Текст книги "Под тенью лилии…"

Автор книги: Мирча Элиаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мирча Элиаде
Под тенью лилии…

Едва он отнял руку от кнопки звонка, как дверь мгновенно распахнулась. Он безотчетно перехватил бутылку с вином за горлышко, словно для защиты, но опомнился и покраснел.

– Ты меня не помнишь? – спросил он, выдавив из себя улыбку.

Открывший смотрел на него подозрительно, насупясь, с непонятной досадой.

– Я же Постэвару, Ионел Постэвару, твой однокашник по лицею Святого Саввы. – И, поскольку открывший только пожал плечами, решил уточнить: – Вы разве не Енаке Мэргэрит, адвокат из Бухареста?

– Положим…

– Ну так мы же вместе учились, с первого по четвертый класс. – И повторил: – В лицее Святого Саввы.

Мэргэрит вяло улыбнулся и снова пожал плечами.

– Глубокая древность.

– Очень глубокая. Мы поступили туда сорок восемь лет назад. Однако у нас с тобой была и еще одна встреча, перед войной, тоже в Бухаресте. Я даже могу сказать тебе точно, когда: в марте тридцать девятого. Мы встретились на Бульваре, у книжного. У «Картя Ромыняскэ».

– Мне очень жаль, – нехотя произнес Мэргэрит, – но я этого не помню.

– Извини, что я настаиваю, – возобновил Постэвару свой натиск после паузы. – Ты человек занятой, я прекрасно понимаю…

– Просто жду одного знакомого, – сказал Мэргэрит. – Я думал, это он, когда услышал звонок, и даже удивился, потому что он обычно опаздывает.

Постэвару в смущении вынул платок и отер лоб.

– Еще раз прошу прощенья, но речь идет об очень важных вещах. То есть для меня очень важных. Я только вчера узнал твой новый адрес. А завтра утром мне уже ехать, и я не знаю, когда еще выпадет случай побывать в Париже… Для меня это крайне важно, – повторил он, – а у тебя займет не больше чем пять-шесть, от силы десять минут. Вот, кстати, вино. – Он неловко протянул бутылку. – В магазине клялись, что это лучшее, чем они располагают. Мне, правда, не понравилась упаковка, я ее содрал и оставил в такси…

– Благодарю, но, право, не стоило. Входи, пожалуйста. У меня тут кавардак, как видишь. Только что переехали…

Он равнодушно отставил вино в сторону, но, скользнув взглядом по этикетке, снова взял бутылку в руки и с изумлением на нее уставился.

– Чистое безумие, – прошептал он. – Эта бутылка обошлась тебе в целое состояние!

– Ну так что ж, – возразил Постэвару. – Я сказал себе: надо отметить нашу встречу в Париже. Сорок восемь лет знакомства! И потом, для меня это, повторяю, крайне важно. Я хочу тебя кое о чем спросить…

Он сел на кушетку и снова вытащил носовой платок.

– Спрашивай, – согласился подобревший Мэргэрит и придвинул к кушетке стул. – Только имей в виду: особых новостей у меня нет. Я девять лет как отъехал. С тех пор все еще больше изменилось. К худшему…

– Да-да, знаю, – вздохнул Постэвару. – Но я не про то, совсем не про то. Я про нашу последнюю встречу, в марте тридцать девятого. Я увидел тебя, когда ты вел спор, весьма оживленный, с одним человеком, вы стояли у книжного, ну и я подошел пожать тебе руку. Я и раньше тебя мельком видел, но либо сам куда-нибудь опаздывал, либо меня смущало твое окружение…

Он внезапно осекся и принялся складывать платок и запихивать его обратно в карман.

– Ты будешь смеяться, – сказал он, покончив с этой процедурой, – но я тебя уверяю, что те несколько слов, собственно, фраза, которую произнес твой знакомый, а может быть, и друг… Может, вы дружите и сейчас… если он еще жив. Все-таки прошло тридцать пять лет. Война и все, что за ней воспоследовало…

– Я не совсем понимаю, – перебил его Мэргэрит, – не понимаю, к чему ты клонишь.

Постэвару, вконец оробев, взглянул на него, пытаясь держать улыбку.

– Виноват, прости. Я все утро мотался по городу, устал… И признаться, это ожидание, что с минуты на минуту кто-то придет… право, я не знаю, как подступиться к делу и побыстрее с ним покончить.

Мэргэрит улыбнулся.

– Ну, это пустяки, придет мой старый приятель. Тоже румын, тоже эмигрант. Если ты не захочешь говорить при нем, я попрошу его подождать в соседней комнате.

– Нет, нет! Пусть остается. Ты увидишь, тут нет никакой тайны… Однако теперь, когда ты меня успокоил, осмелюсь спросить: не найдется ли у тебя бутылочки пива? Холодного. Страшно хочется пить. Во рту пересохло…

Мэргэрит молча поднялся и пошел на кухню. Вернулся с бутылкой пива и стаканом, которые и водрузил с подчеркнутой вежливостью на столик у кушетки.

– Ничего проще, – сказал он, собираясь налить.

Но Постэвару, смущенно улыбаясь, перехватил его руку.

– Я слышал! Ты взял его прямо из холодильника. Оно слишком холодное, не даст пены. Пусть чуть постоит, придет в себя. Как говаривал наш физик, он же химик, Василе Сафирим – ты его помнишь, Сафирима? Помнишь, он говаривал: все может обледенеть вокруг нас, даже пиво…

Мэргэрит отпрянул как от удара, и его взгляд наконец-то зажегся живым любопытством, будто до него только сейчас дошло, кто к нему пожаловал.

– Ну да, Василе Сафирим, – изменившимся голосом сказал он. – Бедный Сафирим. Я как-то проходил через кладбище Белу. Осенью, денек был, как сейчас помню, чудный. Остановился закурить – я тогда много курил – и только собрался бросить спичку, как вижу – свежая могила, вся в цветах. И табличка: Учитель Василе Сафирим. 1880–1943. Бедняга! Это был первый и последний раз, когда я видел его могилу. Очень скоро случилась американская бомбежка – помнишь, конечно, – и ту часть кладбища всю разворотило…

– Да, бедняга Сафирим! – поддакнул Постэвару. – Большой был ученый. Он имел в виду, очевидно, охлаждение земли: все может обледенеть вокруг нас… Но, чтобы не слишком пугать детей, добавлял в шутку: все, даже пиво... Кстати, теперь можно и налить, вот увидишь, какая будет пена. Ого!

Мэргэрит заворочался на стуле.

– Так вернемся к тому моему знакомому. Опиши мне его. Блондин, брюнет, какого роста, элегантный или так себе?..

– Ну как же ты не помнишь? – перебил его Постэвару. – Ведь это, повторяю, была наша единственная встреча, в марте тридцать девятого. На бульваре, у «Картя Ромыняскэ». Вы говорили оба одновременно, с таким жаром, будто вот-вот разругаетесь вдрызг. Твой друг…

– Да как же он выглядел, хоть примерно? Моложе нас, старше?

– Я бы сказал, что он нам ровесник. Блондин, шляпа сдвинута чуть на затылок, шляпа с узкими полями, и жестикулировал так своеобразно…

– А именно?

– Трудно объяснить… Не знал, что делать с руками: то и дело вскидывал их, будто волосы пригладить, но тут же совал в карманы, как бы вспоминая, что на нем шляпа. Видно было, что он на пределе, даже по тону… Все еще не припоминаешь?

– Да нет… Шляпа с узкими полями…

– Главное здесь – то, что он сказал, – продолжал Постэвару. – Повторяю, вы оба были на взводе и готовы к ссоре. Насколько я понял, ты пытался убедить его примириться с каким-то вашим общим приятелем. Из-за чего они повздорили, я не понял, потому что ни ты, ни он об этом не упоминали. Но то, что он сказал, меня глубоко потрясло. Я никогда ничего подобного не слышал. Каких-нибудь несколько слов, а по сути – философская или даже мистическая концепция. И он обронил их походя, без всяких предисловий…

– Да что же он такого сказал? – теряя терпение, взмолился Мэргэрит.

Постэвару взял было бутылку пива, но раздумал и снова опустил ее на поднос.

– Он сказал… Нет, погоди, надо добавить одну подробность. Ты, уже вне себя, спросил, окончательно ли его решение не мириться с тем вашим общим другом. Он посмотрел на тебя пристально, с грустью и вдруг улыбнулся. По-моему, иронически. Улыбнулся и сказал: «Почему же? Мы помиримся под тенью лилии, в раю!» Представляешь: под тенью лилии!..

– Ну хоть убей, не помню! Блондин в шляпе с узкими полями, говоришь?

– И все время жестикулировал, – напомнил Постэвару. – То и дело засовывал руки в карманы пальто, как бы с досады, что не может пригладить волосы… Прошу тебя, одно усилие памяти! Март тридцать девятого, на тротуаре перед «Картя Ромыняскэ». Когда вы расстались, мы с тобой немного прошлись вместе, буквально несколько шагов, потому что ты был слишком взволнован и не расположен к разговорам… Но ты даже не представляешь себе, как на меня подействовали эти слова: что примирение состоится под тенью лилии в раю! А позже они стали меня преследовать. Да, просто как идея-фикс. Это когда меня прошило из пулемета на переправе через Днестр. Точнее, когда я упал лицом в грязь на дороге и не сразу потерял сознание. С тех пор они меня преследуют. Особенно в минуты большой опасности – а их у меня было достаточно, как и у всех, – особенно в эти минуты я всегда видел твоего приятеля в шляпе с узкими полями и слышал: «Почему же!.. Под тенью лилии, в раю…»

Мэргэрит резко крутанулся на стуле, придвигая его ближе к кушетке.

– Вот досада! – воскликнул он. – Как же я мог забыть!

– Я прошу тебя, умоляю! – гнул свое Постэвару. – Сделай усилие памяти! Ты даже не представляешь, какую мне окажешь услугу. Может, ты вспомнишь попозже, когда я уйду. Я оставлю тебе свой телефон в здешнем отеле и цюрихский. Звони в любой момент. Вопрос насущнейший!

Мэргэрит слушал уже рассеянно, потирая правой рукой то одно, то другое колено.

– Однако же, – с внезапным раздражением проговорил он, – я не совсем понимаю, в чем может заключаться моя помощь…

– Если ты вспомнишь, о ком идет речь, ты вспомнишь и все остальное: помирились они или нет, живы они или нет и все прочее… Для меня это крайне, крайне важно! – патетически повторил Постэвару.

Тут под окнами раздались шаги, и Мэргэрит сорвался с места, чтобы открыть дверь.

– Слава тебе Господи, – пробормотал он.

Постэвару в смущении встал и вышел на середину комнаты.

– Вот и долгожданный господин Ефтимие, – представил Мэргэрит. – А это – Ионел Постэвару… мой однокашник по лицею Святого Саввы, – присовокупил он с улыбкой.

Ефтимие пожал бывшему лицеисту руку, пытливо и даже строго заглянув ему в глаза.

– Рад познакомиться, – сказал он, опускаясь в кресло, которое пододвинул ему хозяин. – Вы, я вижу, предпочитаете кушетку, – добавил он, не спуская глаз с Постэвару.

– Меня усадил сюда наш милый хозяин, – стал оправдываться Постэвару. – Вообще-то…

– Значит, лицей Святого Саввы, – перебил его Ефтимие. – Какой лицей! – воскликнул он, поудобнее откидываясь на спинку кресла. – Оттуда все и пошло. Не далее как неделю назад рассуждали об этом с доктором Тэушаном. Какого рожна ему понадобилось говорить молокососам, четырнадцати-пятнадцатилетним мальчишкам, про такую штуку, как тень лилии в раю? Ведь с этого все и пошло…

Постэвару почувствовал, что краснеет, и сконфуженно полез за платком. Поднять глаза на хозяина, который пытался саркастически рассмеяться, он не посмел.

– Я не знал, – начал Мэргэрит отчетливо, – я не знал за тобой привычки подслушивать под дверью, прежде чем нажать на кнопку звонка.

– О чем ты? – спокойно откликнулся Ефтимие. – Кто подслушивает под дверью?

– О чем? А как же с тенью лилии в раю?

– Да это мы с доктором Тэушаном на прошлой неделе, пока ждали в метро…

И оба согласились, что с его стороны было довольно-таки глупо…

Постэвару взглянул наконец на Мэргэрита и решительно встал с кушетки.

– Позвольте мне, – вмешался он. – Прошу прощенья, что я вас перебиваю, но, должен признаться, я потрясен не меньше, чем Мэргэрит. Потому что – он подтвердит – я приехал к нему (а мы не виделись с марта тридцать девятого), я приехал, повторяю, специально из-за этой фразы: под тенью лилии, в раю...

– Ну да, – сказал Ефтимие, – это мы от него услышали, от учителя, в Саввином лицее.

– Нет, мой милый, – с раздражением возразил Мэргэрит, – ты нас не путай. Мы с Постэвару были как-никак однокашниками в Саввином лицее…

– Сорок восемь лет назад, – уточнил Постэвару.

– А история с тенью лилии и прочим имела место гораздо позже, – продолжил Мэргэрит.

– В марте тридцать девятого, – опять уточнил Постэвару.

– Так что Саввин лицей тут ни при чем, по крайней мере лицей нашего отрочества, – закончил Мэргэрит и в изнеможении опустился на стул.

– Я вам скажу, о чем мы говорили с доктором Тэушаном, когда вышли из кафе, – невозмутимо взял слово Ефтимие. – Мы, все наши, встречались прошлое воскресенье в «Эксцельсиоре». Жаль, тебя не было. Так вот, тучи сгущаются. – Он понизил голос. – И это может сказаться на нас, на румынской? диаспоре, я имею в виду…

Мэргэрит вскочил.

– Нет, тут любое терпение лопнет, я сейчас волком завою! О чем речь, в конце-то концов?

Ефтимие в недоумении уставился на него, потом его лицо прояснилось.

– Простите, – сказал он, – я думал, ты в курсе, я забыл, что прошлое воскресенье ты с утра не был в церкви.

– Пришлось съездить в провинцию. Очень уж докучают. И все с одним и тем же!

– Да, да, теперь я вспомнил… Короче, мы встретились, как я уже говорил, в «Эксцельсиоре», чтобы решить, чем мы можем помочь Илиеску.

– Это которому Илиеску? И что с ним стряслось? – нетерпеливо спросил Мэргэрит.

– Сейчас, сейчас. Разве ты не знаешь инженера Илиеску?

– Это про которого писали в газетах, как ему удалось добраться до Вены – пять дней в заколоченном ящике?..

– Да с ним и не такие были страсти, но об этом потом…

– Так что же все-таки с ним стряслось? – напомнил Мэргэрит.

– С его слов, вот что. Представьте себе, что его отстранили от дел в Бриансоне и пообещали перевести в другой департамент, но в какой именно, не сказали. Пока что он, по его собственному выражению, «на вакациях», в Париже. Что еще хуже, он попал под подозрение. За ним следят, он чувствует. Да что там чувствует – знает. И все из-за этого Валентина!..

– Нет, я больше не могу! – остановил его Мэргэрит, не садясь и опираясь обеими руками о спинку стула. – Еще какого-то Валентина приплел!

– Но я же не дорассказал!

– Да я вижу, что до конца еще далеко, и поэтому позволю себе спросить, что ты предпочитаешь: кофе, оранжад, вино?..

– Пожалуй, сейчас впору будет немного вина. Мэргэрит с важным видом отправился на кухню.

– Для тебя захвачу бутылочку пива, – бросил он Постэвару, улыбаясь со значением.

Чем дольше длилось молчание, тем суровее новый гость поглядывал на Постэвару.

– Та же фраза! – не выдержал тот. – Нас, румын, десятки или, может быть, сотни тысяч в изгнании, мы рассеяны по всему миру, и надо же: как раз в тот день, когда я проездом в Париже разыскиваю Мэргэрита, чтобы спросить его об одной фразе из тридцать девятого года, вы – только в дверь, как раз с ней на устах. Какое совпадение!..

– Только не говорите о совпадениях при Илиеску, если с ним встретитесь. Для математика и такого спеца по статистике, как он, самые экстраординарные совпадения столь же естественны, как дважды два четыре.

– С математической точки зрения он, вероятно, прав, но…

Он вскочил, чтобы помочь Мэргэриту установить на столике поднос с напитками.

– Я вижу, ты меня балуешь, – сказал Ефтимие, церемонно поднимая бокал.

– Так о чем я, – вернулся к прерванной мысли Постэвару, – с математической точки зрения он, может быть, и прав. Однако: та же самая фраза…

– Но фраза-то не его, – сказал Ефтимие, таинственно улыбаясь. – Отличное! – похвалил он, пригубив вино. – Нет, право, ты меня балуешь!

Мэргэрит подвинул к себе стул, сел и решительно вынул из кармана пачку «Голуаз».

– Позволю себе сигарету, – сказал он виновато. – Вообще-то я бросил. Но одну пачку всегда держу под рукой. На случай, если нервы расшалятся. Прошлое воскресенье, – он повернулся к Ефтимие, – выкурил почти всю!

– Ну и плохо сделал, – пожурил его Ефтимие. – Лучше бы остался в Париже и познакомился с Илиеску… Узнал бы, что нас ожидает!

– Да что, что нас ожидает? – уже с раздражением вырвалось у Маргарита.

– Узнаешь в свое время, если не будешь больше меня перебивать. Итак, начнем сначала. То есть с момента двухлетней давности, когда Илиеску приютил у себя Валентина Иконару. Илиеску, да будет тебе известно, работал в Центре автомобильного контроля, в Бриансоне. У него там дом, а поскольку он человек холостой, то он и приютил у себя этого молодого человека, лет двадцати пяти, взял его как бы секретарем. Я лично самого Валентина не знаю, но, по словам Илиеску и других румын, которые его навещали в Бриансоне, умом он явно не блещет. По-французски двух слов связать не может, читать, слава Богу, научился, но читает исключительно про всякую живность, а больше всего про насекомых. Вообще на слова скуп, вот про букашек и козявок – пожалуйста. К тому же человек ненадежный, имеет привычку пропадать по два-три дня, а когда объявляется, то всегда повторяет одно и то же: дескать, увязался за бабочкой, или за жуком, или еще за чем-нибудь этаким и заблудился в горах.

– Надо было отчитать его хорошенько и отослать обратно в Париж, пусть бы узнал, почем фунт лиха на чужбине, – сердито заметил Мэргэрит.

– У Илиеску золотое сердце, – возразил Ефтимие, снова наливая себе. – К тому же он нам признался, этот простофиля его очень позабавил – после того как чуть ли не в первый же вечер закатил речь о том, как, видите ли, следует переписать сегодня «Энтомологические наблюдения» Фабра… Однако события начали развиваться после одного случая, на вид вполне банального. Месяца два назад сидят они в горах, на солнышке, и Валентин держит на ладони голубую ящерку, любуется. И вдруг Илиеску слышит: «Когда мы все будем в раю, под тенью лилии, я пойму, что говорит мне сейчас эта ящерка»… Илиеску на него поглядел и спрашивает, так, в шутку: «Откуда же ты знаешь, какой вышины лилия в раю?» А Валентин с улыбочкой: «Так доваривал один учитель в Саввином лицее. Вообще-то он по профессии был не учитель, жил под чужим именем, с фальшивыми документами, пока его все-таки не забрали…»

Маргарит вскочил и, шлепнув себя ладонью по лбу, воскликнул:

– Ну конечно! Это Флондор, Эманоил Флондор, архитектор! Как же я сразу не вспомнил? В шляпе с узкими полями. В ту весну он носил шляпу. Почему-то. После снова стал ходить, как всю жизнь, с непокрытой головой.

Постэвару в волнении встал и перекрестился.

– Слава тебе Господи, вспомнил! А они помирились?.. Я затем и приехал, – объяснил он Ефтимие, – чтобы узнать, помирился он со своим приятелем или нет.

– С Санди Валаори, газетчиком, – отвечал Маргарит. – Они были добрыми друзьями, а повздорили из пустяка. Да, помирились в конце концов. И даже решили отпраздновать это дело, тет-а-тет, в своем любимом ресторане, сразу как кончится война. Но не пришлось. Санди впутали в процесс Маниу и приговорили к двадцати пяти годам строгого режима. Тогда-то исчез и Флондор – раздобыл каким-то образом фальшивые документы и диплом и заделался учителем истории, сначала где-то в провинциальной гимназии, потом подвернулось место в Бухаресте, в Саввином лицее, там как раз историк попал в автомобильную катастрофу. Но буквально через полгода его взяли – по доносу, не иначе, и дали ему пятнадцать лет.

– Ас тех пор о них что-нибудь было слышно? – спросил Постэвару. – Живы они?

Мэргэрит машинально опустился на стул и снова нашарил в кармане сигареты.

– Мне говорили, что Санди Валаори отсидел несколько лет и умер в тюрьме. Во всяком случае, я его больше не встречал. А про Флондора ничего определенного не известно. Ходят разные слухи: кто говорит, что он вроде бы тоже умер, но когда, при каких обстоятельствах, никто не знает…

Ефтимие, который не пытался скрыть раздражения, что его перебили, на этих последних словах оживился.

– …А есть версия, что он бежал из тюрьмы и переправился через границу, но опять-таки неизвестно когда и как…

– Это вы узнаете от Илиеску… – объявил Ефтимие. – А он узнал от Валентина, от того самого молодого человека, про которого мы толкуем. Этот Валентин утверждает, что ваш Флондор якобы жив-здоров, что он с ним много раз виделся и даже беседовал…

– Вот это да, – прошептал Мэргэрит.

– …Однако где и когда виделся, – продолжал Ефтимие, – и о чем беседовал, умалчивает, говорит, ему все равно не поверят.

– Это как же понимать? – спросил Мэргэрит, потирая лоб.

– Понимай как знаешь. Я говорю со слов Илиеску, а ему столько надо было сказать, что он не мог расписывать подробности. Так или иначе, Илиеску – технарь и крепко стоит на земле. На всяких там миражах, призраках его не проведешь. И когда Валентин раз все-таки признался ему, что на загородном шоссе есть место, где после полуночи исчезают грузовики: сразу за поворотом, не знаю, на каком километре, – Илиеску только улыбнулся. «Весьма любопытно, – говорит, – я тоже хочу посмотреть, как они якобы исчезают за поворотом. А для точности эксперимента возьмем с собой Марка (Марк – это его сослуживец, очень надежный малый) и расположимся метрах в десяти-пятнадцати друг от друга, до и после поворота…» Так они и сделали. Незадолго до полуночи попрятались за деревьями. Только грузовик появится – Илиеску свистит специальным свистом. – Ефтимие взял бокал и, прежде чем поднести к губам, добавил: – Такой короткий и пронзительный свист ночной птицы, они все трое его заранее освоили… – Потягивая вино, он поудобнее утонул в кресле. – Первые два часа все было нормально. Потом выскакивает грузовик – видно, что здорово нагруженный, – и на полном ходу сворачивает, а через десять-пятнадцать секунд Илиеску слышит свист Марка, означающий, что мимо него грузовик не проехал. Илиеску бросается проверять. В самом деле, на шоссе, которое сразу за поворотом идет вверх через лес, никакого грузовика нет. Только далеко-далеко, за деревьями, виднеются фары предыдущего, который прошел пятью минутами раньше.

– Вот это да, – опять прошептал Мэргэрит.

– Мы тоже, конечно, ахнули, – продолжал Ефтимие. – Но Илиеску – человек точных знаний. Валентин ему: «Вот видите, я был прав», – а он спокойненько: «Пока что выводы делать рано. Понаблюдаем еще». Они поменялись местами, Илиеску засел в рощице прямо у поворота, а Валентин свистом оповещал его о приближении грузовиков. В ту ночь, по словам Илиеску, их исчезло три. Валентин ему: «Ну, убедились? Убедились, что я ничего не придумывал?» А Илиеску. «Я еще не видел твоего учителя из Саввина лицея. Пока не увижу его собственными глазами, не поверю!» Марк, самый младший из них, впал в панику. «Надо, – говорит, – немедленно заявить, куда следует!» А Илиеску: «Ни в коем случае! Никому ни слова. Иначе у нас могут быть неприятности…»

– Но какого порядка? – удивился Мэргэрит.

Ефтимие прокашлялся, допил свой бокал и, понизив голос, объяснил:

– Илиеску с самого начала заподозрил, в чем дело. При Валентине он ничего не сказал, но Марку на другой день намекнул, что тут наверняка что-то секретное, военное, – новая система камуфляжа с помощью… какой-то штуковины, не знаю, я не силен в технических терминах. В общем, Илиеску велел им держать язык за зубами: ни их коллеги, ни власти, ни тем паче газетчики не должны были пронюхать об их открытии. А что это было открытие, он не сомневался. Они караулили еще три ночи и увидели, что все без обмана: грузовики действительно исчезают, хотя и выборочно. В первую ночь – два, во вторую – пять, а на третью ночь – только один. Правда, на третью ночь они уже стоя засыпали и разошлись по домам много раньше…

– Однако, выходит, информация все-таки просочилась, – перебил его Мэргэрит, – раз ты говоришь, что Илиеску, а с ним и все мы, здешние румыны, взяты под подозрение..

– По несчастной случайности! – воскликнул Ефтимие. – Как-то вечером, недели две назад, в одном баре в Бриансоне зашла речь о летающих тарелках, они сейчас называются «неопознанные летающие объекты». Так вот, Марк возьми и брякни – вероятно, выпил лишнего, – что он тоже видел кое-какие неопознанные объекты на загородном шоссе. Правда, сразу опомнился и в детали пускаться не стал. Но слово вылетело – его подхватил один местный газетчик и дал информацию, что под Бриансоном видели новый тип летающих тарелок, и несколько дней все на эту тему чесали языки. Теперь представьте себе…

Мэргэрит рывком поднялся и, приложив палец к губам, пошел к двери. Как только раздался звонок, он отпер, выглянул в щель и, повернув голову к гостям, объявил:

– Доктор Тэушан!

– Прости, дорогой мой, – извинился доктор, входя. – Но за мной следят. Очень может быть, что и за тобой тоже, – обратился он к Ефтимие. – За всеми нами следят! Я пришел предупредить: если нас будут спрашивать, что мы обсуждали в «Эксцельсиоре», давай договоримся, чтобы не противоречить друг другу.

– То есть? – спросил Ефтимие. – Это в каком же смысле?

– Будем все говорить одно и то же: что Илиеску с нами особенно не откровенничал, а просто сказал, что по чистому недоразумению появилась статья в одной провинциальной газете и что…

Мэргэрит снова приложил палец к губам и крадучись направился к двери. Доктор Тэушан сел на кушетку. Не дождавшись звонка, Мэргэрит спросил по-французски:

– Кто там?

И поскольку тягостное молчание длилось, повторил вопрос тоном более суровым.

– Мы от мсье Илиеску, – ответили по-французски же.

– Но у меня гости… – начал Мэргэрит.

– Мы только посоветоваться, мсье Илиеску попросил!

Приосанясь, Мэргэрит широко распахнул дверь. Увидев первого из входящих – высокого, корректно одетого молодого человека с почти бесцветными волосами и любезным выражением лица, – Тэушан нагнулся к Ефтимие и шепотом сказал:

– Нет, за мной следили не эти…

С некоторой церемонностью Мэргэрит представил:

– Мсье Жан Буасье (молодой человек вежливо склонил голову), мсье Жеральд Ласказ. – И принес еще пару стульев из столовой.

– О чем же посоветоваться? – спросил по-французски Тэушан.

– Давайте говорить по-румынски, – предложил, приветливо улыбаясь, Жеральд Ласказ. – Мне нечасто представляется такой случай, а я очень люблю румынский язык.

– Если бы не чуть заметный акцент, я бы поклялся, что вы румын! – воскликнул Ефтимие.

Ласказ весело переглянулся с Буасье и совершенно непринужденно рассмеялся.

– Я провел в Румынии детство. И жена у меня румынка… Очень сожалею, что я вас обеспокоил, – продолжал он, обращаясь к доктору и к Ефтимие, – но, как вы уже догадались, дела плохи. Поэтому мсье Илиеску подсказал нам попросить у вас совета. Мы знаем, что вы обсуждали прошлое воскресенье в «Эксцельсиоре», а это еще больше осложняет ситуацию…

– Но отчего же? – хором спросили Ефтимие и Тэушан.

Ласказ, оглянувшись на Буасье, снова рассмеялся и снова весьма добродушно.

– Оттого, что вы были в кафе не одни. Кое-кто еще понимает по-румынски. И мы рискуем опять влипнуть в историю, как с Бриансоном, ну, со статьей в «Ла депеш» про НЛО и прочее…

– Но ведь Илиеску как раз и утверждает, что летающие тарелки и все прочее – ерунда! – заметил Ефтимие.

– Вот то-то и оно, – подхватил Ласказ уже официальным тоном. – Мсье Илиеску говорил вам о другом, о некоторой, по его мнению, военной тайне, а это будет похлеще, чем неопознанные летающие объекты. В результате мы были вынуждены принять меры. Предупредительные. Вы, конечно, знаете, что уже сутки, как движение в соответствующей зоне запрещено, контроль строгий, и мы не делаем из этого секрета, потому я и говорю так свободно. Но боюсь, придется прибегнуть и к другим мерам. Сообщаю вам конфиденциально, что мы, возможно, будем вынуждены пригласить – о, всего на несколько дней! – пригласить на Корсику, в один отель, всех, кто узнал от Илиеску, непосредственно или через третье лицо, про утверждение Валентина Иконару, будто бы он видел в автомобиле своего бывшего учителя истории и даже разговаривал с ним…

– Да он же дурачок, этот Валентин! – вмешался Ефтимие, подскочив в кресле. – Как можно делать выводы на основании болтовни мальчишки, который и по-французски-то ни бельмеса не знает?

Ласказ с иронической улыбкой обернулся к коллеге. Зазвучала французская речь:

– Валентин бегло говорит по-французски, – сказал Буасье, – и его очень ценят в Музее. Он сделал сенсационные наблюдения над отрядом жесткокрылых альпийской зоны. Опубликовал несколько статей… Под псевдонимом, разумеется, – добавил он, многозначительно переглянувшись с Ласказом.

– Во всяком случае… – тоже по-французски начал доктор Тэушан.

– Продолжим по-румынски, – перебил его Ласказ. – Я тогда чувствую себя «больше как дома», если вы позволите мне так выразиться…

– В любом случае, – поправился Тэушан, – мне кажется по меньшей мере преувеличенным, если не противозаконным, подозревать нас и «приглашать» на Корсику только на том основании, что Валентин утверждает, будто он видел своего бывшего учителя истории, который что-то там такое им говорил…

– «Когда мы встретимся… – подсказал Ласказ, – когда мы встретимся под тенью лилии, в раю…»

Постэвару покраснел и полез за платком. Он снова не смел поднять глаз на Мэргэрита.

– Значит, вам и это известно, – прошептал Ефтимие, – про лицей Святого Саввы…

– От самого мсье Илиеску, – отвечал Ласказ.

– Оттуда все и пошло, – продолжал Ефтимие, – это все их историк. Какой смысл было говорить лицеистам, мальчишкам, про тень райских лилий?

– Вот и я тоже думаю – зачем? – подхватил Ласказ. – Но пока проблема нас интересует в другом аспекте… – он украдкой взглянул на часы, – а именно: сама фраза. Мой коллега, который понимает по-румынски, но говорить стесняется, предоставил мне спросить вас, нет ли в этом выражении, «под тенью лилии», нет ли тут для вас, румын, какого-то особого смысла – не метафора ли это?

– Метафора? – переспросил доктор. – То есть нет ли тут подтекста?.. Но какой же тут может быть подтекст?

Ласказ смерил его долгим испытующим взглядом, потом бегло оглядел всех присутствующих.

– Ну например, возврат из изгнания, – произнес он наконец. – Жан Буасье много беседовал с Валентином (что скрывать, энтомология и его «тайная страсть»), и в ходе этих бесед у него сложилось впечатление, что для Валентина Изгнание означает гораздо больше, чем положение эмигранта, как мы его понимаем. Так, его однажды поразило утверждение Валентина, что «весь мир живет в изгнании, но что об этом знают очень немногие…»

– Ничтожное меньшинство, – по-французски уточнил Буасье.

– И вот мой коллега интересуется, не намекает ли встреча под тенью лилии в раю на благодать триумфального возвращения из Изгнания, подобного исходу израильтян из вавилонского плена… Конечно, – добавил он после паузы, – в этом случае речь идет не только об изгнанниках из Восточной Европы, но и о подавляющем большинстве европейцев вообще…

– Мне бы такое и в голову не пришло, – сказал доктор.

– И мне тоже, – присоединился к нему Ефтимие. Ласказ, выждав минуту-другую, продолжал:

– Знаете, что говорил Валентин всякий раз, как мсье Илиеску пробовал выспросить у него, при каких обстоятельствах он встретил своего бывшего историка? Он говорил, что не смеет сказать, потому что его не примут всерьез.

– Но как может Илиеску, человек науки… – начал было доктор Тэушан.

– Может не может, – перебил его Ласказ, – но это вам не шутки. Последний раз Илиеску видел Валентина ровно неделю назад. Тот позвонил ему из Музея (замечу в скобках, что он никогда не информировал Илиеску, куда едет, а просто исчезал). И вот неделю назад он звонит, что приехал в Париж поработать в Музее. А когда они встречаются, дает все-таки согласие рассказать про свои свидания с учителем, но только какой-нибудь важной персоне, священнослужителю или научному светилу…