Текст книги "Тщета, или крушение «Титана»"

Автор книги: Морган Робертсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 8

Роуланд, с некоторой опаской, отпил немного спиртного и, завернув еще спящего ребенка в свою куртку, вышел на лед. Рассеявшийся туман открыл раскинувшееся до горизонта голубое пустынное море. Позади него лед вздымался горой. Он поднялся выше, и с обрыва высотой в сотню футов рассмотрел открывшееся его взгляду пространство. Слева лед сходил к берегу круче, нежели позади него, а справа горизонт закрывался нагромождением торосов и высоких пиков, пересеченных множеством каньонов, пещер и блистающих водопадов. Нигде не было ни паруса, ни пароходного дыма, могшего его воодушевить, и он пошел обратно. На полпути от места крушения он увидел белый объект, приближающийся со стороны пиков.

Ситуация казалась недостаточно ясной при его еще нарушенном зрении. И он побежал, поскольку загадочный белый объект находился ближе к мостику, чем он, к тому же быстро сокращал расстояние. На удалении в сто ярдов его сердце замерло, а кровь в жилах застыла так же, как лед под ним. Объект оказался пришельцем с крайнего Севера, тощим и изголодавшимся – белым медведем, который предвкушал еду и искал ее – тяжело продвигаясь с огромной полураскрытой красной пастью и желтыми обнаженными клыками. Из оружия Роуланд имел только большой складной нож в кармане, который он на бегу вынул и раскрыл. Ни секунды он не колебался вступить в схватку, где его почти наверняка ждала смерть, ибо медведь смертельно угрожал ребенку, чья жизнь стала для него важнее его собственной. Он ужаснулся, увидев девочку выползавшей из укрытия в своем белом облачении, в то время как медведь поворачивал за угол мостика.

«Назад, детка, назад», закричал он, бросившись со склона вниз. Медведь первым настиг девочку, без заметного усилия швырнул ее своей тяжелой лапой на дюжину футов в сторону. Зверь ринулся к неподвижно лежащей фигуре, но на его пути уже стал Роуланд.

Медведь поднялся на задних лапах, пригнулся и атаковал. Роуланд ощутил кости своей левой руки раздробленными, после ее укуса большими челюстями с желтыми клыками. Но в падении он погрузил лезвие ножа в волосатую шкуру, и медведь, сердито зарычав, нанес ему раненой конечностью размашистый удар, пославший его по льду дальше, нежели ребенка. Он встал, едва чувствуя боль от сломанных ребер, и приготовился к следующей атаке. И он опять принимал удар, опять беспомощная рука сжималась желтыми тисками, опять был оттеснен назад. Но на сей раз нож был применен толково. Огромная морда давила его в грудь, обдавая из ноздрей горячим зловонным дыханием, а голодные глаза над его плечом сверкали прямо против его собственных. Он ударил в левый глаз зверя, и ударил верно. Пятидюймовое лезвие вошло по рукоятку, пронзив мозг, и животное, совершив конвульсивный скачок, который почти вернул его с раненой рукой на ноги, встало на дыбы во весь свой восьмифутовый рост с вытянутыми лапами, затем обмякло. Лежачий зверь несколько раз конвульсивно брыкнулся и утих. Роуланд совершил то, на что не решится ни один эскимосский охотник – он бился ножом и убил Северного Тигра.

Все это случилось за минуту, но в эту минуту он сделался калекой на всю жизнь. Ибо восстановить раздробленные кости его сникшей руки, вернуть на место сломанные ребра – почти безнадежная задача даже для лучших хирургов в условиях больничных покоев. А он был на плавучем ледяном острове, где температура близилась к точке замерзания, лишенный элементарных средств помощи.

Страдая от боли, он направился к крохотной бело-красной кучке и, хотя наклон стоил ему большого мучения, он поднял ее здоровой рукой. Девочка истекала кровью из-за четырех страшных, кровоточащих царапин, шедших наискось через спину от правого плеча. Но он осмотрел ее и убедился, что мягкие и податливые кости целы, и что сознание она потеряла после удара о лед головой, отчего на маленьком лбу выступила крупная шишка.

В силу здравого смысла, первую помощь следовало оказать ему самому; поэтому, завернув девочку в свою куртку, он положил ее в свое укрытие и сделал из брезентового обрезка петлю для своей раненой руки. Затем, применяя нож, пальцы и зубы, он частично снял медвежью шкуру – вынужденный то и дело останавливаться во избежание обморока от боли – и вырезал из теплого, но не очень толстого, слоя жира широкую пластину, которую, после обмывания ран в ближайшей луже, он плотно прикрепил к спине девочки, употребив для перевязки разорванную пижаму.

Он отрезал фланелевую подкладку своей куртки, сделав из ее рукавной части брюки для маленьких ног, удвоив за счет лишней длины материал на голенях и завязав эти места канатными прядями от слаблиня. Туловищную часть подкладки он обернул вокруг ее пояса вместе с руками, а поверх всего этого он перекрестными витками брезентовых лент зашнуровал напоминающий мумию сверток, почти так же, как матрос крепит защитную обмотку раздвоенной части швартового троса. В итоге получилось нечто возмутительное для любой матери, случись ей это увидеть. Но он был только мужчиной, страдавшим душевно и физически.

Ко времени окончания его работы к девочке вернулось сознание, и она, жалуясь, подала слабый стонущий плач. Но внимание только к ней для него было чревато окоченением от холода и боли. Там было много чистой талой воды, собравшейся в лужи. Медведя можно было есть, но им нужен был огонь, чтобы готовить эту пищу, хранить их тепло, сдерживать в сердцах приступы отчаяния, а также для дымового сигнала проходящим кораблям.

Нуждаясь в стимулянте, он беспечно отпил из бутылки, предполагая, возможно справедливо, что обычный наркотик не способен овладеть им в его нынешнем состоянии. После этого он рассмотрел обломки кораблекрушения – множество деревянного горючего материала. В середине этой груды находилась стальная шлюпка с опалубкой над ее герметичными концами, теперь согнутая пополам и лежащая на боку. Достаточно было укрыть брезентом одну ее половину и развести маленький очаг в другой, чтобы при должном умении здесь образовалось более теплое и лучшее убежище, нежели под мостиком. Моряк без спичек – аномалия. Он настрогал стружек, развел огонь, повесил брезент и принес девочку, жалобно просящую воды.

Он нашел оловянную кружку – наверное, оставленную в протекавшей шлюпке раньше, чем та была последний раз поднята на шлюпбалке – и напоил девочку, добавив в воду несколько капель виски. Затем он приготовил завтрак. Отрезав кусок мяса от задней части медвежьей туши, он достаточно поджарил его на конце лучины и получил приятную на вкус пищу. Чтобы девочка могла есть, ей следовало освободить руки – и он сделал это, пожертвовав для защиты их от холода левый рукав своей рубашки. Такая перемена и пища остановили ненадолго плач, и он лег в теплую шлюпку рядом с ней. Виски закончились прежде окончания дня, и он бредил в лихорадке, в то время как ребенку стало несколько лучше.

Глава 9

Бредовое состояние длилось три дня, включая периоды ясного сознания, когда он поддерживал огонь, готовил медвежье мясо, а также кормил девочку и перевязывал детские раны. Страдал он чрезвычайно. Рука, источник пульсирующей боли, раздулась вдвое от естественного размера, а бок постоянно мешал дышать полной грудью. То, что он не обращал внимания боль, объяснялось либо его стойким, вопреки долгому разгулу, организмом, либо некой анти-лихорадочной особенностью медвежьего мяса, или же исход битвы решили закончившиеся виски. Вечером третьего дня он снова разжег огонь последней спичкой и глянул на темнеющий горизонт вокруг него – в ясном сознании, но ослабевший телом и умом.

Если бы тем временем появился парус, он не осознал бы этого, да и не было теперь паруса. Слишком слабый для лазания по склону, он вернулся к шлюпке, где теперь спала девочка, обессиленная бесплодным плачем. Его нехитрая, но довольно смелая манера укутывания, имевшая целью спасение девочки от холода, оказала главную помощь в закрытии ее ран. Ведь тем самым ребенок оставался неподвижным, хотя и ценой лишних страданий. Он быстро глянул на бледное, со следами слез личико с челкой из перепутанных кудрей поверх укутывающей ее парусины и, болезненно наклонившись, нежно ее поцеловал. Но поцелуй разбудил ее, и она стала криком звать свою мать. Он не мог успокоить ее, даже не пытался сделать это. Всем своим сердцем беззвучно прокляв судьбу, он оставил ее, и сел на обломки на небольшом расстоянии.

«Мы, скорее всего, пойдем на поправку», мрачно размышлял он, «если огонь не затухнет. Что будет потом? Мы протянем не дольше айсберга, и не много дольше медведя. Мы должны быть удалены от корабельных маршрутов – мы прошли девятьсот миль перед столкновением. Течение приближается к туманному поясу там – примерно к западо-юго-западу – но это поверхность воды. На глубине тоже есть течения. Тумана нет, и мы должны быть в южной части этого пояса – между Путями. Они, я думаю, направят свои шлюпки по следующему Пути – эти алчные подлецы. Будь они прокляты, если они утопили корабль. Будь они прокляты, с их водонепроницаемыми отсеками и их отчетами наблюдателей. Двадцать четыре шлюпки на три тысячи человек – принайтованных шлюпочными найтовыми – тридцать человек для их обслуживания, и ни одного топора на шлюпочной палубе или охотничьего ножа у матроса. Могла ли она спастись? Если они спустили ту шлюпку, они могли взять ее с лестницы; и помощник знал, что у я был с ее дочерью – он мог сказать ей об этом. Ее имя тоже должно быть Мира; ее голос я слышал в том сне. Это была марихуана. Зачем они одурманивали меня? Но те виски были добрыми. Теперь все кончено, если я не пристану к берегу – пристану ли?»

Над звездным скоплением слева от него взошла луна, разливая по ледяному берегу пепельно-серый свет, искрящийся тысячами точек на водопадах, потоках, подернутых рябью лужах, отбрасывая в черную тень каналы и лощины, и порождая в нем, несмотря на причудливую красоту этой сцены, убийственное чувство одиночества – или ничтожества. Невероятное отчаяние, охватившее его, казалось намного важнее его самого, со всеми его надеждами, планами и страхами его жизни. Девочка выплакалась и снова уснула, а он ходил по льду туда и сюда.

«Там высоко», задумчиво сказал он, смотря в небо, где несколько звезд едва светились в лунном потоке. «Там высоко – неизвестно, где именно – но где-то очень высоко, есть христианский Рай. Там высоко есть их добрый Бог – по воле которого дочь Миры находится здесь – их добрый Бог, воспринятый ими от дикого и кровожадного народа, который его выдумал. Под нами – опять где-то – находится их ад с их дьяволом, придуманным ими самими. Из этого следует наш выбор между раем и адом. Это не так – не так. Великая загадка не разгадана – человеческий дух остается беспомощным на этом пути. Этот мир, или его состояния, был сотворен вовсе не добрым и сострадательным Богом. Из чего бы ни исходили тайные для нас причины мироздания, бесспорно доказано то, что столь ценные для нас сострадание, доброта и справедливость исключены из плана высшей организации. Но утверждают, что вера в эти ценности питает все земные религии. Так ли это? Или же влияет трусливый человеческий страх перед неведомым, из-за которого дикарка бросает крокодилу своего ребенка, из-за которого цивилизованный человек вынужден содержать церкви. Вот из-за чего, из века в век, благоденствуют толпы прорицателей, знахарей, священников и церковников – всех, живущих за счет упований и страхов, ими же и возбужденных.

«И миллионы молятся, утверждая, что получают на это ответ. Получают ли? Разве когда-либо мольба, устремленная озабоченным человечеством к небесам, вызвала отклик, или даже была услышана? Сомнительно. Люди вымаливают себе дождь и солнечный свет, которые появляются вовремя. Люди вымаливают себе здоровье и успех, но то и другое естественные спутники жизни. Это не доказательство. Но они свидетельствуют исполнение своего духа знанием того, что они услышаны и тотчас же умиротворены. Чем не психологический эксперимент? Не будут ли они так же умиротворены, если повторят таблицу умножения или перечислят все румбы компаса?»

«Миллионы верили, что их мольбам дается ответ – а у этих миллионов были разные боги. Правы все они, или все они не правы? Дается ли ответ на пробные молитвы? При всей ненадежности и обманчивости «библий», «коранов» и «вед», может ли не существовать то невидимое и неведомое, что читает мое сердце и сейчас наблюдает меня? Если это так, то это же Существо под свою ответственность допустило мои сомнения в Нем. А что, если Он, существуя, не считает порочным то, что я делаю невольно, и примет молитву от меня, как только от жертвы неизбежных ошибок? Может ли неверующий, со всей его рассудительностью, оказаться таким злополучным, что из своей беспомощности он обратится за помощью к воображаемой силе? Может ли такое время настать для разумного человека – для меня?» Он взглянул на темную линию чистого горизонта за семь миль от него. Нью-Йорк был за девятьсот миль, луна на востоке за более чем двести тысяч, и за миллионы миль звезды над ним. Он был один, не считая спящего ребенка, мертвого медведя, и Неведомое. Он осторожно подошел к шлюпке и мгновение смотрел на малютку; затем, с поднятой головой, он прошептал: «За тебя, Мира».

Упавший на колени атеист обратил лицо к небесам, и слабым голосом с усердием, подобающим беспомощному, молился отрицаемому им Богу. Его мольба была о сохранении жизни создания, о котором он заботился, о спасении столь нужной малютке матери, о даровании силы ему ради содействия их встрече. Но сверх призыва о помощи другим его молитва ничем не обнаруживала его собственные нужды. Столько в нем оставалось гордости. Когда он встал, из-за льда справа от береговой полосы появился бом-кливер барка, и еще через мгновение явилась освещенная луной ткань, развевающаяся на западном ветру, не далее чем в полумиле.

Забыв о боли, он бросился к огню и схватил дровяной факел. С неистовым возбуждением он звал: «На барке! На барке! Возьмите нас!» И через море донесся басистый ответ.

«Проснись, Мира», крикнул он, подняв ребенка; «проснись. Мы уходим».

«Мы идем к маме?», без капли слез спросила она.

«Да, теперь мы идем к маме – то есть», добавил он при себя, «если та оговорка в молитве была принята».

Спустя пятнадцать минут, наблюдая приближение белой спасательной шлюпки, он пробормотал: «Барк был там – в полумиле по этому ветру – прежде чем я подумал о молитве. На эту ли молитву дан ответ? Спасена ли она?»

Глава 10

На первом этаже Лондонской Биржи есть большие апартаменты, покрытые столами, вокруг и между которых течет торопящаяся, кричащая толпа брокеров, клерков и посыльных. Обрамлением этих апартаментов служат двери и вестибюли, ведущие в соседние кабинеты, где расставлены доски бюллетеней для ежедневных сообщений со всего мира о морских происшествиях. В одном конце находится возвышенный помост, освященный присутствием важной персоны. На специальном языке Сити эти апартаменты известны как «Комната», а персона как «Позывной», который своим сильным монотонным голосом называет имена членов, ожидающих в дверях, и голые подробности новостей, должных быть вписанными мелом в бюллетени.

Это штаб-квартира Ллойд – огромной ассоциации страховщиков, брокеров, и транспортных конторщиков, которые с конца семнадцатого века обслуживали клиентов в кофейне Эдварда Ллойда, чтобы, оставив это имя для названия, развиться в корпорацию столь хорошо оснащенную, столь прекрасно организованную, что короли и государственные министры обращаются к ней временами за новостями из-за границы.

Под английским флагом ходят в море лишь те капитаны и помощники, чьи записи (даже о драках в кубрике) сведены у Ллойда в таблицы для ознакомления потенциальных клиентов. В рабочее время страховщиков на необитаемые берега этого мира выбрасываются лишь те корабли, о которых Ллойд в течение тридцати минут извещает сильным монотонным криком.

Одна из примыкающих комнат называется «Картографической». Здесь, в совершенном порядке и последовательности, каждая на своем валике, находятся новейшие карты всех стран, наряду с библиотекой навигационной литературы с описаниями мельчайших подробностей заливов, огней, скал, мелководья, и навигационных курсов у любой береговой линии, изображенной на карте; следы последних штормов; перемены океанских течений, местонахождения судов, покинутых экипажем, и айсбергов. У одного из членов Ллойда имеются предположительные сведения о морях, с которыми редко расходятся наблюдения мореплавателей.

Другие апартаменты – «Капитанская комната» – выделены для веселья и кутежа, тогда как еще одна – «отдел Исследований» – является полной противоположностью первой, поскольку там люди озабочены розысками и получением последних новостей о том или ином опаздывающем судне.

В день, когда скучившаяся масса страховщиков и брокеров ринулась на зычно и страшно провозглашенное известие о том, что погиб гигантский «Титан», а газеты Европы и Америки через дополнительные тиражи распространяли скудные подробности о прибытии в Нью-Йорк одной шлюпки с пассажирами, в этом учреждении собрались плачущие женщины и озабоченные мужчины, которые спрашивали, и оставались для ожидания свежих новостей. Как только пришла последняя телеграмма с рассказом о кораблекрушении и именами капитана, первого помощника, боцмана, семерых матросов, и одной спасенной пассажирки, раздался голос худощавого пожилого мужчины. Восклицание было настолько пронзительным, что его слова заглушили хор женских рыданий:

«Моя невестка спасена, но где же мой сын, – где мои сын и внучка?» Он поспешно вышел, но появился на следующий день, и на следующий тоже. И когда, на десятый день ожиданий и наблюдений, он узнал о прибытии в Гибралтар еще одной шлюпки с моряками и детьми, он медленно покачал головой и, пробормотав: «Джордж, Джордж», вышел из комнаты. Этой же ночью, телеграфировав о своем прибытии консулу Гибралтара, он пересек Ла-Манш.

В первые шумные приступы расследования, когда страховщики взбирались на столы и друг на друга, чтобы снова слушать о крушении «Титана», один – самый шумный из всех, мясистый, с крючковатым носом и вспыхивающими черными глазами – вырвался из толпы и направился к «Капитанской комнате». Там, после порции бренди, он тяжело сел со стоном, вышедшим из глубины души.

«Праотец Авраам», пробормотал он, «это погубит меня».

Зашли другие люди, некоторые чтобы выпить, другие чтобы выразить сочувствие, все – чтобы поговорить.

«Тяжелый удар, Мейер?» спросил один.

«Десять тысяч», мрачно ответил он.

«Ты бы придерживался правил», сказал недобро другой; «заведи больше корзин для своих яиц. Знал, что ты вынесешь это на обсуждение».

Хотя Мейер сверкнул на сказанное глазами, он смолчал, но напился до безумия и ушел домой с помощью одного своего клерка. После этого, забросив свое дело – кроме чтения иной раз бюллетеней – он все время пьянствовал в «Капитанской комнате», жалуясь на свою судьбу. На десятый день его водянистые глаза узрели, в бюллетене с новостью о прибытии в Гибралтар второй лодки с людьми, следующее:

«Спасательный буй с «Королевского Века», Лондон, подобран среди обломков С. широта 45-20, З. долгота 54-31. Корабль «Арктика», Бостон, капитан Брандт».

«Ах, мой Бог», изумился он, бросившись к «Капитанской комнате».

«Бедняга… бедный олух из народа Израилева», сказал один наблюдатель другому. «Он застраховал весь «Королевский Век» и наибольший кусок «Титана». Для улаживания дела ему пригодятся бриллианты жены.

Три недели спустя мрачную летаргию Мейера нарушила толпа кричащих страховщиков, которые, вломившись в «Капитанскую комнату», схватили его за плечи и поволокли к бюллетеню.

«Читайте, Мейер – прочтите это. Что вы об этом думаете?» С некоторыми затруднениями он читал вслух, покуда остальные наблюдали за выражением его лица:

«Джон Роуланд, матрос с «Титана», с ребенком из числа пассажиров, возраст неизвестен, на борту «Peerles», Бат, в Кристиансанде, Норвегия. Оба серьезно больны. Роуланд говорит о разрезанном надвое корабле в предпоследнюю ночь «Титана».

«Что вы с этим сделаете, Мейер? «Королевский Век», не правда ли?» спросил один.

«Да», воскликнул другой, «я уже сообразил. Единственный корабль, который не упоминался последнее время. Двухмесячное отставание. Говорилось, что он тем же днем был в пятидесяти милях восточнее этого айсберга.

«Ясное дело», сказали другие. «И как странно выглядит молчание об этом в заявлении капитана».

«Ну так что с этого», произнес слабо соображавший Меер болезненно: «в полисе «Титана» есть оговорка насчет столкновения, и я просто уплачу деньги пароходной компании вместо люди «Королевского Века».

«А для чего капитан скрыл это?» кричали ему. «Его цель – снять с себя вину за столкновение».

«Как видно, это так – скверный случай».

«Чепуха, Мейер, что с вами? От какого исчезнувшего племени вы произошли – вы не похожи на свой народ – так впору напиваться доброму христианину. С «Титана» я имею тысячу, и если я должен платить ему, я хочу знать почему. У вас есть рискованное дело и мозги для его выигрыша – вы должны это сделать. Идите домой, распрямитесь и сосредоточьтесь на этом. Мы будем следить за Роуландом, пока вы не возьметесь за него. Мы все возьмемся».

Его усадили в кэб, отвезли в турецкую баню, а оттуда домой.

Следующим утром он был за своим столом, с ясными глазами и головой, и несколько недель был образцом занятого, изобретательного человека дела.