамаком", Порфирий Байский подготовил выступление Рудого Панька, то в позднейших он испытал воздействие могучей индивидуальности своего последователя.

Другой характер носят малороссийские "были", с которыми мы уже знакомы по "Гайдамаку". В последующих повестях этого рода Сомов обращается к современной жизни Украины, взятой в бытовом, будничном ее аспекте, но отражающей отдельные стороны национального сознания и культуры. Особое место среди "былей" занимает "Юродивый". Для образа героя повести, бродяги Василя, не прошло бесследно знакомство Сомова со сметливым и сведущим королевским нищим Эди Охилтри из романа Вальтера Скотта "Антикварий". Но сходство фабульных ситуаций не отменяет сути: Василь – нищий южнорусский, первое отражение в нашей литературе мира калик перехожих с их духовными стихами и своеобразным красноречием. И другое: пренебрегающий мирскими благами юродивый выступает в повести носителем народноэтических идеалов правды и справедливости. К теме этой, которой принадлежало в русской литературе большое будущее, Сомов обратился, еще не зная, по-видимому, пушкинского "Бориса Годунова", в это время уже оконченного, но за исключением отдельных сцен, не напечатанного и известного лишь в ближайшем окружении поэта.

Сильной и яркой бытописью, овеянной на этот раз мягким юмором, отмечены "Сказки о кладах". В отзыве о "Невском альманахе на 1830 год", где впервые была напечатана повесть, Пушкин оценил ее как "лучшее из произведений Байского, доныне известных". В "Сказках о кладах" нашла своеобразный выход тяга Сомова к "большому" повествованию. Но строится оно по старинке, самый замысел предполагал обращение к приему экстенсивного "нанизывания" разных сказаний: по собственному признанию автора, целью его было "собрать сколько можно более народных преданий и поверий". Однако в "Сказках о кладах", как и в других "былях" Сомова, поверья звучат совсем не так, как в "небылицах". Они становятся важным средством характеристики персонажей рассказа, будь то простодушные носители веры в чудесное, предприимчивый плут, который использует ее в своих целях, или выражающий не чуждую элементов дидактики точку зрения автора "просвещенный" герой.

Подобное же столкновение разных повествовательных стихий – стихии чудесного и контрастирующей с ней прозаически бытовой, иронической – легко проследить и в произведениях Сомова из русской жизни. Народнопоэтическая фантастика и тут сохраняет для автора свою притягательную силу. Но обрабатывая русские поверья, Сомов с помощью искусной литературной рамки неизменно включал мир народных преданий и фантастических представлений в более широкий культурный контекст. В "Оборотне" народная фантастика "остранена" интонациями и деталями рассказа, вложенного в уста человека, не принадлежащего к крестьянской среде. Свою "сказку" он начинает обращением к "любезному читателю", полемическими выпадами по адресу романтической литературы и современной журнальной критики, а кончает "Эпилогом", ироническая концовка которого отсылает привычного к литературным "поучениям" читателя к традиционному басенному сюжету. Все это очень напоминает структуру написанного годом позднее пушкинского "Домика в Коломне". В "Кикиморе" крестьянин обращает свой сказ о домовой нечисти к слушателю-барину, а тот не только сам не верит в чудеса, но и пытается (хоть и без успеха) заронить искры сомнения в душу расскаэчика. Тем самым повесть превращается в картину столкновения двух типов сознания, наивного и просвещенного.

Но как Порфирий Байский кроме "былей" писал "небылицы", так Сомов складывал и "русские сказки". Он свободно варьировал в них летописные, сказочные, былинные мотивы, использовал народные пословицы в поговорки, дополняя подлинно фольклорную основу собственным вымыслом. В сказках Сомова – об Укроме-табунщике, об Иване, купецком сыне, о дурачке Елесе ("В поле съезжаются, родом не считаются") – бросается в глаза интерес автора к героическим сторонам народного характера, причем вершителем подвига оказывается у Сомова Иван русской сказки, о котором никто не знал, не слыхал, пока не пришла беда – лихие ли половцы или лесное чудовище. По своему героика-патриотическому пафосу к этим сказкам непосредственно примыкает лирическая миниатюра "Алкид в колыбели", где Сомов, продолжая линию гражданской патетики декабристской поры и предвосхищая лирические пророчества Гоголя, призывает Россию идти "прямым путем, путем просвещения истинного, гражданственности нешаткой", к предназначенному ей великому будущему.

Опыты фольклорных стилизаций Сомова, принципиально отличные от поэтических сказок Пушкина, были учтены В. И. Далем в его творчестве сказочника, развернувшемся в 1830-е гг.

Одна из важных заслуг Сомова-прозаика связана с третьей линией, изначально существовавшей в повествовательном его творчестве. Речь идет о вкладе писателя в создание русской беллетристики. Эпоха 1820– 1830-х гг. не только поставила перед литературой задачу освоения повествовательных жанров, отвечающих запросам наиболее передовой, мыслящей части общества. Она потребовала развития н таких форм романа, повести, рассказа, которые ставили перед собой более скромную цель – дать современный, живой и занимательный материал для удовлетворения повседневных потребностей широкой читающей публики. Как участник почти всех популярных журналов и альманахов 1820-1830-х гг., а позднее – ближайший сотрудник Дельвига и редактор "Литературной газеты", Сомов прекрасно понимал, что без прозы не обойдется ныне ни одно издание; как внимательный наблюдатель русской жизни, он знал, что потребностью времени было обновление остававшегося неизменным с начала века репертуара массового чтения. Нужна была такая беллетристика, которая, занимая и развлекая читателя, не прививала бы ему дурного литературного вкуса, незаметно и ненавязчиво обогащала бы его познаниями, несла в себе благотворное воспитательное начало. Одним из первых в русской прозе образцов такой беллетристики стали сомовские "рассказы путешественника". В основу их легли разнообразные впечатления, которыми обогатила писателя поездка на Запад. Наиболее примечательной особенностью рассказов этого несобранного цикла является стремление проследить связь "малой", частной жизни героев и "большой", исторической жизни. Так, в "Вывеске" сквозь рассказ гсроя-"волосочесателя" о смене модных причесок просматривается движение истории от эпохи Людовика XVI через бури революции к империи Наполеона I. А в "Почтовом доме в Шато-Тьерри" повесть о судьбе любящих героев французского офицера и немецкойглухонемой девушки – сплетается воедино с историей потрясений, которые перевернули вековой уклад жизни.

В начале 1830-х гг. Сомов-прозаик ищет путей к обновлению своей повествовательной манеры, и не случайно. Время, когда на Руси повести были "в диковинку", миновало. Но главное не в этом. В 1831 г. пушкинский круг писателей, к которому не без оснований причислял себя Сомов, взволнованно обсуждал только что вышедшие в свет "Повести Белкина" и "Вечера на хуторе близ Диканьки". Сомов был достаточно опытным повествователем и проницательным критиком, чтобы оценить уроки своих гениальных современников и осознать, как важно в этик условиях найти собственный путь в искусстве повествования.

Примечательно, что в "Романе в двух письмах" Сомов, который в отличие от нас не знал начатого и незавершенного Пушкиным "Романа в письмах", где поэт стремился перенести в прозу завоевания своего романа в стихах, во многом сознательно шел за автором "Евгения Онегина". Самый сюжет "Романа в двух письмах" – встреча в деревенской глуши столичного молодого человека и "уездной барышни" – навеян "Онегиным", как подсказан романом Пушкина ряд сцен и фабульных ситуаций. Создавая прозаический эквивалент "Онегина", Пушкин, тонко чувствовавший специфику прозы, обогатил психологию и мысль своих героев, с каждым письмом расширяя картину действительности. Сомов пошел по другому пути – по пути изображения типов дворянской поместной жизни, "уплотнения" бытового фона фабульных событий, обогащения сюжета занимательными поворотами и ситуациями. Существенно заметить и черту, прежде характерную лишь для "рассказов путешественника": в "Романе в двух письмах", как и в написанной следом за ним повести "Матушка и сынок", рассеяно множество примет культуры и быта, четко приурочивающих действие произведения к определенному хронологическому моменту.

В героях и коллизиях повестей "Сватовство" и "Матушка и сынок" ощутимо сходство с характерами и ситуациями гоголевского "Ивана Федоровича Шпоньки". Быть может, Сомов, писавший "Сватовство", когда лишь готовилась к выходу первая книжка "Вечеров" ("Шпонька" же появился во второй), побудил Гоголя к состязанию в этом, новом виде "малороссийской были". Незлобивый юмор, особое внимание и тщательность, с которой Сомов воссоздает неповторимые приметы уходящего в прошлое архаичного провинциального быта, опыты создания ярких, выразительных характеров – вот что принес с собой последний этап в развитии искусства Сомова-повествователя.

Даровитый прозаик, сыгравший столь заметную роль в начальный период становления новой русской повести, Сомов ушел из жизни, не успев до конца самоопределиться и раскрыть свои возможности, в момент. Когда прозаические жанры переживали пору бурного развития. Романтик по своим эстетическим установкам, Сомов – эстетик и художник рано понял, что не все виды романтической поэзии в равной мере могут выражать народный характер и найти путь к душе народа. Обращаясь к народной демонологии, писатель остался чужд мистицизму и философским увлечениям романтизма. В его повестях мы не встретим ни попытки отыскать в фольклорной фантастике ключ к тайнам мироздания, ни поэтизированных образов романтических мечтателей. Напротив, через ряд его произведений проходит тема осмеяния разного рода романтического донкихотства. В первом же из "рассказов путешественника" "Приказе с того света" (1827) – это простодушное увлечение средневековьем и вера в привидения; в "Сказках о кладах" – попытка обрести в поэтических преданиях руководство к земному обогащению; в повести "Матушка и сынок" "мечтательные глупости сентиментальных романтических любовников", преломленные в кривом зеркале провинциальных русских нравов. Быть может, именно чуждость Сомова "немецкой школе" поэзии, трезвый взгляд на жизнь в годы, когда трезвость была не в моде, привели к тому, что последние его повести не были замечены критикой, как не были оценены по достоинству и "Повести Белкина". Лишь последующее развитие отечественной прозы позволило рассмотреть в этих последних достижениях Сомова-повествователя первые подступы к созданию позднейшей психологической и социально-бытовой русской повести.

Н. Петрунина