Текст книги "Первый олигарх"

Автор книги: Мишель Терещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мишель Терещенко

ПЕРВЫЙ ОЛИГАРХ. Необычайная история жизни моего деда, как ее рассказала бы мне моя бабушка

Михаил Иванович Терещенко

(1886–1956)

Киев

Ника-Центр

2012

От редакции

…термин «олигарх» стал широко использоваться с 1990-х годов для обозначения узкого круга политически влиятельных крупнейших предпринимателей. В их число зачисляли глав крупнейших финансово-промышленных групп страны.

Материал из Википедии– свободной энциклопедии

Открывая новую книгу, мы прежде всего хотим знать, в каком жанре она написана.

Определить жанр книги «Первый олигарх» очень сложно. Это не историческая хроника, хотя все повествование от начала и до конца проникнуто духом времени, а герои живут, любят и страдают, пребывая в самой гуще исторических событий. Это даже не биография, которая могла бы пополнить серию «ЖЗЛ», хотя главный герой, безусловно, заслужил создания своего подробного жизнеописания, но уж больно субъективен любящий взгляд автора. Это не авантюрный роман (хотя и авантюр тут с избытком), уж слишком мало в книге вымысла и слишком много правдивых реалий жизни конца XIX– начала ХХ века. Это не исповедь и не дневник, хотя и написана от первого лица.

Эта книга– путешествие во времени, которое проведет необыкновенный гид… Михаил Иванович Терещенко. Не так часто земля полнится такими неординарными натурами.

Наше путешествие начнется с нетерпения маленького мальчика, который так хочет поскорее стать взрослым и, глядя в окно, мечтает о том, как вылетит из родного гнезда. «По воскресеньям перед моими глазами проходили нарядно одетые люди, иногда проезжали кареты– все направлялись на службу в только что построенный собор Святого Владимира, расположенный чуть выше нашего дома. Я любил наблюдать сцены из жизни, которые развертывались перед моими глазами. Меня пока отгораживали толстые стекла нашего прочного дома, но я уже вздрагивал от нетерпения при мысли, что придет и моя очередь устремиться на большую арену жизни.

<…>

Я слышал гудки прибывавших и отправлявшихся [с вокзала] поездов и уже тогда знал, что и сам я буду великим путешественником. В сущности, мне оставалось не так уж долго ждать, и скоро, даже слишком скоро, я тоже превращусь в перелетную птицу и стану неприкаянным странником, неспособным по-настоящему осесть где-либо».

Так описывает автор– Мишель Терещенко, внук М.Терещенко– чувства, переполнявшие маленького Мишу.

Он еще не может знать, что жизнь его будет не только баловать, но и подвергать испытаниям, которые сможет вынести не каждый человек.

Мальчик, над чьей судьбой, по его словам, «ворожили добрые феи со всего света». Юноша, который в шестнадцать лет стал обладателем одного из крупнейших состояний в России и главой огромной промышленной империи, которую основал его прадед Артемий Терещенко. Блистательный политик, в 31год– член Государственной думы России, успевший побывать министром финансов и министром иностранных дел во Временном правительстве после февральской революции 1917года. Талантливый финансист, обладавший удивительным чутьем и умевший преумножать и свои, и чужие капиталы. И в то же время– азартный и удачливый игрок, сибарит, ценитель прекрасного, друг и покровитель артистов и художников. Красивый мужчина, любимец женщин. И хотя автор упоминает только о двух романах своего деда, которые закончились официальным браком– с его бабушкой Маргарит и норвежкой Эббой Хорст, второй женой Михаила,– можно только догадываться, сколько женских сердец было им разбито.

И вот в один страшный год его жизнь вместе с жизнью огромной империи делает замысловатый крен. Рушатся устои и традиции, передававшиеся из поколения в поколение. Кровавый молох перемалывает судьбы людей. Теперь Терещенко– человек, перенесший унижения и тяготы заключения в казематах Петропавловской крепости, жизнь которого висела на волоске. Изгнанник, потерявший все, отвергнутый Родиной, на благо которой трудились несколько поколений его семьи, но не сдавшийся. Упорный и неутомимый труженик, который сумел начать свою жизнь с чистого листа и вновь обрести богатство и уважение.

Вот такими извилистыми путями мы будем пробиваться через время и безвременье ХХ века, через революции, войны, голодоморы.

Возможно, на придирчивый взгляд историка некоторые факты, события и сделанные из них выводы покажутся несколько субъективными. Но не это главное. Главное то чувство эпохи, которое сумел передать автор, глядя на нее глазами своего знаменитого деда.

И еще. Переживая с главным героем все его радости и невзгоды, помните, что эта книга прежде всего о любви… О любви всепоглощающей и побеждающей все преграды. О любви родителей к детям и детей к родителям. О любви к Женщине. О любви и преданном служении Родине. Эта книга о чести и благородстве, которые не смогли выбить из людей ни войны, ни революции, ни разруха, ни смерть… Эта книга о памяти, которая, к сожалению, бывает такой короткой… Эта книга о семье, которую без преувеличения можно назвать образцом трудолюбия, щедрости и заботы о сирых и обездоленных. О семье благотворителей и меценатов, подаривших своей стране больницы и приюты для сирот и инвалидов, университеты и театры, картинные галереи и храмы. И как больно осознавать, что земля, которой преданно служили все члены этой большой и дружной семьи, так быстро и на много лет забыла все их заслуги. Только сегодня понемногу память о Терещенко возвращается в Украину– в названиях улиц и железнодорожных станций. И все же…

Несколько лет назад один из украинских телеканалов транслировал проект «Великие украинцы», и (только вдумайтесь в это!) семья Терещенко не вошла даже в сотню (!) наиболее достойных выходцев из Украины. Грустно… А с другой стороны, может, все правильно: негоже им находиться в одном списке с Лениным и Петлюрой?..

А мы очень надеемся, что эта книга станет еще одним поводом вспомнить о великой семье Терещенко и о ее наиболее блистательном представителе– Михаиле Ивановиче, первом олигархе.

Мои первые шаги

(1886–1906)

– 1 –

Мое детство было наполнено живительным чувством защищенности: дитя родителей, соединенных величайшей любовью, я был окружен трогательной заботой близких. Под этим защитным покрывалом я смог вырасти, выработать характер, приобрести всесторонние знания, одним словом, выйти в большой мир, еще не догадываясь, какая необычная участь была уготована мне.

Однако уже в отрочестве эта изначальная гармония была нарушена смертью: в самом начале 1903 года, когда мне было только шестнадцать лет, умер мой дедушка Никола Артемьевич, а спустя несколько дней не стало моего отца, Ивана Николовича. Затем, в 1905–1917годах, одновременно с моим взрослением и возмужанием, чередой нахлынули бури, закружили в яростных вихрях и меня, и мою родину, понесли к более тяжким испытаниям.

Я родился в очень богатой семье, в ранней молодости стал наследником одной из мощнейших промышленных империй и одного из крупнейших состояний в той России, идущей в ногу с началом ХХвека. А в тридцать один год я лишился всего, оказался пожизненным должником, изгнанным из своей страны, осужденным Историей. Но материальные утраты никогда не были для меня главнейшей причиной страданий. До последнего дня моей жизни я буду пытаться обрести, иногда даже помимо своей воли, ту бесконечную любовь, которая окружала меня со дня моего рождения 18 марта 1886 года в Киеве.

Жителям деревеньки Волфино в Курской губернии, где сейчас проходит граница между Украиной и Россией, долго будет помниться тот день, когда мой отец приехал просить руки моей матушки. Дочери генерал-лейтенанта Михаила Андреевича Саранчева шел только двадцать первый год, когда зимой 1881/82года она повстречалась с моим отцом, двадцатисемилетним офицером. Любовь вспыхнула в их сердцах с первого взгляда и осталась с ними навсегда. Весной 1882 года мой отец, Иван Николович Терещенко, решился приехать в Александровский парк– летнее имение семьи Саранчевых, что в нескольких верстах от Волфино, просить руки юной Елизаветы у властного генерал-лейтенанта. Это было спустя несколько дней после православной Пасхи, снег уже растаял и только кое-где вдоль дорог белели смерзшиеся снежные корки.

Полагая, что решение молодых влюбленных соединиться узами брака было несколько поспешным и намереваясь отсрочить его до следующей зимы, генерал-лейтенант сказал моему отцу: «Молодой человек, то, что вы носите фамилию Терещенко, еще не означает, что вы можете незамедлительно получить все, что является для вас желанным или кажется вам таковым. Брак двух молодых людей– это очень серьезное решение, которое должно пройти проверку временем. Не будьте столь нетерпеливы. Если ваши чувства к моей дочери останутся такими же сильными, то, когда улицы Волфино побелеют вновь, я отдам вам ее руку. Но не ранее».

На следующее утро генерал-лейтенант, открыв ставни в своей комнате, увидел, что дорога, ведшая из деревни, вся побелела от…сахара, который ночью спешно привезли из расположенного неподалеку, в поселке Теткино, терещенковского сахарного завода. Катились телеги, и сахарная пудра, белая как снег, уже покрывала дорогу к Александровскому парку. Спустя немного времени, как в волшебной сказке, мой отец Иван Николович женился на Елизавете Михайловне.

Через два года после рождения в 1884 году моей старшей сестры Пелагеи, которая всегда будет для меня воплощением доброты и нежной поддержки, я появился на свет в большом доме псевдоготического стиля на Бибиковском бульваре в Киеве, напротив ботанического сада, недалеко от перекрестка с большой улицей, спускающейся к центральному киевскому вокзалу.

Однако, несмотря на успешную выдумку моего отца, такое недопустимое использование сахара, столь важного продукта в жизни людей, очень не понравилось моему деду Николе Артемьевичу, владельцу сахарных заводов, носящих имя братьев Терещенко. С того дня моему отцу было предписано воздерживаться от посещения семейных сахарных заводов. Никто не мог тогда даже предположить, какую роль сыграет этот «указ» моего деда в развитии культурной жизни в Украине и в создании коллекций будущих киевских музеев!

И вот мой отец, молодой офицер, лишенный права участвовать в семейном деле, целиком посвятил себя военной карьере под крылом своего тестя, с которым его связывали прочные, полные глубокого взаимного уважения отношения. Но самым важным, что он вынес из проведенных на военной службе лет, была крепкая дружба с живописцем Верещагиным, в то время официальным художником русской армии. Он помог моему отцу проникнуть в тайны живописи. Они много путешествовали вместе, и мало-помалу мой отец увлекся искусством модерна, расцветшим в России, как, впрочем, и в других странах.

Глава вторая

Опьянение любовью и деньгами

(1907–1913)

– 1–

После окончания обучения в Лондоне, которое совпало с началом моих размышлений о политическом будущем России в связи с волнениями 1905года, и после первого опыта работы на семейном предприятии в Теткино в 1906году, год 1907-й принес мне ни с чем не сравнимое для молодого человека двадцати одного года отроду счастье.

Прежде всего я решил отпраздновать мое долгожданное совершеннолетие в казино Монте-Карло. Наконец я мог играть на свои деньги. И как же было заманчиво ощутить размеры огромного состояния, которое отныне было в моих руках! Я играл всю ночь, ставя преимущественно на даты рождения моей матери и бабушки, на которые мне всегда будет везти. На исходе ночи я смог насладиться победой, вынудив лучшее казино Монте-Карло накрыть главный стол рулетки черным сукном и объявить, что ресурсы казино исчерпаны и не позволяют продолжать партию с этим молодым русским, средства которого и воля к победе казались неисчерпаемыми. Конечно же, и теория статистики профессора Карла Бюхера из Лейпцигского университета мне пригодилась, и состояние мое позволяло сохранять невозмутимость и спокойствие в любой ситуации, но в итоге мне просто явно везло.

Лето 1907года останется в моих воспоминаниях летом самых увлекательных путешествий, самых прекрасных вечеров в казино на Лазурном берегу и даже на Итальянской Ривьере, а еще– летом первых любовных переживаний. Поначалу меня влекло к женщинам старше меня, возможно, потому, что в казино, куда меня самого только-только допустили, было трудно встретить юных особ. Однако в конце лета в Париже все мои увлечения на один вечер испарились, когда я встретил Маргарит, молодую француженку, которая была моложе меня.

Меня и моего дядю Александра пара его французских друзей пригласила принять участие в ужине. Это была Битва цветов[1], которую устраивали летом по пятницам на авеню Опера. За соседним столиком сидела Маргарит, чья красота и свежесть произвели на меня неотразимое впечатление; внизу декольте ее платья было приколота великолепная белая роза. Я незамедлительно выбрал ее мишенью своего внимания, при этом был несколько навязчив, в результате чего она выразила в наш адрес свое недовольство, обиделась и пересела так, чтобы оказаться к нам спиной, уступив свое место новому гостю. Тогда я встал, принес ей извинения за мое бесцеремонное поведение и попросил принять приглашение отужинать назавтра, чтобы сгладить неприятное впечатление. Я сказал, что буду ждать ее один, и надеюсь, что и она сможет прийти одна. Она пришла одна, и мы расстались добрыми друзьями.

На следующий день я был вынужден уехать из Парижа в Канны, но отныне Маргарит ежедневно получала от меня корзину цветов от Лашома, или телеграмму с изъявлением чувств, или еще какой-либо знак внимания, который я мог оказать на расстоянии. Вскоре мы снова встретились в Париже и стали отныне неразлучными возлюбленными.

Маргарит обожала розы. Мы часто посещали розарий в городке Ля-Э-ле-Роз близ Парижа. К моему большому удивлению, я открыл там розу «Мадам Олимпия Терещенко». Это был уникальный цветок, столь же розовый и нежный, как кожа моей возлюбленной, с красными прожилками, символизирующими силу нашей любви. Я узнал что эта роза была создана в 1882 году Луи Левэком специально для моей тети Олимпиады, жены моего дяди Семена в то время, когда он жил в Париже, в особняке, построенном им по улице Галилея, 19. (Роза «Мадам Олимпия Терещенко» продолжает культивироваться до наших дней в розарии департамента Валь-де-Марн, ожидая, быть может, что рано или поздно она вновь поможет выразить чувства одному из наследников фамилии Терещенко…)

В то время Французская Ривьера была для русской «золотой молодежи» тихой пристанью, где можно было укрыться и от сурового климата Санкт-Петербурга, и от недремлющего императорского ока. Здесь, неподалеку от моей милой «Марипозы», я встретил многих новых друзей и некоторых особ, повлиявших, бесспорно, на мои еще формирующиеся политические взгляды.

Впрочем, острые политические дискуссии смягчались влиянием средиземноморского климата и нашим всеобщим дилетантизмом. Многие мои друзья– студенты, поэты, писатели, музыканты, артисты– из Санкт-Петербурга любили весело и беспечно проводить время в моем обществе вдали от тягот российской жизни.

Эти оживленные вечера, музыкальные, поэтические или философские, не мешали мне оставаться в курсе всего происходящего в России. Я был одним из первых, кому установили телефон, с номером 3.49, что позволяло мне, иногда, правда, после пяти– или шестичасового ожидания, получать ежедневно все новости из Киева и Санкт-Петербурга.

В Монте-Карло я ощутил вкус к опере и балету. Там я слушал многих великих певцов, таких как Шаляпин, Собинов, Зельма Курц, Фелия Литвин, Эдвина и Баттистини, а также пересмотрел все самые прекрасные балеты. Не замедлил проснуться и мой интерес к литературе, еще более окрепший во время моих частых пребываний в Санкт-Петербурге.

Мой роман с Маргарит, начавшийся осенью 1907года, никогда не прерывался. Но я мог встречаться с ней только в Париже, где она ждала меня, так как запрет моей матери Елизаветы оставался безнадежно неизменным. Мать и слышать не хотела о любви всей моей молодости и, ссылаясь на то, что Терещенко и Саранчевы всей своей кровью связаны с историей и традициями казаков, не допускала даже мысли о моей женитьбе на француженке.

Однако мне становилось все невыносимее надолго расставаться с Маргарит. А создание семьи было, пожалуй, единственным, что я еще не изведал на собственном опыте. И я решил привезти Маргарит в Санкт-Петербург, где мог легко обеспечить ей достойный образ жизни. Я признался Маргарит, что хотел бы иметь от нее ребенка, даже если заключение брака пока невозможно, так как я не мог допустить столь глубокого конфликта между мной и моей матерью. К моему величайшему счастью, Маргарит согласилась, и я начал привыкать к мысли, что скоро и у меня будет своя семья.

Я был так счастлив этим согласием и теми новыми перспективами, которые открывались передо мной, воодушевляли меня и придавали, наконец, ощутимый смысл моему пребыванию на этой земле, что решил приобрести какую-то уникальную драгоценность и преподнести ее Маргарит, когда она подарит мне этого уже горячо любимого мною ребенка.

Я начал поиски эксклюзивного подарка для Маргарит, который превзошел бы своей красотой все, что только можно было тогда вообразить. Я любил «Иоланду», потому что это была самая большая и роскошная яхта в мире, я любил работы великих мастеров в моей постоянно пополнявшейся коллекции, так как эти шедевры были уникальны, я любил балет и оперу, неустанно возносившие меня на вершины блаженства. И я понял, что подарок, который я преподнесу Маргарит, должен быть прекраснейшим из всех, ведь ее подарок мне– ребенок, уже столь желанный,– тоже будет драгоценнейшим из даров, которые я могу получить.

Летом 1913года я направлялся к своей яхте, ожидавшей меня в Северном море, и по пути остановился в Антверпене. Я сообщил многочисленным перекупщикам, имевшим конторы в этом городе, что разыскиваю самый красивый камень, какой только можно приобрести. Сразу такого не нашлось. Но на обратном пути мне предложили восхитительный алмаз, поистине уникальный, красивейший и редчайший из всех, что мне довелось видеть до того дня. Я приобрел его для Маргарит, невзирая на баснословную цену, которую запросили за этот еще не ограненный алмаз в сто пятьдесят каратов, тайно привезенный из Индии специально для меня.

Специалисты по драгоценным камням всего мира оценили уникальный алмаз, который стал моей собственностью, очень высоко. (Именно с того времени началась история синего алмаза «Терещенко», которая продлилась до начала ХХІ века.)

После огранки у Картье синий алмаз «Терещенко» весил 42,92карата. У него была идеальная форма огранки– «Груша». Он занял место в классификации редчайших алмазов типа IIb[2]. Чтобы еще больше подчеркнуть ценность этого камня, я попросил ювелира с Вандомской площади в Париже сделать его центральным элементом колье, где гармонично сочетались сорок шесть «дурманящих воображение» бриллиантов весом от 0,13 до 2,88 каратов с огранкой всевозможных форм– «Маркиз», круглой, «Груша», «Сердце» и различных цветов– светло-желтого, лимонного, морской волны, персидского зеленого, золотисто-желтого, серого, голубого, лилового, розового, ярко-оранжевого или ярко-желтого… Это колье останется одним из самых крупных заказов за всю историю дома Картье… и будет выражать высоту моих чувств к Маргарит и ребенку, который вскоре должен был появиться на свет.

Заканчивалось лето 1913года. Мне шел двадцать седьмой год. Колесо фортуны вознесло меня на вершины богатства, власти и счастья. Я был главой крупнейшей промышленной империи тогдашней России, я стоял за штурвалом роскошнейшей яхты, жил в великолепных особняках Санкт-Петербурга, Киева, Канн, был другом поэтов, философов и артистов, блестящим юристом и финансистом с мировым именем, любовником прекраснейшей в мире женщины, преданно ожидавшей меня в Париже, согласившейся подарить мне ребенка, о котором мы вместе мечтали. Казалось, ничто не сможет омрачить моего абсолютного счастья. Приобретение прекраснейшего на свете синего алмаза было своеобразным венцом моих достижений, подтверждением того, что ни в чем более мне не будет отказа.

И все же, несмотря на переполнявшее меня чувство всеобъемлющего счастья, мое сознание страдало от несправедливости, лежащей в основе нашего общества. Я знал, что мне доступно все, но почему это было недоступно для других? И что я мог сделать, чтобы это изменить. Я готов был пожертвовать личным благополучием, которое, в сущности, заработал честным трудом, ради счастья и процветания нашего общества. Но по иронии судьбы именно мое личное счастье упрочнялось и мои доходы все возрастали! Кто, кроме моего друга Александра Блока, мог бы в такие минуты понять мое глубочайшее отчаянье и непреодолимые душевные муки?

Итак, я достиг высочайших вершин. Я уже поразил весь мир своими свершениями– можно сказать, еще до того, как по-настоящему повзрослел. Теперь мне оставалось только изумить Маргарит. Через несколько месяцев колье будет готово. Через несколько месяцев родится наш ребенок. Возможно, это новорожденное дитя привнесет нечто новое в мою жизнь и придаст ей смысл? Во всяком случае, именно этого я желал.

– 8–

Если сегодня синий алмаз «Терещенко» считается четвертым по величине, так как с того времени были обнаружены другие, более крупные, синие алмазы, то в 1913году он был вторым в мире крупнейшим синим алмазом, а первое место занимал всемирно известный камень под именем «Хоуп», принадлежавший французской короне. Однако после французской революции он попал в Англию и Соединенные Штаты Америки. Этот синий алмаз был огранен во Франции в 1673году, весил шестьдесят семь каратов и тоже был отнесен к очень редкому типу алмазов IIb.

Как и «Хоуп», синий алмаз «Терещенко» был найден в Индии, в районе Голконды, в копях Коллура. Как и «Хоуп», он был, вероятно, ритуальным украшением индусского бога Рамы, затем был похищен и переправлен в Европу. И коль скоро, согласно легенде, алмаз «Хоуп» был роковым камнем, приносящим несчастья, и над всеми его владельцами тяготело ужасное проклятье, то нельзя ли предположить, что такое же проклятье могло обрушиться и на будущих владельцев алмаза «Терещенко»? Возможно, эти два великолепных камня с одинаковым глубоким синим сияньем были когда-то двумя глазами одного идола, были похищены у своего бога злоумышленниками и теперь они оба вершат свою страшную месть, которую ничто не в силах остановить? И проклятье это настолько ужасно и могущественно, что могло даже породить французскую революцию 1789года и русскую революцию в 1917-м?!

Глава третья

Спасти страну от крайностей

(1914–1917)

– 1 –

Война– мы еще не знали, что она станет первой и что она будет мировой,– началась. Русские солдаты, плохо подготовленные и плохо вооруженные, бросились в бой с отвагой и в едином порыве. Большую их часть составляли крестьяне, которые оставили на хозяйстве в селах жен и престарелых родственников.

Разумеется, в августе уборка свеклы еще не начиналась и Товарищество Терещенко вынуждено было исхитряться и решать множество проблем, чтобы обеспечить сырьем сахарные и другие заводы. Для организации его работы я был вынужден уехать в Украину. К тому же первые военные сводки свидетельствовали о сложном положении наших войск в Пруссии и Галиции, и необходимо было принять меры предосторожности на тот случай, если фронт приблизится к нашим землям на Волыни, к западу от Житомира и Подолья, в окрестностях Винницы, где я арендовал земли графини Брадисской.

Перед отъездом я снял для Маргарит большую квартиру на втором этаже красивого дома на Миллионной, совсем недалеко от дома моей матери Елизаветы. Там она всегда будет поблизости и под защитой, поскольку французская военная миссия в Санкт-Петербурге помещалась на первом этаже этого же здания.

Затем я уехал в Киев и застал в городе панические настроения в связи с положением дел на фронте. Моя функция представителя от Украины в Военно-промышленном комитете обрела новый смысл. Необходимо было перестраивать работу всех заводов для обеспечения лучшего снабжения и экипировки наших войск. Я отдавал этому все силы, равно как и старался наилучшим образом выполнять свою роль молодого депутата Государственной думы. Я принялся финансировать многие проекты, необходимость которых диктовалась экономикой военного времени.

В Киеве я ускорил строительство приютов для бездомных, которые могли бы служить пристанищем или даже больницами для раненых бойцов. Прекрасное помещение на тысячу коек было возведено на улице Нижний вал, на Подоле. Мы также пополняли бюджет различных больниц, ранее выстроенных в Киеве нашей семьей, в частности детской больницы (сегодня– «Охматдет») и больницы на улице Стрелецкой, чтобы они могли запастись всем необходимым в ожидании раненых с фронта, что непременно должно было случиться.

Следует признать, что первые же попытки наступления под командованием бездарных стареющих военачальников, назначенных на высокие должности только благодаря их наследственным дворянским титулам или близости к императорской семье, были крайне неутешительными. Превосходя противника в численности, русские силы вынуждены были отступать на всех фронтах и подвергались настоящему избиению.

Эти первые месяцы военной кампании ясно показали мне ограниченность и бессилие самодержавия и укрепили меня в мысли о необходимости скорейших изменений, если не сказать– переворота, в старой царской России. Чтобы хоть как-то ослабить страдания наших бедных солдат, я взял на себя руководство миссией Красного Креста на фронтах юго-западного направления и неоднократно бывал на передовой, в частности на Галицком фронте, где пытался организовать помощь, столь необходимую участвующим в боях. Конечно же, все свободные средства нашего Товарищества, равно как и часть моего огромного состояния я направлял в государственные займы, необходимые стране для ведения войны.

Чтобы сделать еще больше, я передал мое любимое судно «Иоланду», находившееся в порту Христиании[3] в Норвегии, в распоряжение британского адмиралтейства в целях переоборудования его под плавучий госпиталь и использования там, где Антанте будет необходимо. Кроме того, моя возлюбленная Маргарит, которая теперь жила подле меня в Санкт-Петербурге и не нуждалась в своей парижской квартире по улице Мариньян, 6, недалеко от Елисейских полей, передала ее французскому Красному Кресту для проживания и лечения выздоравливающих после ранения на фронте французских офицеров.

Таким образом, мы полностью стали на службу Антанте, Тройственному союзу Франции, Англии и России, направленному на быстрый разгром Пруссии и ее союзников. Но война затягивалась, победа, видевшаяся всем быстрой и окончательной, каждую неделю становилась все более отдаленной и менее вероятной. В войну был втянут весь мир. Ничто не получалось так, как планировалось; точнее, ничего планировать было нельзя.

Только позднее я узнал обо всем, что совершила Маргарит для того, чтобы спасти мою жизнь. До нее дошли слухи, что остальных министров Ленин хотел освободить в свой день рождения. Но это не касалось меня. Маргарит узнала, что меня казнят до этой зловещей даты, и сделала все мыслимое и немыслимое, чтобы вытащить меня из тюрьмы.

Сразу после моего ареста она отправилась в Министерство юстиции и добилась встречи с комиссаром юстиции Штейнбергом, который втайне от своего секретаря попытался ей помочь. Но заключенный был слишком видной фигурой, и он признался Маргарит, что решение об освобождении бывшего министра может принять один только Ленин. Но как до него добраться?

Как я уже упоминал, моя любимая жила на Миллионной, как раз над французской военной миссией в Петрограде. Два работника этой миссии, граф Жан де Люберсак[4]и Пьер Дарси, которых мы не раз принимали в нашем доме, просто из дружеского расположения всячески старались нам помочь. Они вовсю пользовались своим статусом иностранцев и не боялись рисковать. Жан де Люберсак, ставший после этого нашим другом, был офицером несколько авантюрного склада и исполненным бравады; он даже планировал освободить меня, организовав побег из крепости. Но от этого плана в последнюю минуту он вынужден был отказаться по настоянию моей матери, которая опасалась, что затея плохо кончится, и все еще надеялась мою свободу тем или иным способом купить.

Пьер Дарси, друг Альберта Тома[5], имел связи в кругах французских социалистов, благодаря чему и сумел добиться встречи Маргарит с Лениным. Она вынуждена была в мороз более двадцати часов топтаться по снегу перед Смольным, но в итоге была принята. Во время этой встречи, на которую она пошла в сопровождении Пьера Дарси, присутствовали Ленин и Троцкий. Несмотря на свою хрупкость и ужас, который она испытывала перед этими кровавыми диктаторами, Маргарит сумела мобилизовать все свое мужество и спокойно изложила множество аргументов, они должны были убедить собеседников в необходимости освободить человека, которого она любила. Будучи француженкой, она обещала увезти меня во Францию и удерживать вдали от России. Она много говорила о меценатстве семьи Терещенко, о той заботе, которой были окружены все рабочие и служащие, работавшие на семейных промышленных предприятиях. Михаил Терещенко никогда не выступал в роли эксплуататора простого народа, накопителя или угнетателя, уверяла Маргарит, но всегда чтил семейный девиз «Стремлением к общественным пользам».

Видя, однако, что все ее доводы не производят должного впечатления (Ленин сидел с каменным лицом, и было понятно, что он готов в любой момент прекратить аудиенцию), она решилась рискнуть и заявила, что при посредничестве посольства Франции готова отдать свой великолепный синий алмаз в обмен на свободу возлюбленного. К ее великому разочарованию, Ленин отказался. Он кричал, что рабоче-крестьянская революция не продается, что Михаил Терещенко как раз и олицетворяет собой все то, что хотят уничтожить большевики: мало того что как известный представитель крупной буржуазии он есть воплощение капитализма, патернализма, эксплуатации и чуждой классовой идеологии, но и как министр иностранных дел он препятствовал заключению сепаратного мира и прекращению войны, а потому является самым что ни на есть «мясником русского народа».

Маргарит вышла уничтоженная и решила, что уже ничто не помешает Ленину сделать себе подарок ко дню рождения, отняв жизнь ее возлюбленного. Она пребывала в страхе и изнеможении, не могла ни спать, ни забыться, ни надеяться еще на что-либо. Тогда она еще не знала, что было главной причиной столь резкого отказа Ленина. Ведь именно я, Михаил Терещенко, обнаружил тайные соглашения большевистского вождя с врагами России, собрал письменные документы, которые доказывали это предательство, а также был осведомлен обо всех денежных средствах, переведенных в пользу Ленина в качестве платы за его работу на Германию. Ленин не мог знать, что все эти доказательства на самом деле превратились в дым накануне штурма Зимнего дворца. Поэтому он сможет успокоиться только после того, как я буду казнен.