Текст книги "Зайка"
Автор книги: Мона Авад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
5
Я смотрю в глаза девушки, которую называю Кексиком. Потому что она очень похожа на кекс, или капкейк. Она даже одета как капкейк. И пахнет от нее запеченным лимоном и сахаром. Прямо как от глазури на тортах. Но не той ядовито-зеленой, или синей, что украшает дешевые торты в супермаркетах, а той, которой покрывают сладости на богатых свадьбах или пасхальных обедах. Когда мы впервые встретились на собрании для первокурсников, она была так похожа на кексик, что мне буквально захотелось откусить от нее кусок. Глубоко вонзить зубы в ее мягкое сливочное плечо. Зачерпнуть вилкой пухлую щечку.
Сегодня на ней платье небесно-голубого цвета, покрытое пеной белого шифона, и один из ее многочисленных кардиганов ему в тон. Белокурые волосы как будто только-только из-под утюжка. Губы покрыты бесцветным блеском, потому что, Зайка, помадой пользуются только шлюхи. Черт ее знает, шутила она или говорила совершенно серьезно. Шею Кексика украшает ожерелье из крупного белого жемчуга – похоже, она вообще никогда его не снимает. Иногда в Мастерской, зачитывая вслух свой очередной рассказ, она бессознательно растягивает это ожерелье пальцем туда-сюда. В последнем своем творении она вела постфеминистские беседы с различными кухонными принадлежностями.
Я жду, что она встретит меня как обычно, словно я – серая тучка на горизонте, от которой вскоре придется убежать под крышу. Или высокое, изъеденное болячками деревце, которое остается лишь пожалеть за то, какие у него голые и кривые ветки. Обычно, когда мы сталкиваемся в коридоре университета, или где-нибудь на территории кампуса, она плотно запахивает свой бабушкинский кардиган и крепко прижимает к груди книжки. Разве что не причитает: «Ой-ой-ой, кажется дождь собирается!» И говорит: «Ой, привет, Саманта!» – а сама украдкой оглядывается в поисках какого-нибудь спасения от разговора со мной. Например, разглядывает невероятный фонарный столб. Или следит за комаром, которого видит только она. Понятия не имею, какое-такое зло я ей сделала. Может, она просто услышала, как у меня урчало в желудке во время нашей первой встречи, и теперь, понятное дело, держится на расстоянии.
Но сегодня Кексик мне улыбается. Ее личико, кровь с молоком, сияет от радости.
– Саманта! Привет!
Словно она и правда рада меня видеть. Словно я – кардиган, расшитый блестками. Первое издание романа «Под стеклянным колпаком». Пряник в форме милой белочки. Парикмахерша, которая абсолютно точно знает, как именно нужно укладывать и взбивать ее боб.
– Я так рада, что ты все-таки пришла! Зайки! Вы только взгляните, кто здесь! Она пришла!
Она берет меня за руку – нет, серьезно, берет за руку – и ведет в свою огромную гостиную, которая выглядит в точности, как я себе и представляла, и в то же время совершенно по-другому. Дорогой пухлый диван и кресла с горами подушечек, высоченные бескрайние потолки. Белый камин. На полке – вазочка с хрупкими розовыми цветами. Остальные зайки сидят в свете свечей вокруг журнального столика. Вид у них самую малость раздосадованный, словно их кто-то заставил сидеть и ждать последнего гостя. Вот Жуткая Кукла, aka[15]15
Aka (сокр. от англ. also known as – также известен как) – связующая фраза, указывающая на другое наименование предмета или человека.
[Закрыть] Кира. Виньетка, она же Виктория. Ну и, конечно же, Герцогиня, в миру Элеанор. По пути сюда я мысленно проигрывала различные кошмарные сценарии того, что может меня здесь ожидать. Я боялась, что войду и увижу, как они, совершенно голые, возлежат на гигантских грибах-лежаках, как та гусеница из «Алисы в Стране чудес». Ну или расхаживают по дому в изысканном белье нежных оттенков, обмахиваясь эротичными романами Анаис Нин[16]16
Нин, Анаис (1903–1977) – американская и французская писательница, известная своими эротическими романами и дневником, который она вела более 60 лет.
[Закрыть]. Делают друг другу массаж под музыку Stereolab. Смотрят какое-нибудь изысканное, но невразумительное порно для гурманов на большом экране. Читают сексуальные манифесты семидесятых, держа в руках кремового цвета фаллоимитаторы вместо микрофонов. Ну или едят эротическую выпечку с многоярусного подноса, черт его знает. Но вместо этого они сидят кружком, как в Мастерской. На сомкнутых коленях лежат блокноты, похожие на большие кошельки. Обычно, когда я захожу в помещение, где проводится Мастерская, они сквозь зубы цедят мне «Привет», а когда я иду к своему месту, провожают такими косыми взглядами, будто я – зловещий туман, каким-то образом просочившийся в комнату. Но на сей раз они встречают меня такими радостными улыбками, будто я – лучик солнца. Улыбаются не только губами, но и глазами.
– Саманта! – ахает Жуткая Кукла. – Ты пришла! Мы начали думать, что ты заблудилась, или еще что.
Заблудилась? Я смотрю в ее янтарные глаза. Я зову ее Жуткой Куклой, потому что она напоминает мне одну из тех кукол, о которых я мечтала в детстве – в бархатном платьице, с рыжими кудряшками в стиле Ширли Темпл[17]17
Темпл, Ширли (1928–2014) – самая популярная детская актриса всех времен, по мнению современных киноведов. О знаменитых кудряшках Ширли заботилась ее мама – она каждый день завивала на голове дочери 56 локонов. – Примеч. ред.
[Закрыть] и с губками бантиком, застывшими в безмолвном «О!», словно ее глазки-блюдца только что повидали все чудеса этого мира. Она пишет сказки о девочках-демонах, красавчиках-оборотнях и прочей нечисти, населяющей земли ее родного Нью-Гэмпшира. А еще коллекционирует антикварные печатные машинки. По ее словам, в них живет особенная «призрачная» энергия, которую она впитывает и потом переносит в свое творчество, в экстазе барабаня по древним клавишам. Она в буквальном смысле – кукла, питомец остальных заек. Очень часто можно наблюдать сцену, когда Жуткая Кукла садится на ручки к кому-то из них и нежится в волнах очередной пышной юбки, точно кошка. Мурчит, когда ее хвалят и гладят по спинке, шипит, когда прекращают. И голосок у нее щебечущий и высокий, как у девочки из ужастика. Вот только я не раз слышала, как этот же голосок разом опускался на пять октав, когда она думала, что ее никто не слышит, и звучал словно из глубокого колодца. Из всех заек именно она чаще всего протягивает мне руку – например, отвечает прикольным стикером в общем чате или приглашает, пусть и в последнюю очередь и последнюю минуту, туда, где все они уже итак собрались.
«Привет, Саманта. Мы собрались на кухне пообедать. Приходи, если хочешь☺».
Кроме того, она – единственная из всех заек заговаривает со мной на всяких сборищах и тусовках. Когда мы пересекаемся, она ловко закидывает удочку с каким-нибудь вопросом, на который обязательно захочется ответить, а пока я говорю, кивает, поддакивает, а сама бегает взглядом по сторонам в поисках возможного спасения. Ну прямо как ребенок, который в шутку постучал в дверь «Страшилы» Рэдли[18]18
«Страшила» Рэдли – персонаж романа Харпер Ли (1926–2016) «Убить пересмешника» (1960), таинственный и пугающий сосед, которого боятся дети из романа.
[Закрыть], а когда она распахнулась, замер, не зная, что теперь делать, может, просто деру дать?
Но сейчас ее медовые глаза источают саму доброжелательность. Она, безусловно, самая красивая из всех заек, самая странная и самая сексуальная. Все еще носит на голове леопардовые кошачьи ушки, которые пьяные зайки в шутку нацепили ей на голову во время прошлого Хэллоуина (я видела фотки в фейсбуке). Сегодня на ней черное платьице с рисунком из белых привидений с каплями крови на месте глаз. Она же прекрасно знает, что я не заблудилась. Они все следили за тем, как я топталась перед дверью добрых пятнадцать минут.
Мои уши краснеют, а губы вздрагивают.
– Эм-м. Нет. Я…
– Зайка, она шутит, – встревает Виньетка.
Она сидит в кресле по левую руку от Герцогини, под лампой в форме лебедя, свет которой стекает по ее каштановым локонам. Виньетка в их компании играет роль хулиганки. Она самая зубастая из всех заек. Надевает грубые ботинки на рифленой подошве под изящные платьица, носит нарочито лохматые прически и ходит с вечно приоткрытыми губами, каждым взглядом дымчато-серых глаз посылая окружающих к черту. Любит шокировать. Пишет экзистенциальные виньетки[19]19
Виньетка – в литературных произведениях, таких как роман, театральный сценарий, киносценарий, скетч и стихотворение, короткий эпизод, действие которого сфокусировано на одном временном моменте или персонаже, который дает ясное и точное представление об этом персонаже, идее, окружении и (или) объекте. Это короткий, описательный отрывок, который с помощью образов больше раскрывает смысл, чем сюжет.
[Закрыть] о диснеевских принцессах, которые трахаются в кровавых оргиях, или о диких женщинах, ползающих на карачках по дну беккетских[20]20
Беккет, Сэмюэл (1906–1989) – представитель модернизма в литературе, один из основоположников театра абсурда, нацеленного на то, чтобы зритель избавился от шаблонов в своем восприятии. – Примеч. ред.
[Закрыть] чертогов разума, откусывая головы куклам Барби. Она все время выглядит обкуренной, точно сидит в облаке опиума. Вполне возможно, что в другой жизни она была балериной, пока не ступила на кривую дорожку концептуального искусства и не узнала, как приятно сутулиться. Несмотря на хрупкую прозрачную красоту ее личика с мерцающими голубыми прожилками вен, которое Аве напоминает о черепах, а мне – о викторианских леди, она далеко не всегда одевается как пирожное. Мы познакомились на приеме для первокурсников факультета повествовательных искусств, и тогда я увидела совсем другую девушку: в джинсах и клетчатой рубашке, с пластиковым стаканчиком вина в руке, который она держала небрежно и естественно, совсем не так, как держит теперь. Тогда я подумала – вот с ней я могла бы и подружиться. Однажды я подошла к ней на вечеринке. В то время ее еще не засосало в Заячью нору. «Привет», – сказала ей я. Она тоже сказала: «Привет», да еще и посмотрела на меня с облегчением и благодарностью. Мы поговорили, неловко запинаясь и смущаясь. Мне пришлось притвориться, что я люблю фитнес, чтобы поддержать разговор. Но вскоре мы уже не столько говорили, сколько просто кивали, торопливо прятались за стаканчиками, делая более крупные и длинные глотки, и несли всякую чушь, вроде того, какими холодными, говорят, бывают тут зимы. А потом она извинилась и сказала, что ей нужно в туалет. После, всякий раз когда мы сталкивались на какой-нибудь вечеринке, она оглядывалась по сторонам так беспомощно, будто попала в ловушку. И тут же застегивалась и закрывалась на все замки. Но прямо сейчас она смотрела на меня точно так же, как в тот первый раз. Замки открылись, двери распахнулись – давай, заходи, ну заходи же.
– Но мы ведь правда подумали, что она заблудилась. На минутку, – настойчиво добавляет Жуткая Кукла.
– Это ты думала, – вставляет Виньетка, положив нежную ладошку на руку Жуткой Куклы. – А мы переживали, придет ли она. Но вот она здесь, – Виньетка смотрит на меня. – Вот и ты, Саманта, – и слегка улыбается.
– Да, – подхватывает Жуткая Кукла. – Вот и ты.
А затем они обе поворачиваются к Герцогине. Та сидит на мягком бархатном диванчике, чуть склонив голову набок. Ее роскошные платиновые локоны, тщательно уложенные в замысловатую прическу, сияют в свете ламп, но выглядит это несколько жутко, точно у нее на голове сидит светящаяся сказочная птица.
Облачена Герцогиня в белое шелковое платье с запа́хом, отороченное кружевом, с широкими длинными рукавами. Она, своей изящной скульптурной позой, напоминает мне некую таинственную богиню Луны с какой-то древней гравюры. И немного – одну из тех нервных цапель, прячущихся в ветвях плакучих ив, которых я однажды видела в зоопарке. Тонкий шелк и замысловатое кружево ее наряда прямо-таки разят кучей денег, которые она вывалила за них в магазине, где продают стразы и хрусталь.
Она смотрит на меня со смесью безразличия и безграничного терпения – точно такое же выражение возникает у нее на лице всякий раз, когда я открываю рот в Мастерской. Ее творчество самое непостижимое и загадочное в нашей группе. Более того, она выводит свои тексты на стеклянных дощечках маленьким бриллиантовым стилусом, который носит на шее. Она сама называет свои работы прелюдиями. И когда во время занятий меня вынуждают как-то охарактеризовать ее текст, я обычно использую эпитеты «как драгоценный камень» и «энигматичный». И она всегда смотрит на меня так, словно прекрасно знает, что я лгу. Словно она мой психотерапевт и прекрасно видит, что я пытаюсь ее обвести вокруг пальца – мол, брось, Саманта, давай все-таки поговорим серьезно. Как будто она знает, что я считаю себя лучше их всех. Да, застенчивая, запинаешься, носишь наушники, темную неброскую одежду, ведешь себя вежливо, все это, конечно, очень хорошо, Саманта, но она-то знает, что под всем этим скрывается тихая ненависть, еще глубже – ярость, а на дне – незаживающая рана от неумения общаться как все они. Что же с тобой случилось, Саманта? Она словно знает, что про себя я дала им всем разные прозвища, и что тут скажешь, милая, это печально. Но, будучи богиней Луны и куда более развитой и высоко стоящей писательницей, чем все мы, созданием, исполненным любви и чистоты, почерпнутой в пене средиземноморского прибоя (хотя все знают, что она Верхний Вест-Сайд с ноткой Чарльстона[21]21
Чарльстон – богатый город в Южной Каролине, основанный англичанами в 1670 году, с мощеными улицами, океанскими пляжами, дорогими особняками раннего колониального, викторианского, неогреческого, классического федерального и других архитектурных стилей и множеством исторических достопримечательностей. Город играл ключевую роль в британской колонизации Америки и развитии работорговли. Считается одним из самых красивых и дорогих городов США.
[Закрыть]), Герцогиня стерпит и это. И будет все так же одарять меня своей благостью – но на расстоянии. Благословит на кривой тропе, которой я пройду в одиночестве, прижимая к груди свою озлобленность, как зачитанную книжку, или домашнюю крысу. В конце концов, каждая из нас сама выбирает свой путь, не так ли?
Мои губы дрожат уже так немилосердно и заметно, что мне хочется прямо сейчас развернуться и сбежать из комнаты. Хм. Дверь еще открыта. Да к черту дверь, я готова дыру в стене пробить и удрать через нее.
А потом Герцогиня вдруг улыбается мне. И эта улыбка обволакивает меня, словно объятия.
– Саманта, – молвит она, – мы так рады, что ты все-таки смогла прийти!
Зайки по бокам принимаются согласно кивать. Да, очень рады, говорят их лица. Очень-очень рады!
– Можно я возьму твое пальто? – предлагает Кексик.
Я оглядываюсь. Она смотрит на меня с такой надеждой, ей так хочется забрать у меня неудобную верхнюю одежду, которой на мне, кстати, нет, что мне почти что хочется содрать с себя кожу и отдать в ее протянутые руки. Я прямо чувствую, как моя грудь покрывается алыми пятнами от смущения.
– Эм-м…
– Зайка, она пришла без пальто, – замечает Виньетка из своего опиумного облака, по-прежнему глядя на меня с заговорщицкой полуулыбкой.
Они прыскают со смеху. Кексик закрывает ладошкой рот, глядя на меня с таким ужасом, будто я голая. Или и того хуже. И она только что это заметила. Мне становится по-настоящему жарко. Так, что пот скатывается капельками по спине.
– Извините, – вырывается у меня, прежде чем я успеваю опомниться и не говорить этого.
– Ты-то за что извиняешься, Саманта? – спрашивает Жуткая Кукла своим томным голосом, рассыпав им пригоршню улыбающихся смайликов-чертиков.
– За что? – переспрашиваю я.
Теперь все взгляды устремлены на меня. Действительно, за что я извиняюсь?
На меня неожиданно накатывает осознание, что они все сидят, сбившись в тесный кружок, а я по-прежнему стою. У меня начинает слегка кружиться голова. Но сесть я могу только на пуфик в форме сердечка между Жуткой Куклой и Виньеткой. Это единственное свободное место, очевидно предназначенное для того, чтобы кто-то из них забрасывал на него ноги. Мне подождать, пока они сами предложат присесть? Или…
– Саманта, – Герцогиня протягивает руку. – Проходи же. Присаживайся.
Она похлопывает по свободному месту рядом с собой на диване. Все остальные тут же бросают взгляды на Кексика – та смотрит на диван растерянно, словно до моего прихода там сидела она. Взглядывает на меня с таким видом, словно ей только что залепили смачную пощечину. Но улыбается.
– Да, Саманта. Пожалуйста, присаживайся.
– Я могу сесть здесь, – предлагаю я, указываю на пуфик.
– Нет, Саманта, лучше сядь на диван, – говорит Кексик. – Даже не сомневайся. Ты такая высокая!
– Прямо как Алиса, когда съела грибочки, – вставляет Жуткая Кукла.
– Или Гильгамеш, – замечает Виньетка, откинувшись на спинку своего шезлонга. – Или Вавилонская башня.
– Но в хорошем смысле!
Я подхожу к Герцогине. Прежде я еще никогда не сидела так близко к ней. Она раскрывает руки и заключает меня в объятия – я словно погружаюсь в благоухающее облако из волос и шелка, под которым прощупываются хрупкие птичьи косточки. От нее пахнет цветами и почему-то гарью. Отстранившись, она награждает меня загадочной интимной улыбкой – точно мы с ней только что пережили нечто особенное, такое, что словами не выразить. Ее длинные пальцы сжимают мои руки. И смотрит она на меня так, будто я – ее бесконечно любимый, но немножко недоразвитый ребенок.
– Саманта, – молвит она, сжав мои ладони. – Как же хорошо, что ты пришла. Хочешь выпить? Мы как раз придумали для тебя коктейль.
– Для меня?
Во мне что-то надламывается. Словно разжимается, расщелкивается спазм, схвативший мое сердце в тот миг, когда я увидела свое имя на крыле бумажного лебедя. Когда я ходила и не верила, что это приглашение адресовано мне. Разве это возможно?
Они все кивают. Да, Саманта. Для тебя.
– Вот, попробуй, – говорит Жуткая Кукла, протягивая мне напиток.
Я смотрю на желчно-зеленую смесь, в которой плавает нечто похожее на маленькую черную какашку. Мне хочется спросить, что это, но я стесняюсь, ведь это, наверное, грубо. Тем более когда они так искренне мне улыбаются.
Они провожают взглядом предложенный мне стакан. Мне прямо хочется заорать: Почему вы вдруг так добры ко мне? Почему, почему, почему? Но вместо этого я просто улыбаюсь в ответ. Беру стакан и подношу к своим губам. Внутри все невольно вздрагивает, когда напиток касается моего языка.
– Ну? Что скажешь?
– Разве это не в твоем стиле? – спрашивает Жуткая Кукла.
Я словно набрала полный рот лютой кислятины, да еще и с таким горьким послевкусием, что у меня глаза наливаются слезами, а рот мучительно морщится. Я невольно захожусь кашлем под их пристальными взглядами.
– Крепковато получилось, да?
– Наверное трудно выпить без закуски?
– Может, я подслащу? Может, просто нужно немного сахара?
Они смотрят на меня с таким искренним беспокойством.
– Да нет, все нормально, правда.
– Уверена?
– Да. Все супер, – я делаю еще один небольшой глоточек, мужественно подавив гримасу.
Они в ответ улыбаются. Все, за исключением Герцогини.
– Саманта, – она кладет руку на мое колено, слегка впиваясь ногтями в кожу. – Непристойные посиделки не поощряют ложь. Наше собрание – это вечер Абсолютной Истины.
Я опускаю взгляд на ее покрытые белым кружевом колени, на которых лежит футлярчик, обитый кроличьим мехом. Из него выглядывает стеклянная дощечка. Кажется, на ней что-то выгравировано. Я чувствую, как у меня внутри холодной змейкой сворачивается страх.
– Мне нравится коктейль, – говорю я. – Правда. Я…
Они взрываются смехом. Мне хочется выкрикнуть: «Да что, мать вашу, я смешного сказала?» Но этого я не говорю. А просто смеюсь вместе с ними. Ха. Ха-ха. Ха-ха-ха.
– Ох, Саманта, мы так рады, что ты сегодня с нами! – говорит Герцогиня.
– Я тоже, – говорю я.
Тепло, вызванное загадочным коктейлем, добирается до кончиков пальцев ног. Такое чувство, что по всему телу раскрываются маленькие нежные цветочки. Вроде тех, что цветут на полке ее искусственного камина. Или ирисов, стоящих на журнальном столике. Или тюльпанов, рисунки которых украшают эти невероятно высокие пастельные стены. А где-то над нами парит потолок, источающий загадочный, сияющий, золотисто-розовый свет.
Я открываю рот, и у меня вырываются извинения. Надеюсь, я не заставила их ждать? Нет? Я…
– Не переживай, Саманта. Честно говоря, мы только начали!
Я замечаю застенчивую стопочку книг на аккуратно подсвеченном лампочками журнальном столике: Байрон и Китс. Немного де Сада. «Эротизм» Барта. «Грозовой перевал». «Метаморфозы» Овидия. И – сюрприз, сюрприз – книга Льва. Его печально известный, жуткий и развратный роман, лихорадочный поток сознания о шотландце-социопате, который убивает женщин, вкладывая в каждое убийство глубокий философский смысл. Лежит поверх антологии русских сказок. Я краснею при виде его имени на обложке, да еще и такой. Герцогиня, перехватив мой взгляд, аккуратно снимает книгу со стопки и незаметно прячет под подушку.
Интересно, как много им известно о том, что произошло между мной и Львом в том году? Все только шепчутся да строят предположения. Наверное, они думают, что мы с ним переспали. Может, поэтому и сторонились меня все это время. А может, это мы с ним сблизились потому, что они меня сторонились. Я не знаю. Прошлой осенью он вел Мастерскую, и они вечно искоса переглядывались, когда он хвалил мои работы. Потому что видели, как мы вместе выходили из аудиторий, частенько проходили мимо, когда мы с ним разговаривали в коридорах, наблюдали за тем, как мы обмениваемся книгами и виниловыми пластинками. Натыкались на нас в кофейнях, или ирландском пабе по соседству, куда мы заглядывали выпить по стаканчику после занятий. В конце концов, почему бы и нет? Видели, как он подходил ко мне на кафедре поговорить, видели, что мы рядом садились на чтениях. И наверняка заметили, как с началом зимнего семестра все это резко прекратилось. Он больше не садился рядом со мной на чтениях, не заговаривал со мной на вечеринках и не приглашал куда-то за пределами кампуса. Ну и конечно, той весной они видели меня, пьяную, на пассажирском сиденье его «субару» после вечеринки по случаю окончания семестра.
Могу себе представить, какие дикие фантазии возникали у них в голове. Наверное, он ее связывает, прямо как герои в его извращенных рассказах, а ей нравится, потому что она тоже извращенка, только послушайте, что она пишет. Мне хочется защитить себя от всех этих невысказанных обвинений, от этой микроагрессивной улыбки, с которой Герцогиня ровняет и без того вполне ровную стопочку книг.
Вы думаете, что все знаете, хочется выпалить мне. Так вот, вам только кажется, ни черта вы не знаете!
Но, если начистоту, что они могут знать? Разве в этой истории было что-то пикантное? Иногда, когда я вспоминаю ее сама, или говорю об этом с Авой, в ней чувствуется что-то такое. Особенное. А иной раз вся история разваливается на ходу, убегает сквозь пальцы, как вода. Вот если я вспомню все подробности. И изложу все в правильном порядке. Сделаю паузы в нужных местах, в других сменю тему…
Герцогиня все еще с улыбкой наблюдает за мной, наводя порядок на столе – поправляет пакетик на зиплоке с короткими коричневыми карандашами, мисочку с высушенными лепестками. Фаллоимитаторов нигде не видно.
– Саманта, – мягко произносит она. – Ты прежде никогда не бывала на Непристойных посиделках?
Нет, конечно, вы же никогда меня не приглашали, хочется ответить мне. Но вместо этого я опускаю взгляд на улыбчивого розового пони. Он стоит в центре журнального столика, точно жертвенный агнец.
– Эм-м… Нет, не думаю. А что, надо было принести что-нибудь с собой, или?.. Какие правила?
– Да не заморачивайся, – Кексик отмахивается от моего вопроса, как от мухи. – Просто смотри, как делаем мы, и втянешься. Для нас это вечера вдохновения. Как для художниц, понимаешь?
– Возможность растормошить в себе креативность, – вставляет Жуткая Кукла. – Открыть сердца и раздвинуть границы.
– И не только, – добавляет Виньетка.
– Зайка, – укоризненно говорит Герцогиня. – В любом случае, Саманта, ты и сама все поймешь. Кэролайн как раз собиралась начать, правда, Зайка?
Кексик серьезно кивает и ставит свой коктейль на стол.
– Кира, свет, пожалуйста, – говорит она Жуткой Кук ле, которая тут же послушно вскакивает со своего места и гасит лампы.
Нас окутывает полумрак. Единственным источником света в комнате остаются лишь маленькие декоративные свечки на столе и сияние их волос. Кексик поднимается с пола. Покашливает. И тянется к пакетику на зиплоке, где, теперь я это поняла, лежат не карандаши, а палочки корицы. Она достает одну и держит перед собой, как свечку. С силой втягивает носом ее аромат, крепко зажмурив глаза.
И начинает читать:
– Если бы я чистила корицу, – молвит она дрожащим голосом. – Я делала бы это в твоей постели…
Это поэма Ондатже «Собиратель корицы». Продолжая говорить, она начинает счищать с палочки корицы слои – долгими и нежными движениями. Землистая ароматная пыль сыпется на стол. Я украдкой оглядываюсь. Все внимают ей и торжественно кивают. Герцогиня слушает ее, закрыв глаза. Жуткая Кукла рассеяно поглаживает и пропускает между пальцев пушистый хвост розового пони. Виньетка смотрит прямо перед собой, приоткрыв рот. Я не знаю, что делать мне, поэтому просто держусь за свой стакан и наблюдаю за тем, как Кексик декламирует стихи, все яростнее и лихорадочнее отрывая кусочки от палочки корицы. Она запрокидывает голову, прикрывая глаза, точно в экстазе, ее дыхание сбивается. Все это время Герцогиня сжимает меня за руку так крепко, словно лежит в родовых схватках. Мое пересохшее горло сводит от желания бесстыдно расхохотаться, но я сдерживаюсь.
Когда она замолкает, примерно с минуту в комнате царит торжественная тишина. Такая, словно в этих стенах только что прозвучала пылкая молитва.
И вот наконец Жуткая Кукла выдыхает шепотом:
– О боже, как эротично.
– Горячо, – говорит Виньетка.
– Мне безумно нравится то, как эротичность воплощается в тактильных и обонятельных переживаниях. Зайка, каждый раз, когда ты читаешь эту поэму, создается такое впечатление, будто она тобой овладевает, и ты словно воплощаешься в героине.
Все замолкают и смотрят на меня, как я понимаю. Похоже, ждут, что я тоже скажу что-нибудь эдакое.
– Это было… круто, – бормочу я, но звучит фальшиво, поэтому я добавляю: – Мне понравилось то, как ты рвала корицу.
– Сначала я хотела просто обмазываться пудрой, или подать печенье с корицей, но потом подумала: нет, нужно прямо рвать ее, рвать.
– Потому что ты не захотела насиловать ее природу, – замечает Герцогиня.
– Да, вот именно! – восклицает Кексик с таким видом, словно Герцогиня с первого раза уловила истину, которая ускользала от нее годами.
Герцогиня делает глубокий вдох, а потом медленно выдыхает, прикрыв глаза – опять-таки прямо как моя бывшая терапевт. Та, к которой меня заставлял ходить отец после смерти матери. Во время сеансов она сидела, закутавшись в кучу замысловато закрученных шарфов. Я лгала ей напропалую. Слышите голоса? – Конечно. – А демонические сущности видите? – Ну еще бы! – А теперь, Саманта, поведай, почему ты считаешь, что твой сон вещий и означает, что ты обречена умереть мучительной смертью?
– Кира, Зайка, твоя очередь, – говорит Герцогиня.
После они все читают что-то по очереди. Жуткая Кукла облачается в красный плащ и читает эротическую версию «Красной Шапочки». Виньетка – главу из «Любовника» Маргерит Дюрас. Кексик в это время раздает спринг-роллы. И вот, в конце концов, Герцогиня достает свой стеклянный планшет из мехового футлярчика и вслух зачитывает свою уклончивую и неоднозначную критику, написанную ею на «Природу эротики» Юлии Кристевой.
В конце они все дружно вздыхают – словно только что пережили оргазм. Я тоже вздыхаю на всякий случай. За весь вечер я выпила уже несколько самантейлей, а кроме того, несколько коктейлей голубого цвета под названием «Свет и Солнце». Они говорят – это противоположность коктейля «Тьма и Тучи». Я ерзаю. Герцогиня без конца поглаживает меня по руке. Мне начинает казаться, что розовый пони подмигивает мне своими блестящими глазками, обрамленными завидными ресницами. Круто, да, очень круто, без конца бормочу я. Это весело, это прикольно, это здорово, пытаюсь убедить себя я. Совсем не тупо и ни разу не по-идиотски. Я аплодирую вместе с ними, они улыбаются и смотрят на меня так, словно я – гигантская болотная гидра, которая наконец позволила им заплести свою неукротимую гриву в косички и обработать пилочкой острые когти.
Мы так рады, что ты пришла, Саманта, повторяют они снова и снова.
– Я тоже рада, – говорю я.
И с каждым разом все более искренне. Горячо убеждаю в этом четыре пары глаз. Ирисы на каминной полке. Пастельного цвета подушечки. Подмигивающего пони на столе, салютуя ему своим вечно полным стаканом. Я тоже рада.
Время от времени я вспоминаю про Аву. Ее хохот на вечеринке взрывается у меня в голове снова и снова, как фейерверк. Она бы и не поместилась на этом гномьем диванчике с ее-то ростом. Представляю, как она вошла бы сюда, в краденой одежде, порванных колготках, кусая губы под сетчатой вуалью, роняя пепел на пушистый коврик в форме сердца, заполняя комнату дыханием дождя и тумана. Ее голубой глаз и карий глаз буравили бы их лица пристальным взглядом. Как все это тупо, говорило бы ее лицо. Тупо, тупо, тупо.
– Что ты сказала, Саманта?
– Ничего, – говорю я, а про себя отмахиваюсь от Авы. Все, хватит! Эти женщины – мои однокурсницы. Мои сверстницы.
Женщины? Скорее уж девочки, Хмурочка. Взрослые женщины не ведут себя как озабоченные девчонки.
Они студентки, упираюсь я.
Вот именно. Прячутся от жизни в этом оторванном от реальности, изнеженном и уютном гнездышке самовозвеличивания.
Я вижу, как Герцогиня прячет свою бриллиантовую прелюдию обратно в кроличий футляр. Но смотрит при этом на меня. Как и все остальные.
– Что ж, Саманта. Твоя очередь.
Я оглядываюсь по сторонам – они сидят вокруг меня полукругом, их волосы одинаково сияют в полумраке.
– Моя?.. Но я ничего не принесла.
– Тогда просто расскажи что-нибудь…
– Только непристойное!
– Как мы, – говорит Жуткая Кукла.
Она все еще сидит в красном плащике.
– Уверена, Саманта, ты знаешь кучу непристойных историй, – говорит Герцогиня, положив ладонь мне на плечо.
– А я уверена, что за пределами университета у тебя есть и другая жизнь, загадочная, полная секса…
– Что? Нет у меня…
– Ну конечно есть.
Они сливаются в растекшуюся в темноте розовую кляксу. Восемь глаз смотрят на меня с жадным нетерпением. Давай же. Ну! Расскажи.
– Нет, серьезно, я…
– Ой, да брось, Саманта, – их глаза превращаются в щелочки, а губы раздвигаются шире.
Они смотрят на меня с полной уверенностью, что я намеренно укрываю от них какой-то особенно интересный пикантный секрет. Упорно не пускаю в свою распутную письку. И с этим надо что-то делать. Вот почему мы тебя никуда не зовем, Саманта. Проблема не в нас, проблема в тебе. Неужели ты не понимаешь? Это ведь ты сторонишься и не хочешь делиться с нами всяким таким.
Я смотрю на горький зеленый напиток, смешанный ими в мою честь. А затем на стопку книг, среди корешков которых прячется его имя.
– Мы никогда не трахались, если вы об этом, – шепотом произношу я.
– Что-что?
– Ничего, – я опускаю взгляд на колени. В голове – зияющая пустота. – Я правда не знаю, что вам рассказать. Простите.
– Ну что-то такое все-таки нужно, Саманта. Таковы правила.
Правила? Но вы сами не рассказали «ничего такого»!
Я смотрю на Герцогиню. Она печально кивает, мол, ничего не попишешь, правила есть правила. Их нельзя нарушать даже тем, кто их придумал.
– Может, я просто прочту стихотворение, или отрывок из какой-нибудь книжки? – предлагаю я, кивая на стопку.
Прямо как все вы, хочется добавить мне, но я молчу. Они тоже. Виньетка живописно зевает. Кексик вежливо покашливает в кулачок. Я наблюдаю за тем, как они демонстративно убирают несуществующие соринки со своей одежды и потягивают лазурную муть, избегая моего взгляда.
Я хочу все объяснить. Рассказать, что какое бы там впечатление ни произвели на них мои «таинственные грязные делишки» с Авой или Львом и все мои «извращенские» рассказы, оно в любом случае было ошибочным. Нет у меня никакой другой жизни. Если бы вы только знали, каким пустым и бессмысленным был мой прошлый семестр.
Наверное, мне лучше уйти.
