Текст книги "Настоящие мемуары гейши"

Автор книги: Минеко Ивасаки

Соавторы: Рэнд Браун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

28

Его сценическое имя было Шинтаро Катцу. Мне было пятнадцать, когда я встретила его. На одном из своих первых озашики после того, как стала майко. Он попросил одну из майко остановить меня, чтобы познакомиться.

Она представила мне его под обычным именем – Тошё. Тошё был самой яркой звездой японского кинематографа. Мне было известно его имя, но я мало ходила в кинотеатры и не знала его в лицо. Во всяком случае, я не была поражена. Парень был одет как нищий: юката (хлопчатобумажное кимоно), которое было слишком нетрадиционным для озашики и, кроме того, еще было мятым. На шее у него все еще были остатки косметики.

Я была всего несколько минут на озашики и непосредственно с ним не разговаривала. «Сомнительная личность», – помнится, подумала я тогда. Я надеялась, что он больше не будет приглашать меня.

Несколько дней спустя, по дороге домой меня остановила окасан очая, и я столкнулась с Тошё и его женой. Она была известной актрисой, так что мне было приятно с ней познакомиться.

Тошё имел привычку почти каждый вечер являться в Гион Кобу. Вообще-то он часто заказывал меня, но я отказывалась, как только могла. Однако правила приличия карюкаи гласили, что хоть иногда я должна появляться. Я специально просила окасан очая держать меня подальше от него, но та не могла делать это постоянно. В конце концов, это бизнес и окасан должна выполнять пожелания своих клиентов.

Однажды Тошё спросил у аккомпаниаторши, не одолжит ли она ему на минуту шамисэн. Та протянула инструмент, и парень начал наигрывать балладу под названием Нагарэ (цветение). Я не могла поверить! Без сомнения, он был очень талантлив. По моему телу побежали мурашки.

– Где вы научились так играть? – спросила я, и это были первые слова, адресованные лично ему.

– Мой отец – иэмото Школы баллад шамисэна Кинея, так что я научился играть еще в детстве.

– Я поражена. Какие еще секреты вы храните?

Как будто пелена упала с моих глаз, и я увидела его в совершенно другом свете. В нем было много такого, что не увидишь глазами.

В шутку, я заявила, что стану приходить на его озашики только в том случае, если Тошё будет играть на шамисэне. Это было бесцеремонно с моей стороны, однако с тех пор, когда бы я ни приходила на озашики, рядом с ним всегда стоял шамисэн. Так продолжалось три года. Тошё заказывал меня все время, но я приходила изредка, да и то в основном потому, что хотела послушать, как он играет.

Мне было восемнадцать. Однажды вечером, когда я несла сакэ из кухни на озашики и уже собралась подниматься по лестнице, я заметила его. Это было ужасно. Как раз в этот вечер я отказалась прийти на его вечеринку. Тошё спустился вниз и взял поднос из моих рук.

– Минеко, иди сюда на минуту, – сказал он и толкнул меня в одну из комнат для прислуги.

Прежде чем я что-то сообразила, Тошё обнял меня и поцеловал в губы.

– Э-эй, стоп, – я вырвалась, – единственный, кому я позволяю это делать, – это Бит Джон, моя собака.

Это был мой первый поцелуй. Я не находила его ни капли притягательным. Думаю, у меня возникла даже аллергическая реакция, так как по телу пробежали мурашки, волосы встали дыбом, и меня заколотило от холода. После такого потрясения я быстро перешла в состояние неистового гнева.

– Как ты смеешь, – прошипела я, – не смей ко мне больше прикасаться! Никогда!

– О, Мине-тян, разве я вам совсем не нравлюсь? Ну, хоть чуть-чуть?

– Нравитесь? О чем вы? Нравиться – это еще ничего не значит!

Стыдно признаться, но в восемнадцать лет я все еще верила в то, что от поцелуя можно забеременеть. Я была до смерти напугана.

Я влетела в офис и все рассказала окасан.

– Я не хочу его больше видеть. И не важно, сколько раз он будет меня заказывать. Тошё омерзителен, и у него плохие манеры.

Окасан сказала мне, что я слишком бурно реагирую.

– Мине-тян, ты должна уже немного повзрослеть. Это был невинный поцелуй. В этом нет ничего страшного. Тошё – важный клиент. Я бы хотела, чтобы ты была с ним чуточку помягче.

Она объяснила мне беспочвенность всех моих страхов и на протяжении последующих нескольких недель убеждала меня, что посетить озашики Тошё совершенно безопасно.

Я пришла на прием немного настороженной, но Тошё явно раскаивался. Он пообещал мне, что не тронет меня и пальцем. А я, в качестве ответной услуги, стала посещать одно из пяти его озашики.

Однажды вечером Тошё игриво спросил меня: – Я знаю, что мне нельзя касаться тебя, но, может быть, тогда ты положишь мне на плечо палец? Взамен я буду играть на шамисэне.

Представив себе, что трогаю что-то грязное, я положила кончик указательного пальца ему на плечо. Это было похоже на игру.

Через три месяца после этого он попросил класть на плечо уже три пальца. Потом пять.

А еще позже – всю ладонь. В один из вечеров он был очень серьезен.

– Минеко, кажется я влюблен в тебя.

Я была слишком неопытна, чтобы отличить флирт от настоящих чувств. Я думала, что гость продолжает шутить.

– О, пожалуйста, Тошё-сан, зачем вы такое говорите? Разве вы не женаты? Меня не интересуют женатые мужчины. Кроме того, раз вы женаты, значит, вы уже влюблены!

– Это необязательно так, Минеко. Любовь и семейная жизнь не всегда идут по одному пути.

– Ладно, допустим. Все равно нельзя так шутить. Вашей жене будет очень неприятно, если она узнает об этом, а я уверена, что вы не хотите причинять ей боль. Или вашим детям. Ваша первая обязанность – сделать их счастливыми.

Единственным взрослым мужчиной, которого я знала, был мой отец. Все мои представления о любви и долге были почерпнуты из семьи.

– Минеко, я не хотел, чтобы так случилось, но это произошло.

– Ладно, мы ничего не можем сделать, поэтому об этом надо забыть прямо сейчас.

– И как ты предлагаешь это сделать?

– Не знаю. Это не моя проблема. Я уверена, что у вас все будет в порядке, – сказала я. – В любом случае, вы – не тот, кого я ищу. Я хочу страсти, хочу встретить кого-то, кто научит меня любить. И я стану великой танцовщицей.

– И как он выглядит, эта твоя большая страсть?

– Не знаю, потому что я еще не нашла его, но зато знаю о нем несколько вещей. Этот человек не женат. Он много знает об искусстве, и я смогу разговаривать с ним о том, что делаю. Он очень умный, потому что у меня есть много вопросов. Думаю, он должен быть специалистом в какой-то области.

Я выболтала весь свой список требований. Я была уверена, что мне нужен кто-то вроде моего отца или доктора Танигавы.

Тошё выглядел удрученно.

– А как же я? – спросил он.

– В смысле? – не поняла я.

– У меня есть шанс?

– Думаю, нет.

– Значит, я тебе не слишком нравлюсь?

– Конечно, вы мне нравитесь. Но я говорю о чем-то другом. Я говорю о любви моей жизни.

– А если я разведусь?

– Это не выход. Я не хочу причинять кому-нибудь боль.

– Но мы с женой не любим друг друга.

– Тогда зачем вы поженились?

– Она была влюблена в кого-то другого, а я видел в этом вызов и решил украсть ее у того парня.

Я почувствовала раздражение.

– Это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала! – заявила я.

– Знаю. Поэтому я и хочу развестись.

– А как насчет ваших детей? Я никогда не смогу любить кого-то, кто вот так бросает детей.

Тошё был вдвое старше меня, но чем больше мы разговаривали, тем больше я чувствовала, что старшая тут – я.

– Не думаю, что нам стоит об этом говорить. Мы ходим по кругу. Дискуссия окончена.

– Извини, Минеко, но я не собираюсь сдаваться. Я собираюсь продолжать.

Тогда я решила сама бросить ему вызов. Я представила себе, что могу играть по очень жестким правилам и что он, не выдержав моих условий, выйдет из игры и забудет меня.

– Если вы действительно любите меня, тогда докажите это. Помните поэтессу Ононо Комачи? Как она заставила офицера Фукакуса посещать ее сто ночей подряд, прежде чем она согласится выйти за него замуж? Хорошо. Я хочу, чтобы вы приходили в Гион Кобу каждый вечер в течение следующих трех лет. Каждый вечер, без исключений. Большую часть времени я не буду проводить с вами, но я всегда стану проверять, приходили вы или нет. Если вы выполните это условие, мы сможем снова поговорить.

Я не думала, что Тошё действительно на это согласится.

Но он согласился. Он приходил в Гион Кобу каждый вечер три года подряд, даже на праздники, на Новый год. И он всегда заказывал меня на свои озашики. Я приходила к нему раз или два в неделю. На протяжении этих лет мы подружились. Я танцевала. Он играл на шамисэне. Но в основном мы говорили об искусстве.

Тошё оказался очень талантливым человеком. Те эстетические принципы, которым я пыталась научиться, были привиты ему еще в детстве. Он был внимательным и добрым учителем и, как только начал воспринимать меня всерьез, стал настоящим джентльменом. Тошё больше ни разу не переступил границу, и я никогда не чувствовала опасности сексуальных домогательств с его стороны. Честно говоря, он стал одним из любимых моих клиентов.

В то же время я медленно, но верно попадала под его очарование. Внезапно я поняла, что испытываю к Тошё то, чего раньше никогда ни к кому не испытывала. Я не знала, как это произошло, но подозревала, что дело тут в сексуальной привлекательности. Меня тянуло к нему. Это было то, о чем рассказывают люди.

Вот на этом этапе отношений мы и находились, когда Тошё попросил моего друга передать мне цветы. Этим он показывал, что продолжает держать обещание навещать меня каждый день. Убедившись, что цветы были от Тошё, я ощутила подъем. Я не знала, любовь ли это, но это точно было сильное чувство. У меня болела грудь каждый раз, когда я думала о Тошё, а думала я о нем постоянно. Это заставляло меня стесняться. Я хотела поговорить с ним о том, что происходит, но не знала как. Мне казалось, что маленькая дверца моего сердца начала открываться. И я боролась за каждый шаг, чтобы не сойти с пути.

Через десять дней я уже чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы снова танцевать. Я все еще не могла говорить, но мама Масако завила, что я могу работать, и вызвала одевальщика.

Я нарезала стопку бумаги и написала на каждом листочке: «Я рада вас видеть», «Спасибо, со мной все в порядке», «Я буду рада танцевать для вас», «Все хорошо, кроме моего голоса» и так далее. Десять дней на озашики я проходила с карточками. Это было даже весело. Карточки и мои пантомимы добавляли элемент веселья, и гости казались довольными.

Через десять дней боли в горле прекратились, наконец-то я могла спокойно глотать. Моя почка «вернулась из отпуска» и снова начала нормально работать.

Самым неприятным оказалось то, что я сильно похудела. Я весила 86 фунтов. Как уже говорилось, костюм майко весил 30-40 фунтов, так что можете себе представить, как тяжело мне было двигаться и танцевать в костюме. Но я была так счастлива вернуться к занятиям и всему остальному, что упорно продолжала заниматься и много ела. Если бы я не смогла носить кимоно, я не смогла бы работать.

Несмотря на то что я оставалась слабой, я постаралась завершить многие дела, потому что происходило очень многое. Несколько раз я выступала на сцене Плазы. Я работала в кино, у режиссера Кона Ичикавы (а сценаристом был Зензо Матсуяма, один из первых моих клиентов).

Кинотеатр в Киото находился около здания офиса директоров Театральной монополии, но я была так занята, что просто не успевала ничего смотреть.

29

В начале семидесятых Япония стала на мировой арене одним из экономических лидеров. Это изменение повлияло и на мою работу. Как представительнице национальной японской культуры мне пришлось общаться и работать с лидерами разных стран. Никогда не забуду один случай, который развеял мои заблуждения о том, что Япония изолирована от остального мира.

Я присутствовала на озашики в ресторане «Кьёямато». Хозяевами были японский консул в Саудовской Аравии с женой, а почетные гости – нефтяной министр этой страны, господин Ямани, и его четвертая жена. У госпожи Ямани на пальце красовалось кольцо с самым большим бриллиантом, какие я только видела. Он был огромным. Гостья сказала, что он весит 30 карат. Никто из присутствовавших в комнате не мог отвести взгляд от кольца. У нашей хозяйки на пальце было колечко с маленьким бриллиантом, и я заметила, как она повернула его, спрятав камень, будто стыдилась его размера. Это задело меня. Я заговорила с ней по-японски.

– Мадам, вы так гостеприимны и радушны, это соответствует скромным эстетическим идеалам чайной церемонии. Пожалуйста, не прячьте красоту вашего бриллианта. Нет ни одной причины прятать его от вашей гостьи, разбогатевшей на нефти. И кстати, ее камень может оказаться куском стекла. В любом случае, он не блестит так, как ваш.

– Как мудро с вашей стороны распознавать стекло, когда оно попадается вам на глаза, – рассмеялся господин Ямани.

Араб говорил по-японски! Я была потрясена. Он парировал удар, и это означало, что он понял весь смысл того, что я говорила (многие японцы считали, что иностранцы не могут выучить японский язык), но у него хватило знаний и здравого смысла, чтобы быстро и остроумно что-нибудь ответить. Какой острый ум! Я чувствовала себя так, будто скрестила меч с мастером.

Я так никогда и не узнала, был ли тот бриллиант настоящим.

Осакская выставка закончилась тридцатого сентября 1970 года. Теперь я могла отпраздновать следующий обряд перехода и сменить воротник майко на воротник гейко. Пришло время становиться взрослой.

– Мне говорили, что нужно очень много денег, чтобы подготовить эрикае. Ну, кимоно и остальные вещи. Чем я могу помочь? – спросила я у мамы Масако.

– Ты? Ничего не надо. Бизнес у нас идет хорошо, так что предоставь это мне.

– Но все мои клиенты спрашивали меня, сколько я хочу, чтобы они дали мне на эрикае, и я сказала, что надо по крайней мере три тысячи долларов. Я сделала что-то не так? Извини.

– Нет, Минеко, все в порядке. Твои постоянные клиенты все равно вложат деньги. Это часть традиции, она даст им чувство удовлетворения и сопричастности. Плюс – они смогут похвастаться перед друзьями. Так что не беспокойся. Тетушка Оима обычно говорила, что «нельзя съесть слишком много денег», однако, должна заметить, ты не даешь им отделаться ерундой.

Я не знаю, как это случилось, но неожиданно я сказала:

– Тогда, думаю, оставим все, как есть, а дальше будет видно.

Если верить маме, мои клиенты пожертвовали на мой эрикае не так много. Я никогда не интересовалась деталями.

Первого октября я сменила свою прическу на сакко, которую майко носят только один месяц. Первого ноября в полночь я, мама Масако и Кунико опять отрезали немного волос от моего пучка на голове. Мое пребывание майко было закончено.

Большинство девочек проходит обряд обстригания с чувством ностальгии, но я прошла абсолютно безучастно. Я закончила свою карьеру майко с таким же двойственным к ней отношением, с каким начинала, но только на этот раз по другим причинам. Мне все еще нравилось быть танцовщицей. Но меня выбивали из колеи старые и консервативные способы, по которым была организована вся система института гейко. Я говорила о своих взглядах, когда была подростком, я постоянно ходила жаловаться в Кабукай. Но до сих пор никто ничем не занимался всерьез. Может, теперь, когда я стала взрослой, они прислушаются ко мне.

Я взяла выходной, чтобы подготовиться к своему эрикае. День был холодный. Мама Масако и я сидели у камина и занимались моим новым костюмом.

– Мама, – позвала я.

– Да, Минеко?

– М-м-м-м... Да нет, ничего.

– Что «ничего»? Что ты хотела сказать?

– Не важно, забудь об этом. Я просто думаю.

– О чем? Ну, не интригуй меня. Я уже нервничаю.

Нет я не пыталась ее разозлить. Я просто никак не могла сказать.

– Но я не уверена, что ты тот человек, с которым мне надо говорить на эту тему.

– Но я твоя мать.

– Я знаю и очень уважаю тебя и твою работу. Речь не об этом. Не знаю, стоит ли.

– Минеко, я Фумичиё Ивасаки. Ты можешь просить меня обо всем, что хочешь.

– Но все мужчины, с которыми ты встречалась, были похожи на старых высушенных кальмаров, а потом они рвали с тобой отношения и ты плакала, прислонившись к фонарному столбу около бакалейного магазина. Это так ужасно. И все соседи видят тебя и говорят: «Бедная Фумичиё, опять ее бросили».

Все это было правдой. Маме Масако исполнилось сорок семь лет, и она так и не имела серьезных отношений. Ничего не изменилось. Она все еще влюблялась, и сама настраивала против себя своих партнеров своим язвительным языком. И она правда цеплялась за фонарный столб и плакала.

– Не слишком вежливо так говорить, – сказала мама, – думаю, не только одна я такая на свете. Но хватит обо мне. Что происходит с тобой?

– Я просто думаю: что чувствует человек, когда влюблен?

Ее руки бросили работу и остановились, а тело напряглось в ожидании.

– Почему ты заинтересовалась, Минеко? У тебя кто-то есть?

– Возможно.

– Правда? Кто он?

– Мне слишком больно об этом говорить.

– Если скажешь вслух, то станет легче.

– Мне больно даже думать об этом.

– Звучит серьезно.

– Ты так думаешь?

– Я бы хотела встретиться с ним. Почему бы тебе нас не познакомить?

– Ни за что. Во-первых, ты совсем не разбираешься в мужчинах, а во-вторых, ты можешь попытаться увести его у меня.

– Минеко, я не Яэко. Я тебе обещаю. Я никогда не свяжусь ни с одним из твоих парней.

– Но ты всегда стараешься сделать себя такой красивой, когда встречаешься с мужчинами. Если я вас познакомлю, ты обещаешь мне встретиться с ним без косметики и в обычной одежде?

– Да, дорогая, если ты так хочешь, я согласна.

– В таком случае я посмотрю, что можно сделать.

Мы закончили подготовку к обряду моего перехода от майко к гейко.

Второго ноября 1970 года, в мой двадцать первый день рождения, состоялся мой эрикае.

Первое кимоно, которое я надела уже будучи гейко, было сшито из черного шелка с традиционными гербами и украшенного рисунками и вышитыми морскими волнами. Мой оби был из белой парчи с геометрическим рисунком в красных, синих и золотистых цветах.

Мы купили еще два кимоно на церемонию эрикае. Одно кимоно было из желтого шелка с вышитыми на нем фениксами и золотыми листьями, второе – из зеленого шелка с вышитыми соснами и императорскими каретами.

Воротник, видневшийся на моем нагаджубане, теперь был белым, сообщая о том, что я оставила позади детство. Я стала взрослой. Пришло время отвечать за себя.

Приблизительно во время моего эрикае доктор Танигава сделал мне прекрасное предложение. Он познакомил меня с Кунихито Шимонакой, президентом издательства «Хейбон». В своем журнале «Сан» тот хотел открыть раздел, посвященный истории и традициям Гион Кобу. Доктор Танигава рассказал ему обо мне, и Шимонака предложил мне поучаствовать в проекте. Я сразу же согласилась, как и еще несколько моих подруг.

Мы работали под руководством издателя Такеши Ясуда, и я почувствовала себя большим журналистом. Мы все встречались раз в месяц, однако закончить требуемый проект удалось только через год. Проект принес мне огромное чувство удовлетворения. Я начинала понимать, что для меня, пожалуй, может существовать жизнь и за пределами Гион Кобу. Но я работала так же много, как и раньше, заполняя ночными озашики и регулярными выступлениями все расписание, ставя их превыше всего остального.

Однажды меня пригласили в Томиё очая. Мистер Мотояма, президент модного концерна «Сан Мотояма», принимал на озашики Альдо Гуччи, итальянского кутюрье.

В тот вечер я одевалась особенно тщательно. Мое кимоно было из черного крепа и шелка. Подол обшит цветами, а оби красного цвета украшен кленовыми листьями.

Я сидела рядом с мистером Гуччи, как вдруг случайно он вылил мне на кимоно соевый соус. Понятно, что он чувствовал себя ужасно, так что мне надо было срочно придумать, как побыстрее его отвлечь. Я повернулась к нему и сказала:

– Мистер Гуччи, для меня такая честь встретиться с вами. Могу я попросить ваш автограф?

Он согласился и достал ручку.

– Вы не распишетесь мне на кимоно? Вот здесь, на рукаве.

Мистер Гуччи расписался черными чернилами на красном рукаве. Поскольку кимоно в любом случае было испорчено, чернила роли не играли. Главное, что гость почувствовал себя лучше.

У меня до сих пор хранится это кимоно. Я всегда надеялась, что когда-нибудь отдам его Гуччи, но, к сожалению, больше никогда с ним не встречалась.

Кимоно гейко – это произведение искусства, и я никогда не надела бы кимоно, которое не было бы совершенным. Все кимоно, надеваемые манко или гейко, единственны в своем роде. Некоторым из них дают названия, и это такие же драгоценности, как, например, картины. Именно поэтому я так отчетливо помню все, что я надевала.

Когда я активно работала, то заказывала новое кимоно каждую неделю и редко надевала одно более четырех раз. Я не знала, сколько кимоно у меня было, но думаю, что больше трех сотен. И каждое из них – не включая очень дорогие уборы, заказываемые к особым случаям, – стоило от пяти до семи тысяч долларов.

Кимоно были моей страстью, и я принимала активное участие в их концепции и дизайне. Мне было очень приятно встречаться с мистером Иида из Такашияма или мистером Сайто из Го-фукуя, или профессионалами Эримана и Ичизо, чтобы поговорить о своих идеях, о новых узорах или сочетаниях цветов.

Стоило мне один раз появиться в новом наряде, как его тут же копировала какая-нибудь другая гейко или даже несколько. Я моментально его снимала и отдавала какой-нибудь «младшей сестре», если меня просили. С детства нас учили запоминать кимоно так, как и любое другое произведение искусства. Так что мы всегда знаем, если кто-то носит кимоно, у которого до этого была другая хозяйка. Это важный символ, говорящий о статусе внутри иерархии.

Все это может показаться экстравагантным, но на самом деле это основа для гораздо более сложной структуры.

Я никогда не думала о кимоно в денежном эквиваленте. Они были основным элементом моего ремесла, и чем красивее кимоно было на мне надето, тем лучше я выполняла свою работу. Клиенты приходят в Гион Кобу, чтобы насладиться внешностью манко и гейко так же, как и их артистическими данными. Бывает даже не важно, насколько кто-то из них профессионален, одна только работа пользы не принесет, если нет соответствующей одежды, производящей впечатление на публику.

В любом случае, я все еще не разбиралась ни в чем, что касалось денег. Редко их видела, редко трогала и никогда сама ни за что не платила. Я получала много конвертов с наличными деньгами. Сейчас я понимаю, что там могли быть тысячи долларов каждую ночь, но я не обращала на это внимания. Я вытряхивала конверты из рукавов, а один из них вообще могла отдать сапожнику или работнику кухни.

Деньги не кончались. Когда я возвращалась домой и снимала кимоно, отовсюду сыпались белые конвертики. Я никогда не открывала их, чтобы посмотреть, сколько денег внутри. Часто я раздавала по конверту работникам окия. Без них я бы не стала Минеко Ивасаки.

Я знала, что сумма в сто тысяч иен (тысяча долларов) часто упоминалась моими клиентами, когда они обсуждали вопросы бизнеса. Мне стало интересно, и как-то я попросила маму Масако показать мне, как выглядят сто тысяч иен. Она вытащила из оби банкноты и показала мне десять тысяч иен (около ста долларов).

– Это не похоже на «много», – сказала я, – надо мне побольше работать.