Текст книги "Колесо мучительных перерождений. Главы из романа"

Автор книги: Мо Янь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мо Янь
Колесо мучительных перерождений
Главы из романа

Нобелевская премия 2012 года

Вступление Игоря Егорова

«Наконец-то свершилось – иллюзия, будто современной китайской литературы не существует, благополучно развеяна», – так откликнулся на присуждение Мо Яню Нобелевской премии по литературе 2012 года один из российских рецензентов, Кирилл Решетников. «Современный Китай, – пишет он далее, – перестал быть для отечественных книголюбов „бессловесным“» [1]1
  http://vz.ru/culture/2012/10/23/603886.html.


[Закрыть].

Благодаря сделанному в Стокгольме выбору широкомасштабное знакомство русских читателей с современной китайской литературой началось с творений действительно народного писателя, самородка, который прошел путь от простого деревенского паренька – впечатлительного и любознательного, впитавшего богатство устной повествовательной традиции, жадно читавшего – до выдающегося мастера слова, получившего общенародное и мировое признание.

Мо Янь (р. 1955) – на сегодняшний день, пожалуй, самый именитый китайский писатель как на родине, так и за рубежом. Хотя до октября 2012 года в России, например, его знали лишь по фильму «Красный гаолян», снятому известным режиссером Чжан Имоу по одноименной повести писателя и получившему в 1988 году приз «Золотой медведь» Берлинского кинофестиваля. За тридцать лет литературной деятельности Мо Янь написал более десяти романов, около двадцати повестей и восьми десятков рассказов, многие из которых переведены более чем на десять языков, в том числе на английский, французский, итальянский, немецкий.

Мо Янь – великолепный рассказчик. Как нельзя лучше его характеризует название его Нобелевской лекции – «Сказитель» [2]2
  См. «ИЛ», 2013, № 5.


[Закрыть]. Уроженец северо-восточной провинции Шаньдун, родины Пу Сунлина и Конфуция, он продолжает и развивает традиции устного народного творчества, классических китайских романов, таких как «Речные заводи», что объясняет его популярность на родине.

Мо Яня называют китайским Маркесом, китайским Кафкой и китайским Фолкнером. И это неудивительно, в каждом произведении он раскрывает новые грани своего таланта, плодотворно сочетая китайские традиции и достижения мировой литературы. Писатель много экспериментировал в поисках собственного стиля. Видимо, поэтому на родине его в разные годы причисляли то к литературе авангарда, то к литературе «поисков корней». В Нобелевской лекции Мо Янь называет Маркеса и Фолкнера двумя горнилами, от жара которых он, кусок льда, мог растаять, иллюстрируя таким образом свое стремление не поддаться их влиянию и сохранить собственный стиль.

Произведения Мо Яня очень «китайские». В его книгах можно встретить целые россыпи идиоматических выражений – чэнъюй и сехоуюй, пословиц и поговорок, цитаты из древнекитайской поэзии, а его главные герои – китайские крестьяне, простые люди Китая.

Успех его книг обусловлен и свободой творческого самовыражения, естественным сочетанием иронического и серьезного, претворением грубого и земного в нечто утонченное. Мо Янь пишет мощными мазками, обращаясь к историческим событиям, но и дополняя повествование полетом фантазии, едкой иронией и высмеиванием абсурдности происходящего, что зачастую приводит к размытости границ между прошлым и будущим, реальным и нереальным, миром мертвых и миром живых, между добром и злом.

В одном из последних произведений писателя, романе «Колесо мучительных перерождений» (2006), прослеживается пятьдесят лет китайской истории с 1950-го по 2000 год. Его основные герои – добродетельный зажиточный крестьянин, убитый во время аграрной реформы, и спасенный им батрак, который упрямо отвергает любую форму коллективизации. Читатель романа становится свидетелем нешуточных страстей, кипящих в глухой китайской деревушке, историй о стойкости и преданности, любви и ненависти, историй, полных трагизма и юмора.

Этот немаленький роман (около 35 а. л.) Мо Янь написал кистью за 43 дня. В одном из интервью он признавался: «Стоит мне начать писать, материал извергается из меня, как лава из вулкана». Идею романа автору подсказала настенная фреска в одном из храмов Пекина, на которой изображено перевоплощение в различных животных.

В романе немало фантастического. Буйвол умеет стоять на передних ногах, хряк – залезать на дерево, но у автора это воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Как нечто естественное звучат и лозунги времен «культурной революции»: «…поможем делу мировой революции, каждая свинья – это снаряд, выпущенный по империалистам, ревизионистам и контрреволюционерам», и древнекитайская поэзия в устах хряка-производителя, и многое другое.

До последнего времени современная китайская литература оставалась практически неизвестной для российских издателей. Зачастую они ориентировались на книги, получившие широкую прессу на Западе, где отношение к авторам из КНР, как правило, политизировано и больше внимания уделяется писателям, покинувшим страну. Усилия Китая по распространению своей литературы за рубежом наталкиваются на противодействие, не имеющее отношения к литературе. В качестве примера можно привести публичные протесты китайских диссидентов, не включенных в состав официальной делегации КНР, на книжных ярмарках во Франкфурте в 2009 году и Лондоне в 2012 году, где Китай был почетным гостем. Присуждение Нобелевской премии по литературе 2012 года Мо Яню вызвало еще одну волну политических спекуляций. Мо Янь и тут оказался на высоте, отказавшись вступать в полемику. «Все, что я хочу сказать, можно найти в моих книгах», – заявил он. И действительно, после знакомства с его романами и на Западе, и в России раздается все больше голосов, признающих мировой уровень таланта Мо Яня и обоснованность выбора Нобелевского комитета.

«Мо Янь, – говорит председатель Нобелевского комитета писатель Пер Вестберг, – поэт, срывающий стереотипные пропагандистские плакаты, возвышая личность над безликой человеческой массой. <…> В его произведениях перед нашими глазами предстает, как живой, забытый мир крестьянства, который будоражит чувства даже своими самыми едкими ароматами, поразительно безжалостный, но и с налетом радостного самоотречения. <…> Такое впечатление, что он собрал на кончике пера все стороны человеческой жизни».

Подобная характеристика из уст человека западной культуры, не специалиста по Востоку внушает надежду, что мы можем ожидать новых откровений от этого китайского мудреца, гуманиста и жизнелюба с добротной крестьянской закваской.

Пытки и неприятие вины перед владыкой Ада. Надувательство с перерождением в осла с белыми копытами

Рассказ мой начинается с первого дня первого месяца [3]3
  Здесь и далее речь идет о месяцах по лунному (крестьянскому) календарю. (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть]тысяча девятьсот пятидесятого года. В течение двух лет длились мои муки в загробном царстве, да такие, что представить трудно. Всякий раз, когда меня притаскивали на судилище, я жаловался на то, что со мной поступили несправедливо. Исполненные печали и скорби, мои слова достигали всех уголков тронного зала владыки Ада и раскатывались многократным эхом. Несмотря на пытки, я ни в чем не раскаялся и прослыл несгибаемым. Знаю, что немало служителей правителя преисподней втайне восхищались мной; знаю и то, что надоел старине Ло-вану [4]4
  Ло-ван (владыка Яньло) – в китайском фольклоре владыка Ада.


[Закрыть]до чертиков. И вот чтобы заставить меня признать вину и сломить, меня подвергли самой страшной пытке: швырнули в чан с кипящим маслом, где я барахтался около часа, шкворча, как жареная курица, и испытывая невыразимые мучения. Затем один из служителей поддел меня на вилы, высоко поднял и понес к ступеням тронного зала. По бокам от него пронзительно верещали, словно целая стая летучих мышей-кровососов, еще двое демонов. Стекающие с моего тела капли масла с желтоватым дымком падали на ступени… Демон осторожно опустил меня на зеленоватые плитки перед троном и склонился в глубоком поклоне:

– Поджарили, о владыка.

Зажаренный до хруста, я мог рассыпаться на кусочки от легкого толчка. И тут откуда-то из-под высоких сводов, из ослепительного света свечей раздался чуть ли не насмешливый голос владыки Ло-вана:

– Все бесчинствуешь, Симэнь Нао [5]5
  Нао – букв, скандалить, бесчинствовать.


[Закрыть]?

По правде сказать, в тот миг я заколебался. Лежа в лужице масла, стекавшего с еще потрескивавшего после прожарки тела, я понимал, что сил выносить все эти мучения почти нет и, если продолжать упорствовать, неизвестно, каким еще жестоким пыткам могут подвергнуть меня эти продажные служители. Но если покориться, значит, все муки, которые я вытерпел, были напрасны? Я с усилием поднял голову – казалось, в любой момент она может отломиться от шеи – и посмотрел на свет свечей, туда, где восседал Ло-ван, а рядом с ним его паньгуани [6]6
  Паньгуань – чиновник при владыке подземного царства, ведущий учет жизни и смерти.


[Закрыть] – все с хитрыми улыбочками на лицах. Тут меня обуял гнев. Была не была, решил я, пусть сотрут в порошок каменными жерновами, пусть истолкут в мясную подливу в железной ступке…

– Нет на мне вины! – возопил я, разбрызгивая вокруг капли вонючего масла, а в голове крутилось: «Тридцать лет ты прожил в мире людей, Симэнь Нао, любил трудиться, был рачительным хозяином, старался для общего блага, чинил мосты, устраивал дороги, добрых дел совершил немало. Ты жертвовал на обновление образов святых в каждом храме дунбэйского <sup>[7]7
  Дунбэй – собирательное название северо-востока Китая.


[Закрыть]</sup> Гаоми, и все бедняки в округе вкусили твоей благотворительной еды. На каждом зернышке в твоем амбаре капли твоего пота, на каждом медяке в твоем сундуке – твоя кровь. Твое богатство добыто трудом, ты стал хозяином благодаря своему уму. Ты был уверен в своих силах и за всю жизнь не совершил ничего постыдного. Но – тут мой внутренний голос сорвался на пронзительный крик – такого доброго и порядочного человека, такого честного и прямодушного, такого замечательного схомутали пятилепестковым узилищем [8]8
  Пятилепестковое узилище – то есть руки у него были связаны и скреплены веревкой с шеей.


[Закрыть], вытолкали на мост и расстреляли! Стреляли всего с половины чи [9]9
  Чи – мера длины, ок. 30 см.


[Закрыть], из допотопного ружья, начиненного порохом на полтыквы-горлянки [10]10
  Тыквы-горлянки использовались как пороховницы.


[Закрыть]и дробью на полчашки. Прогремел выстрел – и половина моей головы превратилась в кровавое месиво, а сероватые голыши на мосту и под ним окрасились кровью…»

– Нет моей вины, оговор это все! Прошу дозволить вернуться, чтобы спросить этих людей прямо в лицо: в чем я все же провинился перед ними?

Когда я выпаливал все это, как из пулемета, лоснящееся лицо Ло-вана беспрестанно менялось. Паньгуани, стоявшие с обеих сторон, отводили от него глаза, но и со мной боялись встретиться взглядом. Я понимал: им абсолютно ясно, что я не виновен; они с самого начала прекрасно знали, что перед ними душа безвинно погибшего, но по неведомым мне причинам делают вид, что ничего не понимают. Я продолжал громко взывать, мои слова бесконечно повторялись, словно перерождения в колесе бытия. Ло-ван вполголоса посовещался с паньгуанями и стукнул своей колотушкой, подобно судье, оглашающему приговор:

– Довольно, Симэнь Нао, мы поняли, что на тебя возвели напраслину, В мире столько людей заслуживает смерти, но вот не умирают. А те, кому бы жить да жить, уходят в мир иной. Но нам такого положения дел изменить не дано. И все же в виде исключения и из милосердия нашего отпускаем тебя в мир живых.

Это неожиданное радостное известие обрушилось, будто тяжеленный мельничный жернов, и я чуть не рассыпался на мелкие кусочки. А владыка Ада швырнул наземь алый треугольник линпай [11]11
  Линпай – даосская дощечка, обычно с текстами заклинаний.


[Закрыть]и торопливо распорядился:

– А ну, Бычья Голова и Лошадиная Морда, верните-ка его обратно!

Взмахнув рукавами, он покинул зал, толпа паньгуаней потянулась за ним, и от потоков воздуха, которые они поднимали широкими рукавами, заколебалось пламя свечей. С разных концов зала ко мне приблизились два адских служителя в черных одеяниях, перехваченных широкими оранжево-красными поясами. Один нагнулся, поднял линпай и заткнул себе за пояс, другой схватил меня за руку, чтобы поднять на ноги. От раздавшегося хруста показалось, что кости вот-вот рассыплются, и я завопил что есть мочи. Демон, засунувший за пояс линпай, дернул напарника за рукав и тоном многоопытного старика, который поучает зеленого юнца, сказал:

– У тебя, мать-перемать, водянка в мозгах, что ли? Или черный гриф глаза выклевал? Не видишь, что он зажарен до хруста как тяньцзиньский хворост шибацзе [12]12
  Шибацзе – фирменный продукт портового города Тяньцзиня. Долго хранится благодаря хорошей прожарке и отсутствию воды.


[Закрыть]?

Молодой демон закатил глаза в полной растерянности, пока тот, что постарше, не прикрикнул:

– Ну что застыл? Ослиную кровь неси!

Молодой хлопнул себя по лбу, и лицо его просветлело, словно он прозрел. Он бросился из зала и очень скоро вернулся с заляпанным кровью ведром, видать, тяжелым, потому что тащил он его, еле переставляя ноги и изогнувшись в поясе – казалось, вот-вот свалится.

Ведро тяжело хлопнулось рядом, и меня тряхнуло. Потом окатило жаркой волной тошнотворной вони, которая, казалось, еще хранила тепло ослиного тела. В мозгу мелькнула туша забитого осла и тут же исчезла. Демон с линпаем достал кисть из свиной щетины, окунул ее в густую темно-красную кровь и мазнул меня по голове. От странного ощущения – боль, онемение и покалывание будто тысячами иголок – я невольно взвыл. До слуха донеслось негромкое потрескивание, я ощутил, как кровь смачивает мою прожаренную плоть, вызвав в памяти стук капель хлынувшего наконец-то на иссохшую землю долгожданного дождя. Меня охватило смятение и целый сонм переживаний. Демон орудовал кистью быстро и споро, как искусный маляр, и вскоре я был в ослиной крови с головы до ног. Под конец он поднял ведро и вылил на меня все, что там оставалось. Я почувствовал, что жизнь снова закипела во мне. Вернулись силы и мужество; на ноги я встал уже без помощи служителей.

Хоть этих демонов и звали Бычья Голова и Лошадиная Морда, они ничуть не походили на те фигуры, которые мы привыкли видеть на картинках, изображающих преисподнюю, – бычьи головы и лошадиные морды на человеческом теле. Обличье у них было человеческое, от людей они отличались лишь тем, что кожа у них отливала ослепительной голубизной, словно обработанная каким-то волшебным колером. Такую благородную голубизну я редко встречал в мире людей – не бывает ни ткани такого цвета, ни деревьев с подобной листвой, хотя вот цветы есть, маленькие такие, они растут на болотах у нас в Гаоми: утром раскрываются, а к вечеру лепестки вянут и осыпаются.

Эти долговязые синеликие демоны подхватили меня с двух сторон, и мы зашагали по мрачному тоннелю, которому, казалось, не будет конца. Через каждые несколько чжанов [13]13
  Чжан – мера длины, ок. 3,2 м.


[Закрыть]на стенах по ту и другую сторону теперь попадались бра причудливой формы, похожие на кораллы, с которых свисали блюдечки светильников, заправленных соевым маслом. Запах горелого масла становился то насыщеннее, то слабее, и от него голова то затуманивалась, то прояснялась. В тусклом свете можно было видеть множество огромных летучих мышей, висевших под сводами тоннеля. Их глаза поблескивали в полумраке, а на голову мне то и дело падали зернышки вонючего помета.

Дойдя до конца тоннеля, мы вышли на высокий помост, где седовласая старуха, протянув к грязному железному котлу белую, пухлую ручку с гладкой кожей, которая никак не соответствовала ее возрасту, зачерпнула черной деревянной ложкой вонючую жидкость тоже черного цвета и налила в большую алую глазурованную чашку. Принявший чашку демон поднес ее к моему лицу и недобро усмехнулся:

– Пей. Выпьешь, и оставят тебя все горести, тревоги и озлобление твое.

Но я отшвырнул чашку и заявил:

– Ну уж нет, пусть все горести, тревоги и озлобление остаются в моем сердце, иначе возвращение в мир людей потеряет всякий смысл.

И с гордым видом спустился с помоста, доски, из которых он был сколочен, подрагивали под моей поступью. Демоны, выкрикивая мое имя, бросились за мной.

В следующий миг мы уже шагали по земле дунбэйского Гаоми. Тут мне знакомы каждая горка и речушка, каждое деревце и каждая травинка. Новостью оказались вбитые в землю белые деревянные колышки, на которых черной тушью были выведены имена – одни знакомые, другие нет. Таких колышков было полно и на моих плодородных полях. Землю раздали безземельным беднякам, и моя, конечно, не стала исключением. В династийных историях полно таких примеров, но об этом перераспределении земли я узнал только сейчас. Земельную реформу в мире людей провели, пока я твердил о своей невиновности в преисподней. Поделили все большие земельные угодья, но расстреливать-то меня зачем нужно было?!

Демоны, похоже, опасались, что я сбегу, и конвоировали меня, крепко ухватив ледяными руками, а вернее, когтями за предплечья с обеих сторон. Ярко сияло солнце, воздух был чист и свеж, в небе щебетали птицы, по земле прыгали кролики, глаза резало от белизны снега, еще оставшегося по краям канав и берегам речушек. Я глянул на сопровождавших меня демонов с голубыми лицами, и мне вдруг пришло в голову, что они смахивают на загримированных для выступления актеров, только вот в мире людей нет таких красок и не достичь столь благородной голубизны.

Дорога шла по берегу реки. Мы миновали несколько деревенек, навстречу попалось немало знакомых, но всякий раз, когда я раскрывал рот, чтобы поздороваться, демоны привычным движением сжимали мне горло так, что я не мог и пикнуть. Крайне недовольный этим, я лягал их, но они не проронили ни звука, будто ноги у них ничего не чувствовали. Я пытался боднуть их головой, но лица у них были как резиновые. Руки с моего горла они снимали лишь тогда, когда вокруг не было ни души.

Подняв облако пыли, мимо промчалась коляска на резиновых шинах. Пахнуло лошадиным потом, который показался знакомым. Возница – его звали Ма Вэньдоу, – поигрывая плетью, восседал на облучке в куртке из белой овчины. За воротник у него были заткнуты связанные вместе длинная трубка и кисет. Кисет болтался туда-сюда, как вывеска на винной лавке. Коляска была моя, лошадь тоже, но возница моим батраком не был. Я хотел было броситься вслед, чтобы выяснить, в чем дело, но демоны опутали меня накрепко, как лианы, – не вырвешься. Этот Ма Вэньдоу наверняка заметил меня, наверняка слышал, как я кряхтел, изо всех сил пытаясь вырваться, не говорю уж об исходившем от меня странном запахе – такой не встретишь в мире людей. Но он пронесся мимо во весь опор, будто спасаясь от какой-то беды. Потом встретилась группа людей на ходулях. Они представляли историю о Тансэне [14]14
  Тансэн – одно из имен монаха Сюаньцзана, главного героя классического романа «Путешествие на Запад».


[Закрыть]и его путешествии за буддийскими сутрами. Все они, в том числе и изображавшие Сунь Укуна и Чжу Бацзе [15]15
  Царь обезьян Сунь Укун и боров Чжу Бацзе – спутники Тансэна.


[Закрыть], были моими односельчанами. По лозунгам на плакатах, которые они несли, и из их разговоров я понял, что был первый день тысяча девятьсот пятидесятого года.

Мы почти достигли маленького каменного мостика на краю нашей деревни, и тут меня вдруг охватила безотчетная тревога. Еще немного – и я увижу залитые моей кровью, поменявшие цвет голыши под мостом. От налипших на них обрывков ткани и грязных комков волос исходил густой смрад. Под щербатым пролетом моста собралась троица одичавших собак. Две разлеглись, а одна стояла. Две черные, одна рыжая. Шерсть блестит, языки красные, зубы белые, глаза горят…

Об этом мостике упоминает Мо Янь в своих «Записках о желчном пузыре». Он пишет об этих собаках – они наелись мертвечины и сбесились. Он пишет также о почтительном сыне, который вырезал желчный пузырь у только что расстрелянного и отнес домой, чтобы вылечить глаза матери. О том, что используют медвежий желчный пузырь, я слышал не раз, но чтобы человеческий – не слыхивал. Еще одна выдумка этого сумасброда. Пишет в своих рассказах чушь всякую, верить этому никак нельзя.

Пока мы шли от мостика до ворот моего дома, я снова вспомнил, как меня расстреливали: руки связаны за спиной крест-накрест, за воротник заткнута табличка приговоренного к смерти. Шел двадцать третий день последнего лунного месяца, до Нового года оставалось всего семь дней. Дул пронизывающий холодный ветер, все небо застилали багровые тучи. За шиворот сыпались горсти ледяной крупы. Чуть поодаль за мной, громко рыдая, следовала моя жена, урожденная Бай, а наложниц Инчунь и Цюсян что-то не видать. Инчунь ждала ребенка и вскорости должна была разрешиться от бремени, поэтому ей было простительно. А вот то, что не пришла попрощаться Цюсян, не беременная и молодая, сильно меня расстроило. Уже стоя на мосту, я повернулся к стоявшим всего в нескольких чи командиру ополченцев Хуан Туну и его бойцам: «Мы ведь односельчане, почтенные, и между нами не было вражды, ни прежде, ни теперь. Скажите, если обидел чем, стоит ли так поступать?» Хуан Тун зыркнул на меня и тут же отвел взгляд. Золотистые зрачки его посверкивали, как звезды на небе. Эх, Хуан Тун, Хуан Тун [16]16
  Фамилия Хуан дословно значит золотисто-желтый, имя Тун – дословно зрачок.


[Закрыть], подходящее же имечко выбрали тебе родители! «Поменьше бы трепал языком! – бросил он. – Политика есть политика!» – «Если вы меня убить собрались, почтенные, то хоть объясните, какой такой закон я нарушил?» – не сдавался я. «Вот у владыки преисподней все и выяснишь», – сказал он и наставил на меня свое ружье. Дуло оказалось в каких-то полчи от моей головы. Потом я почувствовал, что голова куда-то улетает, перед глазами рассыпались огненные искры. Будто издалека донесся грохот, и в воздухе повис запах пороха…

Ворота моего дома были приоткрыты, и в створку я увидел во дворе множество людей. Неужели они знали, что я вернусь?

– Спасибо, братцы, что проводили! – обратился я к своим спутникам.

На их лицах играли хитрые улыбочки, и не успел я поразмыслить, что эти улыбочки означают, как они схватили меня за руки и швырнули вперед. В глазах потемнело, казалось, я тону. И тут прозвенел радостный человеческий возглас:

– Родился!

Разлепив глаза, я увидел, что весь в какой-то липкой жидкости и лежу между ног ослицы. Силы небесные! Кто бы мог подумать, что я, Симэнь Нао, воспитанный и образованный, достойный деревенский шэньши [17]17
  Шэньши – одно из привилегированных сословий императорского Китая, к нему принадлежали те, кто, сдав государственные экзамены, получали чиновничьи должности.


[Закрыть], превращусь в осленка с белыми копытами и нежными губами!