Текст книги "Вредоносные руны"

Автор книги: Монтегю Родс Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Он вроде бы был доволен, но сам говорил, что в гостинице плохо спал, да и по дороге чувствовал какую-то тревогу. Тогда я многого не понимал, но теперь мысленно свожу все воедино. Вскоре после этого, просматривая программы и раскладывая их по порядку, чтобы отдать в переплет, он, дойдя до той самой (на которую в первый раз я, признаться, едва взглянул), обнаружил вложенный в нее клочок бумаги с весьма аккуратно выведенными черным и красным некими странными письменами, как мне показалось – рунами. «Э… – сказал брат, – а ведь это, должно быть, принадлежит моему соседу. Забыл, наверное, в программе, а теперь найти не может. Надпись скопирована очень тщательно, возможно, она для него важна. Надо бы вернуть, но я не знаю ни имени, ни адреса».

Мы обсудили этот вопрос и сошлись на том, что подавать объявление, пожалуй, не стоит: вскоре брат снова собирался на концерт, и я посоветовал ему поискать этого джентльмена в зале. Стоял прохладный, ветреный летний вечер, мы сидели у камина, а листок бумаги лежал рядышком на книге. И тут – возможно открылась дверь, хотя я этого не заметил, – повеял ветерок, почему-то на удивление теплый. Поток воздуха подхватил бумажку: она полетела в камин, а поскольку была легкой и тонкой, то мигом обратилась в пепел.

«Ну вот, – сказал я Джону, – теперь тебе ее уже не вернуть». Брат с минуту молчал, а потом вдруг буркнул: «Сам знаю! Нет надобности без конца об этом талдычить».

Я заметил, что высказался на эту тему только один раз. «Не больше четырех, хотел ты сказать», – проворчал Джон, и на этом разговор окончился. Не знаю почему, но мне это запомнилось во всех подробностях. Но теперь к сути дела. Не знаю, заглядывали ли вы в ту книгу Карсвелла, которую рецензировал мой несчастный брат. Скорее всего нет, а вот я просматривал ее и до его смерти, и после. В первый раз мы занимались этим с ним вместе, ради забавы. В книге начисто отсутствовал даже намек на какой-либо стиль: сплошной сумбур и неуклюжие фразы из тех, что повергают в уныние профессоров Оксфорда. Да и содержание было не лучше: мешанина классических мифов и выдержек из «Золотой Легенды» с рассказами о верованиях современных дикарей. Впрочем, ежели подойти к делу с толком, такой подход тоже имеет право на существование, однако у него ничего не получилось: складывалось впечатление, будто он черпал сведения в равной степени из «Золотой Ветви» и «Золотой Легенды», причем относился к обоим трудам с равным доверием. Короче говоря, результат его трудов казался плачевным. Однако после смерти брата я перечитал книгу и, хотя лучше она, конечно, не стала, увидел ее в несколько ином свете. Поскольку у меня возникло, пусть даже бездоказательное подозрение, что Карсвелл вынашивал против брата злой умысел и каким-то образом причастен к случившемуся, многое в книге приобрело зловещую окраску. Особенно поразила меня глава, где говорилось «о наведении на людей с помощью магических рун чар, позволяющих внушать любовь либо (и это в первую очередь) навлекать погибель». Автор рассуждал об этом предмете так, что возникало ощущение, будто он знаком с ним не понаслышке. Сейчас нет времени вдаваться в подробности, но сопоставив все имеющиеся сведения, я совершенно уверился в том, что программу на концерте подал Джону не кто иной, как Карсвелл. Я подозреваю – а по чести сказать, более чем подозреваю, – что та бумажка оказалась в программе неспроста и сумей брат вернуть ее хозяину, он, возможно, остался бы в живых. Поэтому считаю необходимым спросить вас, не случалось ли с вами чего-либо подобного.

В ответ Даннинг рассказал о случае в отделе рукописей Британского музея.

– Так, так! – заинтересовался Харрингтон, – И он, говорите, вручил вам листок бумаги? Давайте, если не возражаете, посмотрим, что это за листок, причем не откладывая.

Вместе они отправились в пустовавший, поскольку служанки пока еще не вернулись, дом Даннинга и нашли пылившуюся на письменном столе папку для бумаг. Внутри находились маленькие листки, использовавшиеся им для заметок. Даннинг принялся перебирать их, и вдруг какая-то записочка на клочке легкой, тонкой бумаги вспорхнула и с удивительной скоростью полетела к распахнутому окну. Однако Харрингтон был начеку: он захлопнул окно и успел перехватить листок.

– Эта бумажка весьма похожа на полученную моим братом, – сказал он, – Боюсь, Даннинг, дело нешуточное: вам надо поберечься.

При тщательном рассмотрении на бумажке были обнаружены письмена, походившие, как и говорил Харрингтон, на руны, но неизвестные и не поддающиеся расшифровке. От мысли скопировать их оба отказались из опасения, что копии может каким-то образом передаться вредоносная сила оригинала. (В наличии же таковой у подлинника ни тот ни другой уже не испытывали ни малейших сомнений.) Забегая вперед, скажу, что из-за этого надпись не сохранилась для последующего изучения и содержание сего любопытного послания так и осталось неизвестным. Сойдясь на том, что дабы избегнуть воздействия чар, необходимо вернуть записку писавшему, они сочли желательным, чтобы это сделал тот, кому она была адресована. Трудность заключалась в том, что Карсвелл знал Даннинга в лицо, так что последний решил попытаться изменить внешность, сбрив бороду. Существовало опасение, что чары подействуют раньше, чем они успеют принять меры, однако, по мнению Харрингтона, существовала возможность рассчитать, много ли времени до развязки. Концерт, на котором его брат получил бумажку с «вредоносными рунами», состоялся 18 июня, а смерть последовала 18 сентября. Услышав об этом, Данниг вспомнил упоминавшиеся в надписи на стекле три месяца и с невеселым смешком сказал:

– Возможно, и мне следует ожидать смерти по истечении того же срока. Сверюсь-ка с дневником… да, в музее я был 23-го, что наводит на мысль о 23-м июня. Хм, думаю в свете всего этого вы понимаете, как важно мне знать все, касающееся состояния вашего брата в период, предшествующий смерти. Вы упоминали о некоторых странностях, могу ли я просить вас рассказать поподробнее.

– Разумеется. Самым тягостным для него было постоянное чувство, будто за ним следят, в минуты одиночества становившееся совершенно непереносимым. Спустя некоторое время я даже стал ночевать в его спальне, и ему несколько полегчало, однако во сне он почти все время говорил. Что именно? Признаюсь, мне не хотелось бы распространяться на сей счет, по крайней мере пока все не прояснилось. Лучше расскажу вам о другом: в течение того срока ему дважды приходили по почте бандероли, обе с лондонской маркой. В одной находился грубо выдранный из книги лист с гравюрой Бьюика, [1]1
  Бьюик Томас (1753–1828) – гравер, изобретатель торцевой гравюры на дереве.


[Закрыть]представлявшей собой изображение идущего по залитой лунным светом дороге человека, за которым следует некое демоническое чудовище. Полагаю, гравюра представляла собой иллюстрацию к томику Кольриджа, ибо подписью к ней служила цитата из «Старого моряка»; то место, где герой, раз обернувшись,

 
…свой продолжил путь, по сам
Уж оглянуться больше не дерзает —
За ним ужасный демон по пятам
Безмолвно следует, и он об этом знает.
 

Другая бандероль содержала отрывной календарь, какие обычно продают уличные разносчики. Брат вообще не обратил на него внимания, а я, уже после его смерти, перелистал и увидел, что все листы после 18 сентября были вырваны. Вы, наверное, удивитесь, как, будучи в таком состоянии, Джон решился предпринять ту, ставшую для него роковой, одинокую вечернюю прогулку. Но дело в том, что дней за десять до смерти он избавился от каких-либо признаков мании преследования и совершенно успокоился.

Результатом этого совещания явился следующий план: Харрингтон, знакомый с соседями Карсвелла, взял на себя слежку за всеми передвижениями последнего, тогда как Даннингу надлежало хранить бумажку с рунами под рукой и быть готовым подсунуть ее недругу при первой же возможности.

На том они расстались. Последующие дни, вне всякого сомнения, стали суровым испытанием для нервов Даннинга, физически чувствовавшего, как некий невидимый барьер, возникший вокруг него в тот день, когда он получил листок с рунами, разрастается и крепнет, превращаясь в завесу мрака, отрезающую всякий путь к спасению. Тем паче что никто ему такового не предлагал, а сам он был совершенно подавлен и напрочь лишен инициативы. Со все нарастающей тревогой Даннинг ждал сигнала от Харрингтона, однако прошел май, июнь, начался июль, а Карсвелл оставался недосягаемым, упорно не покидая пределов Лаффорда.

Наконец, меньше чем за неделю до даты, которую Даннинг уже привык рассматривать как знаменующую конец его земного существования, пришла телеграмма: «Выезжает вокзала Виктория поездом в порт ночь четверга. Не опоздайте. Буду вас сегодня вечером. Харрингтон».

Они встретились вовремя и обсудили предстоящую операцию. Поезд отправлялся в девять и в последний раз перед Дувром останавливался в Кройдон-вест. Харрингтону предстояло засечь Карсвелла на вокзале Виктория и в Кройдоне навести на него Даннинга, окликнув, если потребуется последнего, по заранее условленному имени. Даннингу надлежало насколько возможно изменить внешность, не цеплять на свою ручную кладь никаких бирок и постоянно иметь при себе ту бумагу.

Дожидаясь поезда на кройдонской платформе, Даннинг пребывал в тревожном нетерпении, описывать которое я не вижу особой надобности. В последние дни окружавшие его тучи несколько развеялись: ему стало легче, но он не позволял себе обмануться этим ощущением, ибо понимал, что опасность близится. Равно как понимал и то, что если Карсвелл сейчас ускользнет (а такая возможность существовала, даже весть о предстоящем путешествии могла оказаться лишь слухом, распущенным им самим для отвода глаз), то вместе с ним исчезнет и его последняя надежда. Двадцать минут, в течение которых Даннинг мерил шагами платформу и бросался к каждому носильщику с вопросом, не опаздывает ли поезд на Дувр, были едва ли не самыми мучительными в его жизни. Наконец поезд прибыл, и Харрингтон сидел у окна. Поскольку им, безусловно, следовало скрывать факт своего знакомства, Даннинг вошел с другого конца вагона и лишь потом, словно бы подыскивая удобное место, направился к купе, где находились Харрингтон и Карсвелл. К счастью, поезд отнюдь не был забит битком.

Карсвелл окинул нового попутчика пристальным взглядом, но, судя по всему, не узнал. Усевшись прямо напротив него, Даннинг, постаравшись унять возбуждение и взять себя в руки, принялся искать надежный способ осуществления своего замысла. Пальто Карсвелла лежало на сиденье рядом с Даннингом и сунуть бумажку туда ничего не стоило, однако при этом оставался риск, что она выпадет. Весьма соблазнительной представлялась идея попробовать незаметно вытащить какой-нибудь документ из открытого саквояжа Карсвелла, а потом, уже при выходе из вагона, вручить ему эту, якобы оброненную бумагу вместе с колдовской запиской. Даннингу до смерти хотелось посоветоваться с Харрингтоном, но это было совершенно невозможно. Томительно тянулись минуты. Карсвелл не единожды поднимался и выходил в коридор: в последний раз Даннинг уже готов был будто бы ненароком спихнуть его саквояж на пол, но вовремя поймал предостерегающий взгляд Харрингтона. Карсвелл, то ли инстинктивно чуя неладное, то ли по природной подозрительности постоянно приглядывал за купе. Во всяком случае, он явно ощущал некоторое беспокойство, отчего ему и не сиделось на месте. И вот, когда Карсвелл поднялся в очередной раз, сердце Даннинга екнуло от возникшей надежды: что-то беззвучно упало с сиденья на пол. Как только Карсвелл отошел от двери купе, Даннинг наклонился и тут же понял, что ему несказанно повезло. Он держал в руках абонементную карточку компании Кука с кармашками для билетов. Миг, и известный нам листок бумаги оказался в одном из этих кармашков. Во время этой операции, для обеспечения ее прикрытия, Харрингтон стоял в проеме купе, теребя занавеску. Дело удалось сделать как раз вовремя, ибо поезд уже приближался к Дувру.

В следующий момент в купе воротился Карсвелл. Исхитрившись ценой невероятных усилий подавить дрожь в голосе, Даннинг протянул ему карточку со словами:

– Возьмите, сэр. Кажется, это вы обронили.

– Да. Премного обязан вам, сэр, – отозвался Карсвелл, бросив беглый взгляд на свой билет, и сунул карточку в нагрудный карман.

Даже в эти, весьма напряженные, ибо они понятия не имели, что может произойти в случае преждевременного обнаружения бумажки, мгновения оба почувствовали, что в купе словно бы сделалось темнее и теплее. Карсвелл стал проявлять видимое беспокойство: он ерзал, то прижимал к себе, то отбрасывал прочь, словно он внушало ему отвращение, собственное пальто, то с тревогой и подозрением таращился на попутчиков. Они, с ничуть не меньшей тревогой, стали пробираться к выходу, боясь, что Карсвелл с ними заговорит. Когда поезд остановился в Дувре, оба стояли в коридоре и короткий перегон между вокзалом и портом провели там.

У причала они вышли, но народу в поезде было так мало, что им пришлось слоняться по пристани, пока Карсвелл со своим носильщиком не прошел вперед, к кораблю. Только тогда они обменялись рукопожатиями и сердечными поздравлениями, причем Даннинг едва не лишился чувств. Харрингтон прислонил его к стене, а сам двинулся к трапу того парохода, на который шла посадка. Показав контролеру билет и забрав у носильщика свой багаж, Карсвелл ступил на сходни, но неожиданно его окликнули.

– Прошу прощения, сэр, а тот джентльмен, что с вами, показал свой билет?

– Какого черта вы имеете в виду под «тем джентльменом»? – огрызнулся уже с палубы Карсвелл.

Вахтенный присмотрелся к нему, тихонько, себе под нос, чертыхнулся, а вслух сказал:

– Виноват, сэр, прошу прощения. Я ошибся, должно быть, меня ввел в заблуждение ваш багаж, – Затем, обращаясь к стоявшему рядом напарнику, он пояснил: – Хоть ты меня убей, но я готов был поклясться, что этот малый не один. Может, он протащил с собой собаку. Ну да ладно, на борту разберутся, пароход все равно уже отчалил.

Спустя пять минут огни корабля мерцали вдали, оставив на дуврской пристани длинный ряд фонарей, лунные блики и ночной бриз.

Между тем запершихся в номере гостиницы «Лорд Уорден» Харрингтона и Даннинга, несмотря на успех их затеи, терзали сомнения: имели ли они право обречь человека на погибель? Не следовало ли хотя бы предупредить его?

– По-моему, это лишнее, – сказал Харрингтон. – Если он убийца, а я в этом уверен, то мы поступили с ним только по справедливости. Однако, если вы считаете, что так было бы лучше, – извольте. Только каким образом мы можем его предостеречь?

– Он направляется в Аббевилль, – сказал Даннинг, – у него билет дотуда. Пожалуй, если я выясню по Джоанновскому справочнику адреса тамошних гостиниц и пошлю в каждую по телеграмме «Проверьте кармашки с билетами. Даннинг», то сниму с сердца камень. Сегодня двадцать первое: ему будет отпущен один день. Давайте так и сделаем, хотя, боюсь, он уже обречен.

Соответствующие телеграммы были отправлены, но получил ли их адресат, а если получил, то понял ли содержание, так и осталось неизвестным. Зато известно, что 23 числа, во второй половине дня, английский путешественник, осматривавший фасад церкви Св. Вульфрама в Аббевилле, где тогда проводился основательный ремонт, был убит свалившимся с возведенных вокруг северо-западной башни лесов камнем. Работы в тот момент не велись, на лесах никого не было, а путешественника, судя по найденным документам, звали мистером Карсвеллом.

Ко всему этому стоит добавить только одну подробность. На распродаже выморочного имущества Карсвелла книга с иллюстрациями Бьюика была приобретена мистером Харрингтоном. Как и ожидалось, лист с изображением путника и демона оказался вырванным. Кроме того, улучив подходящий, по его мнению, момент, Харрингтон рассказал Даннингу, что говорил его брат во сне. Но Даннинг остановил собеседника, не дослушав.