Текст книги "По незнакомой Микронезии"

Автор книги: Милослав Стингл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

РОМАНОМ – ОСТРОВ ЛЮБВИ

После острова Дублон вместе со своими новыми знакомыми, учащимися школы имени Хавиера, я совершил еще одну поездку по огромной лагуне островов Трук. На этот раз мы держали курс на восток. Это была удивительная поездка – лагуна сверкала в лучах утреннего солнца, тысячи маленьких серебряных зеркалец плясали на воде.

Лодочник знал лагуну как свои пять пальцев, что очень важно, так как сотня мелких рифов почти подступает к самой поверхности океана. Этот двухсоткилометровый коралловый барьер особенно опасен возле «высоких» островов.

Лавируя между коралловыми сплетениями, мы осторожно проплываем мимо небольшого островка Фало, затем вдоль широкого западного берега острова Моэн, движемся на юг, к узкому холмистому Фефану, формой своей напоминающему лежащую женщину (кстати, на местном наречии Фефан и значит «женщина»).

Теперь наш лодочник направил катер в пролив между южными «высокими» островами Трука – Тсисом и Уманом, а затем повернул на запад к плоскому, с изрезанными берегами острову Тол, похожему на распластавшегося краба.

Наш катер все время меняет курс – на горизонте лагуны Трук то появляются, то исчезают острова. Мне трудно ориентироваться, и вскоре я окончательно запутался.

Передо мной проплывают острова группы Трук. Они возвышаются не более чем на триста пятьдесят метров над уровнем океана, но после низких атоллов Маршалловых островов кажутся микронезийскими Альпами. Гора Винифеи служит нашим ориентиром. Преодолев двенадцать коралловых барьеров, отделяющих Тол от острова Романом, мы, оказываемся у цели нашего путешествия.

Длина небольшого острова Романом – около двух километров, ширина – еще меньше. У овального кратера, горы Винифеи разместились несколько деревень: на севере – Намодру, на юге – Моеи, Вилиси и другие. Ромадом, никогда не играл в истории островов Трук заметной роли. Даже в доколониальные времена он не имел самостоятельности: сначала находился под властью Удота, затем был присоединен к соседнему «царству» Тол. Немногочисленное население острова принадлежит к нескольким родам.

Остров лежит в стороне от морских дорог. Во время моего посещения там не было ни одного белого человека. Иногда сюда, правда, заглядывают миссионеры и периодически наносит визиты американская санитарная служба с Моэна. Черты традиционной культуры Трука на Романоме сохранились в более чистом виде, чем на больших островах. Но и здесь чужеземцы хотели навязать островитянам свои нравы и обычаи. В конце прошлого века на западной окраине Романома обосновался японский торговец, а на восточной – американский. Оба они прежде всего занялись обменом своих винтовок на черепах и трепангов. Чтобы торговля шла бойко, они натравливали одну деревню на другую. В начавшейся резне погибла почти половина населения острова. Оба коммерсанта, прихватив мешки с черепашьими панцирями и богатым урожаем морских огурцов голотурий, покинули Романом. На острове наступил мир. Изолированный от всех островов архипелага, Романом сохранил свою культуру в не тронутом цивилизацией виде.

– У нас, на Моэне, находятся самая лучшая школа всей подопечной территории Тихоокеанские острова; большая поликлиника. На Дублоне вы увидите и японские причалы с доками, и даже разрушенный аэродром. А здесь, на Романоме, живут лишь микронезийцы – местные рыбаки и ремесленники, – объясняли мне мои друзья из школы имени Хавиера.

Я побывал в гостях у одного местного жителя. Он делал лучшие на всем архипелаге «сувениры». Я уже видел замечательные сумочки, которые плетут беженцы с атолла Бикини. Мне даже подарили удивительную морскую карту-сувенир, составленную жителями атолла Маджуро из белых ракушек и палочек. Здесь же, на острове Романом, я познакомился с резчиком по дереву. Он предложил мне на выбор два самых характерных «сувенира» Трука – предметы материальной культуры, известные во всей Микронезии! Первый – отполированная деревянная боевая палица, второй – малый фелаи – «любовная трость».

– Что предпочтете: боевую палицу или, может быть, фелаи? – спрашивает хозяин.

– Нет, я не люблю оружие, какой бы вид оно ни принимало.

– Может быть, фелаи? – повторяет свой вопрос резчик по дереву.

Мои спутники приходят на помощь:

– Понимаете, любовная трость.

Ну, конечно же, я понимаю. И тут я вспоминаю лозунг, который когда-то скандировали активные молодые пацифисты в западных странах: «Любите, но не убивайте».

После моего вчерашнего посещения микронезийского Гибралтара без колебаний голосую за любовь. Я обращаюсь к резчику, который тоже говорит по-английски (ведь американцы много лет уже покупали у него палицы и «любовные трости»), со словами:

– Любите, но не убивайте.

И он стал вырезать мне фелаи, мой личный фелаи. Через несколько дней один из школьников принес мне эту «любовную трость».

Итак, теперь я обладатель собственного полуметрового фелаи. Он напоминает копье с острым наконечником. Его верхняя часть украшена знаменитым микронезийским орнаментом, узор которого – мой, индивидуальный. Орнамент – это одна из тех редких «вещей», которые находились в полной собственности микронезийца. Местные жители высоко чтили резчика. Он умел создавать десятки, сотни оригинальных, до сих пор никем «не использованных» рисунков, по которым можно было «идентифицировать» владельца.

Такого узора, как на моем фелаи, тоже ни у кого нет. Я могу теперь принять участие в «любовном» состязании на островах Трук и традиционным способом бороться за сердце (и не только за него) любой местной дамы. Тут фелаи действительно неоценимый помощник. Эта тросточка – замечательное средство передачи любовной информации. Этими «удостоверениями» любви на островах Трук вооружаются именно мужчины. Сначала они разгуливают по родной деревне с тросточкой в руках. И не только не стыдятся этого, а, наоборот, демонстрируют всем свое любовное желание. Оно может не иметь конкретного адреса, а может быть обращено и к определенной девушке. Тогда обладатель фелаи при первом же удобном случае показывает избраннице орнамент своей «любовной трости». Она (независимо от того, нравится ли ей владелец фелаи или нет) внимательно изучит рисунок на фелаи. Потому что «удостоверением», знаком владельца является не весь фелаи, а лишь его узор.

После того как владелец «любовной трости» показал фелаи той, чьей благосклонности он добивался, он ждет наступления ночи. Потому что мораль островов Трук определяет, что любви отведена ночь, а не день. Ночью юноша, вооруженный фелаи, подходит к хижине избранницы и просовывает сквозь податливую стену из листьев свою трость. С этой целью один ее конец заострен. Девушка, днем внимательно осмотревшая узор, уже ожидает визита своего возможного любовника, хотя они не сказали друг другу ни единого слова. Ответ, который девушка собирается дать своему кавалеру, тоже будет передан с помощью фелаи. Вначале она внимательно осмотрит просунутую сквозь стену трость. Если орнамент такой же, какой она видела во время утренней прогулки по деревне, значит, в ее хижину и ее сердце стучится тот, кого она встретила утром. Девушка может втянуть трость внутрь хижины («Входи и люби меня»). Но может также вытолкнуть фелаи наружу («Уходи, я не приму тебя»). Юноша поймет, что его отвергли.

«Любовная трость» без слов может передавать также и другие ответы. Например, если девушка втянет фелаи лишь частично и приподнимет его, то это значит: («Согласна, но не сейчас. Подожди, выйду попозже»).

Если же юноша, просунувший фелаи в хижину, после такой реакции девушки быстро выдернет его назад, то, следовательно, он хочет сказать: («Не могу ждать, выходи скорее!»).

Лишь после того как девушка выходит из хижины, юноша откладывает связавшую их деревянную трость в сторону и начинает говорить сам.

Жители Романома, да и не только они, сожалели, что с приходом японцев и американцев почти невозможно стало пользоваться этим замечательным фелаи, потому что теперь стали использовать при постройках хижин дерево, а сквозь деревянные стены фелаи не проходит. К тому же они построили на островах Трук школы, и теперь вместо фелаи мужчины посылают возлюбленной записки. Причем не одну, а несколько, так как современная мораль требует, чтобы девушка ни на первое, ни на второе приглашение на свидание не отвечала.

На острове Романом незамужних девушек мало. Однако супружеской верностью жители островов Трук похвастаться не могут. Даже любовная записка в наши, «цивилизованные времена» служит в Микронезии доказательством измены, и романомский вождь, который тоже умеет читать, должен осудить местного Дон-Жуана на несколько дней принудительных работ на строительстве дорог.

Сейчас местная молодежь редко покупает фелаи, поэтому я был для резчика долгожданным заказчиком. Однако тяга к взаимным свиданиям от этого не уменьшилась. В результате почти все девушки, подчас совсем юные, уже состоят в браке. Неженатым молодым людям не остается ничего другого, как писать любовные записки замужним женщинам и, прячась, от мужей, бегать на свидания к ним.

На островах Трук, как утверждает поэт, «любви все возрасты покорны». Ни церковь, ни отцы-иезуиты, ни японцы, ни американцы не могли с этим ничего поделать. По мнению островитян, «цивилизация только излишне все усложняет».

Мне рассказали, например, что жители островов Трук стараются не сообщать административным органам о заключенном браке, опасаясь, что тот, кого однажды записали в книгу, до самой смерти обречен на супружескую верность и должен прожить с одной женщиной всю жизнь. И юноши и девушки на Романоме опасаются, этой крепкой, трудноразрываемой связи. Они говорят, что раньше все было значительно проще. Действительно, в прежние времена браки, заключались без особых формальностей и развестись было также несложно. Здесь, кроме того, существовало весьма строгое табу на браки внутри рода иди между близкими родственниками. Подобные табу существуют на Труке и сейчас. Некоторые запрещения ограничивают и другие проявления родственных отношений. Например, сестра в присутствии своего брата не должна смеяться и шутить...

На островах Трук молодые люди могли заключать брак лишь после того, как становились взрослыми. Юноши вступали в период половой зрелости без каких-либо ритуалов. Любовный опыт они приобретали чаще всего с женами своих родственников, близких друзей или побратимов.

У девушек признаки зрелости проявляются яснее, поэтому, как только наступало половое созревание, они получали в подарок рогожи. Затем им связывали за спиной руки и вели по деревне, чтобы каждый юноша знал, что теперь он может добиваться их любви.

Если девушка выбирала среди любовников одного возлюбленного на всю жизнь, то тот юноша мог постучаться в хижину ее родителей и попросить ее руки. Условия брака на Романоме оговаривались с родителями невесты. Первые два-три месяца юноша проводил в хижине родителей будущей жены, обрабатывал землю тестя и брата невесты. Затем он выплачивал за девушку определенную сумму денег, после чего считалось; что они вступили в законный брак.

На островах Трук разводы – частое явление, причем совершаются они довольно легко. Иногда родителям жены через какое-то время приходится возвращать недовольному зятю брачный выкуп, который он заплатил за невесту. Если новоиспеченный муж высказывал свое неудовлетворение сразу же после свадьбы, во время медового месяца, то родители принимали свою дочь обратно лишь после того, как муж выплачивал им своеобразный откуп – плодами хлебного дерева, таро или бананами.

Мужчины среднего возраста нередко покупали у родителей новорожденную девочку, получая тем самым «преимущественное право выбора». Они даже помогали родителям растить девочку. Обручение между взрослым женихом и несовершеннолетней невестой происходило в период, когда та достигала шести-семи лет, свадьба – сразу же после того, как она становилась взрослой.

Если же девушка отказывала такому жениху, то ее семья обязана была выплатить так долго ждавшему и в конце концов отвергнутому мужчине все, что он истратил на невесту, избранную еще в колыбели. В случае, если жених умирал раньше, чем его нареченная превращалась во взрослую девушку, право на молодую «вдову» имел мужчина из рода умершего, так как считалось, что род уже однажды ее выкупил.

Я понял, что на островах архипелага Трук деньги открывали доступ к сердцу почти каждой девушки. А так как супружескую верность на островах Трук не очень-то чтут, то неудовлетворенная в супружестве жена всегда могла легко найти себе партнера среди молодых парней деревни.

Богатый человек мог позволить себе иметь несколько жен. Я слышал, что и сейчас еще остались на островах последние обладатели нескольких жен. В прежние времена главная жена – лигур– советовала мужу, кого из девушек выбрать в качестве следующей жены.

Многоженство не было здесь чем-то необычным, как, впрочем, и во всей Океании. Однако я слышал, что на Труке можно встретить и полиандрию, многомужество.

Утверждают, что на островах Трук несколько братьев нередко женились на одной девушке. Такая супруга могла иметь на Труке до десятка мужей. Надо сказать, что одним из главных достоинств островитянки всегда считалась ярко выраженная сексуальность, выносливость в любви, ибо на любовные отношения обитатели островов Трук всегда смотрели как на своеобразную борьбу, состязание между мужчиной и женщиной. Кто выдержит дольше, тот выиграл. И «победительницей», как правило, оказывалась женщина.

Островитянки уделяют своему телу исключительное внимание. Они всячески украшают себя, стараются быть подтянутыми, опрятными.

Известен один традиционный обычай аборигенов островов Трук, о котором пишут все без исключения посетители этого архипелага, – своеобразные состязания между красивыми женщинами. Ценителями красоты обеих обнаженных соперниц при этом оказывались все жители данной деревни. Победительница этого своеобразного соревнования пользовалась всеобщим уважением, у нее появлялось много новых поклонников, проигравшая же при этом «сгорала от стыда».

Приход белых повлиял лишь на внешнюю сторону жизни островитян с Трука. Главное – «любовь к любви», предпочтение физической любви всему остальному – осталось. Эти традиции стали лишь более скрытыми, меньше бросаются в глаза, тем более что японская администрация, сама не ведая того, сдвинула часы любовных свиданий островитян. В прежние времена юноши на острове Романом приходили к девичьим хижинам лишь глубокой ночью. Но японцы ввели на острове комендантский час. В девять часов вечера слышался сигнал местного трубача, который дул в раковину. Жизнь на Романоме замирала. Все жители расходились по своим хижинам, которые они могли покинуть лишь после восхода солнца.

В наши дни парни со своими подругами стараются встречаться здесь засветло и укрываются подальше в буше, потому что даже на этом острове с такими своеобразными нравами за супружескую измену, как я уже упоминал, наказывают несколькими днями принудительных работ. Однако такое наказание никто не считает унизительным, поэтому островитяне по-прежнему предаются любви.

Наверное, лишь один я не воспользовался здесь своим фелаи. Я приобрел его в качестве сувенира, для того, чтобы сохранить воспоминание о далеких, полных любви островах. Когда мои друзья с Трука передавали мне эту замечательную, украшенную изумительным узором «любовную тросточку», один из них сказал:

– Не забывай Трук. Не забывай и нашу поговорку: «Пока человек способен любить, он не умрет, он бессмертен».

В ДРЕВНИЙ УМАТАК, К ОСТРОВАМ ПРЕСТУПНИКОВ

Я прощаюсь с островами Трук и отправляюсь на Гуам – наиболее известный и самый крупный микронезийский остров, коренные жители которого называют себя чаморро.

В своем путевом дневнике я обозначил Гуам как седьмую часть шестичленной Микронезии. Но «седьмая единица шестерки» – явление не совсем обычное. Гуам прошел процесс исторического развития, не похожий на тот, что наблюдался на других островах. Особенно это касается жизненного уровня здешних чаморро.

Чтобы лучше понять настоящее Гуама, надо прежде всего познакомиться с его прошлым. До появления белых людей он развивался так же, как и остальные Марианские острова. Доказательства тому не приходится искать слишком долго. Прямо на центральной площади столицы Гуама, которая называется Испанской, стоит хорошо сохранившаяся латте– высокая колоннада, монумент доколониальной Микронезии. Рядом – элегантные новостройки американского типа. Мне все-таки хотелось сначала увидеть, как выглядел, чем жил этот тихоокеанский остров до появления здесь зданий из стекла и бетона.

Мой друг, островитянин Артур, опекавший меня на Гуаме, посоветовал начать знакомство с историей острова и, собственно, всей Микронезии (так до меня поступали многие путешественники) с одного из красивейших мест Океании – Уматака и его прекрасного залива в юго-западной части Гуама.

Это был дельный совет. По дороге в Уматак я увидел многое из того, что обычно показывают туристам. Дело в том, что этот важнейший тихоокеанский перекресток принадлежит в Основном американским вооруженным силам. Армия же, как известно, не склонна приглашать посетителей осматривать; свои аэродромы или полигоны. Военные занимают северную, к счастью, наименее живописную часть острова, более трети его территории. В основном это равнина, покрытая тропическими лесами. Ее средняя высота – около ста пятидесяти метров над уровнем моря.

Гуам, подобно Италии, по форме напоминает сапог. К югу ландшафт начинает меняться – появляются гряды холмов, покрытых колючей зеленой травой. Они рассыпаны по всему югу и окаймляют знаменитый залив Уматак. Здесь же возвышается и главная гора острова – Лам-Лам, рядом с ней – горы Джумулонг, Мангло и Сасалагуан.

Внутренние районы Гуама (милитаризованный север и «гражданский» юг) безлюдны. Здесь царство бамбука и чопага, из стволов которого раньше, да зачастую и сейчас, строят свои хижины местные чаморро. Тут же растет ифил. Это дерево очень ценится за способность противостоять термитам. Ифил вывозят туда, где живут термиты.

Внизу, у подножия Лам-Лама, кончаются ифиловые и чопаговые рощи. Здесь же раскинулся Уматак, который так пленил меня в Микронезии. Океан глубоко врезался в этом месте в сушу, образовав узкий залив, издавна служивший прибежищем многим кораблям. Еще по дороге к Уматаку я увидел мыс Орот. На нем когда-то стояла знаменитая испанская крепость Святого Креста, не помешавшая, однако, не менее знаменитому английскому пирату Джону Клиппертону проникнуть в залив Апра. Недалеко от бывшей крепости находится старый испанский мост, который я перешел, а за ним – сохранившаяся испанская звонница колониальных времен. Это уже Уматак.

Я отправился туда, чтобы взглянуть на места, которые посетил первый белый человек, некогда вступивший на остров. В краткой надписи на памятнике, установленном в центре деревни Уматак, всего в нескольких метрах от берега океана, начертано его всемирно известное имя – Фернан Магеллан.

Этот мореплаватель, чьи корабли впервые в истории морских путешествий обошли вокруг земного шара, высадился в Уматаке 6 марта 1521 года. Уматак – первый пункт в Микронезии и во всей Океании, который посетил европеец. Дело в том, что, как это да удивительно, но за весь свой долгий путь от Огненной Земли до Западной Микронезии, за исключением двух маленьких, необитаемых и потому названных им «несчастными» клочков суши, Магеллан не встретил ни один из тысяч тихоокеанских островов.

Плавание от мыса Горн до Гуама заняло более ста дней, точнее, три месяца и двадцать дней. Итальянец Пигафетта, оставивший описание знаменитого, путешествия, сообщал: «Мы питались лишь сухарями, пахнущими, крысами, которые грызли их до нас...» Девятнадцать человек во время перехода, от берегов Америки до Микронезии умерли. Около тридцати, были тяжело больны. Лишь небольшая часть экипажа кораблей Магеллана перенесла все тяготы путешествия, по водам Тихого океана благополучно.

Более чем через сто дней трагического, безнадежного плавания по «пустому» океану матросы неожиданно увидели землю, – прекраснейший остров Марианской группы, один из красивейших в Микронезии. От берегов Уматака навстречу кораблям Магеллана двинулись сотни маленьких пирог. Треугольные паруса придавали им такую скорость, что казалось, будто прао (так чаморро называли свои лодки) несутся по воде, как бы опираясь на воздушную подушку.

Эта встреча потрясла моряков Магеллана. А так как прао уматакских чаморро напомнили испанским морякам знакомые им формы парусов, распространенные в то время в Италии, то первое имя, которое люди, открывшие Гуам, дали Марианским островам, было нежным и поэтичным – Islas de las Velas Latinas– «Острова латинских (итальянских) парусов». Однако уже на следующий день только что открытый тихоокеанский архипелаг получил иное наименование – Islas de los Ladrones– «Острова грабителей».

Чем же так прогневили чаморро испанцев, что их остров заслужил столь оскорбительное название, которое, кстати, попадалось мне в специальной литературе? Как выяснилось, жители Уматака, восхитившие европейцев своими прао, украли с одного испанского корабля вельбот. Вот такой, казалось бы, незначительный эпизод стал причиной, того, что и остров, и весь архипелаг долгие десятилетия на всех картах мира именовали Островом грабителей.

На другой день после кражи Магеллан отправил в Уматак карательную экспедицию. Так Европа впервые заявила о себе на островах Тихого океана. Эта история мало чем отличается от похожих ситуаций в других частях света, например, в той же Америке, от берегов которой приплыл Магеллан. (Кстати, европейцы жителей Гуама называли «индейцами», так же, как и коренных обитателей Америки, хотя здесь, как и на всех Марианских островах, жили чаморро.)

Каратели убили для острастки нескольких местных воинов и торжественно водворили украденную лодку на место. Чем же ответили островитяне? Когда корабли Магеллана покидали прекрасный залив, чтобы отправиться на поиски новых миров, множество прао вышли проводить европейцев в открытый океан. Местные жители, которых несколько дней назад белые люди безжалостно убивали, теперь дарили им на прощание рыбу и различные продукты.

В память о посещении Магелланом Уматака осталось несколько убитых островитян и небольшой монумент, за которым нынешние чаморро, несмотря на горе, которое белые причинили их предкам, тщательно ухаживают. Они гордятся памятником, ибо какой из островов Микронезии, да и всей Океании, может похвастаться чем-либо подобным!

Вдоль северного берега залива Уматак несколькими рядами тянутся домики чаморро, заменившие прежние хижины. Над поселком возвышается церковь – незатейливое сине-белое строение с высокой башней. Сюда 8 и 10 октября каждого года собираются на храмовый праздник верующие со всего Гуама. Они совершают торжественные процессии в честь Святого Дионисия. Сине-белый храм на берегу синего океана – тоже источник гордости островитян.

После Магеллана в залив заходили и другие корабли, в основном испанские и голландские. Тут побывал, хотя и не выходил на берег, английский пират Томас Кавендиш. Пираты, голландские военные корабли, испанские галеоны ненадолго задерживались здесь, и чудесный остров еще целых полстолетия жил собственной жизнью, хотя формально принадлежал Испании, «солнце над которой никогда не заходит».

5 апреля 1662 года в заливе Уматак бросил якорь галеон «Сан Дамиан», на борту которого находился человек исключительной энергии, полный фанатичного желания выполнить порученное ему дело. Впоследствии именно он круто изменил судьбу Уматака.

Человека этого звали Диего Луис де Санвиторес. Он происходил из древнего аристократического испанского рода из Бургоса. Еще в юности Санвиторес вступил в Орден иезуитов. Вскоре его отправили на Филиппины, которые к тому времени были колонизованы. По пути из мексиканского города Акапулько в Манилу галеон, на котором плыл Санвиторес, на несколько дней задержался у берегов Гуама (здесь обычно испанские корабли пополняли запасы свежей воды и провизии). На острове, открытом сто пятьдесят лет назад, не было ни одного испанца. Кстати, к счастью для всей Микронезии, здесь не проживал еще ни один миссионер. Санвиторес же загорелся выполнить свой «священный долг» в самых глухих, самых «языческих» местах. Вначале он предполагал с Филиппин перебраться в Японию и там заняться «праведным» делом – обращением людей в христианскую веру. Но увидев Гуам, Санвиторес сразу же решил, что никуда отсюда не уедет. Из Манилы он обратился к королю Филиппу IV с просьбой помочь ему в деле евангелизации Островов грабителей. Филипп вскоре умер, так и не успев ответить восторженному миссионеру, но просьба Санвитореса не осталась забытой. Вместо усопшего супруга свое благословение дала королева Мария-Анна. Санвиторес отблагодарил ее за это довольно своеобразно: переименовал Острова грабителей, присвоив им имя королевы Марии. Так что Марианские острова названы так в честь не девы Марии, как многие думают, а королевы, которая Милостиво разрешила группе испанских иезуитов, руководимых Диего Луисом де Санвиторесом, осуществить в этой части Микронезии духовную конкисту.

Иезуиты высадились в Уматаке. Однако надолго там они не задержались, а двинулись на север и основали первую миссию вблизи деревни Аганья, расположенной в устье одноименной реки, впадающей в другой залив на Гуаме – Aпpy.

По традиции вожди Аганьи; играли важнейшую роль в делах чаморро. Санвиторес записал, что тогда в «столице» Гуама стояло пятьдесят три хижины представителей Господствующей здесь социальной группы – «Высоких людей», а также множество хижин «низких». С самого начала Санвиторес сделал ставку на «высоких людей».

Благожелательность Вождей Санвиторес снискал щедрыми подарками и своим красноречием. Один вождь, Купуга, подарил иезуитам земельный участок. Вскоре Санвиторес построил на нём первый христианский храм в Микронезии.

Вначале дела миссионеров шли успешно. В 1670 году Санвиторес писал своей покровительнице королеве Марии-Анне: «Мы обратили в христианство около двадцати тысяч индейцев». На Гуаме в то время проживало около сорока тысяч чаморро, примерно столько же их было на Тиниане, Сайпане и других более мелких Марианских островах.

Но потом миссионеров начали преследовать неудачи. Один из них, брат Лауренсо, окрестил в Анатиане новорожденного; через несколько дней ребенок умер. Местные чаморро решили, что в смерти младенца повинен миссионер, и убили Лауренсо. Он стал первым «мучеником» первой христианской миссии в Микронезии. Вскоре после этого был убит еще один миссионер – Луис Медина и с ним его мирской брат филиппинец Ипполит де ла Круз. К тому же иезуиты неожиданно для себя обнаружили, что на Гуаме живут чужеземцы, которые с антипатией относятся к богоугодному делу. Судьба привела их сюда издалека. Это были индиец и африканец, служившие вместе на испанской шхуне «Ла Консепсьон», которая разбилась у берегов Гуама почти четверть века назад. Третьим, оказавшимся на острове также после кораблекрушения, был китаец, которого чаморро звали Чоко. Он прожил здесь более двадцати лет и играл довольно видную роль на острове. Именно китаец больше всего противодействовал стремлениям миссионеров крестить местных младенцев.

Сами чаморро не все были готовы признать христианскую веру. На Сайпане, например, жители потребовали, чтобы Санвиторес сначала сотворил чудо, доказывающее, что христианство сильнее их собственных верований. После неудач на Сайпане и Тиниане руководитель миссионеров решил сосредоточить свои усилия в деле обращения языческих душ на самом Гуаме. Но ни рядовые островитяне, ни «высокие люди» уже не относились к иезуитам с прежней благосклонностью. В джунглях они убили одного из помощников Санвитореса. Тогда испанские солдаты, прибывшие на остров по приказу королевы для охраны миссионеров, застрелили чаморро Гуафака и несколько десятков других аборигенов.

Иезуиты стали терять своих последователей. Однажды Санвиторес попытался вопреки воле родителей окрестить дочь влиятельного островитянина, некоего Матапанги из деревни Тумон, который сначала принял, а затем отверг веру белых людей. После этого нападения было совершено на самого главу иезуитов. Друг Матапанги, Хурао, проткнул миссионера копьем, а Матапанга его добил.

Смерть Санвитореса вызвала целую волну ответного насилия. На Гуаме происходило то же, что и в Мексике или Перу после того, как туда пришли Кортес и Писарро.

Королева Мария-Анна, некогда разрешившая Санвиторесу отправиться на Острова грабителей, теперь, после его смерти, послала для защиты оставшихся в живых иезуитов новые отряды солдат. Последние под предлогом мести за убийство Санвитореса принялись уничтожать целые деревни чаморро. Меры усмирения, предпринятые солдатами, были настолько ужасны, что против них подняли голос даже сами иезуиты.

Санвиторес погиб в начале апреля 1672 года – ровно через десять лет после того, как впервые сошел на берег в Уматаке.

Фанатичный иезуит сделал центром своей деятельности Аганью, а не Уматак. И все же все исторические события, связанные с жизнью Гуама, сосредоточивались вокруг великолепного Уматака. После того как опустошительный тайфун 20 ноября 1663 года целиком уничтожил Аганью, губернатору острова Эсплану не оставалось ничего иного, как вместе со своими чиновниками и солдатами переселиться в Уматак. Губернатор распорядился реставрировать и достроить поврежденный тайфуном храм Святого Дионисия. Однако вскоре здание было вновь разрушено – на этот раз землетрясением. В 1849 и в 1902 годах храм пострадал от новых землетрясений. Наконец, в 1962 году он был сильно поврежден тайфуном «Карина».

Следы испанских сооружений я обнаружил и в других местах Уматака. Все это были военные укрепления. Одна из испанских крепостей возвышается на Замковой скале, у самого входа в залив Уматак. На противоположном, южном, высоком берегу залива стоит другая хорошо сохранившаяся крепость – Ла-Соледад. Но и она, разумеется, мертва в наши дни. Ее стены годятся сейчас лишь для того, чтобы привязывать к ним карабао – буйволов.

На северной стороне гавани виднелись остатки наблюдательного пункта Святого Ангела. В личном саду одного местного жителя можно увидеть еще одну маленькую крепость – Сан Хосе. Крепость Санта Барбара стояла совсем рядом со знаменитым храмом. Если от крепостных стен давно остались одни воспоминания, то храм сверкает яркими красками, как будто с него только что сняли леса.

В отличие от красочного храма остальные строения современного Уматака выглядят довольно серо. Несколько десятков бедных домиков чаморро кажутся спящими. Залив Уматак действительно прекрасен, но и сама деревня разочаровала меня. Казалось, полвека назад время здесь остановилось, и притом надолго.