Текст книги "Седьмое небо (СИ)"

Автор книги: Minor Ursa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Первое время он боялся, что с минуты на минуту снаружи, под дождём, проявится чёрным по чёрному хрупкий Аин силуэт или что стоит только ему поднять голову, как там, в темноте, запляшут и захохочут маленькие всемогущие создания. Возможно, будь Бенжи человеком, его бы и накрыло чем-нибудь вроде сожаления о несбывшихся планах и задачах, однако планы и задачи его были столь мало связаны с самочувствием, что ясность рассудка так и осталась при нём. Он закрыл глаза и включил спящий режим.

С рассветом Бенжи пошевелился, обнаружил рядом с собой свернувшегося в клубок енота и снова замер. Енот был маленький, совсем ещё щенок. И сверху всё ещё колотил дождь.

– Эй, бот! – послышалось снаружи. – Вылезай! Дело есть.

Бенжи подумал, что если Ая не появилась ни ночью, ни к утру, то это вовсе не значило, что она его не нашла. Енот пискнул, выскочил в дождь, и Бенжи неуклюже вылез следом. Снаружи его встретил старик в потёртых зелёных штанах и в таком же плаще.

– По-моему, ты слишком долго спишь по утрам, – серьёзно заявил старик.

Бенжи улыбнулся и молча развёл руками.

– Я думаю, чтобы долго спать, надо быть крайне несчастным, – тем временем продолжал старик. – Потому что чем раньше ты встаёшь, тем длиннее оказывается твой день. Твоё счастье, если ты счастлив, твоё несчастье, если нет.

– Ещё, чтобы долго спать по утрам, можно, чтобы ты был занят перед этим всю ночь.

Морщинистое лицо старика тоже расплылось в усмешке, и на миг Бенжи показалось, что старик не такой уж и старик.

– О! Так ты, оказывается, был занят? Уж не тем ли, что пытался сбежать от самого себя?

– Морф, – не столько спросил, сколько констатировал факт Бенжи.

– А вот и не угадал! – старик подхватил опустевший короб и ловко пристроил его на самый верх выстроенной под навесом у стены пирамиды из точно такой же тары. – Да имей я хоть одну стомиллионную их способностей, я бы не приставал к посторонним, ночующим в баках для мусора.

Он прокашлялся и зашагал к длинному, зелёному, похожему на ангар сооружению.

Бенжи поплёлся следом.

У самых входных ворот старик обернулся.

– У меня накрылся конвейер, – сказал он.

– Конвейер? – не понял Бенжи.

– Конвейер. Такая славная штука с тараканами в голове, лентой и роликами в соединениях. Он сломался.

– Сломался?

– О! Да, видать, у тебя и правда случилось что-то из ряда вон выходящее, раз ты готов переспрашивать и слушать мою ахинею по два раза, – старик наклонился к нему и понизил голос почти до шёпота. – Как у тебя с починкой электроники? Ты же, вроде, тоже... ну, почти как они?

– Когда-то у меня был орбитальный челнок, – сказал Бенжи. – И я был с ним одним целым. Почти.

– О, нет! Мой конвейер не будет требовать от тебя таких жертв! Просто у него в мозгах что-то с чем-то не согласилось, и он встал, а я не очень талантлив в вопросах электроники. Посмотришь?

Потолок в помещении был низким, серым, поделенным на сегменты и утыканным множеством металлических заклёпок. Конвейер занимал почти половину свободной площади, и по обеим сторонам от него торчали украшенные точечными датчиками штуки, похожие на треугольные змеиные головки.

– Вот оно, моё царство, – развёл руками старик. – Переработка мусора – всё ещё весьма перспективный бизнес. Они, – он неопределённо потряс пальцем куда-то вверх, – пока ещё готовы вкладывать в это инвестиции.

Бенжи огляделся и полез проверять электронную начинку конвейера.

Несколько минут у него ушло на то, чтобы проверить протокол ошибок. Не найдя ничего, что сам он смог бы посчитать нештатным, андроид пожал плечами, перезагрузил всё, что могло быть перезагружено, и еле успел отскочить в сторону, когда лента поехала.

– Это варварство, – довольно заулыбался старик. – Просто перевозить мусор с места на место. Но они до сих пор это делают.

– Варварство, – согласился Бенжи.

___________________

rubbish* – мусор;

treatment* – обработка.

***

– Многовато гостей как для одного утра, – сказал старик, включая старую кофеварку и доставая с полки коробку с печеньем. – Кофе?

Бенжи сидел на скамье у стены, зажав ладони между коленей, и зачаровано наблюдал за посетителями. Посетителей было двое. Один – высокий и худой взрослый, второй – похожий на наследника королевской семьи подросток. Личико у подростка было тонкое, надменное, холодное, а стальные глаза с затаившейся на дне тенью не спеша и абсолютно без стеснения изучали андроида: так, словно тот тоже был кофеваркой.

Появились они почти сразу же после того, как старик, довольный своим ожившим конвейером, потащил Бенжи завтракать.

– Можно и кофе, – согласился высокий и протянул руку старику, а затем и андроиду. – Морф.

– Андроид, – сказал андроид. Рука морфа была тёплой, сквозь её тонкую кожу Бенжи почувствовал течение каких-то почти неуловимых токов и даже не удивился. – Привет. А маленький – тоже морф?

'Маленький' открыл было возмущённо рот, но высокий опередил его.

– Да, – улыбнулся он. – Но он...

– Я рядом посидеть, – огрызнулся маленький, и Бенжи заметил, что зубы у него акульи – мелкие и острые.

Старик виновато посмотрел на андроида, выставил на застеленный потёртой зелёной клеёнкой стол три пластиковых кружки и аккуратно наполнил их почти до краёв дымящимся кофе.

– Ayudar a sí mismo.*

Бенжи подвис, оценивая происходящее, и всё-таки решил, что старик и его внезапные гости знакомы: кухонька у старика была маленькая, вся заставленная до тесноты, но юный морф полез под потолок за сахаром так, словно делал это миллион раз. Хотя, подумал Бенжи, морф он и есть морф.

По крыше по-прежнему шелестел дождь. Высокий аккуратно положил ложечкой в кружку сахар.

– На месте машины я бы не очень любил дождь, – задумчиво сказал он.

– На месте машины я бы вообще не очень любил, – поддакнул ему 'маленький', и Бенжи снова завис, на этот раз надеясь определить междустрочие. Там явно читались и Ая, и Радецкий, и он сам, и что-то ещё, чего андроид так и не смог угадать окончательно. А 'маленький' смотрел на него поверх своей кружки и усмехался.

– Чужое место всегда занимательнее? – укоризненно покачал головой старик, и, к удивлению Бенжи, оба морфа смутились. – Парень никому ничего не должен.

И в этот момент скамейка под Бенжи дрогнула. Слабо, потом чуть сильнее. Потом ещё и ещё. Андроид моргнул, поднял глаза к маленькому окошку напротив и, когда окошко накрыла тень, рванулся к выходу из ангара.

Когда титаны прошли, и макушки квебрахо перестали колыхаться, он озадачено обернулся. Старик и оба морфа стояли в воротах у него за спиной.

– Всё-таки я слишком давно не был на материке, – сказал им Бенжи. – За эти годы здесь здорово изменилась фауна. Кто это?

___________________

Ayudar a sí mismo* (испанский) – угощайтесь

Ая.

***

Понимание пришло к Ае ещё за мгновение до того, как она проснулась: нахлынуло волной и затопило её, как пришпиленную к берегу утлую дырявую лодку.

– Парень никому ничего не должен, – сказал кто-то кому-то, и она ахнула и проснулась.

Снаружи шёл дождь: синий, болезненный и острый. Она натянула одеяло до трясущегося подбородка и закусила губу, пытаясь справиться с паникой:

– Чёрт. Чёрт, чёрт!! Чёрт...

Первой её мыслью была мысль о том, чтобы скользнуть вслед за беглецом. Второй – о том, что делать этого ни в коем случае нельзя. И не потому, что Радецкий, а потому, что Бенжи.

Какое-то время она пыталась сглотнуть подкатившее к горлу сердце, но оно билось испуганной птичкой и никак не хотело слушаться. В конце концов, решение Бенжи не было неожиданностью, подумала она.

И встала.

Дом был полон смеющихся морфов, и среди них рыжими хохотунчиками среди рыжих хохотунчиков носились и те, кто ночью помогал Бенжи бежать. Ая молча прошла мимо них, так и не решив, какое из чувств шевелится у неё внутри – благодарность или обида.

Баркас Радецкого качался у берега, а сам он сидел, свесив ноги, на одном из больших валунов, и, казалось, нисколько не был смущён ни холодом, ни непогодой.

– Привет.

Революция обернулся:

– Привет.

– Бенжи сбежал на материк.

– Я знаю.

– Что? – всё ещё не веря собственным безошибочным не столько пред-, сколько послечувствиям, переспросила она и тихо опустилась рядом с ним на мокрый, холодный камень. – Знаешь?

– Ага, – кивнул он и добавил загадочно: – Не спалось.

Пока они молчали, Радецкий болтал в воде босыми ступнями.

– Выходит, вроде как пацан сбежал от матери, – сказал он наконец. – Так-то и не скажешь, что ему шестьдесят.

– Почему пацан и почему от матери? – не то возмутилась, не то обиделась Ая.

– Потому что он далеко не маленький мальчик и сам может выбирать, что ему нравится.

– Ему нравится, – начала было Ая и осеклась: перед глазами у неё всплыла картинка с Бенжи, чистящим протоколы в перевёрнутом мусорном баке.

– Что? – прищурился Радецкий, глядя на то, как Ая молча смотрит куда-то себе под ноги, – Вот и я о том же: мне кажется, что иногда ты приписываешь ему то, чего у него нет. Любовь – это человеческое.

– Твоё?

– И моё тоже, – ничуть не смутившись, кивнул Революция. – И твоё.

– То есть ты любишь меня? – уточнила Ая.

– А ты? – вопросом на вопрос ответил он.

***

День был почти бесконечно длинным. На краю подводного утёса колыхались длинные тонкие стебли ламинарии, и солнце, пробивающееся сквозь толщу прозрачной холодной воды, красило их в зелёный и светло-рыжий. Дальше, – там, где дно обрывалось в чёрную глубину, было пустынно, как в полуденном летнем небе, и в этой пустоте где-то далеко, на границе видимости, ходили неясные тёмные тени блювалов.

Революция плавал так, словно родился и вырос в воде, – плоть от плоти океана.

Рой маленьких серебристых килек следовал за ним по пятам, словно влекомый магнитом: стоило ему остановиться и замереть, как и они тоже зависали за ним переливающейся бесчисленными искрами блестящей бесплотной тенью.

Сама Ая боялась глубины. Её страх доставлял Радецкому ни с чем не сравнимое удовольствие: он, как ребёнок, радовался не столько её беспомощности, сколько своему превосходству.

Странно, думала Ая, что он не реализат.

Бенжи.

***

Ежедневные грузовики, привозившие мусор на переработку, были тихие и разноцветные. Практически бесшумно раз в несколько часов они заезжали на задний двор заводика и выгружали там свой остро пахнущий груз в стоящие длинной шеренгой пластиковые зелёные ёмкости – почти так же, как взрослые пингвины выгружают отрыжку в вечно голодные рты своих толстых птенцов.

Приютивший андроида старик по имени Хосе вставал рано, ложился поздно, не имел ни детей, ни родственников и, казалось, и не хотел их иметь. Он никогда не был женат, а почему женщины вызывали у него смешанный с гадливостью трепет, Бенжи так и не понял.

В отличие от Хосе андроид по ночам не спал вообще. В ясные ночи он забирался на полукруглую крышу, ложился навзничь на покатые металлические рёбра ангара и смотрел на чёрное небо, исколотое звёздами.

Он не знал, были ли мысли, бродившие в его голове, человеческими, но ему нравилось думать, что нет. Когда что-то снаружи – образы, звуки, краски – шептало ему о том, что жизнь его пуста и напрасна, он цеплял на это шёпот ярлычок 'спам' и старательно забывал его.

В следующий раз морфы пришли через два дня – вместе с новолунием, и потом так и приходили раз в несколько дней. Неизменно вдвоём – взрослый и худощавый подросток. Хосе так же включал кофеварку, морфы так же пили чёрный дымящийся кофе, смеялись и смешили Хосе, а после демарша титанов уходили чёрными бесплотными тенями. После их ухода обычно обнаруживалось, что рассортированные на заднем дворе по штабелям металл с пластиком, стекло и бумага исчезали, а на их месте появлялись кофе, картошка, соль, орехи и ковыряющиеся в этой роскоши полосатые толстозадые еноты.

Бенжи вписался в этот странный круговорот материи почти как же органично, как жёлтый кленовый лист вписывается в осенний пейзаж. Самому ему нравилось думать, что органичность эта была следствием отсутствия у него психики, как одного из главных человеческих недостатков: он ничего не хотел, никого не ждал, никуда не стремился и сам себе казался выпущенной из кулака синицей.

Так прошёл месяц.

А в самом начале декабря Хосе пропал – внезапно и даже таинственно. Бенжи обнаружил пропажу, можно сказать, случайно. Просто однажды утром, когда он сполз с восходом с покатой крыши ангара, его встретила тишина.

Переживать Бенжи не переживал, искать тоже особенно не искал, он просто встретил три свежеприбывших грузовика и так и остался на заднем дворе с енотами до самого вечера. Вечером, когда пришли морфы, Бенжи заикнулся было про старика, но оба гостя только качали головами и так ничего и не объяснили.

Целую неделю Бенжи прожил на территории заводика в одиночестве и неведении, после чего собрался, в том смысле, что, сидя у розетки, дождался, пока аккумуляторы пискнут 'over', и ушёл вдоль побережья на север.

Внешних задач ему никто не ставил, от внутренних он не так давно отказался сам. Это бесцельное путешествие пешком на север по безлюдному берегу океана рождало в нём странное смутное чувство, которое гнало его, как приближающиеся морозы гонят перелётных птиц – всё дальше и дальше.

Когда заряд его стал заканчиваться, он просто сел у огромного серого валуна и наконец-то впустил в свою голову мысль о том, что при условии того, что Ая за ним не наблюдает, вся эта эскапада с побегом от реальности и отключением батарей рано или поздно превратится в запланированное самоубийство.

Радецкий.

***

Дождило. Радецкий сидел на палубе своего баркаса, и носом у него шла кровь. Он сидел, запрокинув голову со светлыми дредами назад, и капли дождя катились по его лицу, размазывая струйки крови по подбородку.

Из воздуха за его спиной бесшумно материализовался маленький мальчик со светлыми, почти белыми волосами.

– Они говорят, что всё, что у тебя есть, это ты сам, – сказал мальчик, садясь на палубу рядом с Радецким. – Но это не так. На самом деле у тебя есть мир. Есть всё. Ты сам – инструмент для понимания.

– Ты учить меня пришёл? – не опуская задранной головы, поинтересовался Радецкий. – Нет такой необходимости. Не трудись.

– Но ты же плачешь.

– Было бы здорово, если бы кое-кто не лез, куда не следует, – сказал Радецкий.

– А куда не следует? – серьёзно спросил мальчик.

Радецкий опустил голову, вытер рукой подбородок и впервые посмотрел на мальчика. Сверху вниз.

– Она разбила тебе нос, – сказал мальчик.

Радецкий пожевал заросшую рыжей щетиной нижнюю губу и ничего не ответил.

– Я не ожидал от неё такого, – спустя несколько минут снова начал мальчик, глядя на то, как Радецкий внимательно и молча изучает дощатую палубу под собой, и голос у него был безмятежный, по-детски нежный и звонкий, как хрустальный колокольчик. – Хотя, конечно, ожидать вообще глупо.

– Всё глупо, – равнодушно согласился Радецкий. – И это тоже.

Мальчик сморщил маленькое кукольное личико, словно собираясь заплакать за компанию с сидящим рядом человеком, но потом по этому личику прошла рябь, и оно снова разгладилось.

– Не обижайся на неё, – тем же хрустальным голосом сказал он.

Радецкий снова запрокинул голову назад.

– Слушай, – сказал он. – Отстань, а? Отстаньте от меня все.

Мальчик в ответ сердито поджал губы, но не двинулся с места. Он сложил вместе ладошки, засунул их между коленок и всё то время, пока Радецкий, задрав голову к дождящему небу, молчал, сидел рядом и терпеливо ждал.

Радецкий ещё какое-то время не двигался и, наконец, сдался.

– Ну, что тебе от меня надо?! – зло закричал он, вскакивая и вытирая лицо мятой полой своей холщёвой куртки. – Что вам всем от меня надо?!

– Я знаю одно место, – безмятежно сказал мальчик. – Пойдёшь со мной?

Радецкий открыл было рот, потом закрыл его и закрыл красное перекошенное лицо руками.

– Чёрт с тобой, – всё ещё не отнимая рук от лица, согласился он.

А, открыв глаза, обнаружил, что вокруг – ночь.

Мальчик так уверенно торопился вперёд, словно бывал здесь каждый день, и Радецкому больше ничего не оставалось, как только поспешить следом. Мальчик долго петлял между каких-то тёмных деревьев с остроконечными кронами, а Радецкий почти бежал за ним и думал, что если морф уронил настоящее не в то место, в которое хотел, то либо он не настоящий морф, либо хотел он чего-то совершенно другого.

Наконец мальчик радостно воскликнул, нырнул куда-то в тёмное на тёмном, и Радецкий оказался перед тонированной стеклянной дверью. Он толкнул её и шагнул внутрь, чуть не налетев на своего провожатого.

Бар 'Седьмое небо'.

***

Это был самый настоящий бар – сумрачный, многолюдный, с висящим в воздухе острым сладковатым запахом и с вывеской, на которой синим по чёрному было выведено 'Седьмое небо', и за синими буквами дрожали и переливались красные тени.

Люди стояли у стен, сидели за столиками, жевали, говорили, пили что-то, и над всем этим с тёмного потолка свисали огромные, тёмные, похожие на канделябры генераторы стабильности.

– 'Седьмое небо' – забавное место, – сказал мальчик. – Я ни разу так и не смог попасть прямо сюда. Эти штуки мешают, – и он махнул рукой в сторону грозно нависших над головами посетителей 'канделябров'.

Бармен за стойкой был чуть старше самого Радецкого. Он был одет в узкое неоновое боди, а его лысая голова была вся испещрена мелкими синими иероглифами, на которых лежала ажурная оранжевая сеточка телепата.

– Две порции этой вашей синей бурды, сеть и столик у окна, – басом сказал бармену мальчик. – Нам обоим есть восемнадцать.

Бармен молча взглянул сперва на него, потом на Радецкого, словно пытаясь по росту прикинуть возраст, потом не спеша соорудил перед собой два узких высоких стакана с ярко-синей жидкостью и кивнул на столик, за которым сидел, отвернувшись к окну, какой-то старик.

– Свободных нет, есть вот такой.

Провожатый Радецкого кивнул, достал из кармашка маленький жёлтый шарик, и шарик перекочевал к бармену.

Мальчик забрал один из стаканов и пошёл к столику. Радецкий взял второй стакан и, считая всё оплаченным, двинулся было за ним, но бармен схватил его за рукав.

– Эй! – ухмыльнулся он. – А сеть? – и протянул на руке маленький оранжевый комочек.

Комочек пошевелился, выставил вперёд тонкие паучьи ножки, и по спине у Радецкого пробежал холодок.

– Бери, бери, – гоготнул бармен. – В игру вступает невидимое.

Радецкий на секунду замешкался, и этой секунды хватило на то, чтобы паучок успел скатиться с одной руки и просеменить на другую. Он был тёплый и дрожал, как живой.

Мальчик тем временем успел забраться на пустой стул рядом со стариком. Столик был низкий, но мальчик был так мал, что ноги его болтались в воздухе, не доставая до пола.

Радецкий сел и поставил перед мальчиком второй стакан.

– Я не морф, – сказал он. – Я не пью.

И аккуратно положил на середину стола оранжевый комочек.

– Ты не морф, – согласился мальчик, наклонился слегка и... синяя жидкость, видимо, имела такой специфический вкус, что вместо того, чтобы проглотить то, что он пригубил, он с отвращением выплюнул всё обратно в стакан и даже вытер язык рукавом.

– О, чёрт! По-моему, я сегодня тоже не пью.

И шмыгнул носом. Пучок оранжевых ножек на столе перед ним расправился и теперь трясся мелкой дрожью, как в лихорадке. Мальчик протянул руку и осторожно погладил его.

– Мы тоже хотим...

– Я заметил, – перебил его Радецкий. – Я вообще внимательный и многое понимаю. Особенно, если кто-то даёт себе труд объяснить. Все чего-то хотят.

– Слушай, – сказал мальчик. – Ну, что ты всё время брыкаешься, как сумасшедший?

Радецкий посмотрел на него исподлобья и на этот раз ничего не ответил.

– Я вообще подозреваю, что все желания сводятся к одному нехитрому общему знаменателю, – продолжал мальчик. – И знаменатель этот так смахивает на ноль, что ни о каком результате деления и речь не идёт. Вне зависимости от того, кого приводить – тебя, меня или вечность.

– Чёрта с два, – подал голос старик. Нос его был красным, одет он был в видавшую виды зелёную куртку с потрёпанными обшлагами, и, глядя на него, Радецкий подумал, что зря согласился на это нелепое предложение.

– Чёрта с два, – повторил старик, и стало видно, что он не пьян, как на мгновение показалось, а трезв. Только расстроен. – Чёрта с два. Люди намного проще приводятся ко всяким безобразным вещам. И вовсе не потому, что глупы, а потому что совместимы.

– Остынь, Хосе, – сказал мальчик.

– Я холоден, – поджал губы старик.

– Твой андроид тоже ушёл. И почти умудрился угробиться, – сказал мальчик.

– Слушай и ты, сынок, – старик обвёл заскорузлой рукой окружающий сумрак, потом бессильно махнул ею и остановил взгляд на Радецком. – Ты про Бенжи? Пусть идёт. Пусть хоть его не преследуют призраки обязательств.

– Бенжи? – не удержался Радецкий. – Где он?

– Э, нет, – усмехнулся морф. – Ты немного забегаешь вперёд.

***

Баркас его по-прежнему колыхался у южной оконечности Каркасса. Оставленный морфом Радецкий взобрался на влажную от росы палубу, сел по-турецки, достал из кармана мятой рубашки дрожащий оранжевый комочек и всё то время, пока восхитительное создание медленно расправляло тонкие трепещущие лапки, смотрел на него, не отрываясь.

Когда оно кольнуло его в затылок, он зажмурился, а открыв глаза, обнаружил, что мир вокруг приобрёл завершённую кристальную ясность.

ГЛАВА 3.

Бенжи.

***

Бенжи открыл глаза и оказался лицом к лицу со склонившейся над ним Аей.

– На золотом крыльце сидели мишки Гамми, Том и Джерри, Скрудж МакДак и три утёнка, выходи, ты будешь Понка, – сказал он, глядя в большие зелёные глаза, опушённые рыжими ресницами. – Я и не знал, что электроника тоже подвержена галлюцинациям.

– Ты ненормальный, – сказала Ая.

– Не понятно, относительно какой нормы ты наблюдаешь отклонение, – уклончиво ответил андроид. Он моргнул, пошевелил пальцами, определяя по степени координации движений заряд батарей, и так и остался сидеть на песке. – Если бы я был человеком, я бы сказал, что устал. Или что у меня депрессия.

Камень, у которого он сидел, вдруг показался ему грузом, опущенным на его плечи.

– Ненормальный, – сказала Ая. – Дурак, каких надо ещё поискать.

– Наверное, тут я должен был бы спросить, быстро ли ты меня нашла? – он усмехнулся. – Ты быстро меня нашла?

Ая опустилась на песок и молча пнула андроида в его терракотовый бок.

– Драться с неживыми предметами – это невроз, солнышко, – сказал он. – Наверное, будь ты человеком, тут уже ты должна была бы спросить, специально ли я это делаю. Но ты же не человек, ты – вершина эволюции материи. Ты и сама знаешь ответ.

Ая молчала.

– А я вот не знаю, – вздохнул андроид. – Иногда мне кажется, что чем больше живых существ завязано друг на друга, тем сложнее поступить специально. Я не понимаю, как вы вообще умудряетесь не свихнуться.

– А мы...

Договорить она не успела: песок, на котором они сидели, вдруг зашевелился, пополз как живой, и Бенжи без особого удивления обнаружил, что сидит на ветровом стекле собственного закопанного в песок челнока.

– Ты... – начал было он...

– Это не я!

– ... сводишь меня с ума.

– Это не я! – на этот раз шёпотом сказала Ая. – Это Радецкий!

– И он тоже, – кивнул Бенжи и – как с новогодней ледяной горки – соскользнул вниз с растущего из песка орбитера.

***

– Я ничего не понимаю, – говорила Ая торчащим из-под приборной панели ногам копающегося в проводах андроида. – Радецкий – и вдруг реализат! Нет, не то, чтобы это было плохо или невозможно...

Бенжи осторожно шёл своей узкопалой ручкой вдоль впаянных между гондолой и наружной обшивкой гроздьев микроскопических клемм и, поскольку говорить ему было нечего, молчал.

– Всё к этому шло, – продолжала тем временем Ая. Лицо у неё было сердитое, красное и всё в пятнах – словно новые возможности Радецкого привели к появлению трещины в самом базисе мироздания. – И что теперь делать?

Ждать, пока небо не рухнет тебе на голову, подумал Бенжи. Он дошёл пальцами до края последнего клеммника, проверил конечный зажим и попятился назад, вылезая.

– Не знаю, кому из нас троих больше нужно это корыто, – сказал он, выбравшись окончательно. – Но оно в порядке.

Он пнул ногой валяющуюся на полу противоперегрузочную пару и мимо Аи вышел из гондолы наружу. Солнце играло, отражаясь от алюминиевых боков орбитера, и по небу плыли редкие прозрачные облака. Ни то, ни другое Бенжи решил не сохранять. Мир его внезапно схлопнулся до размеров острой мимолётной мысли о собственной обречённости болтаться до конца своих дней по бессмысленной орбите вокруг Аи и Радецкого. И орбита эта ещё только должна была быть определена.

Он вернулся в гондолу и нашёл Аю сидящей на краешке одного из пассажирских кресел и размазывающей по щекам злые слёзы.

– Ну, хорошо, – сказал андроид. – Где он?

Радецкий.

***

Когда двери 'Седьмого неба' съехались у него за спиной, Радецкий прищурился.

В баре по-прежнему было сумрачно и дымно. Старый Хосе сидел у того же самого окна и, казалось, ничуть не удивился. Радецкий снова опустился за столик напротив старика, только на этот раз выражение его лица больше напоминало выражение лица морфа.

Бармен с наколотыми на лысой голове иероглифами усмехнулся ему сквозь дымку, как старому знакомому, и вопросительно взмахнул поднятой над головой рукой с выставленными двумя пальцами.

Нет, покачал в ответ головой Радецкий.

– Я знал, что ты вернёшься, – сказал Хосе. – Это было написано на лице твоего... – он заколебался, подыскивая слово, – ... друга. Если он, конечно, тебе друг. Где он, кстати?

Дверь в бар открылась и закрылась, пропуская вовнутрь стайку маленьких белокурых мальчиков и девочек в аккуратных костюмчиках: точь-в-точь дети немецких бюргеров, отбившиеся от родительского пикника.

'Канделябры' под потолком дрогнули и загудели с удвоенной силой, а дети запереглядывались, засмеялись и рассыпались по бару, как горошины.

– Не знаю, – пожал плечами Радецкий и кивнул. – Может, вон.

Мальчик, устроившийся за соседним столиком, здорово напоминал ему его самого – лет пяти от роду.

– Может, – согласился Хосе. – Пока они не начинают говорить пропитыми голосами уставших от жизни взрослых, я не отличаю их от детей.

Он посмотрел на Радецкого и наклонился вдруг – близко-близко, так, что Радецкий даже слегка сдал назад.

– Как ты думаешь, эти психи любят играть? – заговорщицки шепнул он, глядя в глаза Радецкому красными воспалёнными глазками, и, не дожидаясь ответа, зашептал дальше:

– Ещё как! Ты только посмотри на них – они живут так, словно всё это не настоящее, словно их и правда, как детей, закинули сюда, в этот детский сад сбежавшие по своим делам взрослые. Сбежавшие взрослые. Ты никогда не спрашивал себя, где они, эти взрослые?

Радецкий открыл было рот, но Хосе повелительно двинул рукой: молчи!

– Ты не спрашивал. Никто не спрашивает, – он развёл руками вокруг. – Посмотри, сколько их – детей, оставшихся без опеки.

– Нет у них никаких взрослых, – сказал Радецкий. – И никакой опеки.

– А вот насчёт опеки я бы не торопился с поспешными выводами.

Хосе смотрел куда-то ему за спину – так странно и так насмешливо, что он обернулся. Дверь в бар снова открылась и закрылась, первым вошёл Бенжи, за ним – Ая. Радецкий скривился: пока они высматривали его в сгущённом генераторами стабильности плотном мороке, он похлопал Хосе по плечу и пошёл к выходу, – в обход, так, чтобы остаться незамеченным.

***

Куски полиэтилена трепетали во дворе, как маленькие грязные флаги. Ветер подхватывал их, надувал и бросал, снова надувал и снова бросал. Радецкий поёжился и зашагал прочь.

Ая.

***

О баре, в который привело её предчувствие, она знала, но бывать здесь до этого ей так ни разу и не случилось. 'Седьмое небо' не было изобретением ни морфов, ни реализатов. Его придумали люди. Когда-то давно, когда морфы ещё только-только рассеялись по растерявшейся от неожиданности Земле, некто, пожелавший остаться неизвестным, организовал это странное место, и, как ни странно, морфы подхватили идею.

'Седьмое небо' гудело разными голосами. Висящие у потолка генераторы плавно катили стабильное настоящее в не менее стабильное будущее, и смешливые маленькие морфы, хмельные от собственного бессилия, весело катились вместе с ним.

Ая, в отличие от них, чувствовала себя скверно.

– Видишь во-он того человека? – кивнул Бенжи. – Это Хосе.

– Здравствуйте, – сказала Ая.

– Спасибо, – усмехнулся старик, и ей показалось, что он слегка не в себе. – Привет, Бенжи. Как там наши дела?

– Хорошо, наверное, – отозвался Бенжи и опустился на стул. – Мы ищем парня с дредами на голове.

Старик в ответ молча покачал головой. В это время от компании детей отделился и направился к ним мальчик в аккуратной зелёной курточке и клетчатом кепи.

– Господи! – сказал он, плюхаясь на свободный стул рядом с Хосе. – Утоли меня покоем в этом мире вечного движения!

И, словно в ответ на его слова, наступил мрак.

Ая шарпнула в темноте рукой и ухватилась за холодную ручку андроида.

– Бенжи?

– Да? – откликнулся тот и голосом, похожим на жужжание большого шмеля, удивлённо добавил: – Зззря ты меня сюда привела.

Жужжание перешло в высокий звон, и на верхней, едва слышимой ноте Ая потеряла сознание.

***

Дышать было легко, так легко, что казалось, будто воздух сам струится в лёгкие, как вода, стекающая с обрыва. Где-то недалеко звенели невидимые генераторы Бибича – судя по неподвижности мироздания, целая гроздь.

Потом сзади, за Аиной головой, лязгнула дверь, пропуская тонкую полоску света. Ая дёрнулась было подняться и обнаружила себя намертво пристёгнутой. Луч света проехал по противоположной стене и в итоге расплылся широким квадратным серым пятном.

– Так, так, так... – насмешливо сказал голос. – Приходим в себя?

Ая облизнула пересохшие губы и промолчала.

Человек обошёл стол, и на фоне размытого серого пятна возникла серая тень. Чтобы рассмотреть вошедшего, Ая скосила глаза к самому подбородку, но то ли от этого, то ли ещё от чего картинка вышла смазанной и двоящейся.

– Как самочувствие? – поинтересовался человек. Серьёзно поинтересовался, как доктор в палате у чудом выжившего после операции безнадёжного больного.

Самоубийца, оценила про себя его мужество Ая. Она отвела глаза от посетителя и подняла их к потолку. Звон исходил от потолка, исходил и расходился кругами по самому потолку и по металлическим стенам, как волны от брошенного в тихое озеро камня.

Пока она вслушивалась в потолок, вектор тяжести плавно сместился в сторону и съехал с невидимого пола к невидимой задней стене с дверью. И тем, собственно, и обозначил, что это корабль.

И вряд ли это транспортник 'земля-земля', вися практически вверх тормашками, подумала она, и вряд ли пришедший сюда самоуверенный господин такой уж самоубийца.

Тем временем корабль завершил разворот, и пол снова стал полом. Ая прислушалась к себе и, не считая лёгкой горечи на языке, ничего не нашла. Если бы хотели убить, убили бы, если бы хотели пытать...