Текст книги "Роберт Оппенгеймер и атомная бомба"

Автор книги: Мишель Рузе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Оппенгеймер. Нет.

Паш. Через других?

Оппенгеймер. Да.

Паш. Ну, а могли бы мы узнать, через кого контакт был установлен?

Оппенгеймер. Я думаю, это могло бы оказаться ошибкой, т.е. я думаю… я сказал Вам, откуда исходила инициатива. Все остальное было почти чистой случайностью, и это могло бы вовлечь людей, которых вовлекать не следовало бы.

Оппенгеймер, что называется, сунул руку в машину. А контрразведка уже ее не выпустила. В Вашингтоне, куда Оппенгеймера вызывали несколько раз, он отказывался назвать имя Хаакона Шевалье, но не проявил должной стойкости перед нажимом и сообщил имена людей из своего окружения, которых он подозревал в том, что они коммунисты.

Логика «охоты за ведьмами» не знает пощады. С того момента, как Оппенгеймер по собственному побуждению сделал донесение сотрудникам службы безопасности, он включился в их систему и уже ничем не мог мотивировать свой отказ выдать людей, которые, по их мнению, должны были бы считаться подозрительными. А по поводу таинственного посредника, который, согласно рассказу Оппенгеймера, соприкасался со «многими» лицами, работавшими в Манхэттенском проекте, Оппенгеймер отказывался говорить, ссылаясь на то, что этот человек сам по себе не имел дурных намерений и, следовательно, его незачем впутывать в дело. Но петля стягивалась все туже. В личном деле Оппенгеймера, которое постоянно находилось в кабинете полковника Паша, фигурировала следующая докладная записка, посланная в сентябре 1943 года одним из сотрудников контрразведки:

«Можно полагать, что Оппенгеймер глубоко заинтересован в приобретении мировой известности как ученый и в том, чтобы занять свое место в истории в результате осуществления проекта. Представляется также вероятным, что военное ведомство может позволить ему осуществить это, но оно может и ликвидировать его имя, репутацию и карьеру, если найдет нужным. Такая перспектива, если ему дать достаточно ясно осознать ее, заставит его по-другому взглянуть на свое отношение к военному ведомству»:

Можно по-разному расценивать психологическую верность подобного суждения. Так или иначе, оно показывает, с каким грубым цинизмом политико-военная машина обрабатывала одного из крупнейших ученых США, попавшего в ее лапы. Получив, наконец, приказание назвать имя посредника, Оппенгеймер сдался и предал Шевалье. Тот лишился своего места в университете и вынужден был эмигрировать, Причину своего несчастья он узнал значительно позднее, когда Оппенгеймер по ходу другого допроса рассказал всю правду и признался, что «раздул» дело Элтентона.

Ученые-атомники против атомной бомбы

Лапа полиции сразу же разжалась и отпустила физика. В Лос-Аламосе продолжалась ожесточенная работа. Сначала думали, что для изготовления бомбы понадобится только год. Но вскоре обнаружили, что в этот срок уложиться нельзя. Однако война продолжалась. В ноябре 1944 года американцы захватили в Страсбурге документы, касающиеся работы немцев над расщеплением урана. На основании этих материалов удалось установить, что вопреки всеобщим опасениям, оправдывавшим и стимулировавшим усилия эмигрантов-физиков, работавших в США, немцы были еще очень далеки от создания атомной бомбы. У них не было ни завода для выделения урана-235, ни реактора для производства плутония. Страх, что гитлеровцы завладеют ядерным оружием, сразу же рассеялся, а когда союзные войска вторглись в Германию, никто уже не сомневался в том, что конец войны близок. Тогда среди ученых-атомников распространилось мнение, что надобность в бомбе отпала и что человечество можно уберечь от апокалипсических ужасов, которые они ему готовили.

Однако сторонников немедленного прекращения работ по созданию атомного оружия оказалось немного. Трудно было отказаться от этого людям, которые столько месяцев подряд отдавали все свои силы на осуществление проекта, да еще в момент, когда цель уже близка. Не могли они не учесть и главного довода военных, а именно, что Япония еще не разбита и что обладание атомной бомбой позволит США спасти жизнь огромному количеству американцев, так как ускорит исход борьбы на тихоокеанском фронте. Они чистосердечно верили, что достаточно лишь продемонстрировать перед миром мощь нового оружия – и оно больше не понадобится, а соглашение между великими державами-победительницами навсегда устранит угрозу войны и позволит применять расщепление урана только для мирных целей.

Ученые не знали, что Япония уже проиграла войну, во всяком случае потенциально. А, главное, они не знали, что борьба против фашизма не была основной задачей политики Вашингтона, что бомба, даже если ее и сбросят над Японией, явится орудием устрашения, которое должно укрепить гегемонию Америки после победы, и фактически направлено против Советского Союза. Ученики чародея – ученые-атомники – растрачивали свои силы, стараясь сначала ослабить разрушительное действие злого духа, с их помощью вызванного, а затем тщетно надеясь, что смогут загнать его обратно в бутылку. Но военные-то знали, чего хотят, так же как и «обер-чародей» Оппенгеймер, который не боялся своего демона; напротив, он жаждал увидеть его поднявшимся во всей своей мощи и ужасающем величии.

В августе 1944 года Нильс Бор представил президенту Рузвельту докладную записку, в которой предостерегал от «страшной перспективы соперничества между государствами за обладание столь грозным оружием». Он утверждал, что страна, которая в данный момент является единственной обладательницей этого оружия, должна немедленно выступить за заключение международного соглашения, чтобы избежать гонки ядерного вооружения среди будущих победителей. Бор полагал, что «личные связи между учеными различных стран могли бы послужить средством для установления предварительных, неофициальных контактов».

В декабре 1944 года Александр Сакс, личный советник президента, который пять лет назад помог Сцилларду и Эйнштейну сообщить Рузвельту о возможности создания атомной бомбы, обратил внимание Рузвельта на представленный ему проект, в котором предлагалось после первого же успешного испытания атомного оружия сделать следующее:

а) продемонстрировать бомбу перед учеными из союзных и нейтральных стран, пользующимися международным признанием, а также перед представителями всех широко распространенных религий (включая мусульман и буддистов);

б) подготовить доклад под редакцией ученых и других видных деятелей о характере и значении атомного оружия;

в) опубликовать обращение США и их союзников, причастных к атомному проекту, к своим главным противникам, Германии и Японии, предупреждающее о том, что для атомной бомбардировки будет избрана некая «зона», из которой надо заблаговременно эвакуировать людей и животных;

г) после непосредственной демонстрации атомной бомбы опубликовать ультиматум, требующий капитуляции противника.

Весной 1945 года по странной иронии судьбы те самые два человека, которые больше всех содействовали вовлечению США в производство атомной бомбы, Сциллард и Эйнштейн, снова обратились к Рузвельту, но теперь они стремились остановить ход событий. «Весь 1943 и отчасти 1944 год, – писал впоследствии Сциллард, – нас преследовал страх, что немцам удастся сделать атомную бомбу раньше, чем мы высадимся в Европе… Но когда в 1945 году нас избавили от этого страха, мы с ужасом стали думать, какие же еще опасные планы строит американское правительство, планы, направленные против других стран».

Эйнштейн настаивал на необходимости предупредить гонку ядерного оружия; Сциллард утверждал, что применение атомной бомбы при создавшейся в мире ситуации принесет Америке больше вреда, чем выгоды. Рузвельт умер, так и не ознакомившись с этими двумя документами, хотя, если бы он и прочитал их, это, вероятно, мало бы что изменило.

Потому что именно в это самое время в Лос-Аламосе уже собралась исследовательская группа, куда входил и Оппенгеймер, чтобы определить объекты бомбардировки. Эта группа решила, что объекты должны удовлетворять следующим условиям:

1) они должны состоять из значительного количества деревянных зданий и других сооружений, которые легко разрушаются от воздействия ударной волны и последующего пожара;

2) поскольку радиус зоны разрушения оценивался примерно в полтора километра, то следовало бы выбрать застроенный участок той же площади;

3) выбранные объекты должны иметь большое военное и стратегическое значение;

4) первый объект не должен был иметь следов предшествующих обычных бомбардировок, чтобы можно было определить эффект от воздействия только атомной бомбы.

Все это означало, что объектом бомбардировки должен стать большой город, ибо никакой чисто военный объект не может иметь площадь, занятую постройками, размером в 7 – 10 квадратных километров. После составления этого заключения американские летчики во время своих налетов на Японию перестали бомбить четыре города, в том числе Хиросиму.

Рузвельт умер, не оставив никакого распоряжения относительно применения первых атомных бомб и перспектив создания международного контроля над ядерной энергией. 31 мая 1945 года – вскоре после капитуляции гитлеровской Германии – собралась комиссия, получившая название «Временный комитет», назначение которой было консультировать президента Трумэна. В нее входили пять политических деятелей и трое ученых, ведавших научными, изысканиями в военных целях. Затем комиссию пополнили четырьмя учеными-атомниками; это были Ю. Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми, Артур X. Комптон и Эрнест О. Лоуренс. На заседаниях присутствовал и генерал Гровс. Перед четырьмя учеными-атомниками ставился вопрос не о том, нужно ли применять атомную бомбу, а только о том, как ее применить. И комиссия ответила, что бомбу нужно сбросить над Японией, причем по возможности поскорей, и что она должна иметь целью военный объект, находящийся посреди или вблизи жилых домов и прочих легко поддающихся разрушению построек. Бомбу решили сбросить, не предупреждая противника о характере данного оружия.

Противодействие ученых-атомников применению атомной бомбы стало переходить в открытое наступление. Начало ему было положено Чикагским университетом, где ученые, работавшие в «Металлургической лаборатории», в течение всей войны стремились сделать целью своих исследований не столько военное, сколько промышленное использование атомной энергии. Университет создал комиссию из семи ученых, председателем ее был избран лауреат Нобелевской премии Джемс Франк, бывший профессор Геттингенского университета. В состав комиссии входили Сциллард и биохимик Рабинович. В своем докладе, торжественно врученном военному министру, семеро ученых выступали не только от своего имени, но и от имени всех сотрудников Манхэттенского проекта. В начале своей петиции они писали, что когда-то на ученых нельзя было возлагать ответственность за то, каким образом использует человечество их открытия. «Но в наше время мы обязаны занимать более активную позицию, так как успехи, которых мы достигли при исследовании атомной энергии, чреваты опасностями, несравненно большими, чем все прошлые изобретения. Каждый из нас, а нам хорошо известно состояние атомной науки в настоящее время, постоянно мысленно представляет себе картину внезапного разрушения, грозящего нашей стране катастрофой, подобной Пирл-Харбору, но в тысячу раз более ужасной, которая может разразиться над любым из наших больших городов»…

Авторы доклада предостерегали американское правительство от иллюзии, будто США долго смогут сохранять монополию на атомное оружие. Они напоминали о том, какое важное значение имеют работы, ведущиеся французскими, немецкими, советскими физиками. Они писали, что даже при полном сохранении в тайне методов производства, разработанных в Манхэттенском проекте, Советскому Союзу понадобится всего лишь несколько лет, чтобы ликвидировать свое отставание. К тому же при использовании атомного вооружения США окажутся более уязвимыми в силу большой скученности их городов и промышленности. В интересах США либо добиться международного соглашения, запрещающего применение атомной бомбы, либо хотя бы не предпринимать ничего такого, что может побудить другие государства производить атомную бомбу.

«Доклад Франка», как впоследствии стали называть это послание, завершался следующими выводами:

«Мы полагаем, что… обязаны советовать не применять преждевременно атомную бомбу для внезапного нападения на Японию. Если США первыми обрушат на человечество это слепое орудие уничтожения, то они лишатся поддержки общественности всего мира, ускорят гонку вооружений и сорвут возможность договориться относительно подготовки международного соглашения, предусматривающего контроль над подобным оружием. Гораздо более благоприятная атмосфера для такого соглашения создалась бы, если бы мы поставили мир в известность о существовании такой бомбы, предварительно продемонстрировав ее в должным образом выбранном ненаселенном районе.

Если же полагать, что шансов договориться сейчас об эффективном контроле крайне мало, то не только применение этого оружия против Японии, но и простая демонстрация его раньше времени противоречит интересам нашей страны. Отсрочка такой демонстрации в данном случае дает то преимущество, что задерживает на максимально длительный срок развязывание гонки вооружений.

Если же правительство приняло бы решение продемонстрировать в ближайшее время атомное оружие, то ему следовало бы прислушаться к голосу нашей общественности и общественности других стран, прежде чем решаться применять это оружие против Японии. В этом случае и другие нации разделили бы с нами ответственность за столь роковое решение».

Ученые, подписавшие этот документ, пользовались таким авторитетом, что Военное министерство не могло просто положить их петицию под сукно. Министерство передало его четырем ученым-атомникам, входившим в состав Временного комитета. Их совещание имело характер закрытого обсуждения, однако стало известно, что под воздействием ясного и патетического обращения «чикагской семерки» возникли колебания только у Лоуренса и отчасти у Ферми. Что касается Оппенгеймера, то вот как он вспоминает об этом:

«Нас пригласили для того, чтобы мы ответили на вопрос о том, следует ли применить атомную бомбу. Я полагаю, что этот вопрос нам был задан в связи с тем, что группа знаменитых и авторитетных ученых представила петицию, требовавшую отказаться от применения атомной бомбы. Разумеется, это было бы желательно со всех точек зрения. Но мы почти ничего не знали о военной обстановке в Японии. Мы не знали, можно ли принудить ее к капитуляции другими способами и действительно ли неизбежно наше вторжение в Японию. Более того, в нашем подсознании укоренилась мысль, что вторжение в Японию неминуемо, ибо нам это внушали…

Мы подчеркнули, что, на наш взгляд, звание ученого еще не делает нас настолько компетентными, чтобы мы были правомочны судить о том, следует ли применить бомбы или отказаться от них; что наши мнения разделились, как они разделились бы и у других простых смертных, если бы они знали сущность проблемы. Мы указали также на два самых главных, по нашему мнению, вопроса: во-первых, необходимость спасения человеческих жизней во время военных действий, а во-вторых, реакцию на наши действия и те последствия, которые отразятся на нашем собственном положении и на устойчивости международной обстановки после войны. Кроме того, мы добавили, что, по нашему мнению, эффект от взрыва одного такого снаряда над пустыней не сможет произвести достаточно сильного впечатления».

Первый атомный взрыв

Таким образом, представителям армии практически была предоставлена свобода действий. В Лос-Аламосе, в условиях знойного и сухого лета, велась напряженная работа. Генерал Гровс назначил испытание первой бомбы на середину июля. 12 и 13 июля составные части снаряда в секретном порядке доставили в район Аламогордо и подняли на металлическую башню, сооруженную посреди пустыни.

Для Оппенгеймера, как и для генерала Гровса, это были самые волнующие дни жизни. Взорвется ли бомба? По расчетам она должна была взорваться, но в расчетах могла оказаться ошибка. Во время последних приготовлений было несколько технических неполадок; правда, их быстро устранили, но они были, значит, предвидеть все заранее невозможно.

В два часа ночи 16 июля все участники эксперимента находились на своих постах, в пятнадцати километрах от «пункта ноль»; Громкоговорители передавали танцевальную музыку. Взрыв был намечен на четыре часа, но из-за плохой погоды его перенесли на пять тридцать утра. В пять пятнадцать все надели темные очки и легли ничком на землю, отвернув лицо от «пункта ноль». В пять тридцать ослепительный белый свет, ярче лучей полуденного солнца, залил тучи и горы. «В этот момент, – пишет Юнг, – каждый забыл о том, что намеревался делать», застыв, словно в столбняке, пораженный силой взрыва. Оппенгеймер, который изо всех сил вцепился в одну из стоек контрольного поста, вспомнил вдруг отрывок из «Бхагавад Гиты», древнего индийского эпоса:

 
Мощью безмерной и грозной
Небо над миром блистало б,
Если бы тысяча солнц
Разом на нем засверкала.
 

Затем, когда гигантское зловещее облако высоко поднялось над местом взрыва, ему вспомнилась еще одна строка: «Я становлюсь смертью, сокрушительницей миров».

Так говорил божественный Кришна, повелевающий судьбами смертных. Но Роберт Оппенгеймер был только человеком, на чью долю выпала непомерно великая власть.

Быстро распространившись в научных кругах вопреки всем стараниям сохранить это в тайне, весть о взрыве чрезвычайно усилила оппозицию ученых, выступивших против применения атомной бомбы, по крайней мере, без предупреждения гражданского населения. Взрыв экспериментальной бомбы в Аламогордо обнаружил, что расчеты физиков оказались неверными, но ошибка носила характер, обратный тому, чего опасался Оппенгеймер. Мощь снаряда далеко превзошла все ожидания. Наименее удаленные от «пункта ноль» измерительные приборы были попросту уничтожены; Стало ясно, что атомное оружие явится орудием всеобщего истребления.

Сциллард направил президенту Трумэну петицию за подписью шестидесяти семи ученых, но она, как и предыдущая, не возымела никакого действия, так как попала в руки к Оппенгеймеру и трем другим ученым-атомникам из Временного комитета.

Нельзя не удивляться тому, с каким отчаянным упорством столько участников Манхэттенского проекта боролось против доведения своего же дела до логического конца. Авторы «Доклада Франка» объясняли это так: «…ученые считали себя обязанными закончить свои исследования в рекордный срок, так как они боялись, что немцы окажутся технически подготовленными для производства подобного же оружия и что германское правительство, лишенное всяких сдерживающих моральных стимулов, пустит его в ход».

В июле 1945 года Гитлер уже был мертв, а Германия оккупирована. Оставалась Япония. Ученые-атомники могли опасаться, что она еще будет сопротивляться, если на нее не сбросят бомбу. Но у вашингтонских правителей уже не было на этот счет никаких сомнений. Начиная с апреля представители японских вооруженных сил, находившиеся в Швейцарии, неоднократно пытались узнать, на каких условиях американцы примут капитуляцию Японии. В июле сам микадо попытался начать переговоры через своего посла в Москве (СССР еще не объявил войну Японии), вести эти переговоры, был уполномочен принц Коноэ.

Никто уже не сомневался в том, что Япония будет разгромлена летом 1945 года. По соглашениям, заключенным между США и СССР, Советский Союз должен был объявить войну Японии, а Объединенные Нации – потребовать от Токио безоговорочной капитуляции, Вот почему попытки представителей Японии не встретили никакого отклика. Но 6 августа над Хиросимой взошло «солнце смерти». А 9 августа пришла очередь Нагасаки. По мнению некоторых историков, изучавших документы того периода, взрывая атомную бомбу, США не только демонстрировали свою силу на пороге новой эры международной политики; они хотели также, одержав молниеносную победу, предупредить вступление СССР в войну и тем самым устранить его от окончательных расчетов на Дальнем Востоке.

Вот чему в итоге послужили труды Оппенгеймера и всего научного коллектива, работавшего в Манхэттенском проекте.

V. «Охота за ведьмами»

Большинство ученых-атомников, работавших в Манхэттенском проекте, восприняло взрывы атомных бомб и конец мировой войны как свое освобождение. Их обуревали противоречивые чувства: они были напуганы и вместе с тем горды достигнутым успехом, ставшим теперь достоянием гласности. Но ход событий заставил замолчать терзавшую их совесть.

Мир познал весь ужас атомной опасности. Быть может, сознание этой опасности устранит навсегда угрозу новой войны? Однако ученые встревожились, когда увидели, что опека армии над ядерными исследованиями не только не ослабла, а, напротив, стала еще больше усиливаться и что делаются попытки обмануть общественность путем преуменьшения степени разрушения японских городов, а также значения новой опасности – радиоактивности, – несвойственной прежним, «классическим» видам оружия. Разве генерал Гровс не дошел до того, что позволил себе утверждать перед комиссией Конгресса, будто бы смерть от радиации – «вполне приятная» смерть! Многие ученые-атомники в Лос-Аламосе, Чикаго, Ок-Ридже и Нью-Йорке решили объединиться, чтобы информировать общественность о происходящем, вырвать контроль над атомом из рук военных и выдвинуть идею международного соглашения, запрещающего атомное оружие.

Совсем иначе мыслил Роберт Оппенгеймер. Превозносимый прессой как великий победитель в войне против Японии, творец оружия, самая мощь которого гарантировала миру рах americana [8]8
  Мир, обеспечивающий господство США (лат.).


[Закрыть], человек, достигший вершины славы, что, по мнению армейских психологов, являлось его единственной целью, Оппенгеймер был грустен; это чувство свойственно человеку, взошедшему на высочайшие вершины, откуда открывается даль будущего, недоступная взору простых смертных.

Руководствуясь усвоенными критериями, Оппенгеймер считал коммунистическую Россию врагом. Гражданские и военные власти США были убеждены в материальном превосходстве своей страны и верили в миф об органической нежизнеспособности коммунистического общества. Они считали, что СССР овладеет атомной энергией не раньше чем через десятки лет, а Америка тем временем, вероятно, уничтожит коммунизм. Оппенгеймер не мог проявлять такую же слепоту. Хоть он и недооценивал советские исследования, как это показали дальнейшие события, он знал, на каком высоком уровне они ведутся. Другие ученые, такие, как Эйнштейн, Сциллард, Франк, Юри, тоже знали это. И они делали вывод, что нужно немедленно довести атомную проблему до сведения мировой общественности и заключить соглашение с СССР. Оппенгеймер же писал в октябре 1944 года: «Нынешнее превосходство нашей страны в области научных и технических проблем, возникших в результате использования атомного оружия, является результатом работы, бесспорно интенсивной, но плохо организованной. Мы сможем сохранить за собой гегемонию, если будем непрерывно продолжать разрабатывать техническую и теоретическую стороны этих проблем… Ни одно правительство не сможет сохранить за собой роль гегемона, если будет почивать на лаврах успехов, достигнутых во время войны».

Большинство исследователей и даже многие государственные чиновники считали, что теперь следует вернуть лос-аламосское плато «лисицам пустыни», Оппенгеймер же прилагал всю силу присущего ему красноречия, чтобы убедить своих сотрудников продолжать работу хотя бы еще некоторое время. Многих ему удалось убедить, но кое-кто из числа тех, кто прежде боготворил Оппенгеймера, отошел от него, понимая, что в этом человеке произошла какая-то перемена.

Вот в этой обстановке ко всеобщему удивлению в октябре 1945 года Оппенгеймер объявил, что покидает пост директора Лос-Аламосской лаборатории и возвращается к педагогической деятельности. «Сверхлаборатория», создавшая атомную бомбу, уже сыграла в судьбе Оппенгеймера предназначенную ей роль; теперь он мог уступить ее другим. Личность Оппенгеймера выступает в новом свете. Он становится доверенным советником политиков и генералов, технократом атомного века. Оппенгеймер принимал участие в разработке проекта международного контроля над атомной энергией, который США должны были предложить Объединенным Нациям, и как таковой мог сказать ученым-атомникам, что солидарен с ними в главном тревожащем их вопросе. Но на этой работе лежала печать какой-то фатальной двусмысленности. Целью американского проекта было не запрещение и уничтожение атомного оружия, не восстановление свободного обмена научной информацией, а установление гегемонии США в контроле над расщепляющимися материалами и над их применением как промышленного, так и военного характера. Проект отвечал стремлениям деловых кругов, с которыми Оппенгеймер теперь, поднявшись высоко по общественной лестнице, был тесно связан.

Как бы критически ни относиться к страху перед окружением, свойственному сталинской политике, не приходится сомневаться в том, что контроль, предложенный американцами, был для России неприемлем. По этому поводу Оппенгеймер выразился весьма откровенно, заявив на одной из политических конференций после отказа СССР: «По моему мнению, незачем спрашивать себя, что случится, если русские вдруг изменят свою позицию, если они примут наши предложения и будут стремиться их осуществить. Цель наших планов – обеспечить защиту США; следовательно, сделанные нами предложения по своей природе таковы, что не могут осуществляться другими, ибо они относятся к ним весьма подозрительно».

Тщетно пытались ученые-атомники воспрепятствовать взрывам экспериментальных бомб на атолле Бикини в июле 1946 года; В конце концов большинство научных деятелей смирилось, ведь проводившиеся ими исследования, так же как и их университетский оклад, оплачивались субсидиями от армии. Надежда, что вновь настанут времена свободы в научных исследованиях, исчезла безвозвратно. Гнет полицейской слежки стал еще тяжелее, чем во время войны против Германии и Японии. В марте 1947 года президент Трумэн подписал декрет о «лояльности», согласно которому проверялась политическая и моральная благонадежность каждого государственного служащего.

Путь к водородной бомбе

В августе 1949 года снимки, сделанные в верхних слоях атмосферы с американского бомбардировщика, позволили определить, что в СССР взорвана атомная бомба. Американские правящие круги были поражены. Для Оппенгеймера же это не было сюрпризом, он предвидел такую возможность. Американский журнал «Баллетин оф Атомик Сайентистс» в то время вел кампанию против гонки вооружений; на обложке каждого номера журнала изображались часы, показывающие полночь без восьми минут. После сообщения о взрыве советской атомной бомбы стрелка была передвинута на полночь без трех минут.

Институт перспективных исследований в Принстоне.

Руководителями Соединенных Штатов владела тогда только одна мысль: как можно скорее создать супербомбу – водородную бомбу. Возможность использовать реакцию атомного синтеза легких ядер была установлена еще в 1942 году небольшой группой физиков, объединявшихся тогда вокруг Оппенгеймера. Больше других интересовался этой проблемой Эдвард Теллер, изгнанный расистами из Германии. Как мы уже отмечали, изучение проблем, которые связаны с созданием бомбы, основанной на принципе атомного синтеза, было отложено, поскольку в то время еще не существовало практической возможности воспроизвести реакцию синтеза. Распад тяжелых ядер – урана или плутония – вызывается нейтронами. А для синтеза легких ядер требуется весьма высокая температура, порядка нескольких миллионов градусов. Когда реакция синтеза уже протекает, она поддерживается теплотой, выделяемой в ходе самой реакции, но для того чтобы реакция началась, надо создать эту фантастическую температуру. В 1942 году средства для этого еще не были известны, теперь же такое средство имелось: урановая атомная бомба.

Теллер все эти годы ни на миг не оставлял глубоко захватившей его проблемы. Отношения Теллера с Оппенгеймером были далеко не превосходными. Он с трудом терпел правление Оппенгеймера и в конце концов покинул Лос-Аламос; Вернулся он туда в 1946 году лишь для того, чтобы прочесть лекцию о возможности создания водородной бомбы. С тех пор он вел кампанию за это оружие, мощь которого, теоретически безграничная, в несколько тысяч раз превышает разрушительную силу бомбы, сброшенной на Хиросиму. Ведь для реакции атомного синтеза не существует проблемы критической массы.

У Оппенгеймера была своя бомба. Что ж, он, Теллер, создаст собственную, еще более могучую, которую он уже с нежностью называл своей «деткой».

Своего отношения к новому проекту Оппенгеймер не высказывал в ясной форме: не поощрял, но и не выступал открыто против. С 1947 года он возглавлял Принстонский институт перспективных исследований. Этот центр научных изысканий пользовался славой одного из ведущих научных учреждений мира; существовал он на базе щедрых субсидий из частных источников. Сотрудниками института были ученые самых разнообразных дисциплин: экономисты и философы, математики и физики. Все они продолжали в Принстоне свои исследования или просто размышляли над выбранными ими вопросами. Кабинет Оппенгеймера был расположен в прекрасном здании, окруженном величественными деревьями. Он выгодно отличался от торопливо построенных лабораторий Лос-Аламоса. Окрестности Принстона были много приятнее пустыни в Нью-Мексико. А для того чтобы пройти к дому, который был предоставлен в распоряжение директора и его семьи, состоявшей из жены и двоих детей – сына и дочери, достаточно было совершить пятиминутную прогулку по красивой лужайке.

Оппенгеймер возглавлял коллектив из ста восьмидесяти человек. Многие имели степень доктора наук или звание профессора одного из ведущих университетов. По утрам Оппенгеймер занимался административными делами, а послеполуденное время посвящал собственным научным опытам; Этот идиллический образ жизни Оппенгеймер нарушал только в исключительных случаях: когда его вызывали в Комиссию по атомной энергии в Вашингтон (он был председателем Консультативного комитета комиссии); когда он в качестве эксперта по атомным вопросам при американской делегации выезжал в Лейк-Саксесс; когда его вызывали в одно из многочисленных учреждений, занимавшихся атомными вопросами, так как без его мнения было трудно обойтись, если надлежало принять важное решение.

В ответ на вопрос, настало ли время приступить к созданию термоядерной (водородной) бомбы, первая реакция Оппенгеймера была сдержанной, если не враждебной; Как и почти все ученые-атомники, Оппенгеймер был потрясен разрушительной мощью атомного оружия: ведь зона поражения могла намного превышать размеры любого военного объекта и даже охватывать целые государства. Оппенгеймер не был так безразличен к судьбам стран Западной Европы, как стратеги из Пентагона; он хорошо знал и неоднократно подчеркивал, что в случае атомной войны эти страны могут быть полностью уничтожены.