Текст книги "Штурмовики идут на цель"

Автор книги: Муса Гареев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава четырнадцатая
Падение цитадели

Серый февральский день. Мы вернулись на аэродром и готовимся снова вылететь на боевое задание. Пока вооруженцы снаряжают пушки и пулеметы, подвешивают бомбы, летчики тревожно поглядывают на хмурое небо…

Но вот дана команда, и наша группа самолетов в воздухе. Впереди вижу самолеты. Наверное, наши бомбардировщики нанесли удары по вражеским транспортам в заливе Фриш-Гаф и теперь возвращаются домой. Вон их сколько!

На всякий случай набираем высоту. Недавно казавшиеся точками, увеличиваются летящие навстречу нам самолеты, и вскоре я отчетливо вижу большую группу машин почему-то с выпущенными шасси. Протчев вызывает меня.

– Это же «лапотники» летят! – кричит он.

«Лапотниками» наши пилоты называли немецкие бомбардировщики Ю-87 с неубирающимися в полете шасси. По этому признаку мы узнавали их издалека.

Бомбардировщиков прикрывали «мессершмитты», нас – «яки». «Мессеры» схватились с ними, а мы вступаем в бой с бомбардировщиками врага. Нас всего шестеро, у него 40—50 машин. Отдаю команду «атаковать» и устремляюсь вперед. Смелой лобовой атакой сбиваем ведущего и нарушаем четкий строй вражеских бомбардировщиков. Первые самолеты гитлеровцев вынуждены пикировать и сбрасывать бомбы в расположение собственных войск. Следовавшие за ними, решив, что они уже над целью, принялись бомбить свои же наземные части. Нам хорошо видно, как внизу бушуют бомбовые разрывы.

Домой возвратились без потерь, на аэродром сели в сумерках. На нашем счету две артиллерийские батареи и два сбитых бомбардировщика. Неплохой результат для шести «илов» и четырех «яков»!

23 февраля Указом Президиума Верховного Совета СССР многим нашим летчикам, в том числе и мне, было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. К этому времени я уже был назначен штурманом полка, Виктор Протчев и Иван Воробьев – командирами эскадрилий, Михаил Степанищев – заместителем командира полка, Борис Заворызгин – начальником воздушно-стрелковой службы полка. Нас тепло поздравили с наградой товарищи, командование полка и дивизии.

Много дискуссий было о понятии подвига. Я часто сам был свидетелем героических поступков товарищей. Многие из них погибли, некоторые продолжали сражаться рядом со мной. Никогда не забыть мне бесстрашного капитана Безуглова, отчаянного Гришу Надточиева, Лариона Павлова. Их скромными могилами отмечен путь нашего полка. Трудный и доблестный путь к победе. Все они, несомненно, были героями.

Сотни советских летчиков совершили такие же бесстрашные подвиги, как капитан Гастелло, направивший свой горящий самолет в гущу скопившихся танков врага.

Размышляю и о себе; а в чем состоит мой подвиг? Вероятно, в том, что совершил более двухсот боевых вылетов, уничтожил много живой силы и техники врага: танков, бронетранспортеров, артиллерийских батарей, самолетов противника – в воздухе и на аэродромах. Случалось бывать в трудных переплетах, но ни разу не был серьезно ранен, и группы, которые водил на задания, почти не имели потерь.

Так в чем же, в конечном счете, заключается мой подвиг? Может быть, в тяжелой, суровой, каждодневной работе фронтового летчика-штурмовика? Пожалуй, и в этом. Но подвиг не рожден одним часом или днем, а складывался из многих и многих тяжелых периодов борьбы с врагом:

Сталинград, «Миус-фронт», Донбасс, Никопольский плацдарм, Крым, Белоруссия, Литва, Восточная Пруссия… Путь, который мы прошли, огромен и неимоверно труден. И все, кто его преодолел, совершили ратный подвиг!

Правильно, на мой взгляд, раскрыла суть подвига бывшая боевая летчица Герой Советского Союза Раиса Ермолаевна Аронова. В книге о своих подругах – летчицах первого в мире женского авиационного полка – она пишет:

«…Бывает так, что у человека в какой-то момент его жизни под влиянием сложившихся обстоятельств вдруг поднимается непреодолимо великое чувство долга; это чувство ведет его иногда на верную гибель ради высокой, благородной цели. Так было, например, у Гастелло, Матросова. А иногда про человека говорят: вся жизнь его была подвигом. Это, пожалуй, самый трудный подвиг. Но чаще всего подвиг складывается из многих поступков человека в течение какого-то периода его жизни. Каждый поступок сам по себе может быть и не столь уж велик, но вкупе с другими, ему подобными, позволяет говорить о подвиге… Не всегда подвиг венчается Золотой Звездой Героя. Думается, однако, что светлая память в сердцах людей – награда не меньшая».

Откровенно говоря, внимание, которым окружили нас в этот день товарищи, нас смущало. Мы чувствовали себя стеснительно. Очень хотелось побыть одному, чтобы глубже осознать случившееся, собраться с мыслями. И еще больше хотелось в бой, чтобы новыми делами достойно ответить Отчизне на высокую награду.

Вскоре мы получили новое задание и поднялись в воздух. Я повел группу штурмовиков на Цинтен. Это был мой первый боевой вылет после присвоения мне звания Героя Советского Союза.

Советская авиация безраздельно господствует в воздухе, и мы часто ходим на задания без истребителей.

Враг окружен в городе-крепости Кенигсберге, прижат к морю на Земландском полуострове и в Хайльсбергском укрепленном районе. Целей много и на суше, и на море.

Считаю долгом сказать о больших и скромных друзьях летчиков – о техниках самолетов. С ними у нас была большая дружба. Сколько раз возвращались летчики на совершенно разбитых машинах, а утром самолеты уже снова готовы к бою. В течение ночи неутомимые труженики умудрялись возвращать их в строй. Спали ли они вообще? Пилоты восхищались их героическим трудом, всегда благодарно пожимали им руки.

Мы улетали, а они оставались ждать нас. Потом опять брались за ремонт: чинили, латали подбитые машины и снова провожали на задание… Все долгие годы войны они неустанно исполняли свой такой же по сути боевой долг, как и те, кто водил самолеты и защищал их в воздухе.

Вот они собрались проводить нас на «охоту» – в свободный поиск. Кто-то из них говорит стрелку Кирьянову:

– Бейте так, чтобы душа из них вон. Помните, что говорили фашисты в сорок первом году!

– Погода, вишь, какая. По земле ползти придется… – отвечает, будто оправдывается в чем-то, Кирьянов.

– Кроши все подряд!

– А вдруг – мирное население?..

– Мирное, говоришь? А они с нашим мирным населением считались? Сколько городов, деревень сожгли, сколько ни в чем не повинных людей уничтожили!..

Я понимаю, что творится в душе этого человека. Фашисты расстреляли его родителей за связь с партизанами, сестренку увезли на каторгу в Германию, жену с малыми детьми убили; вместо дома – огромная воронка от авиационной бомбы, уже поросшая лопухами и лебедой… Можно ли простить такое, и надо ли прощать?

Мне вспоминается наш первый вылет на Германию. То же самое говорил тогда и Кирьянов. Интересно, как ответит он сейчас на настойчивый совет техника?

Я терпеливо жду, но Александр молчит. Наконец, закуривает и тихо произносит:

– Так это же, Вася, фашисты. А мы советские люди… Сколько глубочайшего смысла скрыто в этих привычных нам словах! Вон он какой, наш советский человек! Германский народ в огромном неоплатном долгу перед ним, а он проявляет высочайшее чувство гуманизма, беспокоится о мирном населении, готовый беспощадно уничтожать только тех, кто пришел с мечом на его землю.

Сегодня курс на Кенигсберг. В нашей маленькой группе всего четыре экипажа: мой, моего ведомого Кузина, Протчева и Кошелюка. Мы теперь часто летаем в таком составе.

Густая низкая облачность «прижимает» нас к земле. Мы идем вдоль линии фронта, пересекаем ее и начинаем «свободную охоту». Внизу что-то движется по дороге: автомашины! После первого захода они вспыхивают и начинают взрываться, – должно быть, везли боеприпасы.

Летим дальше. Сбрасываем бомбы на занятые войсками фольварки, поджигаем автомашину…

Вдруг облачность неожиданно кончилась. Не знали мы, что над территорией врага такая хорошая погода! Не сидели бы мы с утра на своем аэродроме.

– Товарищ командир, справа большая группа вражеских истребителей, – докладывает мне Кирьянов. Вижу их и я, считаю: пятнадцать, двадцать? Почему они тут, кого прикрывают?

Просто удирать от истребителей бессмысленно – догонят, собьют. Надо организовать оборону и постепенно оттягиваться на свою территорию.

Приказываю освободиться от оставшихся бомб и разбиться на пары.

– Будем делать «ножницы»! – дополняю приказание.

«Ножницы» – популярный среди советских летчиков тактический прием. Он родился в ходе войны и нашел широкое применение в воздушных боях. Вот и сейчас, встретившись с превосходящими силами противника, мы пробуем использовать его.

Фашистские истребители окружают нас со всех сторон, но натыкаются на наш огонь и отступают. Так длится несколько минут. Мы успешно отбиваемся от двадцати вражеских истребителей и поспешно отходим к линии фронта, там их отсекут наши зенитки.

Вдруг от группы «мессершмиттов» отделяется один самолет и устремляется на меня; хочет сбить ведущего и затем расправиться с остальными советскими штурмовиками. Но нет, не бывать этому! Не бывать!

Моя машина идет в лоб «мессеру». Начался поединок штурмовика с истребителем. Советского человека с гитлеровским убийцей! На бешеной скорости сближаются самолеты. Стрекочут пулеметы, бьют пушки: «кто кого, кто кого?»

Каждая секунда приближает нас к тому невидимому рубежу, на котором решится исход нашего поединка.

Я прекрасно представляю, что произойдет, если ни он, ни я не отвернем. Выдержат ли у фашиста нервы? Так ли он смел на самом деле или только рисуется перед товарищами? Если так, то это будет стоить ему жизни…

Остаются считанные секунды. На последних метрах у моего противника нервы не выдерживают, он проскакивает подо мной. Вижу: вражеские истребители отстали.

Вдруг слышу:

– Куда девался нападавший на нас самолет врага?

– Сбили, товарищ командир, сбили! – Это торжествующий голос Кирьянова. – На земле взорвался!..

Через несколько часов наша четверка снова поднимается в воздух. Летим туда же. Командиру полка тоже показалось странным большое скопление «мессершмиттов» над леском. Надо пробиться к нему и разведать, что или кого они прикрывают. Возможно, в лесу находится важный объект.

Перелетаем передний край и оказываемся над знакомым леском. Нас снова атакует большая группа истребителей, но мы успеваем засечь позиции дальнобойной артиллерии.

После разгрома группировки противника, прижатого к заливу Фриш-Гаф юго-западнее Кенигсберга, Восточно-Прусская операция вступила в свой завершающий этап. 6 апреля войска нашего фронта начали операцию, целью которой было овладеть крепостью и городом Кенигсбергом. Враг имел в городе крупный гарнизон, насчитывавший около 130 тысяч человек. По нашим наступавшим подразделениям вели огонь орудийные и минометные батареи, штурмовые и крепостные пушки, превращенные в долговременные огневые точки танки, пулеметы.

Штурм города-крепости был тяжелым. Длился он несколько дней. И все это время мы летали словно в тумане. Но это был не туман. Это был дым огромного сражения. Казалось, здесь горели даже камни.

В эти дни мы много летали; совместно с артиллерией разрушали фортификационные сооружения, подавляли артиллерийские батареи и опорные пункты гитлеровцев.

8 это же время наша бомбардировочная и штурмовая авиация наносила удары по аэродромам противника, его « транспортам и кораблям в море и портах, по скоплению войск в лесах западнее города. Штурмовики работали и непосредственно над полем боя.

9 апреля остатки кенигсбергского гарнизона капитулировали. 90 тысяч пленными и 40 тысяч убитыми потерял в этом сражении противник. А еще через несколько дней была ликвидирована и земландская группировка гитлеровцев.

Операция, длившаяся четыре месяца, закончилась блестящей победой наших войск. Это была последняя крупная операция, в которой мне посчастливилось участвовать.

Глава пятнадцатая
Великая победа

Никогда не забыть Первое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Мы стояли на аэродроме Шипенбайль, в семидесяти километрах от Кенигсберга. День выдался чудесный. Весна в самом разгаре. Но больше щедрого весеннего солнца сердца советских воинов радовали победы на фронте: советские армии уже штурмовали Берлин!

Еще вечером был получен приказ командира дивизии генерала С.Д. Пруткова всем офицерам полка утром явиться в штаб. Располагался он на аэродроме в Растенбурге, где когда-то стоял наш полк. Уже оказавшись в кузовах трофейных грузовиков, мы старались угадать, зачем нас вызвали.

В Растенбург явились все офицеры полков дивизии. И вот мы построились на бетонной полосе аэродрома. Начальник штаба дивизии полковник Н. Березовой докладывает Пруткову. Затем перед строем появляется командующий нашей воздушной армией генерал Т.Т. Хрюкин.

Поздравив нас с праздником Первого мая, командующий зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении мне звания дважды Героя Советского Союза и сердечно обнял.

– Очень рад за тебя, Муса, очень рад!

Генерал, как всегда, называл меня только по имени.

– Кому, скажи, Муса, еще в один день вручили две Золотые звезды сразу? Редчайший случай! Может, даже единственный за всю войну!

Случай действительно был редкий. Дело в том, что в период Восточно-Прусской операции мы очень были заняты боевыми делами и командованию некогда было вручать награды. Командующий приколол к моей груди сразу две Золотые звезды.

На свой аэродром возвращались в радостном настроении: приятно, что и в Восточной Пруссии действия дивизии получили высокую оценку командования. К концу войны на знамени нашей 1-й гвардейской авиационной штурмовой дивизии сияло уже пять боевых орденов. Лишь один наш 76-й гвардейский авиаполк насчитывал 25 Героев Советского Союза. Трое из них удостоились этого звания дважды.

В полку в этот день меня тоже ожидал сюрприз.

Не успели мы привести себя в порядок после дороги, как меня вызвал командир полка подполковник Д.Н. Бочко.

– Вот, Гареев, – сказал он, – не успел вручить. Недавно пришли…

В руках командир держал две коробочки; в одной из них – орден Александра Невского, в другой – Отечественной Войны 1 степени.

…Как-то, дежуря на КП полка, заместитель начальника штаба полка майор И. Шевчук получил задание – одним экипажем произвести разведку немецких войск на узкой и длинной косе, протянувшейся от Пиллау (Балтийск) почти до Данцига (Гданьск). Дело было ночью. Шевчук разбудил меня и сказал;

– Сделаем один вылет. Летим вдвоем, ты ведешь, а я у тебя за стрелка. С истребителями я уже договорился – проводят…

– Поехали, – обрадовался я.

К вылету подготовили новенький самолет командира полка. И вот мы в воздухе. Пролетели над аэродромом истребителей, но там – никаких признаков обещанного сопровождения. Делаем круг, другой – никого.

– Что будем делать, товарищ майор? – спрашиваю «стрелка».

– Домой бы не хотелось…

– Я тоже так думаю… Решили выполнять задание без истребителей. Летим одни. Вот под нами Кенигсберг, Пиллау – знакомые места. Начинается коса. Здесь нашли временное убежище остатки фашистских войск, разгромленных в Восточной Пруссии. Несмотря на свою обреченность, они не сдаются. Придется поговорить с ними на другом языке. А разведка боем – вступление к такому разговору…

Вдруг снизу по нашему самолету начали бить зенитки. Их много. Но мне пока не до них. Главное – засечь расположение вражеских войск, его технику, огневые средства. А с зенитками рассчитаемся потом.

Длинная узкая коса тянется через весь залив. Вся она запружена войсками. Чего ждут? На что надеются?

Зенитный огонь становится плотнее. Вот один из снарядов разрывается рядом. Второй – еще ближе, уже под самой плоскостью. Кошу глаза в стороны – в правой плоскости дыры, в левой – дыры. В это время еще один снаряд разрывается у хвоста. Самолет поврежден: осколки задели рули глубины и стабилизатор. Но я продолжаю полет.

С трудом маневрирую среди разрывов. Облетев косу поворачиваю обратно. Хочется еще раз посмотреть на расположение вражеских войск, заодно «рассчитаться» за пробоины.

Плавно отдаю ручку от себя, пикирую на фашистские танки, автомашины, бензоцистерны, зенитные батареи, на головы гитлеровских головорезов летят наши реактивные снаряды и бомбы. Сделав «горку», снова иду вниз, обстреливая противника пушечным и пулеметным огнем.

«Проутюжив» косу и расстреляв боеприпасы, беру курс домой. Самолет идет трудно, только опыт и самообладание помогают удерживать его в воздухе.

Спрашиваю Шевчука по внутренней связи:

– Ну как, Иван, жив?

– Жив как будто. А ты?

– Ничего.

– Дотянем?

– Постараюсь.

Осторожно веду самолет на посадку. Садимся. У стоянки дожидаются командир полка, начальник штаба, заместитель командира по политчасти и старшие офицеры. За выполнение задания нас похвалили, а за самовольный вылет и мне, и моему «воздушному стрелку» досталось крепко.

– Вас могли сбить!-строго сказал Бочко.

Осмотрев самолет, он покачал головой и недовольно сказал;

– Совершенно новая машина, а придется списать. Как же вы долетели?

– На «честном слове», товарищ подполковник, – признался я.

…Вылет состоялся 5 мая 1945 года. Это был мой 250-й боевой вылет за годы Великой Отечественной войны. То, что ему суждено было стать последним, в тот день я еще не знал.

Утром 6 мая меня вызвал в штаб Бочко. Ну, думаю, видимо, по поводу «косы». Но командир полка даже не вспомнил о вчерашнем вылете. Приветливо усадил за стол, поинтересовался настроением. А потом, словно о чем-то десятистепенном, сказал;

– Да, чуть не забыл. Звонили из штаба дивизии: тебе предоставлен отпуск. Можешь съездить домой.

– Домой? В такое время? Война еще не кончилась, товарищ подполковник!

– Когда-нибудь кончится. Ты ведь почти четыре года дома не был.

– Ни разу. И все-таки сейчас…

– Ничего, ничего, дружок, слетай. Отпуска у нас короткие. Вернешься. А главное-вопрос этот решен не мной. Ты это знаешь. Самолет в Москву будет седьмого, не прозевай…

И вот мы вместе с Александром Кирьяновым в Москве. Мы с ним земляки, оба с Урала: я из Башкирии, он – из Челябинской области. Одним словом, соседи!

Столица встречает нас радостно. Москвичи спрашивают, когда кончится война. Отвечаем односложно: «Скоро».

На ночь останавливаемся у родителей моего фронтового друга Виктора Протчева. Они знают обо мне из писем сына. Жаль, что Виктора нет с нами. Вот была бы старикам радость! Но скоро и он будет дома. Теперь уже совсем скоро…

Все наши разговоры только об этом. На дворе глубокая ночь, а мы сидим за столом. Хозяева угощают нас как дорогих гостей, расспрашивают о фронте, о Европе, о родных. Мы отвечаем подробно, обстоятельно и, в свою очередь, расспрашиваем о Москве, особенно о тех днях, когда враг стоял у ее стен, о положении тыла, о настроении людей.

Когда за окнами начало рассветать, мы легли спать. Только задремали, нас разбудили:

– Слышите, сынки! Война кончилась!.. Только что Левитан читал сообщение…

Натягиваем одеяла до самых макушек. Засыпаем, но нас опять будят;

– Проснитесь же вы, сынки! Левитан говорит! Слышите, слышите; ка-пи-ту-ли-ро-ва-ла!..

От радости обнимаемся и выходим из дома. Улицы полны народу. Москва гудит. У всех счастливые, сияющие лица;

– Победа! Победа!

Где-то поют, где-то смеются, у многих на глазах слезы радости.

– Наконец-то свершилось!..

Бурный человеческий поток подхватывает нас и несет к центру города. Десятки, сотни таких потоков движутся сейчас по Москве. Никто их не направляет, но все они едины в своем устремлении;

– На Красную площадь!.. На Красную… Радости и ликованию нет конца. Победа! Сколько мечтали мы о ней, сколько крови пролили! И вот она пришла.

Дожили, увидели!

– Товарищи, вот они летчики-фронтовики!.. К нам тянутся сотни рук. Нас целуют, обнимают, подбрасывают вверх.

– Победа!.. Победа!..

…Через несколько дней попутным самолетом мы вылетели в Уфу.

Часть третья
В окне моем – небо

Глава первая
Со мной что-то случилось

Я открыл глаза и долго ничего не мог понять. Решительно ничего! И это не мудрено. Ведь за какое-то мгновение все вокруг меня так странно изменилось. Я снова закрыл глаза и затих, думая, что это дурной сон. Тот самый, который однажды мне уже снился!..

К сожалению, это был не сон. Значит, что-то произошло, если я здесь! Случилось что-то непоправимое! Где штурвал? Где приборы, кабина, второй пилот?.. Белые стены, высокий белый потолок, белые занавески на окнах… Что же произошло со мной?..

Решительно приподнимаюсь и пытаюсь встать. Несколько крепких рук бережно прижимают меня к подушке, я слышу чей-то строгий шепот:

– Не двигайтесь, пожалуйста, не двигайтесь! Вам это вредно. Вы понимаете?

Люди в белом… Я знаю, что они бывают рядом с нашим братом только в исключительных случаях. Что же все-таки произошло?

– Послушайте, где я нахожусь и что со мной? Чья-то прохладная, остро пахнущая медикаментами рука ложится мне на лицо;

– Мы вас очень просим… Не двигаться, не разговаривать. В вашем положении это совершенно недопустимо… – Но должен же я знать, где нахожусь!

– Вы, голубчик, во Львове.

– Львов! Значит, не долетели? Значит… Прохладная рука врача ложится на мои губы;

– Я запрещаю вам разговаривать. Вам нельзя волноваться. Взрослый человек, а не понимаете…

А мне теперь уже и самому не хочется разговаривать. Я, кажется, все понял: разбился! Этот ночной рейс стал последним в моей жизни… Но я не погиб вместе с другими? Как оказался здесь?..

Сутки назад на моей квартире на исходе ночи вдруг зазвонил телефон. Меня вызывали на аэродром.

– Срочное задание… Машина за вами уже вышла… Не задерживайтесь…

К подобным неожиданным звонкам я уже привык. И хоть война давно кончилась, жизнь моя по-прежнему была полна тревог и постоянного напряжения. На первый взгляд это будто бы ненормально, но если вдуматься, то ничего особенного в этом нет. Время еще беспокойное. Часть то и дело поднимают по тревоге. А я уже заместитель командира дивизии, спать много не положено…

На аэродроме меня ждал самолет. Задание несложное – проверить экипаж и дать свое заключение о подготовленности его к выполнению самостоятельных заданий. Командир корабля молодой, но уже немало полетавший летчик. Он уверенно поднял самолет в воздух и лег на курс. Я на месте второго пилота наблюдаю за его действиями.

– Считай, что меня тут нет, – говорю ему. – А я газеты посмотрю.

Молодой пилот уверенно ведет машину. Только на щеках горит румянец.

– Обратно полетим ночью. Поведу я, а ты отдохнешь. Летчик согласно кивает, а я, развернув «Правду», углубляюсь в чтение.

В обратный рейс вылетели ночью. Погода была скверная: сильный ветер, низкие тучи, на аэродроме гололед.

Предлагали переждать до утра, но я не согласился; приходилось летать и в гораздо худших условиях, доберемся и на этот раз. И к тому же приказ. Его выполнять надо.

Сижу в кресле командира корабля, внимательно слежу за приборами, чутко ловлю привычный рокот мотора и изредка бросаю взгляд на молодого летчика. Перед вылетом он признался, что опыта полетов в ночных условиях у него «маловато».

– Ничего, все впереди. Будут полеты, будет и опыт… Вы, молодые, должны летать лучше нас… Парень застенчиво улыбнулся:

– Летать бы, как вы, товарищ полковник. О большем не мечтаю.

– И плохо, что не мечтаешь. Кто не мечтает, тот не идет вперед. А кто не идет вперед, тот отстает.

Незаметно проходит час. Летим в облаках. В редких разрывах иногда блеснут звезды и опять кромешная тьма. Моторы гудят ровно, спокойно. Стрелки приборов чуть подрагивают. И вдруг-все исчезает…

От меня не отходят врачи, а я все силюсь вспомнить, что было потом. Что случилось с самолетом? Каким образом я оказался во Львове? К тому же в санчасти аэродрома?..

В неширокую щель между занавесками вижу кусочек ярко-голубого утреннего неба, высоко задранный хвост какого-то самолета, должно-быть Ан-10, и крыло еще одной машины. Как я оказался здесь?

Картины одна мрачнее другой встают в моем воображении; у самолета отказывают сразу все двигатели (такое бывает чрезвычайно редко!), и машина камнем летит к земле!.. Ее охватывает огромное пламя!… Раздается мощный взрыв, и черное ночное небо на какой-то миг озаряется короткой тревожной вспышкой…

Нет, все это не то. Ничего подобного произойти не могло. Но чем объяснить мое появление в этой тихой светлой комнате? Врачи, конечно, знают. Нужно попытаться еще раз поговорить с ними. Не каменные же они.

– Послушайте, – начинаю я несмело, – вам, наверное, известно, что случилось с нашим самолетом. Ко мне наклоняются сразу несколько человек.

– Вам нельзя волноваться… Это может плохо…

– Погодите вы меня пугать! У меня ничего не болит, я совершенно здоров, и единственное, о чем я прошу вас, так это сказать, что произошло с самолетом?

– Успокойтесь, пожалуйста. С вашим самолетом ничего не случилось, он пролетает еще сто лет.

– Но как же тогда я оказался у вас?

– Об этом вы узнаете потом, дорогой. А сейчас отдыхайте, постарайтесь уснуть. Вы же не спали всю ночь.

Да, я не спал всю ночь и сейчас с удовольствием уснул бы. Но попробуй усни тут, если с тобой стряслось такое, что совершенно не поддается рассудку! Может, и полета никакого не было? Может, я давно здесь, и все остальное мне только кажется?

Из соседней комнаты слышится негромкий женский голос, видимо, врач говорит по телефону. Этот голос на минуту отвлекает меня от невеселых мыслей, и я непроизвольно прислушиваюсь. Она рассказывает кому-то о человеке, которого свалил инфаркт, а он буянит. Что с ним делать, она не знает. Кто он? Да летчик какой-то. Отлетал свое, голубок…

Женщина положила трубку и коротко сказала;

– В госпиталь. Только осторожно!

Меня положили на носилки и вынесли на улицу. Здесь я увидел своего летчика. Вместе с ним был весь экипаж нашего самолета! Вот так штука! Я уже «похоронил» их, а они дожидаются меня тут? Что за дьявольщина происходит сегодня со мной!..

Увидев меня, товарищи обступили носилки. Я улыбаюсь им и тороплюсь задать несколько вопросов. Но врачи спешат. Носилки вместе со мной оказываются в машине скорой помощи. Оглушительно громко хлопают дверцы. Водитель включает мотор и трогает с места.

– Куда? – спрашиваю я санитара.

– В госпиталь…

Теперь я уже не пытаюсь через врачей узнать о судьбе своего самолета. Силюсь во всем разобраться сам. С самолетом, пожалуй, все в порядке: ребята здесь, стало быть, и машина цела. Но если с самолетом ничего не произошло, то, следовательно, случилось что-то со мной. Да, да, со мной! Как я раньше не подумал об этом?

В госпитале меня окружили вниманием и заботой. Но ни разговаривать, ни двигаться врачи по-прежнему не разрешают.

– Я совершенно здоров. Чего мне тут валяться? Мне в полет нужно, – говорю я им.

– Полет придется отложить, товарищ летчик. А пока мы вас обследуем, подлечим. Может, еще и полетаете…

И тут мне вдруг вспомнились слова, сказанные женщиной по телефону на аэродроме:

– У него, по-видимому, инфаркт… Отлетал свое, голубок…

Выходит, что это было сказано обо мне…

В госпитале я провел несколько дней. Это были очень тяжелые дни, полные гнетущей неизвестности и тревоги. «Товарищи, поди, уже давно в Москве, – прикидывал я в уме на другой день, – командование обо всем знает. Может, вызволят меня отсюда…»

Через несколько дней мне разрешили встать.

Я улыбнулся:

– А вдруг – инфаркт?

– Нет, инфаркт исключен, – сказал врач. – Мы это точно установили.

– Так что же со мной было?

– Пока не знаем.

– Летать буду?

– Сейчас трудно сказать…

– А домой могу поехать?

– Пока нет… Но через два дня, думаю, большой опасности уже не будет…

И вот я снова лечу в Москву. Товарищи прислали за мной самолет. Но веду его не я. Неужели теперь я лишь пассажир Аэрофлота?..