Текст книги "Портобелло-роуд (сборник)"

Автор книги: Мюриэл Спарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Осталось только пойти за молоком. Я подождала до четырех, чтобы подоили коров, и отправилась на ферму через два поля позади фруктового сада. Там-то, когда скотник вручал мне бутылку с молоком, я и увидела Джорджа.

– Привет, Джордж, – сказала я.

– Иголка! Ты что здесь делаешь? – удивился он.

– Молоко покупаю, – сказала я.

– И я тоже. Ну, надо сказать, приятная встреча.

Мы расплатились, и Джордж сказал:

– Я с тобой немного пройдусь. Только рысью, а то моя старая кузина ждет не дождется молока к чаю. А что Кэтлин?

– Задержалась в Лондоне. Будет позже – наверно, прямо к семи.

Мы пересекли первое поле. Джорджу надо было налево, на дорогу.

– Ну что ж, стало быть, нынче вечером свидимся? – сказала я.

– Да, поболтаем о днях минувших.

– Чудненько, – сказала я.

Но Джордж прошел за мной на другое поле.

– Слушай-ка, Иголка, – сказал он. – У меня к тебе два слова.

– Вечером, вечером, Джордж. А то твоя кузина молока заждалась. – Я заметила, что разговариваю с ним, как с ребенком.

Мы пошли через второе поле. Я надеялась побыть в доме одна еще пару часов и настроена была нетерпеливо.

– Смотри-ка, – вдруг сказал он, – тот самый стог.

– Да-да, – рассеянно отозвалась я.

– Давай посидим там, поговорим. Как бывало, на стогу полежишь. У меня сохранилась та фотография. Помнишь, как ты…

– …нашла иголку, – поторопилась я, чтобы покончить с этим.

Отдохнуть, однако же, было приятно. Стог немного завалился, но пристроились мы там неплохо. Я зарыла свою бутылку в сено, чтобы молоко не нагрелось. Джордж осторожно поставил свою внизу под стогом.

– Моя старая кузина рассеянна до невозможности, бедняжечка. Она немного не в себе. У нее никакого чувства времени. Я ей скажу, что ходил всего десять минут, и она поверит.

Я хихикнула и посмотрела на него. Лицо его стало куда шире прежнего, а губы сочные, широкие, налитые как-то не по-мужски. Его карие глаза по-прежнему переполняла смутная мольба.

– Значит, все-таки решила после стольких-то лет выйти за нашего Скелетика?

– Право, не знаю, Джордж.

– Ну, ты его и поводила за нос.

– Это уж не тебе судить. Позволь мне иметь свои резоны.

– Да не брыкайся ты, – сказал он, – я просто шучу. – В доказательство он вырвал клок сена и провел мне им по лицу. – Знаешь ли, – сказал он затем, – по-моему, вы со Скелетиком все-таки плоховато обошлись со мной тогда, в Родезии.

– Ну, Джордж, мы были заняты. Мы тогда вообще были моложе, много еще надо было сделать и увидеть. Да и к тому же мы ведь могли еще сто раз с тобою встретиться, Джордж.

– Себялюбие, и не более того, – сказал он.

– Ну ладно, Джордж, я пошла. – И я стала слезать со стога.

Он подтянул меня обратно.

– Погоди, мне надо тебе кое-что сказать.

– Надо, так говори.

– Сперва уговор – ни слова Кэтлин. Она пока не велела говорить, чтобы ты от нее самой узнала.

– Ладно. Уговор.

– Я женюсь на Кэтлин.

– Но ты уж и так женат.

Иногда до меня доходили вести о Матильде от того семейства в Родезии, с которым я поддерживала переписку. Они ее называли «Джорджева смуглая леди» – и, конечно, не знали, что он на ней женат. Она, видно, здорово пообчистила Джорджа (так мне писали), а теперь только и делает, что шляется, вся расфуфырившись, ни о какой работе и слышать не хочет и сбивает с панталыку скромных цветных девушек по всей округе. Видимо, ее там считали живым примером несусветного идиотизма Джорджа: вот, мол, как не надо.

– Я женился на Матильде в Конго, – заметил Джордж.

– И все-таки это будет двоеженство, – сказала я.

От слова «двоеженство» он рассвирепел. Он рванул пук сена, будто собрался ткнуть мне им в лицо, но пока что овладел собой и стал меня этим сеном шутливо обмахивать.

– Не уверен я, что какой-то там брак в Конго и вообще действителен, – продолжал он. – А в моей жизни он ровным счетом ничего не значит.

– Нет, это не дело, – сказала я.

– Мне нужна Кэтлин. Она такая добрая. По-моему, мы с Кэтлин всегда были предназначены друг другу.

– Мне надо идти, – сказала я.

Но он прижал мне ноги коленом, и я не могла двинуться. Я сидела смирно, с отсутствующим видом. Он пощекотал мне лицо соломинкой.

– Улыбнись, Иголка, – сказал он, – поговорим, как прежде.

– Ну?

– Никто не знает, что я женат на Матильде, кроме тебя и меня.

– И самой Матильды, – сказала я.

– Она помолчит, пока ей за это платят. Дядька мой ассигновал ей ежегодное содержание, уж за этим юристы присмотрят.

– Пусти-ка меня, Джордж.

– Ты обещала меня не выдавать, – сказал он, – уговор был.

– Да, был уговор.

– И ты теперь выйдешь за Скелетика, мы переженимся между собой, как надо, как давно надо было. Надо было, но молодость, наша молодость нам помешала, ведь верно?

– Жизнь нам помешала, – сказала я.

– Ну вот, все и уладится. Ты ведь не выдашь меня, правда? Ты обещала! – Он отпустил мои ноги. Я от него слегка отодвинулась.

Я сказала:

– Если Кэтлин вздумает выйти за тебя, я скажу ей, что ты женат.

– Нет, не сделаешь мне такой пакости, а, Иголка? Ты будешь счастлива со Скелетиком и не станешь препятствовать моему…

– Ничего не поделаешь, Кэтлин – моя лучшая подруга, – перебила я.

Он посмотрел на меня, будто сейчас убьет, и немедля убил – он натолкал мне в рот сена, до отказа, придерживая мое тело коленями, чтобы я не дергалась, и зажав мои кисти своей левой ручищей. Последнее, что я видела в этой жизни, был его налитой алый рот и белая полоска зубов. Кругом не было ни души, и он тут же захоронил мое тело: разрыл сено, чтобы получилась выемка по длине трупа, и накидал сверху теплой сухой трухи, так что получился потайной холмик, очень естественный в полуразваленном стогу. Потом Джордж слез, взял бутылку с молоком и отправился своей дорогой. Наверно, поэтому он так и побледнел, когда я почти через пять лет остановилась у лотка на Портобелло-Роуд и дружелюбно сказала: «Привет, Джордж!»

«Убийство на стогу» было едва ли не коронным преступлением того года.

Мои друзья говорили: «Вот кому жить бы да жить».

Мое тело искали двадцать часов, и, когда нашли, вечерние газеты оповестили: «„Иголку“ нашли в стоге сена!»

Кэтлин, рассуждавшая с католической точки зрения, не для всех привычной, заметила: «Она была на исповеди за день до смерти – вот счастливица!»

Беднягу скотника, который продавал нам молоко, раз за разом тягали в местную полицию, а потом в Скотленд-ярд. Джорджа тоже. Он признал, что расстался со мной возле стога, но, по его словам, не задерживался там ни минуты.

– Вы ведь с ней не виделись десять лет? – спросил его инспектор.

– Около того, – сказал Джордж.

– И не остановились поболтать?

– Нет. Наговорились бы позже, за обедом. Моя кузина заждалась молока, и я торопился.

Старушка кузина присягнула, что он отлучался всего на десять минут, и свято верила в это до дня своей смерти, последовавшей через несколько месяцев. На пиджаке Джорджа были обнаружены микроскопические частицы сена, но в этот урожайный год такие частицы имелись на пиджаке любого мужчины в округе. К несчастью, у скотника руки были еще крепче и мускулистее, чем у Джорджа. На моих запястьях, как показало лабораторное обследование моего трупа, остались следы именно от таких рук. Но одних следов на запястьях было недостаточно, чтобы служить уликой против того или другого. Вот не будь я в джемпере, синяки бы как раз, может, и пришлись бы по чьим-нибудь пальцам.

Чтобы доказать полиции, что Джорджу совершенно незачем было меня убивать, Кэтлин заявила, что они помолвлены. Джордж счел, что это глуповато. Поинтересовались его житьем в Африке, докопались до сожительства с Матильдой. Но не до брака – кому могло прийти в голову поднимать конголезские архивы? Да и тут мотива для убийства не обнаружилось бы. И тем не менее Джордж вздохнул спокойно только после того, как следствие миновало оставшийся в тайне брак. Нервное расстройство он словно подгадал к таковому же у Кэтлин, они почти одновременно оправились от потрясения, а когда поженились, полиция давным-давно уже допрашивала летчиков из казармы за пять миль от дома тетки Кэтлин. По поводу этих допросов летчики немало волновались и чрезвычайно много выпили. «Убийство на стогу» осталось одним из таинственных преступлений года.

А заподозренный скотник вскоре эмигрировал в Канаду и начал там новую жизнь на деньги Скелетика, который ему очень сочувствовал.

Когда в ту субботу Кэтлин увела Джорджа домой с Портобелло-Роуд, я подумала, что, быть может, мы с ним снова увидимся в сходных обстоятельствах. В следующую субботу я его высматривала – и точно, он появился, уже без Кэтлин, в тревоге и в надежде обмануться.

Надежды его были недолговечны. Я сказала:

– Привет, Джордж!

Он уставился на меня – и застрял на оживленной улице, среди рыночной толпы. Я подумала про себя: «Скажи пожалуйста, будто сеном объелся». На эту мысль, смехотворно-поэтичную, как сама жизнь, наводили его пышные соломенно-желтые усы и борода вокруг сочного рта.

– Привет, Джордж! – снова сказала я.

Утро было благоприятное: я, может быть, сказала бы по наитию и еще что-нибудь, но он не стал дожидаться. Он свернул в переулок, выбежал на другую улицу, потом на третью – и запетлял, спасаясь от Портобелло-Роуд.

Но через неделю он явился опять. Бедняжка Кэтлин привезла его на машине. Она остановилась в начале улицы и вылезла вместе с ним, крепко держа его под руку. Я огорчилась, что Кэтлин не обращает никакого внимания на искрящиеся прилавки. Сама я уже подметила дивную шкатулку вполне в ее вкусе и еще пару серебряных сережек с эмалью. Она же не замечала этих изделий, а жалась к Джорджу, и – бедная Кэтлин! – ужас сказать, как она выглядела.

И Джордж осунулся. Глаза его сузились, как от неотпускающей боли. Он продвигался по улице, волоча Кэтлин и колыхаясь вместе с нею из стороны в сторону в русле уверенной толпы.

– Ну знаешь, Джордж! – сказала я. – Ты совсем худо выглядишь, Джордж!

– Гляди! – сказал Джордж. – Вон там, за скобяным товаром. Это она, Иголка!

Кэтлин плакала.

– Вернемся домой, милый, – сказала она.

– Ну и вид у тебя, Джордж! – сказала я.

Его забрали в лечебницу. Он вел себя преспокойно, только в субботу утром они не знали, что с ним делать, – ему нужно было на Портобелло-Роуд.

И через пару месяцев он все-таки сбежал. В понедельник.

Его искали на Портобелло-Роуд, но он поехал в Кент, в деревню неподалеку от «убийства на стогу». Там он пошел в полицию и во всем сознался, но по разговору его было понятно, что он не в себе.

– Я сам видел, три субботы подряд Иголка там шьется, – объяснил он, – а они сунули меня к душевнобольным, и я сбежал, пока санитары возились с новеньким. Помните, Иголку убили, – так вот, это я убил. Я вам сказал всю правду, и теперь она, сука Иголка, будет молчать.

Мало ли несчастных и полоумных сознаются в каждом нераскрытом убийстве? Полиция вызвала санитарную машину, и его отвезли в знакомую лечебницу. Пробыл он там недолго. Кэтлин продала свой магазин и взяла его под домашний присмотр. Но всякое субботнее утро ей тоже давалось нелегко. Он все рвался на Портобелло-Роуд, повидаться со мной, и снова хотел ехать доказывать, что это он убил Иголку. Однажды он принялся рассказывать о Матильде, но Кэтлин так нежно и внимательно слушала его, что у него, должно быть, не хватило храбрости припомнить толком, что он хотел сказать.

Скелетик еще со времени убийства был с Джорджем холодноват. Но Кэтлин он жалел. Он-то их и убедил эмигрировать в Канаду, чтоб Джордж был подальше от Портобелло-Роуд.

В Канаде Джордж несколько пришел в себя, но прежним Джорджем ему уже, конечно, не быть, как замечает Кэтлин в письме к Скелетику. «Этой трагедии на стогу сена Джордж просто не вынес, – пишет она. – Я иногда больше жалею Джорджа, чем бедную Иголку. Однако за упокой души Иголки я очень часто заказываю мессы».

Вряд ли мы с Джорджем увидимся еще на Портобелло-Роуд. Он подолгу разглядывает тот свой затертый снимок, где мы лежим на стогу. Кэтлин эту фотографию не любит, да оно и неудивительно. А по-моему, снимок веселенький, только я не думаю, что мы в самом деле были такие милые, как там. Мы лежим, глядя во все глаза на пшеничное поле: Скелетик с ироническим видом, я – иначе, надежнее, чем остальные, а Кэтлин кокетливо подперлась локтем, и на лице каждого из нас заснят отблеск земной прелести, которой словно и конца не будет.

Член семьи

– Тебе надо бы прийти к нам и познакомиться с моей матерью, – неожиданно сказал Ричард под Рождество. Труди уже давным-давно ждала этого приглашения, но все равно удивилась. – Надеюсь, встреча с ней доставит тебе удовольствие, – добавил Ричард. – Во всяком случае, мать с нетерпением ждет тебя.

– Разве она обо мне знает?

– Конечно, – ответил Ричард.

– О!

– Только не надо волноваться, – посоветовал Ричард. – Она очень милая и со всеми ладит.

– Да, это наверняка так и есть. Конечно, я очень хотела бы…

– Приходи на воскресное чаепитие, – заключил он.

Они встретились прошлым летом в Блейлахе – одном из самых невзрачных приозерных городков южной Австрии. Труди отдыхала там со своей подругой по имени Гвен, которая в Лондоне снимала тесную комнатку в гостинице «Кенсингтон», как раз над номером Труди. В отличие от последней, Гвен умела объясняться по-немецки.

– Я и не думала, что здесь может быть так дождливо, – сказала Труди на третий день их отпуска, стоя перед закрытым двустворчатым окном и печально глядя на лениво стекающие по стеклу струйки воды. – Совсем как в Уэльсе.

– Вчера ты говорила то же самое, – с усмешкой ответила Гвен. – А ведь погода была ясная. Тем не менее, ты заявила, что все это точно как в Уэльсе.

– Да, но и вчера чуточку моросило.

– Но когда ты сказала, что все это точно как в Уэльсе, как раз светило солнце. Конечно, отчасти ты права…

– В гораздо большей степени, чем ты думаешь. И все же я не представляла, что здесь может быть так сыро… – Труди осеклась, услышав, как Гвен вполголоса считает до двадцати.

– Я понимаю, что ты приехала попытать счастья, – наконец сказала Гвен. – Но, боюсь, это не лучшее твое лето.

Шум дождя усилился как бы в подтверждение ее слов.

«Уж лучше захлопнуть ставни», – подумала Труди.

– Может, мы сглупили, и надо было поехать в более дорогое местечко?

– Между прочим, дождь поливает и дорогие местечки. С равным успехом он поливает и достойные, и убогие местечки в этом мире. То же, кстати, касается и людей.

Гвен стукнуло тридцать пять. Она была школьной учительницей. И ее костюм, и прическа, и даже карандашик губной помады – от них веяло такой чопорностью, что Труди, по-прежнему стоявшую у окна в тоскливом созерцании дождя, вдруг осенило: Гвен уже оставила всякие надежды на замужество.

– То же касается и людей, – задумчиво повторила Гвен.

Но на другой день установилась хорошая погода. Подружки купались в озере, потом сидели под оранжево-белым навесом на террасе гостиницы, потягивали яблочный сок и любовались сияющими непорочной белизной вершинами. Потом гуляли: Гвен – в своих небесно-голубых шортах, Труди – в пышном летнем костюме. По набережной слонялись туристы со всего света: грузные, прилично одетые немецкие матроны, сопровождаемые степенными мужьями и невозмутимыми детьми, тощие англичанки с непременным перманентом, резвые балаболы французы.

– Нет, я обязательно, обязательно должна заняться своим разговорником, – сказала Труди. У нее было предчувствие: если она научится обходиться без посредничества Гвен, которая все же стесняла свободу, то ей больше повезет.

– Ты полагаешь, что тогда повысится вероятность встретить кого-нибудь? – Гвен как будто подтверждала ее мысли, и Труди чуть вздрогнула.

– О, и совсем не за этим. Я намерена просто отдыхать. Я не…

– Боже, Ричард!

Труди вздрогнула еще раз, а Гвен уже болтала по-английски с мужчиной, который, со всей очевидностью, не сопровождал ни жену, ни тетушку, ни сестрицу. Он мило чмокнул Гвен в щеку. Гвен со смехом отплатила ему той же монетой.

– Замечательно, замечательно, – проговорил Ричард.

Он был чуть выше Гвен, темноволосый, с тонкими пегими усиками, широкогрудый.

– Как это тебя сюда занесло? – спрашивал он у Гвен, с любопытством косясь на Труди. – Вот уж не чаял встретить здесь знакомых, да еще из Лондона…

Он остановился в гостинице на противоположном берегу. В течение последующих двух недель Ричард каждый день переплывал озеро на лодке, чтобы ровно в десять утра встретиться с соотечественницами, и иногда оставался до самого вечера. Труди была очарована Ричардом и с некоторым трудом верила в приятельское безразличие к нему Гвен. Правда, как ей стало известно, они работали в одной школе и ежедневно виделись там. А это обстоятельство, по мнению Труди, служило достаточно веским основанием для стойкого равнодушия.

В один из дней Гвен укатила по каким-то своим делам и оставила их вдвоем.

– Между прочим, тут отдыхают только самые утонченные ценители, – заявил Ричард. – Давай-ка пройдемся и осмотрим городок.

Труди восторженно разглядывала отслаивающиеся пласты штукатурки на стенах маленьких домиков, обсаженные цветами старые балконы, луковки славянских церквей – теперь все это и впрямь казалось ей красивым и притягательным.

– Здесь живут не только австрийцы? – спросила она.

– Нет. Хватает и немцев, и французов. Это местечко многих привлекает красотой и тишиной.

Исполненный уважения взгляд Ричарда то и дело останавливался на молодых шумливых обитателях спортивного лагеря, разбивших свои палатки на лугу у озера. Все они были долговязые, резвые, носили свободные и короткие одеяния. Юноши и девушки возились и визжали, как ягнята, хотя и сохраняли при этом известное достоинство.

– О чем у них идет речь? – полюбопытствовала Труди, когда они проходили мимо одной особенно веселой компании.

– О последних мотогонках, в которых они якобы участвовали.

– Разве они мотогонщики?

– Нет. Гонок, о которых они говорят, вообще никогда не было. Ну и что с того? Иногда, например, они рассуждают о киносъемках, которых тоже никто не проводил. Потому-то они и смеются.

– Не ахти как забавно, право слово.

– Они из разных стран, так что их юмор сводится к шуткам, которые понятны всем без исключения. Вот они и болтают о вымышленных мотогонках.

Труди хихикнула, чтобы не показаться пресным сухарем, и пытливо взглянула на своего спутника.

Как-то раз Ричард обронил, что ему уже тридцать пять лет, и Труди сочла это вполне вероятным.

– А мне почти двадцать два, – сказала она.

Ричард метнул на нее взгляд и быстро отвел глаза, потом вдруг снова пристально посмотрел и взял Труди за руку. А все потому, как он объяснил ей впоследствии, что эти дивные слова были почти равноценны предложению любви. Любовь и началась – в тот же день после обеда, посреди озера, когда они сбросили обувь и принялись раскачивать лодку. Труди визжала и далеко откидывалась назад, плотно прижимая свои голые ступни к босым ногам Ричарда.

– Боже, как чудесно я провела время с Ричардом, – говорила она Гвен, когда они под вечер встретились в номере. – Странно, но я всегда нравлюсь зрелым мужчинам.

Гвен села на кровать и смерила Труди удивленным взглядом.

– Ричард ненамного старше тебя, – сказала она.

– Э… ну, я чуток скостила себе годы, – Труди усмехнулась. – Думаешь, зря?

– И сколько же ты «скостила»?

– Э… ну… э… семь лет.

– Очень смело с твоей стороны, – пробормотала Гвен.

– А тебе не кажется, что ты немножко злючка?

– Нет. Я хотела сказать, что твердить одну и ту же ложь снова и снова можно лишь при наличии известной смелости. Некоторым женщинам это наскучивает.

– О, я совсем не такая искушенная и опытная, как тебе кажется.

– Оно и верно: большой пользы из своего житейского опыта ты не извлекаешь, – рассудила Гвен. – Но неужели самая удачная женская тактика сводится к тому, чтобы вечно оставаться двадцатилетней?

– Ты просто заревновала, – сухо сказала Труди. – Вот и рассуждаешь как дамочка не первой молодости. Во всяком случае, не это надеялась я от тебя услышать.

В последний день отпуска Ричард пригласил Труди на лодочную прогулку. В озере отражалось низкое серое небо.

– А здорово похоже на Виндермер, правда? – спросил он.

Труди сроду не видела Виндермера, но согласилась, что очень, и посмотрела на Ричарда сияющими глазами двадцатилетней девушки.

– Порой это местечко напоминает мне Йоркшир, – сказал Ричард. – Правда, только в пасмурные дни. А вон там, где горы, – ни дать ни взять Уэльс.

– Именно это я тогда и сказала! – обрадованно воскликнула Труди. – Я сказала: Уэльс! Я сказала: это точно как Уэльс. А Гвен тотчас же стала спорить. Ты знаешь, она так стара душой, так заскорузла, да еще и школьная учительница… Кстати, ты давно с ней знаком?

– Несколько лет, – ответил Ричард. – Гвен очень славная и большой друг моей матери. Можно сказать, едва ли не член семьи.

Поначалу Труди хотела съехать со своей лондонской квартирки в другое место, но потом похерила эту затею, поскольку ей все-таки неохота было покидать Гвен. Та каждый день видела Ричарда в школе и хорошо знала его мать. Кроме того, продолжительное знакомство Гвен с Ричардом помогало Труди заполнить пробел в сведениях о том отрезке его жизни, о котором она не имела ни малейшего представления и который, естественно, весьма и весьма интриговал ее.

Она часто вбегала в комнату Гвен со своими наивными вопросами влюбленной девушки-подростка: «Гвен, как ты считаешь, если он дожидался меня у конторы и довез до дома, а потом назначил свидание на семь часов и еще пригласил вместе провести выходные… Что это значит, по-твоему?»

– Он звал тебя к себе домой, чтобы представить матери? – безо всякого воодушевления осведомилась Гвен.

– Нет, еще нет. О, ты полагаешь, он пригласит?

– Да, я так думаю. Рано или поздно он это сделает.

– Нет, ты правда так думаешь? – Труди с девической порывистостью обняла Гвен.

– Когда приезжает твой отец? – слегка отстранившись, тихо спросила та.

– Нескоро, если вообще приедет. Сейчас он не может покинуть Лестер и вдобавок ненавидит Лондон.

– Ты должна вызвать его. А с Ричардом поговорить и решительно выяснить его намерения. Девушкам твоего возраста необходима защита.

Труди то и дело расспрашивала Гвен о Ричарде и его матушке.

– Они состоятельные люди? Что у них за дом? Почему Ричард до сих пор не женат? Его мать, она избалованная женщина?

– Люси просто чудесная, – отвечала Гвен.

– О, ты называешь ее Люси! Наверное, вы с ней очень близки?

– Да, я почти член их семьи, – говорила Гвен.

– Ричард часто упоминает об этом. Ты бываешь там каждое воскресенье?

– За редкими исключениями, – говорила Гвен. – Иногда у них и впрямь бывает весело, а порой просто видишь свежие лица.

– Почему же он не зовет меня знакомиться с матерью? – восклицала Труди. – Будь жива моя матушка и живи она здесь, в Лондоне, я бы уж, конечно, пригласила его домой, чтобы представить ей.

– Неужели это так важно?!

– Но ведь это был бы вполне определенный шаг… Мне все же хочется знать, что я для него значу. В конце концов, мы оба влюблены, и мы свободны. А то я порой начинаю думать, что у него в отношении меня вообще нет серьезных намерений. Но если он пригласит меня познакомиться со своей матерью, это будет вполне определенный шаг, правда?

– Да, да, конечно, – отвечала Гвен.

– Я даже чувствую, что не смогу позвонить ему домой, пока не встречусь с его матерью. Я бы стеснялась говорить по телефону. Я должна сначала познакомиться с ней. Это уже превращается в какую-то навязчивую идею.

– Воистину так, – подтвердила Гвен. – А почему бы тебе не сказать ему: Ричард, я хочу познакомиться с твоей матерью?

– Ну что ты, Гвен, есть вещи, которые девушка не может себе позволить.

– Девушка – нет, но женщина-то может…

– Опять ты цепляешься к моему возрасту! Я же говорила, что ощущаю себя двадцатилетней. Я осознаю себя двадцатилетней. Я – двадцатилетняя во всем, что касается Ричарда. Впрочем, я и не думала, что ты сумеешь мне чем-нибудь помочь. В конце концов, ты сама никогда не имела успеха у мужчин, так ведь?

– Нет, не имела, – ответила Гвен. – Я с самого рождения была ужасно старой.

– А я думаю, что, если хочешь иметь успех у мужчин, надо изо всех сил цепляться за молодость.

– Мне кажется, мало проку в том, чтобы осуждать состояние, в котором пребываешь по не зависящим от тебя причинам, – рассудила Гвен.

Труди расплакалась и убежала к себе, но спустя полчаса вернулась, чтобы задать Гвен еще несколько вопросов о матери Ричарда. Теперь она вообще редко покидала Гвен – разве что когда уходила гулять с возлюбленным.

Она уже потеряла всякую надежду и стала подумывать, что надоела Ричарду, как вдруг под Рождество он сказал:

– Тебе надо бы прийти к нам и познакомиться с моей матерью. Надеюсь, встреча с ней доставит тебе удовольствие. Во всяком случае, мать с нетерпением ждет тебя.

– Разве она обо мне знает?

– Конечно.

– О!

– Наконец-то свершилось! Все чудесно! – воскликнула Труди, вбегая к Гвен и едва переводя дыхание.

– Он пригласил тебя домой, чтобы познакомить со своей матерью, полуутвердительно спросила та, не отрываясь от тетрадок.

– Но это очень важно для меня, Гвен!

– Оно понятно…

– Я собираюсь пойти в воскресенье к обеду, – сообщила Труди. – Ты будешь там?

– Не раньше ужина.

– Все это так много значит для меня, Гвен.

– Это начало, – сказала Гвен. – Начало положено.

– О, я убеждена в этом…

Ричард заехал за ней в четыре часа. Он выглядел озабоченным и, вопреки обыкновению, не распахнул для Труди дверцу машины, а только чуть подвинулся и подождал, пока она сядет рядом. Труди решила, что он, вероятно, нервничает в преддверии ее первого знакомства с матерью.

Миссис Ситон оказалась рослой, чуть сутуловатой женщиной с редкими серебристо-белыми волосами и большими светлыми глазами.

– Я надеюсь, вы будете звать меня Люси, – сказала она. – Вы курите?

– Я? Нет, что вы! – поспешно ответила Труди.

– Зря. Успокаивает нервы, – сообщила миссис Ситон. – Вероятно, пока у вас нет в этом необходимости. Не припекло еще.

– Но ведь… – недоуменно пробормотала Труди. – Ах, какая прекрасная комната, миссис Ситон!

– Люси, – поправила хозяйка.

– Люси, – едва слышно повторила Труди, очень смущаясь и робко поглядывая на Ричарда. Но он пил чай и смотрел в окно, как будто пытался определить, когда же, наконец, распогодится.

– Ричард должен отлучиться и будет к ужину, – сказала миссис Ситон, небрежно разминая сигарету. – Не забывай наблюдать часы, счастливец, ты слышишь? А Труди, я надеюсь, останется пока со мной. Уверена, нам найдется, о чем поговорить. – Она посмотрела на Труди и едва заметно подмигнула – будто бабочка взмахнула крылом.

Труди приняла приглашение с заговорщицким кивком и изящно откинулась в кресле. Она ожидала, что Ричард сообщит, куда намерен отправиться, но он неотрывно смотрел в окно, отбивая пальцами нестройную дробь по обшивке дорогого кресла.

– По воскресеньям Ричард всегда гуляет, – со вздохом заметила его мать, как только он вышел.

– Да, да, я знаю, – сказала Труди так, что сразу стало понятно, кто составляет ему компанию на воскресных прогулках.

– Я полагаю, вам хотелось бы знать о Ричарде все, – произнесла миссис Ситон таинственным шепотом, хотя поблизости никого не было. При этом она тихонько и гнусавенько засмеялась и подняла плечи так высоко, что едва не коснулась ими ушей.

Труди неумело скопировала ее жест и придвинулась поближе.

– О, да, миссис Ситон, – сказала она.

– Люси! Вы должны называть меня Люси, я же говорила. Я хочу, чтобы мы с вами стали настоящими друзьями и чтобы вы чувствовали себя у нас прямо-таки членом семьи. Хотите осмотреться в доме?

Она повела Труди наверх и показала свою пышную спальню, одна стена которой была сплошь зеркальной, так что все предметы в комнате, в том числе и фотографии Ричарда и его отца на ночном столике странно раздваивались.

– Это Ричард на пони. Он обожал своего пони. Мы тогда жили в деревне. А вот отец Ричарда в самом конце войны. Что вы тогда делали, милая?

– Училась в школе, – со всем возможным простодушием ответила Труди.

– Боже мой, как я ошиблась, – сказала миссис Ситон, задумчиво глядя на нее. – Я-то думала, вы ровесница Ричарда и Гвен. Гвен так мила. А вот Ричард-выпускник. До сих пор не могу понять, почему он пошел в школьные учителя. Впрочем, о нем хорошо отзываются. Все, кроме Гвен. Вам нравится Гвен?

– Гвен гораздо старше меня, – невпопад ответила Труди, расстроенная предположениями миссис Ситон относительно своего возраста.

– Она должна вот-вот объявиться. Гвен всегда приходит к ужину. А теперь я покажу вам другие комнаты и логово Ричарда.

На пороге комнаты Ричарда его мать на миг замешкалась и, зачем-то прижав палец к губам, оставила дверь открытой. По сравнению с другими комнатами эта оказалась темной, неопрятной, похожей на спальню школьника. Пижамные штаны Ричарда валялись на полу рядом с кроватью, на том самом месте, где он из них вылез. Подобное зрелище было уже знакомо Труди по их с Ричардом посещениям гостиниц в долине Темзы.

– Ах, как неопрятно, – сказала мать Ричарда, удрученно качая головой. Когда-нибудь он разведет тут мышей.

К ужину пришла Гвен и повела себя совершенно как дома: сразу отправилась на кухню делать салат. Миссис Ситон нарезала ломтиками холодное мясо, а Труди отиралась поблизости, прислушиваясь к их беседе, свидетельствовавшей о долгих и довольно тесных отношениях. Было заметно, что мать Ричарда заискивает перед Гвен.

– …Нет, дорогая, сегодня ее не будет.

– А Джоанна?

– Видишь ли, поскольку это первый визит Труди, едва ли она приедет.

– Помоги-ка мне сервировать стол, – позвала Гвен Труди. – Вот здесь ножи и вилки.

За ужином миссис Ситон сказала:

– Как-то странно и необычно, что за столом нас только трое. Обычно по воскресеньям у нас так весело. На следующей неделе, Труди, вы должны непременно прийти и перезнакомиться со всеми нашими, не правда ли, Гвен?

– О, да, – согласилась Гвен. – Непременно.

– Ричард припозднится и едва ли сможет проводить вас домой. Несносный мальчишка, о чем он только думает? – сказала мать Ричарда.

По пути к автобусной остановке Гвен спросила:

– Ну, как, теперь ты довольна, что встретилась с Люси?

– Вроде да. Но Ричард мог бы и остаться. Тогда было бы совсем здорово. Полагаю, он хотел, чтобы я самостоятельно с ней пообщалась. Но вообще-то я очень нуждалась в поддержке. Должно быть, он не думал, что ты будешь к ужину. Наверное, считал, что мы с его матерью проговорим целый вечер.

– По воскресеньям я всегда ужинаю у Люси, – сказала Гвен, пожимая плечами.

На следующей неделе Труди виделась с Ричардом всего один-единственный раз в кафе, и то очень недолго.

– Экзамены, – извинился он. – Я очень занят, дорогая.

– Экзамены под Рождество? Мне казалось, они уже прошли.

– Подготовка отчета, – поправился он. – Уйма работы.