Текст книги "Марево"

Автор книги: Н Ляшко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Она снимает с него рубаху, смачивает водой лицо, уши, шею и намыливает их.

– Глаза ест! Ой, глаза ест!

– А ты водой, водой на них. Вот так.

– Да будет! Холодно!

Аграфена, не разгибаясь, глядит на идущего от загона Корнея, хочет вымыть Онуфрию ноги, но тот вырывается и убегает. Она гонится за ним, смех путает его ноги, и он отдается ей в руки.

– Ну, не надо ноги мыть, – шепчет она. – Так что ночью у вас, говоришь, было? Только тихо говори.

Она причесывает Онуфрия, жадно вслушивается в его шопот об объездчике, о словах Корнея у кургана и с облегчением целует влажный лоб, глаза.

– Эй, ужина-а-ать!

Степь по-вечернему откликается на крик Зосимы.

– Идем, сынок, идем.

Запад стал уже лиловым, на востоке вспыхивают звезды. Корней ест нехотя и, чтобы нарушить тягостное молчание, роняет:

– Сегодня тумана не будет.

– Не будет, – подтверждает Зосима.

По небу крадется полоска света, облако становится похожим на снеговую гору, и золотой рог месяца вспарывает его вершину. Звезды тускнеют. Онуфрий уже сыт, – он подносит к губам ложку и дует, дует, будто бы в ней расплавленное олово. Аграфена то и дело вытирает в уголках рта и носит взад и вперед почти пустую ложку.

Никогда так скучно не проходил у костра ужин. Ни смеха, ни слов матери.

Кукуруза и вишни оживляют Зосиму. Он мелкими белыми зубами скашивает зерна, с наслаждением высасывает из кочанов сладкий сок, щелкает языком и оборачивается к матери:

– Зимой кукуруза будет?

– А то как же, я насушу.

И опять молчание. Отчетливо слышна перекличка перепелов. Корней смахивает с бороды зерна кукурузы, бормочет:

– Собаку не забудьте накормить, – и идет к загону.

В волосах его путается свет месяца. Взгляды Аграфены и Зосимы как бы обжигают его. Он идет быстрее, садится за загоном, обхватывает руками колени и встряхивает головой:

"Ух, ты ж, беда какая..."

VII

Онуфрий засыпает подле матери, и в нем оживает полузабытое, детское: он щекою приникает к теплой груди, улыбается и шевелит губами так, будто сосет грудь.

Аграфену радует это, но улыбке холодно на ее губах. Она осторожно отодвигается от Онуфрия и переползает в шалаш, садится там и глядит в сторону загона. Не идет Корней, не верит, – значит, не то говорила она, не уверила его. А надо уверить. Он один бродит, а рядом злыми собаками вьются черные думы. Разве к ней в село не забегают они по ночам и не скулят, не воют? Их вой мутит голову, в глазах мелькает: ночь, степь, Корней, рядом с ним другая, в белом платочке. Думы о Зосиме, Онуфрие бодрят ее дома и гасят марево, да, а в степи погасить его труднее...

Аграфена на руках тянется к выходу и высовывает в свет месяца голову. Не идет, не верит. А если она сама пойдет к нему, он подумает, что она ластится, и в дом войдет беда. Тес! Аграфена глядит на идущего Корней и откидывается в темноту шалаша.

Шаги Корнея будят Онуфрия. Он шарит вокруг руками, поднимает голову и спрашивает:

– Где мать?

– Не знаю.

Онуфрий вскакивает, озирается и идет в шалаш:

– Ты здесь?

– Здесь, здесь, сынок, – шепчет Аграфена, притворяясь разбуженной. Чего ты?.

– Я с тобой буду.

Онуфрий вносит свитку, опять приникает к матери и засыпает. Она вслушивается в его дыхание, тихо ползет к выходу и шепчет в сторону улегшегося Корнея:

– Слышь?

Корней уверен, что Зосима еще не спит, и не отзывается.

Аграфене кажется, что с Корнеем под свитку спряталось черное, злое и держит, не пускает его к ней. Она прижимается головой к земле и плачет. Ее мука сквозь сон жалит Онуфрия. Он стонет и с криком просыпается:

– Где ты?

– Я здесь, здесь.

– Чего ты плачешь?

– Что ты? Это тебе приснилось.

– Я слыхал, ты плакала.

– Да нет же, нет, душно мне под свиткой, я и легла сюда. Спи, спи...

Аграфена гладит Онуфрия:

– Спи, сынок, спи.

Обманутое лаской сердце Онуфрия перестает ныть, губы его ловят воздух и по-младенчески шевелятся.

– Корней! – шопотом зовет Аграфена.

Свитка неподвижна. Свет месяца кровавится в глазах Аграфены. Она порывисто вскакивает, выбегает из шалаша, хватает корзину, злобно шепчет в сторону свитки:

– Не веришь? Чтоб же ты ни днем, ни ночью не знал покоя, – и быстро идет к кургану.

Тень передразнивает ее, ноги мочит роса, и они путаются в рубахе.

– Провались ты со своим хозяйством, провались! – уже вслух с ненавистью говорит она.

Корзина летит прочь и, скрипнув, покрывается росой.

Она не хочет ухаживать ва огородом, за домом, если ей не верят. Не хочет! Она тоже наймется в экономию. Она разбудит Зосиму и расскажет ему все. Пусть он знает, какой у него отец.

Аграфена оборачивается и вскрикивает: Корней почти бежит к ней, полы его свитки шуршат травой.

– Ну, бей, бей! – кричит она. – Детей позови, чтоб видели. Вот, мол, решаю жизни мать...

Тень Корнея касается ее ног. Она отшатывается и машет руками:

– Бей! Думаешь, боюсь? Да тут и закопай меня!

Корней не уклоняется от ударов, дергает ее за рукав и бормочет:

– Да ты что, что ты? Граша, не срамись. Из-за детей не отзывался, думал, не спят...

Аграфена опускает руки и выжидательно глядит на него. Он хватает ее под-руку и ведет к кургану.

– Нашло это на меня... В голове помутилось... Ты ж мне... ведь семнадцать годов. Да что я, как? Обижал тебя? Слово какое сказал?..

Аграфена мелко дрожит и плачет.

– Ну, чего ты? Ну, будет, будет. Я не это... я сам не рад. Да не надо плакать, что ты...

Аграфена всхлипывает, приникает к Корнею, обвивает его руками, и ее дрожь вливается в него песней: ничего плохого не было, ничего...

– А ты не думай, не думай так. Гони эти думки. На что ж я стану делать это? Что ж я, как ? Да на что мне это?

Я ж с тобою, – жарко шепчет Аграфена и шатается.

– Ну, да, я не буду думать так, не буду... подожди, сядь, вот так...

Они опускаются на землю, в росу, в ночные запахи.

Комары кружатся над ними. Ветерок несет на них шорохи и перекличку перепелов.

1913-1922 г.