Текст книги "Тайна его глаз"

Автор книги: Морис Ренар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

6. БЕГСТВО

В то время, как Жан Лебри рассказывал мне о своем чудесном приключении, наступила ночь. Воздух все так же был насыщен электричеством, и среди окружавшего нас полумрака глаза рассказчика казались двумя холодными светлыми точками, почти не испускавшими из себя лучей.

– Ваша матушка будет беспокоиться, Жан, – сказал я ему. – Пойдемте домой. Темнота не ослабляет вашего зрения?

– Нисколько. Ночь и день отличаются для меня теперь лишь едва уловимыми оттенками… Вы идете?

На этот раз он меня вел, потому что мои, приспособленные к восприятию видимого света, глаза почти что ничего уже не различали.

– Значит, Жан, вы только притворялись и старались обмануть меня, когда ходили по комнате ощупью?

– И да, и нет. При некоторых состояниях атмосферы я ориентируюсь значительно хуже, чем сегодня вечером. В сухую, ясную погоду для меня все покрыто мраком, а туман, наоборот, необыкновенно повышает мою восприимчивость. Но каюсь: иногда я притворялся… Впрочем, оставим это, – прибавил он в смущении. – Я буду продолжать прерванный рассказ. Хотите, я сейчас буду вам рассказывать на ходу?

Я, конечно, согласился.

– Итак, я был охвачен искренним горем, к которому примешивалась и бессильная злоба… Стараясь удержать слезы, я неистово тер кулаками свои проклятые глаза, совершенно забыв всякую осторожность. Прозоп счел своим долгом напомнить мне о моей неосмотрительности. Он сказал мне, что я таким образом могу свести на нет всю его работу, так как операция была сделана еще очень недавно…

Он был прав. По-видимому я, неловко надавив на глаза, нарушил какое-то соотношение между ними и расстроил правильное взаимодействие. Теперь вместо одного призрачного Прозопа я видел двух, странно надвигавшихся друг на друга. Мои электроскопы косили.

Этот случай несколько охладил меня, и я понял, что все-таки обладаю некоторым относительным счастьем, которым меня против воли, насильно облагодетельствовали. Мне стало не по себе от мысли, что я могу потерять и это второе, необычайное зрение, которое все-таки хоть отчасти было способно заменить мне мои природные глаза. Но чувство собственного достоинства помешало мне сказать Прозопу об этом и просить у него помощи. Я надеялся, что мое косоглазие пройдет само собой, и, к счастью, мои надежды оправдались. Спустя несколько часов нарушенная согласованность электроскопов восстановилась без всякого внешнего влияния.

Прозоп, раздраженный проявленным мною упрямством, предоставил меня самому себе, и я мог на досуге предаться изучению того нового облика, который принял в моих глазах старый мир.

В то время я фактически был способен различать еще очень немногое, да и то смутно, в особенности по сравнению с тем, как различаю теперь. Я должен вам сказать, что мои электрические глаза с того самого момента, как их ввели в мои глазные впадины и включили в неразрывную связь с организмом, неустанно продолжают приобретать все большую и большую восприимчивость и чуткость. Но в тот вечер все то, что я был в силах уловить, вырисовывалось на совершенно темном фоне. Это слегка напоминало ночную праздничную иллюминацию, когда дома выступают из окружающего их мрака в виде огненных очертаний и когда от них получается лишь общее впечатление светящейся массы… Кроме того, я еще не умел определять глубины, не чувствовал перспективы. Все линии казались мне отстоящими от меня на одинаковом расстоянии и помещавшимися в одной вертикальной плоскости. Как я уже говорил, они казались мне начерченными на черной доске. Так как я видел все в новом свете, то все предметы приобрели в моих глазах новый, часто неузнаваемый образ. Вначале я различал лишь их кажущийся размер, не будучи в состоянии определить фактической разницы в их величине или относительной дальности расстояния, отделявшего их от меня.

При всем том этот крайне слабо доступный моему восприятию электрический мир представлял собой обязательное для меня световое зрелище. Я не имел возможности оградить себя от него при помощи плотно сомкнутых век: они все равно пропускали электромагнитные лучи. Я был обречен беспрестанно видеть перед собой эти беспощадные огоньки, то ярко вспыхивающие, то угасающие. И эта необходимость непрерывного их восприятия становилась все более утомительной. Иначе говоря, я был лишен возможности заснуть.

Вот этим-то и воспользовался этот дьявол в человеческом образе, Прозоп, для того, чтобы побороть мое упрямство.

Он победил меня сном.

После трех дней бессонницы световая фантасмагория так усилилась, что я не мог терпеть далее… И Прозоп купил тогда у меня обещание рассказать ему то, что я вижу, ценою плотных, непроницаемых очков. Они были сделаны из наложенных друг на друга различных изоляторов, из которых каждый исполнял свое особое назначение. И, в конечном итоге, сквозь эти очки прекращался доступ каких бы то ни было лучей.

Прежде всего я выспался. Затем, верный своему обещанию, рассказал ему все.

Прежний мрак теперь уже рассеялся. Наступило какое-то всеобщее просветление. Это было просветление не равномерное, а чередующимися между собой зонами, то яркими, то бледными, как небо на рассвете. Все, что окружало меня, представлялось мне в виде какого-то всепроникающего дрожащего и волнующегося светоизлучения, цвет которого постепенно менялся от совершенно синего до самого ярко-красного, со всеми промежуточными оттенками фиолетового цвета, какие только можно себе вообразить. В сущности преобладали именно фиолетовые тона; красный цвет был доминирующим на небе, а синий на земле. Между ними происходил непрестанный обмен, непрерывное движение флюидов. Эти громадные волны непрерывно пересекались и внедрялись друг в друга, а среди них отдельные световые диски производили впечатление беспредельных пятен, дрожащих от происходящих в них центробежных колебаний. Сквозь громадную толщу земного шара, пропускающего световые лучи, я различал – как мне казалось, значительно ниже горизонта – ядро одного из таких очагов; оно напоминало собой целый костер воспламенившихся сапфиров, и мои электроскопы проявляли чрезвычайное стремление обращаться именно к нему.

– Это магнитный полюс, – сказал мне Прозоп. – Остальные световые диски – электромагнитные поля. Ну, а что вы видите перед собой, Лебри?

– Нижние этажи дома – слегка окрашенные горизонтальные плоскости, как тончайшие слои тумана. Кто-то спит в комнате под нами…

– Ну, а еще ниже? Земля, планета?

– Пропасть, полная дымчатых завес, из которых самые густые испускают наиболее яркий свет… Эти флюиды главным образом сосредоточены на поверхности земли.

– Само собой разумеется. А вокруг нас? Лес, например?

– Бледный мох, персикового цвета, почти неуловимый… Как странно! Этот мох вдруг озарился светом, по нему пробегают вспыхивающие огоньки, он колышется, становится совершенно явственным… Это, должно быть, подул ветер, не правда ли? Все кругом тускло мерцает. Вдоль стен тянутся какие-то фосфоресцирующие облака. Самый воздух наполняется слабо светящимися струйками. Я вижу ветер.

– А когда я двигаюсь? Что тогда?

– Все, что двигается, на мгновение окружается ярким пламенем, и пламя это оставляет после себя кратковременный прерывистый след, похожий на огненное кружево.

– А прямо перед нами?

– Я вижу какое-то здание, прозрачно-лиловое. Углы, линии перекрещивания двух плоскостей значительно более ярко выражены, чем все остальное. Из остроконечных башенок вырываются целые пучки лазоревых огоньков, тогда как громоотвод выбрасывает огромный, неистощимый сноп голубых искр… Все эти синие и красные огоньки словно тают и обращаются в фиолетовые, а фиолетовые непрерывно стремятся обратиться в красные или синие, благодаря чему они все время колышутся… Что вы делаете?

Ваши волосы вдруг вспыхнули!

– Я только провел по ним рукой.

В другой раз я вам изложу, Бар, все то, что я излагал в свое время Прозопу, и расскажу о тех наблюдениях и выводах, которые он сделал при моем посредничестве. Я скажу вам об относительной прозрачности тел, пропорциональной их электропроводности; я скажу вам, что некоторые металлы кажутся мне кристальными, тогда как самое тонкое стекло часто является для меня совершенно непроницаемым, так что иногда я различаю стрелки на своих часах сквозь весь механизм, но не через стекло. Я расскажу вам о том электромагнитном ореоле, который окружает нас и в котором наше тело является лишь ядром электромагнитного поля, благодаря чему мы непрестанно сливаемся и взаимно влияем друг на друга. Я вам расскажу… Впрочем, мы дошли до Бельвю, а я хотел бы вам описать, как произошел мой побег. Вы знаете, сегодня ровно месяц, как я от них бежал.

Я страшно там тосковал. Мое заточение походило на смерть, и я потерял всякую надежду снова занять свое место среди живых людей.

Дом, в котором меня держали в плену, находился среди совершенно пустынной местности. Я уже давно убедился в том, что большинство его обитателей никогда его не покидают. Вообразите себе жизнь в хрустальном замке из более или менее окрашенного аметистового хрусталя: это будет, пожалуй, наиболее верным представлением. Мое зрение улавливало сквозь толщу стен малейшее колебание электрических волн. Так как каждый предмет содержит в себе некоторый заряд электричества, а каждое движение порождает электрический ток, я имел возможность наблюдать периодическое появление автомобиля, который затем вскоре снова уезжал. Благодаря ему, по-видимому, и поддерживалась постоянная связь между этим уединенным замком и как мне казалось – одним очень отдаленным местом, где были сгруппированы огромные количества светящихся точек. Автомобиль въезжал во внутренний двор замка по узкой дороге, огражденной с обеих сторон высокими каменными стенами. Стены эти окружали всю усадьбу двойным, неприступным кольцом и снаружи были еще обведены глубоким, наполненным водою рвом. Вот по крайней мере все те выводы, которые мне удалось сделать путем долгих наблюдений и обследований как из своей, расположенной высоко над землей, камеры, так и во время прогулок, которые я совершал ради здоровья по предписанию Прозопа во дворе крепости.

Обмануть бдительность моих стражников не представлялось ни малейшей возможности. Сломать запоры моей двери было также невозможно. Выскочить из окна – значило покончить жизнь самоубийством.

Я знал о своей тюрьме решительно все, что мог узнать при помощи своих чувств, но ничто не давало мне надежды на освобождение. Ухаживавший за мной слуга был по-прежнему безмолвен. Никого другого я не знал. Как-то ночью, когда полная неподвижность облегчила мне эту задачу, я сосчитал обитателей замка. Нас было тридцать человек, и, по-моему, их следовало подразделить следующим образом: двенадцать больных или пациентов, восемь докторов или инженеров; десять слуг – санитаров и электротехников. Тишина нарушалась лишь глухим гулом динамомашин. Они находились в подвальном помещении и испускали такой ослепительный свет, что каждая из них производила на меня впечатление искусственного солнца. Извергаемые ими флюиды выбрасывались вдаль в виде сияния паутинообразных кругов и нитей. По вечерам, в то время, когда зажигался электрический свет, вокруг меня воздвигалось какое-то парадоксальное строение из тонких раскаленных нитей электрических проводов.

– Извините меня, Жан, что я вас перебиваю, но скажите мне, что кажется вам более ярким: горящая электрическая лампочка или провод, по которому проходит невидимый для нашего глаза электрический ток?

– Вспомните, что я вам говорил относительно дня и ночи. Для меня это только оттенок… Итак, я продолжаю.

Как-то утром, около месяца тому назад, обычная тишина была нарушена донесшимися до меня звуками громкого разговора, и я различил в соседней комнате две стоявшие друг против друга человеческие фигуры: крупную фигуру Прозопа и маленькую фигурку, с менее развитым, чем у него, головным мозгом, несомненно, принадлежавшую приставленному для ухода за мной слуге.

Оба человека явно спорили. Но комнаты этого замка, по-видимому, были устроены так, что совершенно заглушали всякие звуки, потому что, несмотря на незначительность разделявшего нас расстояния, я улавливал лишь смутный прерывистый шум. Судя по их жестам, по их позам, по пробегающим по их нервной системе вспышкам, я мог судить о пылкости их ссоры. Сердце маленького человечка билось с характерной учащенностью.

Прозоп, наименее взволнованный из них двоих, тем не менее внезапно нанес ему удар кулаком в лицо. Слуга, ошеломленный ударом, упал на пол. Я видел, как маленький призрак поднялся на ноги и вышел из комнаты с опущенной головой, но вся его фигура так ослепительно сверкала, что казалась мне покрытой какой-то всклокоченной, светящейся шерстью.

Приближалось время завтрака. Вскоре слуга отпер замок моей двери и с обычным безмолвием поставил на стол принесенное мне кушанье.

Я уже не раз пытался вызвать его на разговор, но всегда напрасно. На этот раз он мне ответил; но будь я проклят, если кто-либо когда-нибудь говорил на таком чудовищном французском языке! Я даже приблизительно не мог бы передать вам, как он говорил. Он был доведен до бешенства, и, найдя во мне скромного и готового ему сочувствовать слушателя, он излил мне свою злобу на Прозопа. Он осыпал его невероятнейшими ругательствами и возводил на него самые страшные обвинения.

Повод к их ссоре был самый ничтожный, но я счел момент подходящим. Без дальнейших обиняков, я предложил ему бежать вместе со мной. Единственным его возражением было то, что он так же, как и я, был пленником Прозопа.

– Разве ключи от дома не в твоих руках?

– Ключи? Что такое ключи? Ровно ничего! Чтобы выбраться отсюда, – (я, конечно, передаю только смысл его невероятной болтовни), – чтобы выбраться отсюда, нужно только пройти по узкому проходу между каменными стенами. Перелезть через решетку, которая его преграждает – это тоже ничего не стоит. Вся беда в плитах, которыми вымощен проход! В некоторых из них вставлены совершенно незаметные для глаза пластинки, и через них проходит электрический ток. Кто ступит на них ногой, будет убит на месте.

Так вот чем объяснялось странное явление, которое уже давно меня интриговало! Я с улыбкой смотрел на каменные плиты мощеного прохода со вложенными в них и скрытыми от обыкновенных человеческих глаз смертоносными пластинками. Значит, это они представлялись моим глазам в виде разбросанных там и здесь световых бликов! Но ведь я мог обойти их так же легко, как если бы они были вделанными в камень золотыми украшениями. Никто другой не мог их видеть, но зато я различал их вполне отчетливо.

– А в конце прохода только решетка? – спросил я.

– Да, у въезда на мост. Через нее легко может перелезть даже ребенок. Но проход?.. Ток прекращают только тогда, когда въезжает или выезжает автомобиль, но в такие дни доктор всегда следит за всем сам.

– Мы уйдем сегодня ночью! – сказал я решительно.

– Но как же плиты?

– Это уж мое дело. Приходи за мной, когда все заснут. Я тебя проведу до решетки, а затем…

Мой китаец (я предполагал, что это китаец) с трепетом и обожанием уже целовал мне руки.

– Где мы находимся? – спросил я его, стараясь высвободиться.

– Господин, – ответил он, – не расспрашивай меня об этом! Где мы находимся – об этом я поклялся не говорить… Что же касается бегства отсюда, это дело другое. Я жду твоих приказаний. Я проведу тебя в город, который вон там, далеко! Если ты хочешь, я провожу тебя до твоей родины. Дай мне возможность пройти по этому проходу, и я клянусь тебе, что благополучно сдам тебя твоим соотечественникам. Но там я тебя покину. Не требуй от меня большего. Я принес клятву.

Во время нашего ночного бегства не произошло ни одной мало-мальски неприятной случайности. Маленький азиат обладал совершенно исключительным умением бесшумно отпирать замки. Замок, выложенный изнутри мягкими обивками, как кабинет дантиста, заглушал все шумы. Прозоп, уверенный в своих слугах, крепко спал (я видел его в его комнате). Не было ни ночного сторожа, ни собак. Кроме того, шел мелкий дождь, который я от души благословлял, потому что все влажные предметы воспринимаются мной гораздо более отчетливо.

Благополучно, без всякого труда пробравшись вдоль прохода и перебравшись через решетку, мы в течение пяти часов шли по направлению к тому месту скопления массы светящихся точек, о котором я уже говорил. Это был город.

Мой спутник сказал мне:

– Будет очень хорошо, если нам удастся сесть в поезд с восходом солнца!

И он добавил с жутким смехом:

– Доктора будут долго спать после нашего ухода, по крайней мере до завтрашнего вечера… Ведь у меня были ключи от аптеки!

«Само небо послало мне этого дьявола», – подумал я.

Он не сказал мне ни своего имени, ни своей национальности; я не узнал от него ничего относительно таинственных докторов. Он был так же скрытен, как изобретателен и ловок.

Мы торопились. Ночь подходила к концу. Сквозь пропускающую световые лучи толщу нашей планеты я следил взглядом за медленным продвижением солнца. Среди других небесных тел, сквозь беспредельный голубой туман, оно казалось мне огромным фиолетово-красным диском, центром изумительного по красоте и силе светоизлучения.

Когда солнце взошло над горизонтом, мы, среди многих других пассажиров, сидели в узком и душном железнодорожном купе. Наши спутники говорили между собой на непонятном для меня языке, который не давал мне ни малейшего представления об их национальности.

Не стану говорить о подробностях этого утомительного и крайне затруднительного путешествия через всю Европу… К вечеру в то самое время, когда в уединенном замке-больнице, вероятно, проснулся тот, кого я привык называть Прозопом, мы оказались в стране, где слышалась только немецкая речь. Мне – человеку, знающему всего несколько слов по-немецки, было бы бесполезно расспрашивать окружавших меня людей. Этим я только обратил бы на себя излишнее внимание и доставил бы неприятности своему спасителю, который очень меня просил ничего пока о себе не рассказывать и не стараться ничего разузнавать. Поэтому я лишь продолжал делать то же, что делал уже и раньше, а именно прилагал все усилия к тому, чтобы сохранить в памяти названия станций, очертания гор, контуры зданий, надеясь, что буду в состоянии узнать их в будущем. Но, в сущности, к чему все это?

Утром я уловил слово «Регенсбург». Мы ехали в экспрессе, который несся вдоль берега широкой, как морской пролив, реки. До моего слуха донеслись названия городов «Нюрнберг», «Карлсруэ».

У моста в Кале мой маленький азиат бесследно исчез. Я перебрался через Рейн благодаря любезности конвоиров, сопровождавших телеги с военным материалом, которые переправлялись через Рейн для сдачи союзникам.

С этого момента начались бесконечные медицинские осмотры и допросы военными врачами. В моих показаниях незначительная доля правды смешивалась с невероятным количеством лжи… Все остальное вы знаете. Официально мое приключение зарегистрировано, подшито к делу и закончено. От души хочу верить в то, что оно и фактически закончено, но мне тем не менее кажется необходимым всегда иметь при себе револьвер. И я должен вам признаться, мой милый Бар, что ваша недавняя попытка подсмотреть за мной в лесу из-за ствола дерева порядком меня напугала…

Жан умолк и остановился. Мы пришли. Садик, в глубине которого стоял дом Лебри, был слегка освещен проникавшим из его окон светом.

– Кажется, очень поздно! – заметил я.

– Да, – ответил Жан и указал мне концом своей палки сперва одну точку в траве, затем другую. – Солнце вот здесь, а здесь созвездие Южного Креста. Надо сознаться, что я все-таки первый человек, который видит его, находясь в северном полушарии.

Затем он надел вытащенные им из кармана знаменитые очки доктора Прозопа. Они были очень похожи на очки автомобилиста и, плотно прилегая к лицу вокруг глаз, совершенно скрывали фосфоресцирующие электроскопы. Их свободно можно было принять за обычные темные, дымчатые консервы очень толстого стекла, и ничто в них не вызывало никакого сомнения. Всякий мог с полным основанием думать, что Жану приходилось время от времени надевать их, следуя предписаниям окулиста.

– Теперь вам придется меня вести, – сказал он. – Я ослеп!

Я повел его. Мы поднялись по лестнице. Но после того, как он уже скрылся за дверью своей комнаты, я еще долго стоял, опершись на перила, в лихорадочном волнении. Я старался найти какой-нибудь предлог, чтобы подняться во второй этаж и хотя бы на минутку еще раз увидеть мадемуазель Грив. Сердце мое так сильно билось, что я слышал его удары. Я радовался звуку раздавшихся наверху голосов, как влюбленный мальчишка…

Вдруг мне пришло в голову, что на меня сквозь толщу стен, может быть, смотрит необычайный слепой; я медленно стал спускаться по лестнице, размышляя над чудом, которое он мне открыл.