Текст книги "Мисс Джин Броди в расцвете лет"

Автор книги: Мюриэл Спарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Я работал, – хрипло ответил он. – Писал семейные портреты.

Роз в это время кончила запихивать блокноты в шкаф. Она обернулась, и мисс Броди, обняв ее за плечи, поблагодарила мистера Ллойда за помощь, как будто она и Роз были одним целым.

– Несшт, – сказал мистер Ллойд, что означало «не за что», и вышел из класса. Именно тогда Дженни и прошептала: «Роз изменилась за каникулы, правда?»

Роз действительно изменилась. Ее светлые волосы были подстрижены еще короче и блестели. Лицо похудело и стало бледнее, глаза не казались, как прежде, широко раскрытыми; веки были полуприкрыты, как будто она позировала фотографу по особому случаю.

– Наверное, она стала взрослой, – сказала Сэнди.

Мисс Броди называла это «пубертация», но когда девочки пытались пользоваться этим словом между собой, они хихикали и смущались.

После уроков Дженни сказала:

– Я лучше расскажу мисс Броди про того мужчину.

Сэнди ответила:

– Не говори мисс Броди.

– Да почему не говорить-то? – спросила Дженни.

Сэнди старалась, но не могла понять, почему не надо об этом рассказывать, и в то же время чувствовала какую-то неуловимую связь между каникулами мисс Броди в Крэмонде и тем, что она послала к мистеру Ллойду именно Роз. Поэтому она сказала:

– Женщина из полиции говорила, чтобы ты постаралась забыть все, что случилось. А из-за мисс Броди ты, может быть, будешь об этом вспоминать.

– Да, пожалуй, ты права, – согласилась Дженни.

И они позабыли о мужчине с Уотер-оф-Лит, но все чаще и чаще вспоминали про женщину из полиции.

Последние несколько месяцев, когда они учились у мисс Броди, она была просто прелесть. Она не пилила их, не читала нотаций и даже в самые напряженные моменты срывала раздражение только на Мэри Макгрегор. В ту весну мисс Броди со своим классом захватила скамейки под вязом, откуда была видна бесконечная аллея деревьев в густо-розовом майском цветении и слышалось, как постукивали копыта, а в такт им скрипели колеса пустых тележек – фермеры, рано утром продав свой товар, возвращались домой по невидимой за деревьями дороге. Неподалеку от вяза, как бы напоминая девочкам о ждущих их на следующий год чудесах, группа старшеклассниц овладевала началами латыни. Однажды их вдохновленная весной учительница под аккомпанемент цокающих копыт пони и скрипа тележек запела песенку на латыни, и мисс Броди восторженно подняла указательный палец, чтобы ее девочки тоже послушали.

 
Наступает день ярмарки,
Нас отвезет туда мул…
 

В ту весну мать Дженни ждала ребенка; не выпало ни одного настоящего дождя; трава, солнце и птицы избавились наконец от зимнего эгоцентризма и начали думать о других. Старая история любви мисс Броди заново ожила под вязом, расшитая неожиданными узорами; оказалось, что, когда ее покойный жених приезжал с войны в отпуск, он часто брал ее кататься на рыбацкой лодке, и они провели немало самых радостных в их короткой любви часов среди скал и камней прибрежной деревушки. «Иногда Хью пел, у него был сильный тенор. А иногда он замолкал, ставил мольберт и рисовал. У него был большой талант и к музыке, и к живописи, но я думаю, что по-настоящему Хью был прежде всего художником».

Так девочки впервые услыхали о склонностях Хью к искусству.

Сэнди была озадачена и призвала на совет Дженни. Им обеим стало ясно, что мисс Броди старается увязать свой новый роман с прежним. Поэтому теперь они слушали мисс Броди в оба уха, а остальные – вполуха.

Сэнди была покорена методом мисс Броди выкладывать мозаику из фактов и разрывалась между восхищением перед такой техникой и настоятельной необходимостью доказать состав преступления мисс Броди против морали.

«Что слышно насчет компрометирующих документов?» – спрашивала сержант Анна Грэй в присущей ей бодрой дружеской манере. Она действительно была потрясающий человек.

На каникулах в середине семестра Сэнди и Дженни закончили сочинение любовной переписки мисс Броди с учителем пения. Они жили у тетки Дженни в маленьком городке Крейл на берегу реки Файф. Тетка с подозрением относилась к их сочинительству, поэтому они, захватив тетрадку, поехали на автобусе в соседнюю деревню выше по реке и уселись заканчивать свое произведение у входа в пещеру. Перед ними стояла сложная задача показать мисс Броди одновременно в выгодном и невыгодном свете, так как сейчас, когда подходил к концу последний семестр занятий у мисс Броди, ничто меньшее их бы не устроило.

Требовалось установить, что интимная близость имела место. Но не на обычной кровати. Подобное предположение сгодилось бы лишь для оживления уроков рукоделия, а мисс Броди заслуживала более возвышенного отношения. Они поместили ее на величественном, формой напоминающем льва, Троне Артура, где крышей ей служило небо, а ложем – папоротник. Внизу перед ее взором расстилался обширный парк, а наверху сверкали грозовые молнии и гремел гром. Там-то и нашел ее застенчивый и улыбчивый Гордон Лоутер, маленький мужчина с длинным туловищем, короткими ногами, золотистой шевелюрой и такими же усами.

– Он взял ее, – сказала Дженни, когда они впервые обсуждали эту сцену.

– Взял ее... Нет, нехорошо. Она отдалась ему.

– Она отдалась ему, – сказала Дженни, – хотя охотно отдалась бы другому.

Последнее письмо из этой серии, сочиненное в середине семестра, выглядело так:

«Мой, и только мой, восхитительный Гордон! Твое письмо, как ты можешь себе представить, глубоко меня растрогало. Но, увы, я должна раз и навсегда отказаться от предложения стать миссис Лоутер. Причина этого двойственна. Я предана моим девочкам, как мадам Павлова – искусству, и в моей жизни есть другой, чья взаимная любовь ко мне не знает границ Времени и Пространства. Это Тедди Ллойд! Интимная близость с ним никогда не имела места. Он женат на другой. Однажды в кабинете рисования мы растаяли в объятиях друг друга и познали истину. Но я горжусь, что отдалась тебе, когда ты пришел и взял меня на папоротнике Трона Артура, в то время как вокруг ревела буря. Если я окажусь в положении, я отдам дитя на попечение доброго пастуха и его жены, и мы сможем обсудить это спокойно, как платонические знакомые. Я могу время от времени снова позволять себе легкомысленные поступки, как отдушину, потому что я в расцвете лет. Мы также сможем провести еще немало веселых дней, катаясь по морю на рыбацкой лодке.

Мне бы хотелось сообщить тебе, что твоя экономка смущает мою душу, как Джон Нокс. Боюсь, что она довольно ограниченная особа, судя по ее невежеству в вопросах культуры и итальянской живописи. Прошу тебя, скажи ей, чтобы она не говорила мне «вы знаете, как пройти наверх», когда я прихожу в твой дом в Крэмонде. Ей следует провожать меня по лестнице до твоей комнаты. Ноги у нее прекрасно гнутся. Она только делает вид.

Я люблю слушать, как ты поешь «Эй, Джонни Коуп». Но, получи я завтра предложение от лорда-герольда Шотландии, я бы отклонила его.

Разреши мне в заключение горячо поздравить тебя с твоей половой жизнью, а также с успехами в пении.

С безмерной радостью Джин Броди».

Дописав это письмо, они прочли всю сочиненную ими переписку от начала до конца. Они не могли решить, что лучше: бросить компрометирующие документы в море или закопать их. Как им было известно, закинуть что-то с берега в море на деле труднее, чем на словах. Сэнди нашла в глубине пещеры прикрытую камнем сырую ямку, и они запихнули туда тетрадку с любовной перепиской мисс Джин Броди и никогда больше ее не видели. По пружинящему торфу они пешком отправились обратно в Крейл, полные новых планов и безмерной радости.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Пороха в этой банке мне хватит, чтобы взорвать всю нашу школу, – ровным голосом сказала мисс Локхарт.

Она стояла в белом халате за лабораторным столом, поглаживая стеклянную банку, на три четверти заполненную темно-серым порошком. В классе, как она и ожидала, воцарилась мертвая тишина. Мисс Локхарт всегда начинала первый урок именно этими словами и показом банки с порохом. Первый урок, по существу, был не уроком, а демонстрацией наиболее эффектных атрибутов кабинета естествознания. Все глаза были прикованы к банке с порохом. Мисс Локхарт подняла ее со стола и осторожно поставила в застекленный шкаф рядом с такими же банками, полными разноцветных кристаллов и порошков.

– Это бунзеновские горелки, это пробирка, это пипетка, вон там – реторта... тигель...

Так она создавала вокруг себя ореол служительницы таинственного культа. Она была ну просто самой интересной учительницей в средней школе. Правда, все учителя в старших классах были самыми интересными. Началась совсем новая жизнь, можно было подумать, что они учатся вообще в другой школе. Здесь не было тощих учительниц вроде мисс Скелетт, многочисленных дам, которые, гордо проплывая по коридору мимо мисс Броди, с роковой улыбкой говорили: «Доброе утро, дорогая». Учителя здесь на первый взгляд не интересовались чужой жизнью и думали только о своем предмете, будь то математика, латынь или естествознание. К новым ученицам они относились не как к живым людям, а как к удобным алгебраическим символам, и воспитанниц мисс Броди это вначале приободрило. Первую неделю они были в восторге от учебной программы, от пленяющих удивительной новизной предметов и от бегания из класса в класс по новому расписанию. Их жизнь теперь была полна впечатлений от незнакомых очертаний и звуков, отделенных волшебной палочкой от обыденной жизни: величественных геометрических фигур – окружностей и треугольников, страниц с греческими непонятностями и диковинных шипящих и брызжущих звуков, которые произносила учительница греческого: «Пест... псуцх...»

Спустя несколько недель, когда сквозь эти вздохи и звуки начало проступать значение, было уже трудно восстановить в памяти впечатления первых дней, казавшихся увлекательной игрой, было трудно представить себе, что греческие звуки могли шипеть и брызгаться и что слово «тепкагит» вначале напоминало обрывок бессмысленной считалки. Программы современного и классического отделений до третьего класса средней школы различались только подбором современных или классических языков. Ученицы современного отделения учили немецкий и испанский, и, когда они зубрили на переменах, коридор, как приемник при настройке, исторгал какофонию иностранных звуков. Мадемуазель, курчавая брюнетка, носившая полосатую мужскую рубашку с настоящими запонками, говорила по-французски с необыкновенным произношением, которое никто так никогда и не смог перенять. В кабинете естествознания иногда пахло, как на Кэнонгейт в тот зимний день, когда они ходили на прогулку с мисс Броди; запах бунзеновских горелок смешивался с проникающим в окна сладковатым дымом осенних костров. В кабинете естествознания, который ни в коем случае нельзя было называть лабораторией, уроки именовались экспериментами, и возникало ощущение, что даже мисс Локхарт не знает, чем кончится тот или иной эксперимент, и, пока они сидят на уроке, школа может взлететь на воздух.

В ту первую неделю в кабинете естествознания был поставлен эксперимент с насыпанным в пробирку магнием, от которого пламя газового рожка тряслось, как от щекотки. В разных концах комнаты из пробирок выстрелили ослепительно белые магниевые вспышки, но их тотчас поймали установленные для этого над пробирками колбы. Охваченная ужасом Мэри Макгрегор помчалась по единственному проходу между столами. В другом конце комнаты навстречу ей вспыхнуло белое пламя, и она бросилась обратно, но и там ее ждала новая слепящая вспышка. В панике бегала она по проходу из конца в конец, пока ее не изловили и не успокоили; мисс Локхарт, уже познавшая на собственном опыте раздражение, испытываемое при одном взгляде на лицо Мэри – два глаза, рот, нос, а больше и говорить не о чем, – сказала ей, что нельзя быть такой глупой.

Однажды, много лет спустя, когда к Сэнди в монастырь приехала Роз Стэнли, и они завели разговор о погибшей Мэри Макгрегор, Сэнди сказала:

– Каждый раз, как со мной случается беда, я себя ругаю, что не относилась к Мэри лучше.

– Откуда нам было знать, – ответила Роз.

И мисс Броди в тот день, когда они с Сэнди сидели у окна в отеле «Брейд-Хиллз», тоже сказала: «Я иногда думаю, не предала ли меня Мэри Макгрегор? Наверное, мне нужно было быть с ней помягче».

В средней школе клан Броди мог легко утратить свою индивидуальность не только потому, что мисс Броди перестала руководить их жизнью, заполненной теперь энергичным штурмом наук, которые преподавали бездушные специалисты, но и потому, что директриса намеревалась разогнать клан.

Она попыталась привести задуманный план в действие, но попытка провалилась. План был слишком дерзок – одним ударом избавить школу от мисс Броди и расколоть ее клан.

Она принялась опекать Мэри Макгрегор, рассчитывая, что ту легко переубедить и подкупить, но она недооценивала ее тупость. Она вспомнила, что Мэри, как и остальные девочки Броди, хотела заниматься на классическом отделении, но ей отказали. Теперь мисс Маккей пересмотрела это решение и разрешила Мэри учить по крайней мере латынь. Она ожидала, что за это Мэри снабдит ее информацией о мисс Броди. Но Мэри хотелось учить латынь, только чтобы ублажить мисс Броди, и директриса ничего этим не добилась. Мисс Маккей могла сколько угодно приглашать Мэри на чай, та просто не понимала, чего от нее хотят, и считала, что все учителя заодно – и мисс Броди, и все остальные.

– Теперь, когда ты учишься в средней школе, ты не часто будешь видеться с мисс Броди, – заметила мисс Маккей.

– Понимаю, – сказала Мэри, воспринимая ее слова скорее как приказ, чем как провокационный вопрос.

Мисс Маккей задумала новый план, но он же ее и подвел. В средней школе существовала система активного соперничества. Старшеклассницы делились на четыре отряда, называвшиеся: Холируд, Мелроуз, Аргайл и Биггар. Мисс Маккей проследила за тем, чтобы девочки Броди были по возможности распределены в разные отряды. Дженни попала в Холируд, Сэнди и Мэри Макгрегор – в Мелроуз, Моника и Юнис – в Аргайл, а Роз Стэнли – в Биггар. Тем самым они были обязаны соперничать во всех областях школьной жизни как в стенах школы, так и на продуваемых ветром пригородных хоккейных площадках, открытых любой непогоде, как могилы мучеников. Девочкам сказали, что теперь самое главное – чувство локтя; каждый отряд должен изо всех сил бороться за вымпел и собираться по утрам в воскресенье, чтобы болеть за свою команду, подбадривая ее выкриками. Дружба между девочками из разных отрядов, конечно, не должна от этого страдать, но чувство локтя...

Этого заявления для клана было достаточно, так как за два года у мисс Броди девочки получили полное представление о том, что значит «чувство локтя» и «болеть за свою команду».

– Выражения вроде «чувство локтя» всегда применяются для подавления индивидуальности, любви и личных отношений, – некогда сказала мисс Броди. – Понятия типа «болеть за команду», – говорила она, – не следует распространять на женщин, особенно если они посвятили себя призванию, достоинства которого с незапамятных времен диаметрально противоположны этой концепции. Флоренс Найтингейл знать не знала, что нужно болеть за чью-то команду: она выполняла свою миссию, спасая жизнь людей, независимо от того, к какой команде они принадлежали. Если вы внимательно читали Шекспира, то знаете, что Клеопатра понятия не имела о чувстве локтя. Или возьмем, к примеру, Елену Троянскую. А английская королева? Действительно, она присутствует на международных соревнованиях, но ей приходится это делать просто для вида, а на самом деле ее интересуют только здоровье короля и предметы старины. Куда бы завело чувство локтя Сибил Торндайк? На сцене она одна – великая актриса, а чувство локтя – у остальной труппы. Павлова...

Возможно, мисс Броди предвидела, что наступит время, когда ее команда – ее шесть девочек – столкнется с четырьмя влекущими в разные стороны командами: Аргайл, Мелроуз, Биггар и Холируд. Неизвестно, в какой степени она действовала по обдуманному плану, а в какой руководствовалась только инстинктом. Как бы то ни было, в этом первом испытании ее могущества мисс Броди одержала победу. Ни одна из руководительниц четырех отрядов не представляла собой примера, способного затмить Сибил Торндайк или Клеопатру. Клан Броди для проявления чувства локтя скорее записался бы в скауты. Не только члены клана, но по меньшей мере еще десять девочек, прошедших через руки мисс Броди, стороной обходили спортивные площадки и участвовали в общих играх только по принуждению. Никто, кроме Юнис Гардинер, палец о палец не ударил, чтобы хотя бы записаться в какую-нибудь команду и проверить в ней свое чувство локтя. Юнис, по общему мнению, была просто создана для спорта, и тут уж ее винить было не в чем.

Почти каждое воскресенье мисс Броди собирала свой верный клан и за чаем слушала рассказы девочек об их новой жизни. Что до нее самой, то, как мисс Броди говорила клану, она была невысокого мнения о потенциальных возможностях ее новых воспитанниц. Она смешила своих прежних учениц рассказами о новых малышках, и это сближало клан еще больше, девочки чувствовали себя избранницами. За чаем она рано или поздно обязательно спрашивала, чем они занимаются в кабинете рисования, так как теперь девочек учил златокудрый однорукий Тедди Ллойд.

Об уроках рисования всегда было что рассказать. В самый первый день мистеру Ллойду оказалось не под силу поддерживать в классе дисциплину. После целой серии непривычных, насыщенных занятий точными науками девочки немедленно ощутили расслабляющую атмосферу кабинета рисования и расслабились без меры. Мистер Ллойд хрипло прикрикнул на них, чтобы они замолчали. Это вызвало еще большее оживление.

Своей единственной рукой он держал над головой блюдце и, постепенно опуская его, пытался объяснить природу и очертания овала. Но его романтическая внешность и хрипло выкрикнутое «Замолчите!» вызвали всплеск разноголосого хихиканья.

– Если вы сейчас же не замолчите, я трахну это блюдце об пол, – сказал он.

Они попытались замолчать, но не сумели.

Он трахнул блюдце об пол.

В наступившей затем мертвой тишине он обвел взглядом класс и, остановившись на Роз Стэнли, показал пальцем на осколки блюдца:

– А ну, ты, с профилем, убери это!

Потом он отвернулся, пошел в другой конец длинного класса и до конца урока занимался там каким-то своим делом, а девочки новыми глазами посмотрели на профиль Роз Стэнли и, восхищаясь манерами мистера Ллойда, принялись рисовать бутылку на фоне занавески. Дженни, повернувшись к Сэнди, сказала, что у мисс Броди действительно хороший вкус.

– Ничего удивительного, у него темперамент творческой личности, – заметила мисс Броди, когда ей рассказали историю с блюдцем. Когда же она услышала, что он сказал Роз: «А ну, ты, с профилем», она по-особому посмотрела на Роз, а Сэнди в это время смотрела на мисс Броди.

С тех пор как Сэнди и Дженни похоронили свое последнее сочинение и перешли в среднюю школу, их интерес к возлюбленным мисс Броди приобрел новый оттенок. Они перестали видеть во всем только эротическую сторону и теперь старались понять самую суть любовного чувства. Казалось, что с того времени, когда их интересовал только секс как таковой, прошли годы и годы. Дженни уже исполнилось двенадцать. Ее мать недавно родила мальчика, но у Сэнди и Дженни даже не возникло желания проанализировать первопричину этого события.

– В средней школе мало времени для нашего «изыскания», – сказала Сэнди.

– Мне кажется, секс меня больше не интересует, – ответила Дженни.

Как ни странно, это действительно было так, и она потом всего один раз в жизни неожиданно снова испытала то трепетное изумление, которое секс вызывал у нее в детстве. Это случилось в Риме, когда Дженни, актрисе средней руки, жене театрального импресарио, было уже под сорок. Пережидая дождь, она стояла с одним мало знакомым ей мужчиной под выступающим карнизом описанного во всех путеводителях здания. Вновь вспыхнувшее в ней радостное и кружащее голову чувство эротического пробуждения поразило ее. Невозможно было определить, что в целом представляло собой это ощущение: было ли оно физическим или мысленным, но в нем был тот утраченный простодушный восторг, который она переживала в одиннадцать лет. Она решила, что влюбилась в этого человека, и подумала, что, может быть, он тоже тянется к ней, но по-своему, из мира своих собственных ассоциаций, по большей части ей неизвестных. Тут ничего нельзя было поделать, потому что Дженни уже шестнадцать лет вела благополучную семейную жизнь, но тем не менее этот короткий эпизод всякий раз, как она потом его вспоминала, вызывал у нее удивление и наводил на мысль о скрытых возможностях, таящихся в чем угодно.

– От мистера Лоутера ушла экономка, – сообщила мисс Броди на одном из традиционных сборищ. – Это верх неблагодарности – вести хозяйство в его крэмондском доме очень просто. Как вам известно, я никогда ей не симпатизировала. По-моему, она не могла смириться с тем, что мистер Лоутер относится ко мне как к другу и доверяет, и ее раздражало, что я хожу к нему в гости. Мистер Лоутер пишет сейчас музыку для одной песни, и о нем необходимо позаботиться.

В следующее воскресенье она сказала девочкам, что сестры-рукодельницы, мисс Эллен и мисс Алисон Керр, временно взялись вести хозяйство мистера Лоутера, так как они живут по соседству с Крэмондом.

– Мне кажется, эти сестры слишком любопытны, – заметила мисс Броди. – У них чересчур тесные отношения с мисс Скелетт и шотландской церковью.

Каждое воскресенье у мисс Броди час уходил на урок греческого языка: она настояла, чтобы Дженни и Сэнди учили ее греческому, объясняя то, что в это время проходили сами. «Такая практика, – говорила мисс Броди, – имеет давние традиции. В старое время многие семьи могли позволить себе учить в школе только одного из детей, и поэтому каждый вечер этот единственный в семье школьник делился с братьями и сестрами знаниями, полученными утром. Я давно хотела выучить греческий, а кроме того, такая система занятий поможет вам самим как следует закрепить пройденное. Джон Стюарт Милль, когда ему было пять лет, каждое утро вставал на заре, чтобы учить греческий, и то, что мог делать Джон Стюарт Милль ребенком на заре, я могу делать не хуже в расцвете лет воскресными вечерами».

Она успешно овладевала греческим, хотя и несколько путалась в произношении, так как Дженни и Сэнди объясняли его неодинаково, по очереди делясь с ней накопленными за неделю знаниями. Но она была твердо намерена присутствовать и участвовать в новой жизни своих любимиц и просто игнорировала то, что в их новых делах казалось ей неразумным или выходило за сферу ее влияния.

Она заявляла: «Говорить, что прямая линия – это кратчайшее расстояние между двумя точками или что круг – это фигура на плоскости, ограниченная одной линией, все точки которой равноудалены от фиксированного центра, остроумно. Но не более того. Все и так знают, что такое прямая линия или круг».

В конце первого семестра после экзаменов мисс Броди ознакомилась с условиями предложенных девочкам задач и с величайшим презрением зачитала вслух наиболее уязвимые места: «Мойщик окон несет стандартную лестницу весом в 60 фунтов и длиной в 15 футов, к одному концу которой подвешено ведро с водой, весящее 40 фунтов. На каком расстоянии от конца лестницы он должен держать ее, чтобы нести свой груз горизонтально? Где центр тяжести груза?» Прочитав эти вопросы, мисс Броди еще раз взглянула на текст задачи, как будто хотела показать, что не верит собственным глазам. Она не раз давала девочкам понять, что умение решать подобные задачи никак бы не пригодилось Сибил Торндайк, Анне Павловой и покойной Елене Троянской.

Но члены клана Броди в целом пока что по-прежнему пребывали во власти ослепляющего восторга от новых предметов. В последующие годы все было уже не так; язык физики, химии, алгебры и геометрии утратил первоначальную новизну, и эти науки превратились в отдельные области обыденной жизни со своей собственной привычной скукой, стали тяжелой работой. Даже Моника Дуглас, впоследствии проявившая прекрасные способности к математике, никогда не была так восхищена собой, как в тот день, когда впервые вычла «x» из «y», а результат ещё раз вычла из «a»; никогда потом у нее не было такого счастливого лица.

Роз Стэнли на уроках биологии в первом семестре увлеченно резала червей пополам, а спустя два семестра ее трясло от одной мысли об этом, и она бросила биологию. Юнис Гардинер открыла для себя промышленную революцию и настолько увлеченно анализировала все ее «за» и «против», что преподававшая историю вегетарианка с левыми взглядами начала возлагать на нее большие надежды, которые рухнули через несколько месяцев, когда Юнис переключилась на чтение романов из жизни Марии Стюарт. Сэнди с ее плохим почерком часами выписывала аккуратные строчки греческих букв, а Дженни с не меньшей гордостью зарисовывала лабораторное оборудование в тетрадь по химии. Даже глупая Мэри Макгрегор и та была поражена, что понимает «Галльскую войну» Цезаря, не ставившую пока в тупик ее ущербное воображение, – орфография и произношение языка Цезаря были для нее легче, чем в английском; но в один прекрасный день из обязательного сочинения Мэри неожиданно выяснилось, что, по ее представлениям, этот документ датируется эпохой Самюэла Пипса, а потом Мэри еще раз утвердила за собой славу бестолковой дурехи, под пытками наводящих вопросов поведав чуть не лопнувшему от смеха миру, что латынь и стенография – одно и то же.

В течение тех нескольких месяцев, когда средняя школа держала клан в плену очарования, мисс Броди вела бой не на жизнь, а на смерть, проявляя не меньший энтузиазм, чем и сам клан, в котором она же взрастила эту способность. Выиграв битву за «чувство локтя», она не успокоилась. Было ясно, что даже теперь ее больше всего тревожит, как бы девочки не привязались к кому-нибудь из преподавательниц средней школы, но она предусмотрительно воздерживалась от открытых выпадов, так как сами учительницы, казалось, были совершенно равнодушны к ее выводку.

В летнем семестре любимыми уроками девочек стали не требующие умственного напряжения занятия в гимнастическом зале, где они раскачивались на параллельных брусьях, висели вниз головой на шведской стенке или карабкались по канатам к потолку, соревнуясь в ловкости с Юнис и подтягиваясь руками и ногами, как обезьяны на тропической лиане, а учительница физкультуры, маленькая седая и тонкая как тростинка женщина, объясняла им, что надо делать, и громко, с явно выраженным шотландским акцентом, выкрикивала команды, перемежая их отрывистым покашливанием, из-за которого ее позднее отправили лечиться в Швейцарию.

В летнем семестре, чтобы подавить приступы скуки и примирить насущные задачи будней с любовью к мисс Броди, Сэнди и Дженни стали придумывать про мисс Броди всякую смешную чепуху, используя приобретенные познания в науках. «Что было бы, если бы мисс Броди взвесить в воздухе, а потом под водой?..» А когда на уроках пения им казалось, что мистер Лоутер не совсем в себе, они напоминали друг другу, что погруженная Джин Броди вытесняет собственный вес из Гордона Лоутера.

В конце весны тысяча девятьсот тридцать третьего года воскресные уроки греческого языка прекратились, так как этого требовали интересы мистера Лоутера. В его крэмондском доме, где девочкам клана побывать еще не довелось, хозяйство вполне охотно вели все те же учительницы рукоделия – мисс Эллен и мисс Алисон Керр. Они жили по соседству, и им не составляло труда по очереди заходить после школы к мистеру Лоутеру, готовить ему ужин и с вечера ставить на стол все необходимое для завтрака. Им это было не только не трудно, но и приятно, так как они делали доброе дело, а кроме того, это приносило им скромный, но достойных доход. По субботам либо мисс Эллен, либо мисс Алисон устраивали у мистера Лоутера уборку и пересчитывали белье, отдаваемое в стирку. Иногда в воскресенье утром хозяйством мистера Лоутера занимались обе сестры: мисс Эллен руководила женщиной, которая приходила мыть полы, а мисс Алисон закупала продукты на неделю. До этого им никогда в жизни не доводилось чувствовать себя в такой степени деловыми и полезными, особенно после того, как умерла их старшая сестра, всегда дававшая им указания, как заполнить неожиданно возникшее свободное время, и поэтому мисс Алисон так и не смогла привыкнуть, что ее называют мисс Керр, а мисс Эллен так ни разу и не отважилась сходить в библиотеку и выбрать себе книгу – ей не хватало соответствующего распоряжения покойной мисс Керр.

Но сестра священника, худая как скелет мисс Скелетт, потихоньку начинала забирать в свои руки бразды правления вместо покойной сестры двух мисс Керр. Как обнаружилось впоследствии, мисс Скелетт пришлась по душе договоренность сестер с мистером Лоутером, и она подстрекала их перевести ее на постоянную основу. К этому ее побуждали как забота о благе сестер, так и собственные интересы, имевшие отношение к мисс Броди.

Мисс Броди навещала мистера Лоутера пока только по воскресеньям. Она всегда в воскресенье утром ходила в церковь, у нее было целое расписание, устанавливающее очередность посещения церквей самых различных толков и направлений, включая свободные церкви Шотландии, государственную шотландскую церковь, методистскую и епископальную церкви и все другие секты и ответвления, которые она могла раскопать и которые находились вне римской католической церкви. Неодобрительное отношение мисс Броди к католической церкви объяснялось ее убеждением, что это церковь религиозных предрассудков и что католиками становятся лишь те, кто не желает думать собственной головой. Ее позиция в этом вопросе была несколько странной, потому что по своему характеру мисс Броди должна была бы принадлежать именно к римской католической церкви: эта церковь могла бы принять в свое лоно и в то же время усмирить мятущуюся душу со всеми ее взлетами и падениями, могла бы даже довести ее почти до стандарта. Но, может быть, именно поэтому мисс Броди и остерегалась католичества. Страстная поклонница Италии, мисс Броди во всем, что касалось католичества, призывала на помощь свою в Эдинбурге рожденную непреклонность, хотя в других случаях эта черта ее характера проявлялась не столь очевидно. Потому-то она и совершала обход всевозможных некатолических церквей и редко пропускала хотя бы одно воскресенье. Она ни минуты не сомневалась и давала понять это остальным, что бог во всех случаях на ее стороне, и посему не испытывала никаких угрызений совести и не считала себя ханжой, исправно посещая церковь, а затем укладываясь в постель с учителем пения. Чрезмерное сознание вины может довести человека до безрассудных поступков, что касается мисс Броди, то ее до безрассудных поступков доводило чрезмерное сознание собственной непогрешимости.