Текст книги "Гадальщик на камешках (сборник)"

Автор книги: Мирча Элиаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

5

Уже на следующий день Фэрымэ стало известно, что побывал он у помощника государственного секретаря в Министерстве иностранных дел. Когда старик вновь оказался в кабинете Думитреску, тот, как всегда мрачно, заявил ему:

– Я прочитал еще двести страниц, но так и не узнал, что там с Дарвари. Нас интересует Дарвари и лишь постольку-поскольку – Ликсандру и все остальные. Помощник государственного секретаря товарищ Эконому питает слабость к вашим писаниям, а эта Оана прямо-таки заворожила его. Однако нас интересует только Дарвари. Когда вы явились к товарищу Борзе, то хотели расспросить его о Ликсандру, а не об Оане. Так что сосредоточьтесь на Ликсандру и Дарвари… Несколько дней тому назад вы упомянули, что Ликсандру принялся обучать Дарвари древнееврейскому языку. Однако, как известно, Дарвари поступил в военное училище. Что за необходимость была изучать древнееврейский язык?

– Никакой необходимости не было, – испуганно залепетал Фэрымэ. – Но я уже говорил, история эта длинная, и все, что тогда происходило, связано с Оаной. Разрешите, я расскажу… Ликсандру покинул Бухарест осенью шестнадцатого года, во время эвакуации, а когда вернулся в восемнадцатом году, то сразу же поступил в шестой класс лицея имени Спиру Харета, потому что сдал экстерном экзамены за предшествующие классы. Год спустя Дарвари поступил в военное училище в городе Тыргу-Муреш. Но в один прекрасный день – я так и не понял, в силу каких обстоятельств, – Ликсандру явился к раввину, проживавшему на Каля-Мошилор, и заявил: «Возможно, вы меня не узнаете. Меня зовут Ликсандру, я был приятелем Йози. Я хочу все-таки дознаться, что с ним случилось, потому и пришел к вам. Если бы Йози был жив, он давно бы знал древнееврейский язык. Я к вам и пришел, чтобы вы научили меня ивриту, как научили бы Йози». Раввин ничего не ответил и долго задумчиво разглядывал его. Наконец он сказал: «Будь по-твоему. Приходи ко мне каждое утро за час до лицея и каждый вечер – за час до захода солнца». Так Ликсандру принялся изучать иврит, а поскольку был он мальчшсом умным и усидчивым, то за два года, к тому времени когда сдавал экзамены на бакалавра, знал этот язык настолько хорошо, что переводил из Ветхого Завета так же легко, как переводил бы своих любимых поэтов. Я забыл вам сказать, что Ликсандру еще с начальной школы, будучи натурой мечтательной, проявлял явную склонность к поэзии, а в гимназии серьезно увлекся ею. Но и здесь у него проявлялся странный вкус. В шестнадцать лет он читал Кальдерона, Камоэнса, де Миранду…

– Хватит об этом, – прервал Думитреску. – Скажите, почему ему пришло в голову обучать ивриту Дарвари? И как мог Дарвари, курсант военного училища, у которого голова забита столькими предметами, согласиться изучать еще иврит? На кой черт был ему нужен этот древнееврейский язык?! Ведь он мечтал стать летчиком.

– Когда Дарвари заявил, что намеревается стать летчиком, тут-то и осенила Ликсандру эта идея. «Значит, и тебе суждено отправиться со мной на поиски Йози. А для этого нужно выучить иврит. Я верю, Йози не умер, он должен быть где-то здесь, на земле, только мы его не видим или не умеем отыскать. Но я в конце концов узнаю, как его найти»… Вот почему и Дарвари принялся учить иврит. Ликсандру давал ему уроки только во время каникул, но Дарвари приобрел грамматику и словарь и старался заниматься в своем военном училище в Тыргу-Муреше. Но я не думаю, чтобы Дарвари далеко продвинулся в языке. У него не было ни такой памяти, как у Ликсандру, ни такого рвения. И еще кое-что. В те годы, то есть в девятнадцатом и двадцатом, Ликсандру вместе с приятелями вновь отыскали Оану. Вечерами по субботам они заходили в корчму к Тунсу и забирали Оану с собой на прогулку. Но направлялись они не в город, а на окраину, туда, где познакомились с Оаной и где не стеснялись появиться вместе с ней. Порой они забредали в поля пшеницы, и Оана, распустив волосы по плечам, распевала песни, а ребята подпевали. Когда же в лунные ночи они присаживались отдохнуть среди бурьяна или под тутовым деревом, Ликсандру восклицал: «Оана, с твоей помощью я создам новую мифологию!» Потому что из всех мальчиков Оана больше всех любила Ликсандру.

– Не нужно про Оану, – остановил Думитреску. – Я же вам говорил, нас интересует исключительно Дарвари.

– Именно о нем я и хотел рассказать, – смущенно улыбнулся старик. – Потому что во время летних каникул в девятнадцатом году и пасхальных в двадцатом Дарвари участвовал во всех прогулках молодых людей с Оаной. С одной из этих прогулок и началась цепь событий, из-за которых, возможно, ему не удалось как следует выучить иврит. Мальчикам было лет по пятнадцать—семнадцать, им нравилось возвращаться после длительных прогулок как можно позднее, а потом пировать в корчме у Тунсу. Иногда они возвращались в два, в три часа ночи, и корчмарь, убедившись, что они вернулись, отправлялся спать, оставляя корчму на попечение Оаны и музыкантов, если те не успевали к тому времени уйти домой. Случалось, забредал в корчму и какой-нибудь пьяница, но никогда не было скандалов, потому что все побаивались Оаны. Молодежь пировала и развлекалась до утра. Вино пили, однако, в меру, а Ликсандру, хотя и был самым горячим и неуемным, вообще едва пригубливал. Он садился на стол, клал руку на плечо Оане и, поглаживая ее волосы, читал своих любимых поэтов, чаще всего испанских. Никто по-испански не понимал, но все слушали, не спуская с него глаз, а Оана сидела с мечтательным, отсутствующим видом, и часто, когда Ликсандру возвращал ее к действительности, казалось, что на глазах у нее слезы. Как-то раз, уже почти на рассвете, когда Ликсандру читал стихи, положив руку на плечо Оане, в корчму вошла парочка. Молодой человек был чуть постарше Ликсандру, стройный, элегантно одетый. На его мрачном лице блуждала надменная улыбка. Казалось, он слегка пьян. Услышав, как Ликсандру декламирует Кальдерона, он воскликнул: «Что такое? Вы что, не румыны?» А его спутница, уставившись на Оану, воскликнула: «Это она! Моя статуя!» Была она несравненной красавицей, но в ее манерах и одежде было что-то вызывающее, как говорили в те времена – экстравагантное. Обойдя вокруг Оаны, словно та была произведением искусства, незнакомка сдернула с руки браслет и протянула его девушке: «Скромный дар от Замфиры!» Как потом узнали мальчики, ее звали совсем по-другому, но ей нравилось называться Замфирой, а своего двоюродного брата, с которым пришла, она величала Дионисом, хотя его звали Драгомиром. Этим молодым людям, хотя они и происходили из боярского рода Каломфиров, многое довелось претерпеть в жизни. И для того чтобы понять, отчего все это с ними произошло, необходимо знать историю их предка, боярина Каломфира…

– Фэрымэ! – строго прозвучал голос Думитреску. – Позволив вам разглагольствовать, я хотел проверить, сколько еще вы собираетесь испытывать мое терпение. Вы несете всякую чушь на постном масле и думаете, что, заталмудив нам голову своими россказнями, легче избавитесь от нас. Я уже сказал: ограничьтесь Дарвари!

– Именно о нем я и хотел рассказать, – извиняющимся тоном проговорил старик. – Ведь все последствия связаны с той ночью, когда Дарвари встретился с Замфирой. Я уже сказал, что эта молодая женщина, именовавшая себя Замфирой, была необычайно красива. Дарвари просто окаменел, увидев ее, и мгновенно подпал под ее чары. И когда Ликсандру учтиво, но чрезвычайно холодно обратился к молодой паре: «Что вам угодно?» – а Драгомир ответил: «Я зашел в корчму, чтобы выпить, а прекрасная Замфира – в поисках модели», на что Ликсандру возразил: «Весьма сожалею, но сейчас, в три часа утра, когда даже Бог спускается на землю, мы хотели бы остаться одни», – именно в этот момент Дарвари жестом остановил Ликсандру, чтобы тот не выпроваживал пришедших, а Замфира подошла к Дарвари и, взяв его за руку, проговорила: «Какой добрый юноша, он приглашает нас вместе повеселиться в вашей корчме». Дарвари побледнел от счастья. «Пусть останутся! – воскликнул он. – Ликсандру, может, и у них есть свои знаки!..» Тут вмешался и Драгомир: «Если вы занимаетесь ворожбой, то этого я не боюсь, потому что в одиночку мог бы одолеть всю вашу компанию. Но вот этой девушки, этой скульптурной модели, я боюсь, мне в нее пришлось бы стрелять из пистолета. Кто знает, куда бы я попал, но скандал разразился бы наверняка». Оана расхохоталась и воскликнула: «Я не боюсь пули, боярин, свинец меня не берет…» – «Но тут не пули», – возразил молодой человек, вытаскивая из кармана револьвер и показывая его. Револьвер был сделан точь-в-точь как браунинг, но стрелял не пулями, а шариками с цветной жидкостью. «Мне его только что прислали из Лондона, – пояснил Драгомир. – Специально для великосветских дуэлей, прямо в салонах. Снаряды пяти различных цветов…»

Так они и остались в ту ночь в корчме и веселились вплоть до восхода солнца, когда проснулся корчмарь. Уходя, Драгомир достал пачку денег и хотел расплатиться, но Оана остановила его: «После трех часов утра, когда, как говорит Ликсандру, сам Бог спускается на землю, все здесь мои гости». Перед корчмой стоял экипаж, в котором приехали Замфира и Драгомир. Вся компания, и конечно же Ликсандру с Дарвари, втиснулась в пролетку. После той ночи между Драгомиром и Ликсандру, Дарвари и Замфирой завязалась тесная дружба. Замфира была весьма странной особой. Она никогда не носила модных причесок, как остальные женщины. Она стригла волосы не слишком коротко и не слишком длинно и то распускала их по плечам, то собирала на затылке. Никогда не красилась, фасоны платьев выбирала старомодные, но такие, какие были ей к лицу, и таким образом достигла того, что ни на кого не была похожа. Дарвари был безумно в нее влюблен и поскольку носил мундир курсанта военного училища, то считал себя неотразимым, хотя Замфира и говорила ему…

В это время зазвонил телефон. Думитреску протянул руку и поднял трубку. Ему что-то сказали, и он покраснел как рак.

– Да, у меня, – проговорил Думитреску и замолчал, слушая, что ему говорят на другом конце провода. – Будет сделано. Понял, – отчеканил он, положил трубку на рычаг и повернулся к старику: – На сегодня хватит. Слишком много дел.

Фэрымэ вдруг проникся к нему симпатией.

– Вы еще неоднократно будете рассказывать свои истории, – поднял глаза Думитреску. – Но в ваших же интересах не упоминать больше о Василе Борзе. Ограничьтесь Ликсандру и Дарвари. Этот Борза никогда не учился в вашей школе на улице Мынтулясы. Он вообще не учился, даже в начальной школе. Установлено, что он был известным хулиганом в околотке Тей и агентом сигуранцы.[9]9
  Секретная политическая полиция.


[Закрыть] Обманным путем он проник в партию. Надеюсь, вы меня поняли, – закончил он, нажимая на кнопку.

– Понял и премного вам благодарен. – Фэрымэ вскочил и почтительно поклонился.

6

В течение целой недели следователь Думитреску не вызывал Фэрымэ на допрос, но Фэрымэ продолжал писать, и охранник регулярно забирал исписанные листы и приносил чистую бумагу. Как-то утром он зашел в камеру и, улыбаясь, заявил:

– Попрошу вас немножечко прогуляться, вас ждет сюрприз…

Фэрымэ положил ручку на промокашку, заткнул пузырек с чернилами и поднялся. В коридоре его ожидал элегантно одетый молодой человек.

– Вы будете Захария Фэрымэ?

– Да, я.

– Пройдемте со мной.

Они спустились во двор, пересекли его и вошли в другой корпус. Потом поднялись на лифте. Фэрымэ заметил, что молодой человек с любопытством поглядывает на него, украдкой чему-то улыбаясь.

– Я тоже писатель, – сообщил он, когда лифт остановился. – Меня очень интересуют ваши воспоминания.

Миновав несколько коридоров, молодой человек остановился перед массивной дверью, постучался и сделал знак Фэрымэ, чтобы тот заходил. Старик вошел, по привычке сгорбившись и опустив голову, но, увидев за столом женщину с надменной улыбкой, почувствовал, как у него дрожат колени.

– Ты меня знаешь? – спросила женщина.

– Как вас не знать? – с низким поклоном ответил Фэрымэ. – Госпожа министр Анка Фогель.

– Товарищ министр, – поправила женщина.

– Грозная Анка Фогель, – добавил Фэрымэ, пытаясь улыбнуться. – Так вас все называют: грозный борец…

– Знаю, – подтвердила женщина и повела плечами. – Но почему люди боятся меня, этого я никак не могу понять. Я мягка, точно хлеб. А если бываю жесткой, то только со своими домашними, да и то не всегда…

Фэрымэ впервые в жизни видел эту женщину, а потому с удивлением рассматривал ее. Она оказалась даже более суровой, чем на фотографиях в газетах. Выглядела она лет на пятьдесят, грузная, с широкоскулым лицом, прорезанным глубокими складками, большим ртом, короткой жирной шеей и седеющими волосами, стриженными под мальчика. Она сама курила и протянула Фэрымэ через стол пачку «Лаки Страйк».

– Куришь? Садись и возьми сигарету.

Фэрымэ еще раз поклонился и опустился в кресло. С опаской принял пачку сигарет.

– Зажигалка рядом. Ты даже не подозреваешь, зачем я тебя пригласила, – продолжала Анка Фогель, пристально глядя на старика и улыбаясь. – Я прочитала несколько десятков страниц твоих показаний. Больше прочитать не могла, потому что ты ужасающе многословен, а у меня мало времени для чтения. Но мне понравилось, как ты пишешь. Если бы ты мог контролировать поток воспоминаний, ты бы стал большим писателем. Но ты теряешь нить и вязнешь в подробностях. Я попросила выделить все куски, связанные с Оаной, потому что мне хочется узнать всю эту историю от начала до конца, но мне так и не удалось понять, что же с ней случилось.

– Возможно, вы и правы, – стал оправдываться Фэрымэ, склонив голову, – я же не писатель и записываю все, что приходит в голову. Но историю Оаны нельзя воспринимать только как ее собственную жизнь, потому что Оана была дочерью Фэникэ Тунсу и, самое главное, внучкой лесника. И все, что случилось с ней, с Оаной, было обусловлено тем, что он нарушил клятву, данную им старшему сыну паши из Силистрии…

– Это ты расскажешь потом, – прервала его Анка Фогель. – Я бы хотела знать, что случилось с Оаной после войны, когда она отправилась в горы. Когда это произошло?

– Летом двадцатого года.

– Ты ее видел в то время? Как она выглядела?

– Она была прекрасна, как богиня. Она была точно живая Венера. Светлые рыжеватые волосы рассыпались по плечам – она всегда ходила с обнаженными плечами. Под блузкой обрисовывалась развитая упругая грудь, от которой нельзя было отвести глаз, выражение лица мягкое, ласковое, губы пухлые, яркие, а от взгляда жгучих черных глаз бросало в дрожь. Да что толку? Ведь, надо вам сказать, ростом она была два метра сорок сантиметров. В обычном виде, одетая в платье, она повергала в ужас. Если бы она ходила обнаженной, к ней можно было бы привыкнуть, она была сложена как богиня, величественная и прекрасная…

– Ну, ну, рассказывай, – подбодрила Анка Фогель, закуривая очередную сигарету.

– В один прекрасный день Оана явилась к отцу и заявила: «Пришел мой срок, я ухожу в горы, потому что оттуда должен спуститься мой муж…» И ушла. Она села в поезд, но в Плоешти ее ссадили, потому что к ней привязались солдаты, а она поколотила их и опозорила. Она была сильна, как Геркулес, невероятно сильна, даже для великанши в два с половиной метра ростом. Я сказал, что она опозорила солдат, и это правда: она спустила с них штаны и всех по очереди отшлепала, как нашкодивших детишек. Дальше она пошла пешком, от села до села, с котомкой за плечами, распевая песни, и через неделю добралась до Карпат. Останавливалась она в корчмах, покупала еду, поскольку отец снабдил ее деньгами, и шла дальше. Она купалась в речках, сняв с себя платье и заходя в воду совершенно нагая средь бела дня. Мальчишки в деревнях бросали в нее камни, натравливали собак, но Оана не обращала внимания. Она пела и упорно продвигалась к горам. Натравливать на нее собак было и вовсе бессмысленно, потому как стоило ей обернуться и позвать: «Куцу, куцу!» – собаки начинали ластиться к ней. Вечером пятого дня Оана добралась до кошары под горою Пьятра-Краюлуй. Чабаны просто обомлели, видя, как она приближается к ним, босоногая, с сумой за плечами, да еще распевая песню. Они науськали на нее собак, но Оана вошла в кошару вместе с этими собаками, которые терлись об ее ноги. Подойдя к старшему чабану, она попросила: «Примите меня к себе, я буду бесплатно на вас работать, буду делать все, что прикажете. Мне нужно дождаться своего мужа…» Сначала старшой уперся и не разрешил ей остаться при кошаре: мол, никакая великанша ему не нужна. Но Оана, переночевав неподалеку, в какой-то пещере, на другой день опять явилась в кошару и принялась наводить порядок. Старшой сделал вид, что не замечает ее, и тем как бы разрешил ей остаться. А вечером, когда собрались все пастухи с овцами, Оана предложила им устроить борьбу. Она опустилась на колени, а чабаны выступали против нее стоя. Одного за другим всех она уложила на лопатки. В сумерки Оана отправилась к источнику купаться, а чабаны смотрели на нее издали и не могли наглядеться. Оана их так распалила, что они по очереди подбирались к ней, когда она спала, и пытались овладеть ею, но Оана спускала их с горы и снова укладывалась спать. Как-то ночью парни собрались впятером, чтобы одолеть ее. Навалились на сонную, схватили ее за руки и за ноги, но Оана напряглась и скинула их с себя, а потом так отколошматила, что пастухи, охая и ахая, разбежались кто куда…

– Потрясающая женщина! – воскликнула, улыбаясь, Анка Фогель.

– Потрясающая, – повторил и Фэрымэ, качая головой. – С той поры никто уже не решался к ней приставать, только подглядывали. Когда она ходила к источнику, чабаны следовали за ней и обмирали, глядя, как она плещется. Когда светила полная луна, Оана бродила по поляне нагая, распустив по спине волосы. Она плясала, прыгала, пела, иногда складывала ладони и простирала их в молитве, но пастухи никогда не слышали, о чем она молилась. Лишь однажды старший чабан выследил ее и, подобравшись поближе, перекрестился, расслышав, что она говорит. «Выдай меня замуж, великая госпожа, – умоляла Оана, вздымая руки к Луне. – Найди мне мужа по моему росту. Ненавистно мне мое девичество. Господь Бог ошибся, когда творил меня, а потом и вовсе забыл. А ты, великая госпожа Луна, владычица ночи, ты обходишь небосвод и видишь все, что вблизи и вдали. Поищи хорошенько и найди мне мужа. Пусть явится добрый человек и, обручившись со мной, станет моим мужем!» В эту ночь старшой принял решение. Он дождался, когда луна сошла на нет и у Оаны пропало желание бродить по ночам, и под покровом темноты явился к ней. «Оана!» – окликнул он. Девушка проснулась, подошла к нему, но, поскольку была сонная, не почувствовала опасности. И вдруг старшой хлестнул ее бичом из воловьих жил, да так, что тот обвился вокруг шеи. Оана безвольно повалилась прямо к его ногам. Чабан доволок ее до постели и овладел ею. Потом вылез из пещерки и крикнул в сторону кошары: «Идите сюда!» Прибежали все чабаны и последовали его примеру. А поутру Оана, очнувшись от забытья, отправилась к источнику. Вернувшись, она сказала старшему чабану: «Спасибо тебе, старшой. Это злоключение мне в поучение». И расхохоталась.

– Потрясающая женщина! – вздохнула Анка Фогель.

– Потрясающая. Да только старшой сам накликал беду на свою голову. Потому как со следующей же ночи Оана принялась зазывать всех чабанов на свое ложе и не давала им передышки до самого утра, а пастухи потом весь день бродили сонные, думая только о том, как бы где-нибудь спрятаться да завалиться спать. А овец так и вовсе забросили, оставив их под присмотром собак. Но Оана ходила за парнями по пятам и как увидит, что чабан прикорнул где-нибудь в тени, тут же будит и принимается мучить. Чабаны стали избегать ее, но у Оаны пылу не убавлялось. Она всех их теперь прекрасно знала и не давала спуску никому. «Ты кто такой?» – спрашивала она во тьме, когда пастух просил отпустить его в кошару поспать. «Думитру», – отвечал чабан. «Иди и приведи ко мне Петру, а не приведешь, буду тебя мучить до утра!» – угрожала Оана. Думитру плелся в кошару. «Вставай, браток, если ты не пойдешь, Оана одного меня будет терзать до самого утра, а я не выдержу». – «Что-то я устал, – отвечал Петру, – разбуди Марина». – «Марин уже был у нее, еще до меня. Иди, иди, ты лучше всех отдохнул…» За две недели Оана так измочалила чабанов, что они стали прятаться от нее, кто в чащобе, кто в пещере, чтобы отоспаться, возвращаясь в кошару только к вечеру, когда нужно было загонять для дойки овец. Не один раз Оана являлась по ночам и в постель старшего чабана, но тот вскоре стал праздновать труса и ложился спать, положив рядом бич из воловьих жил. «Ты ко мне не подходи! – кричал он. – Я уже в годах и хочу, чтобы дети похоронили меня в родном селе, в долине. Не подходи, бичом ожгу!» Оане становилось жалко его возраста, и она отправлялась блуждать по горам, отыскивая молодых чабанов. Слух про норов Оаны вскоре разнесся по всей округе. Потекли к ней и другие пастухи, но Оана так умучивала их на своем ложе, что утром у них не хватало сил добраться до своих кошар, они валились с ног и засыпали где попало. Овцы, брошенные на собак, разбредались во все стороны, скатывались с крутых склонов в ущелья и жалобно блеяли там, покинутые всеми. Слух об Оане докатился и до сел в долине, откуда повалили в горы самые видные да тщеславные мужики. Оана принимала всех подряд и до того их умучивала, что на второй или третий день, изможденные и обессиленные, они валились где-нибудь на обочине дороги и отсыпались целыми сутками, словно после жестокой лихорадки. Всполошились по окрестным селам и женщины. Многие стали опасаться, не потеряют ли окончательно своих мужей, такими бессильными выпускала их из своих объятий Оана, помучив несколько дней и ночей в своей постели.

И вот женщины сговорились избавиться от нее: сначала одурманить, а потом избить, растоптать, искалечить. Собралось с полсотни женщин из всех долинных сел, но, когда увидели, как она купается в источнике, оглядываясь вокруг, отыскивая глазами на скалах или за кустами мужчину, какого еще не отведала, женщины сначала окаменели, а потом принялись креститься. Оана вышла к ним в чем мать родила и спросила: «Что вам надобно?» Тогда шагнула вперед одна из женщин и ответила: «Пришли мы заколдовать тебя, девушка, чтобы ты оставила наших мужиков в покое. Но теперь, увидавши тебя, поняли, что никакое колдовство не поможет. Ведь ты совсем не такая, как мы, слабые женщины, создания Божий, ведь ты великанского племени. Сдается мне, ты из рода иудейских великанов, которые загубили Господа нашего Иисуса Христа, только они были такими большими и сильными, что смогли распять Сына Божьего. А если это так, то напрасна вся наша ворожба, ничто тебя не возьмет. Но мы просим тебя: оставь ты наших мужей в покое, потому как они созданы не для тебя, они, худородные, только для нас, богобоязненных женщин, и годятся. Возвращайся туда, откуда пришла, там и ищи себе мужа, такого же великана, чтобы был тебе во всем под стать!» Но Оана им отвечала: «Неспроста пришла я в горы, хозяюшки. Так мне на роду написано – искать мужа в горах. Было мне также сказано, как узнаю его: спустится он ко мне в один прекрасный день верхом, оседлав сразу двух коней… И если бы старший чабан не перехватил мне горло воловьей жилой, я бы так и не узнала мужчину, потому как ни один из пастухов, что хотели овладеть мною, не достоин меня. Но раз уж подлостью заставили меня попробовать мужика, теперь не моя вина, что я хочу перепробовать их всех, ведь и я не каменная». – «Невеста-девица, – закричала тут одна из женщин, – мужчину, что скачет разом на двух конях, такого ты в наших краях не встретишь. Но если ты великанского роду-племени, поищи себе змея. Походи по горам нагая, как теперь ты есть, и увидишь, явится тебе змей, во всем для тебя подходящий». Оана пристально глянула на нее и усмехнулась: «Спасибо тебе, хозяюшка, ибо слова твои будут мне в поучение».

Так и получилось. На следующий день отправилась Оана в путь. Надела на себя рваное платье, какое у нее еще оставалось, повесила на плечо суму, поблагодарила старшего чабана и пошла прочь. Все собаки бросились ее провожать. Уже к вечеру на подходе к селу увидала огромного, словно бугор, быка. А бык опустил голову, наставил рога и двинулся на нее, чтобы забодать. Страшный был бык, невиданный. Всем быкам бык… Как из сказки, – пояснил Фэрымэ и смущенно закашлялся.

– Возьми сигарету, – предложила Анка Фогель.

– Большое спасибо, большое спасибо, – поклонился Фэрымэ. Он закурил сигарету и, сделав первую затяжку, продолжил свой рассказ: – С того вечера бык ни за что не хотел расставаться с ней. Словно тень ходил за Оаной и никого к ней не подпускал. Было это в конце июля, а лето в том году стояло невероятно жаркое. Оана сбросила с себя остатки тряпья и ходила нагая. А по ночам рев быка разносился по семи окрестным ущельям, люди от страха вскакивали и видели, как Оана бегает по холмам, волосы у нее развеваются, а за нею гонится бык. И еще видели люди, как останавливалась она вдруг, слегка пригибалась и вскрикивала, когда бык наваливался на нее, и так стояли они, слившись воедино на долгое время, а бык мычал, роя землю копытами.

– Потрясающая женщина! – воскликнула Анка Фогель.

– Потрясающая! – подтвердил Фэрымэ. – Слух про занятия Оаны быстро разошелся по всем окрестным селам, дошел он до Бухареста, достиг и лесника. Тот перекрестился и сказал: «Благодарю Бога, что продлил мои дни и я дождался, как сбылось проклятие Селима». Отправился он в монастырь, исповедался и причастился, после чего заявил: «Хоть я и староват, но да поможет мне Бог найти молодую жену, чтобы продолжить свой род, ибо не висит больше надо мной проклятие». Леснику в ту пору стукнуло сто лет, но был он еще крепок и в ту же осень женился на молодой вдовушке лет тридцати. Только не удостоил его Господь Бог ребенком. Вдовица эта, Флоря, была из Цигэнешть, и у ней была своя история.

– Оставь вдову в покое, – прервала его Анка Фогель. – Рассказывай об Оане.

– Прослышали про то власти и разослали по всем холмам жандармские патрули, вышли и крестьяне с вилами и дубинами, каждый с тем, что под руку попало. К утру обнаружили их в расселине, где Оана устроила себе логово. Бык, издалека увидевший толпу, бросился, чтобы поднять людей на рога, но жандармы подстрелили его, и он упал. Оана молча прикрылась остатками платья и взяла свою суму, а когда жандармы захотели надеть на нее наручники, заявила: «Не надо, я по своей воле пойду!» Так она и спустилась вниз в сопровождении жандармов. Люди поносили ее на чем свет стоит, но она шагала гордо подняв голову и обратясь лицом к востоку, словно ожидала восхода солнца. Ее обзывали потаскухой и байстрючкой, а она лишь огрызалась: «Не моя это вина. Бабы научили!» Когда они добрались до села, где поджидали примарь и жандармский капитан, взошло солнце. Пока жандармы передавали Оану властям, она стояла устремив взгляд вдаль, на дорогу. И вдруг там появилось небывалое видение: молодой белокурый великан, сразу на двух лошадях. Оана сначала окаменела, потом бросилась вперед и упала на колени прямо в пыль, схватила за узду обеих лошадей и остановила их. Жандармы побежали вслед за ней, но великан мгновенно спешился и поднял Оану с земли. Жандармы, увидев, какой он высокий и здоровый, тут же отошли в сторонку. Великан оказался выше Оаны на целую ладонь. Он носил короткую белокурую бородку и одет был весьма необычно: ни по-городски, ни по-деревенски. Взяв Оану за руку, он подошел с ней к представителям власти. «Я доктор Корнелиус Тарвасту, – заговорил он по-румынски, – профессор университета в Дерпте. Приехал я изучать язык, на каком говорят в Карпатах, но, прослышав от чабанов об Оане, явился сюда, чтобы взять ее с собой. Если вы ничего не имеете против, я объявляю ее своей невестой». Оана стояла рядом и плакала. Люди не знали, что и делать. Молчали да переглядывались. Тогда вперед выступил примарь. «В добрый час, господин профессор, – сказал он. – Только не играйте свадьбу здесь, у нас». – «Для того у меня и две лошади, чтобы можно было уехать вдвоем», – отвечал профессор… Но они не вскочили на лошадей, – улыбнулся Фэрымэ и пояснил: – Потому что побоялись, выдержат ли лошади. Пошли они пешком, рука об руку, а лошадей повели за собой в поводу…

– Потрясающая женщина, – мечтательно произнесла Анка Фогель. – Так они и покинули страну?

– Они не сразу уехали, потому что Оана сначала направилась в Бухарест, чтобы познакомить с женихом отца, а потом в монастыре Пасеря они сыграли свадьбу. Но главное, ради чего Оана отправилась в Бухарест, – ей хотелось показать жениха своим ребятам и их новым друзьям. Действительно, все, что произошло потом, оказалось связано с ними. А среди новых друзей Ликсандру был некто Драгомир Каломфиреску, тоже весьма странный молодой человек.

– Ладно, об этом ты расскажешь в другой раз. Сигареты можешь взять с собой. – Анка Фогель нажала на кнопку и добавила: – Если есть какое-нибудь желание, не стесняйся, говори.

– У меня была бы к вам одна просьба, – робко начал Фэрымэ. – Разрешите мне принести из дому теплую одежду, а то стало холодновато…

– Хорошо, – согласилась Анка Фогель и написала несколько строчек в блокноте, лежавшем перед ней. – Передай это охраннику. – И оторвала листок.

– Премного вам благодарен, – поклонился Фэрымэ, поднимаясь из кресла. – Спасибо и за сигареты.