Текст книги "Другое тело"

Автор книги: Милорад Павич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

7. Звучащая нить

Ночь вошла в час страха, ведь в Венеции ночи делятся на время, когда видно будущее, за которым следует момент воспоминаний, а затем час страха. И в тот миг, когда опустился час страха, в первый раз послышался звук. Анна и Захария как зачарованные одновременно повернулись к окну. Звук доносился снаружи. Тонкая нить звука спустилась откуда-то сверху, с бескрайних небесных высот, и проколола Венецию, как булавка жука.

Звук был протяжным, довольно высоким, и поначалу никто в городе не обратил на него внимания. Он не был особенно сильным. Потом забеспокоились собаки. Начали лаять на лодки так, как обычно лают на чье-то невидимое присутствие в темноте ночи. Потом перестали петь птицы. А звук не прекращался. Постоянный, не меняющий высоты и силы, он спускался с неба на землю, как тонкий вертикальный луч или струйка воды. Он мешал заснуть в первую ночь. Наутро птицы не взлетели с мест своей ночевки, а звук по-прежнему присутствовал. Потом вдруг возник еще один звук, другой, более глубокий, он был несомненно горизонтальным и пересекался с тонким звуком, спускавшимся с неба. Теперь казалось, что второй звук входит в одно ухо и выходит из другого, и люди на улицах, в церквях и в гондолах принялись молиться, некоторые женщины крестились наоборот, как на нечистую силу. Купцы из Мисира рассказывали, что они встречались с такой нитью звука, натянутой между пирамидами. Она была очень похожа на ту, которая звучала сейчас в Венеции. В церквях было забили во все колокола, словно оповещая о чем-то чрезвычайном, но вдруг они как по приказу разом замолкли, священники в проповедях говорили, что звук слышен только грешникам, а тут еще началось то самое, с лягушками. Лягушки падали с неба. Дети плакали, на рынках кое-кто распространял слухи, что ночью слышен звук мчащейся вечности, которая спускается с неба на землю и прокалывает ее, как игла, рассекая пополам время, которое приходит от Сатаны. И действительно, все видели, что звук, тонкий и быстрый как женский взгляд, стоит над Венецией и делит небо на две половины, на свет и тьму. И все видели, что слева от звука стоит ночь, а справа остается день…

Анна и Захария были на удивление спокойны, потому что они, по словам Захарии, знали, когда звук прекратится. Забетта высказала свои соображения:

– Кто-то хочет поговорить с нами, таким способом к нам обращается Святой Дух, но мы его не понимаем. Пока не понимаем…

Так же неожиданно, как звук опустился на Венецию, он исчез, и этого в первый момент никто не заметил. Просто однажды утром всех разбудили тишина, пение птиц и шум волн, а не звук. Его не было. Это произошло на два дня позже того срока, о котором говорили Забетта и Анна…

Тут вдруг Захария кое-что вспомнил. Он вспомнил, что монсиньор Кристофоло спрашивал у него в Буссоле, слышал ли он звук.

– И ведь это было за несколько недель до того, как мы, все остальные жители Венеции, услышали звук! – сказал он Анне, которая спокойно ответила ему, что кроме монсиньора Кристофоло есть и другие, кто слышал звук до нее и до Захарии.

– Кто? – вырвалось у Захарии, хотя ему показалось, что ответ он и так знает.

Забетта слышала его тогда же, когда и монсиньор.

* * *

– Не сомневаюсь, что ты в своей комнате часто слышал, как маэстро Джеремия произносит какие-то странные фразы и требует от меня, чтобы я их запомнила…

Этими словами вечером, через три дня после исчезновения звука, Анна начала разговор с Захарией. Казалось, она хочет залатать жизнь там, где звук распорол ее пополам. И это было лучшим из всего, что она сказала за этот вечер. Захария задумчиво брал аккорды на чембало, две клавиши которого теперь были тоже починены. Анна слушала его с удивлением, она слышала его игру впервые, хотя прекрасно понимала, что раз он сочиняет музыку, то должен на чем-то играть. Он наигрывал какую-то печальную песню, неизвестную Анне, песню, корни которой тянулись в ностальгические дали.

Музыка – это путешествие по лабиринту, подумала Анна. Слушая его, она поглядывала на каменный перстень Забетты, который поблескивал на руке Захарии.

– Откуда у Забетты перстень, который стоит все и в то же время ничего не стоит? – спросил он и перестал играть. – Вот этот, который она мне подарила и который сейчас на моем пальце?

– Перстень она получила вместе со своей неизлечимой болезнью от одного человека.

– А почему она доверила его мне? Неужели сама не могла воспользоваться его магической силой, раз так дорого за него заплатила?

– Она же тебе сказала, ей перстень помочь не может, он предсказывает будущее. Забетту с ее болезнью любая мысль о будущем ужасает. Впрочем, я не решилась бы заглянуть и в свое прошлое. Будь что будет, и спасибо за все! Я таких вещей боюсь. А ты?

– Думаю, у меня нет причин бояться своего будущего. Не знаю, почему я так считаю, но это так. Мне оно как-то безразлично.

– Ладно. Но если захочешь, ты можешь без труда узнать свое будущее. Перстень у тебя на руке, волшебный стих из бокала есть, его достаточно прочитать только раз, и он будет служить тебе до конца жизни. Не хватает только глиняного флакона с Богородицыными слезами. Но его мы добудем во время карнавала. Если ты передумаешь и откажешься от ворожбы, ни от кого не убудет. Перстень и так тебе очень идет. Договорились?

– Погоди-ка, – ответил Захария, – откуда тебе известно, что я знаю стих из бокала?

– Неужели ты не переписал его тайком от меня в ту самую ночь, перед тем как выбросить осколки в канал Чудес?

– А неужели ты никогда не спишь?.. И неужели он не потерял своей силы после того, как им уже воспользовался маэстро Джеремия?

– Нет, потому что он же не сумел им воспользоваться, у него ничего не получилось из колдовства, поэтому и стих, и перстень сохранили свои свойства; так же было бы и с водой из глиняного флакона, если бы Джеремия ее не выпил. Конечно, перстень маэстро остался у монсиньора Кристофоло, но у тебя есть свой собственный. Значит, как только мы добудем волшебную воду, то есть Богородицыны слезы, у нас окажется все, что нужно. Дело только за тобой, решай, хочешь или не хочешь узнать, что ждет тебя в жизни.

– Когда можно будет достать Богородидыны слезы?

– Я же сказала, когда начнется карнавал. Итак, милый мой красавчик скьявоне, тебе все-таки захотелось глянуть на собственную жизнь через замочную скважину?

– Но через эту замочную скважину я увижу не только свою жизнь, но и твою! Я хочу узнать наше общее будущее.

– А я не хочу!.. Ну, теперь поцелуй меня и отправляйся спать!

8. Комедия слуг

– За тобой должок – еще одно объяснение. Что за непонятные фразы говорил тебе маэстро и заставлял запоминать их? Мне через стену все было слышно.

– «Гномы», я тебе как-то говорила. Сейчас объясню, что это значит. Они связаны с комедией масок, которую иногда называют словом «дзанни»[4]4
  От итал. zanni (уменьшит, от Джованни).


[Закрыть], что означает «комедия слуг». А иногда используют название «комедия дель арте». Но независимо от названия эти представления любят смотреть даже те, кто не ходит в театр.

– А где же их показывают?

– На улице, хотя иногда их путают с «ученой драмой». Ученую драму можно посмотреть и в театре Гримани, который существует уже более ста лет, и на Калле-дель-Театро. Но венецианский карнавал нельзя даже представить себе без другой уличной комедии, комедии слуг. В ней перед публикой появляются пять-шесть персонажей, всегда под одними и теми же именами и масками, в одних и тех же костюмах, но каждый раз они разыгрывают другую историю. Это слуги (zanni) и служанки (servette), ученый лекарь или юрист Баланзон, проказник Арлекин, Пульчинелла и другие. Самый известный персонаж – это Панталоне, старый сладострастник под черной маской и в красном костюме, потом капитан Кокодрилло, чье изображение, как видишь, покойный маэстро держал на стене.

Итак, продолжим. Как я уже сказала, актеры в комедии дель арте носят всем известные маски и прямо на месте, во время представления, каждый вечер выдумывают новую историю, всегда новую интригу и развязку all`improviso[5]5
  Импровизируя (итал.).


[Закрыть]. Это не так-то легко. Поэтому в помощь актерам существуют рукописные или печатные сборники монологов и тирад, сочных шуток, которые называются «лацци», или изречений («гномы»). Покойный маэстро был большим поклонником комедии масок, он сочинял и собирал сборники изречений для венецианской труппы «Джелози». В старости утомленный маэстро, зная, что у меня прекрасная память, диктовал мне такие фразы, а я должна была их запоминать и потом записывать, чтобы у актеров под рукой всегда были новые шутки и реплики. И наконец, скажу тебе еще кое-что, имеющее непосредственное отношение к нам с тобой.

– К нам с тобой? Ты шутишь?

– И не думаю. В комедии дель арте всегда появляются и два персонажа без масок. Они даже могут не быть актерами в полном смысле этого слова. Это всегда пара молодых влюбленных, которые привносят в представление новые, невиданные раньше костюмы, потому что одеты они всегда по последней венецианской моде. Только они одни играют свои роли с открытыми лицами, без масок. Я уже пообещала труппе «Джелози», что в этот раз на осеннем карнавале влюбленную пару сыграем мы с тобой.

– Но, Анна, я же почти не знаю итальянского, не говоря уж о венецианском диалекте. Кроме того, я никогда не играл на сцене.

– Дорогой мой Сакариас, не надо пугаться, пусть ты не актер, но зато ты умеешь превосходно целоваться. Говорить буду я, а от тебя потребуется только целовать меня. Баста! Дело давно уже решено, и мы не можем подвести актеров…

* * *

В Венеции есть праздник, который длится почти полгода, а все оставшееся время проходит в его ожидании. Это карнавал. Начинается он в октябре и продолжается около пяти месяцев. В эти дни любой, от служанки и нищего до дожа, может выйти на улицу и, спрятавшись под маской от себя и от остальных, влиться в многотысячную толпу людей, одетых в самые невероятные костюмы и готовых на самые невероятные безумства.

Захария, никогда не зная точно, Анна это или нет, то терял, то находил ее на берегах каналов и на мостах, заполненных Арлекинами, Пульчинеллами, Панталоне и Бригеллами, сатирами и чертями, рыбаками из Чигои, стариками с кошками на горбу, испанцами, армянами, продавцами жареной кукурузы, королями, колдунами, целителями, псевдодворянами, разбойниками с большой дороги, пиратами с несуществующих кораблей, крестьянками, стариками, гондольерами, торговцами углем и светскими дамами. И вся эта толпа бурлила и перетекала от ярмарок с домашними животными к театрам марионеток, от шатров гадалок и шарлатанов на балы и торжества. Здесь встречались знахари, исцеляющие тоску горячими разноцветными камнями, лекари, обещающие избавить от старости всякого, кто согласится пробежаться спиной вперед (по методу, якобы привезенному в Венецию с Дальнего Востока прославленным Марко Поло).

Казалось, что здесь собралось пол-Европы, и, конечно, среди прочих сюда слетелось бесчисленное множество куртизанов и куртизанок, потому что для них этот карнавал всегда был золотым временем и присутствие на нем считалось делом профессионального престижа. Услышав, что в эти дни на улицах Венеции можно столкнуться с Вольтером, Захария страшно разволновался. Дело в том, что в своей новой рукописи он остро полемизировал с этим французским писателем. Но отыскать кого-нибудь в Венеции во время карнавала невозможно, так что Захария и не мечтал встретить великого философа, с суждениями которого относительно одного заговора против русского императора Петра Великого Захария не мог согласиться. Пользуясь безопасностью пребывания под венецианской маской, здесь, переодевшись авантюристами, бродили иностранцы, которых на родине за тысячи афер преследовал закон. Суверены иностранных государств сменяли здесь привычную им официальную помпезность публичной жизни на анонимность участников карнавала, позволявшую им передохнуть. И под каждой мужской маской можно было надеяться (а все окружавшие Захарию женщины на это и надеялись) встретить неотразимого Казанову, красавца, торговца, шпиона и неподражаемого любовника, который в те годы курсировал по всей Республике Святого Марка. Кражи, похищения, прелюбодеяния и сводничество, убийства и отравления таились под масками участников карнавала, и Захария, изумленный всеми этими чудесами, спросил Анну:

– Почему венецианские власти позволяют, чтобы на площадях и каналах месяцами творились такое столпотворение и беспорядки?

Вместо ответа Анна подняла руку и под носом у Захарии потерла друг о друга указательный и большой пальцы.

– Денежки, дорогой мой, денежки. В эти дни по венецианским каналам течет не вода, а золотые и серебряные скудо и пинези! Вся Венеция живет за счет карнавалов. Трактирщики, рыбаки, гондольеры, носильщики, торговцы, портные, парикмахеры и мастера, изготовляющие маски. Даже андалузские цыганки, которые приезжают сюда продавать душистое мыло из Севильи. И не будем забывать, что выгоду из карнавалов извлекают прежде всего Венецианская республика и актеры. Они – боги карнавала, потому что носят маски всегда, а не только в эти веселые дни. А так как завтра мы участвуем в представлении труппы «Джелози», то свою выгоду получишь и ты, мой прекрасный скьявоне… Получишь, получишь, не беспокойся!

* * *

Около шести часов вечера большая лакированная гондола высадила молодую пару на площади Морозини, где толпилось столько народу, что им с трудом удалось выбраться на сушу. Девушка была в белом шелковом платье и белых перчатках с наклеенными на них ярко-красными лакированными ногтями, а ее спутник – в белом шелковом плаще и украшенных вышивкой туфлях. Их лица закрывали небольшие маски, которые называют bauta. Они были так стройны и красивы, что при их появлении толпа испустила восхищенный вздох. Это были Анна Поцце, чембалистка, и Захария Орфелин, корректор венецианской типографии кира Димитриса Теодосия.

Они знали, что поиски следует начинать среди продавцов волшебных напитков, талисманов и реликвий, которые уже толпились возле одной из уличных сцен, и искать надо кого-нибудь из Турции. В Венеции это означало любого, кто пришел из тех краев по ту сторону границы, до которой турки проникли в Европу. Два актера из труппы «Джелози» указали им на старуху, которая, протягивая вперед руки, кричала на венецианском диалекте:

– Принимаю подаяние только от тех синьор, которые никогда не обманывали своих мужей! Только от них!

– Эта не из Турции, – сказала Анна.

– Откуда ты знаешь?

– Говорит по-венециански лучше, чем Альвизе Мочениго.

– А кто такой этот Мочениго?

– То есть как, кто такой! Это же дож!

Следующей возможностью, которая им представилась, была молодая и красивая девушка в черных одеждах. Она ела козий сыр с печеной тыквой. Захария подумал, что скорее всего именно она им и нужна, но когда девушка открыла рот, то вместо ответа на вопрос, не из Турции ли она, из ее рта выглянула живая змея и быстро заиграла языком. Девушка тут же повернулась к какой-то венецианке под фиолетовой маской и принялась заговаривать ее от сглаза. Она затараторила:

 
Песню пой,
в ус не дуй,
заболел у попа ху… – худой зуб, зуб худой.
За цирюльником послал,
а цирюльник говорит,
у попа стоит,
на столе стоит бокал.
 

Прислушавшись к ее словам, Захария громко расхохотался и сказал:

– Ты точно не из Турции, ты из наших! Вижу, как дурачишь этих венецианцев.

Насмерть перепуганная гадалка принялась умолять Захарию не выдавать ее. Анна с изумлением слушала, как та трещит на каком-то непонятном языке:

– Не выдавай меня, господин мой хороший, благослови тебя Бог! И утром, и вечером буду водить твою душу прекрасную к источнику, я тебе могу пригодиться, клянусь архангелами. Я тебе не какая-нибудь мелкая монета, за меня семь коз предлагали в Цаптате, а в Дриеве целую связку самого лютого перца… Я твоей госпоже почти даром отдам часы деревянные, что за поясом в дороге носят!

Тут гадалка вытащила из завязанного в узел платка деревянный треугольник, размеченный какими-то черточками, и протянула его Анне, на ломаном итальянском языке предлагая купить все это.

– С какой стати она называет это часами? – враждебно проговорила Анна. – Какую силу они используют, чтобы работать? Силу ветра?

– Не ветра, а солнца, голубица моя, – зачастила гадалка на еще худшем венецианском, – а если не хочешь, может быть, возьмешь от сокола три пера?

К счастью, Анна не поняла двусмысленного предложения гадалки, не то вцепилась бы ей в волосы прямо на площади Морозини. Тут в препирательство вмешался Захария:

– Ну, душа моя, хватит с нас игры и веселья. Я здесь затем, что мне, так же как и тебе, кое-что нужно.

– А что тебе нужно, красавчик мой?

– Ищу одну вещь, а ты, может, мне подскажешь, где ее найти.

– Подскажу, подскажу, красавчик мой, глаза у меня сглазливые, все видят, могу человека взглядом ото сна пробудить, могу ему в сон женщину загнать. Найду тебе, что ищешь, пусть даже нужен тебе огонь, который под водой…

– Мне нужен флакончик Богородицыных слез.

Гадалка онемела. Потом отрезала:

– У меня нету. Да и тебе от них толку не будет.

– Почему?

– Потому что они бесценны и при этом ничего не стоят. Есть у тебя Артемидины слова и перстень? Если нету, то нет проку и от воды.

– Это не твое дело. Найди мне только Богородицыны слезы, и больше от тебя ничего не требуется.

– За этим нужно в сам Константинополь. Дорого. И нету у меня.

– У кого есть?

– У Джурдже.

– Я заплачу. Раздобудь у Джурдже.

– Джурдже здесь нет. Его надо ждать.

– Сколько?

– Еще немного. Пока часы не пробьют.

По ходу разговора гадалка успевала обслуживать и других клиентов. И на самом деле была совсем не так сильно испугана, как это изображала. С венецианской дамы под фиолетовой маской она взяла плату, словно действительно заговорила ее от сглаза, отбрила старика, который занудно торговался насчет цены зеленого петушиного яйца и все выспрашивал, действительно ли из него вылупляются черти.

– А ты бы с яйцом хотел за ту же цену еще и сметаны? Нету, приятель, сметаны, нету. Давно уже не дою, откуда ей взяться.

И все это она тараторила на понятном только им с Захарией языке, нимало не заботясь, понимают ли ее, тем более что это совсем не мешало ей неплохо торговать своим товаром и услугами. Она предлагала волшебные пуговицы, которые сами отваливаются, если им напеть мелодию, – такие могут пригодиться, чтобы в нужный момент обнажить грудь. Кроме того, у нее можно было купить съедобные женские трусики и палец Фомы неверующего в коробочке из верблюжьей кости. Когда какой-то молодой человек, которого интересовали собственные любовные проблемы, потребовал от нее поворожить, она велела ему зажмурить один глаз и как из пушки выпалила:

 
Мою коленку увидал,
Все дела свои забыл.
А в мою постель попал,
Забыл и кто тебя родил…
 

Прервав эти маловажные занятия, Захария спросил гадалку:

– Долго еще ждать?

– Пока не пробьет полночь, золотой мой. Быстрей, чем получится, не получится.

– Ну хорошо, скажи-ка, что же все-таки ты собираешься мне продать?

– Что спрашивал, то и получишь. Ты разве не Богородицыны слезы требовал, мой красавец?

– Что такое Богородицыны слезы?

– Покупаешь сам не знаешь что?

– Знал бы, так, может, и не покупал бы.

– Э-э, тогда придется рассказать тебе. Глянь наверх, у себя над головой. Что видишь?

– Звезды, что еще ночью можно увидеть?

– Э, это не звезды. Это слезы Богородицы. Когда души умерших маленьких детей переселяются на тот свет, они следуют за слезами Богородицы, чтобы не заблудиться и не попасть в руки черных небесных князей. И в пути питаются этими слезами. А слезы эти, земляк, соленые, как и мы с тобой. Лизни пот своей красавицы и узнаешь, что жизнь – это соленая вода… Эх, заболтались мы с тобой, а полночь-то, вот она…

Когда затих последний удар колокола, гадалка крикнула:

– Джурдже, эй, Джурдже!

Перед ними возник крохотный старичок с косматыми бровями и ушами в волосах. Весь в грязи.

– Рот как горловина носка! – насмешливо оценила его гадалка и что-то шепнула ему на ухо.

Джурдже заблеял, как козел, и замотал головой, отвергая требование гадалки. Тогда она бросила пристальный взгляд на его ус, и тот на глазах Захарии и Анны загорелся и даже вспыхнул бы, не загаси его Джурдже ладонями. Сразу после такой неожиданности он закопченными руками вытащил из карманов два глиняных флакончика, похожих на тот, что был найден у ног покойного маэстро Джеремии.

– До самого Эфеса пришлось за ними идти, – жаловался он гадалке, протягивая один из флаконов.

Она же сунула в рот два пальца и свистнула резко и громко, придав звуку направление. Свист стегнул старика по лбу, и на нем остались два небольших надреза. Он хлопнул себя по этому месту ладонью, словно убивая комара, и, не говоря ни слова, протянул гадалке второй флакон. Потом пробормотал:

– Ох, ох, что ж ты бессердечная такая? Сразу злишься, как кошка какая, а Джурдже просто не понял!

Гадалка взяла второй пузырек и сказала Джурдже:

– Ну а теперь расплачусь с тобой и за труды, и за товар.

Джурдже радостно всплеснул руками, а гадалка протянула в его сторону сжатую в кулак руку и раскрыла ладонь, внутри обнаружилась живая бабочка, которую она предложила Джурдже. Тот улыбнулся своим ртом, похожим на горловину носка, схватил бабочку и молниеносно проглотил ее. После этого он тут же скрылся в толпе.

– Не беспокойся, эта вода настоящая! – сказала гадалка, протягивая Захарии флакон и потребовав за него в два раза больше, чем ожидали покупатели.

– Тебе не кажется, что это многовато будет, а? – удивился Захария.

– Э-э, мой прекрасный господин, должно быть, ты тоже из Турции, – отрезала гадалка. – Вызываешь ему упыря из могилы, тащишь в Венецию, чтобы лично товар доставил, а он говорит – много. Ему, оказывается, дорого! Много, мой господин, бывает, только когда тебя бьют!

– Что значит это слово, «упырь», которым она назвала старика? – спросила Анна.

– Вампир. Это слово значит «вампир», – объяснил Захария.

– Так, значит, Джурдже был вампир, – изумилась Анна.

– Разумеется, неужели ты не заметила?

В этот момент пестрая толпа актеров под масками направилась к сцене, они увлекли за собой и Анну с Захарией. Панталоне, в красном костюме, с птицей на белой шляпе, сорвал с них маски. По ходу дела один из актеров воспользовался толчеей и ущипнул Анну, на что она улыбнулась и шлепнула его по руке. Одна из служанок с завистью и злобой осмотрела Аннино платье, а потом продемонстрировала Захарии, что может сосать собственную грудь.

И тут начался настоящий хаос. Захария ничего не понимал в этом водовороте венецианских шуток, беготни и вспышек света. Он только чувствовал, что эта кутерьма с головокружительной скоростью куда-то уносит всех их. Вдруг он с изумлением услышал, как одна из масок сказала: «Разница между двумя женщинами всегда больше, чем разница между мужчиной и женщиной…», на что зрители разразились хохотом. Захария помнил, что это слова из «гномы» покойного Джеремии, которые Анна записывала для актеров. От этого он почувствовал себя как-то увереннее, и вся эта неразбериха, в которую он попал и которая все накалялась и накалялась, показалась ему не такой уж страшной и грубой. В тот же момент Арлекин, наряженный в домино из зеленых, желтых и красных лоскутов, ударил его ногой под зад и тем самым толкнул прямиком в объятия Анны. Анна почувствовала, что волосы Захарии пахнут дымом, а тело каким-то незнакомым ей чаем, страстно поцеловала его и крикнула не своим голосом:

– Сейчас можешь взять меня, любовь моя! Мы столько ждали этого мгновения счастья! Я отдамся тебе здесь и сейчас! Возьми меня! – выкрикивала она хрипловатым альтом, который был похож на голоса окружавших их актеров.

– Но, Анна, – прошептал Захария, – на нас смотрят сотни людей!

– Они не заметят, что мы не изображаем любовь, а действительно любим друг друга… – тоже шепотом ответила она. – Этого не будет видно. Никто здесь не сможет догадаться, действительно ли мы делаем или не делаем то, что они и так хотят увидеть на сцене!

– Анна, но здесь есть и твои знакомые, вот, я вижу среди зрителей Забетту, – отвечал Захария, в то время как вокруг них терся Панталоне и, пользуясь моментом, то и дело прислонялся к Анне сзади, что ей, судя по всему, совсем не мешало…

– Пусть вся Венеция видит, как ты меня любишь и как лишаешь невинности! – громко бросила она в публику, а Захарии шепнула, поддаваясь ему: – Они просто мечтают это увидеть. Поэтому и пришли сюда, ждут не дождутся…

С этими словами Анна притянула Захарию к себе, а он, как во сне, когда голым пробирался через толпу на мосту Риальто, оттолкнул Панталоне и прорвался в тело Анны Поцце. Аплодисменты, которые последовали за женским криком боли и наслаждения и которыми толпа приветствовала утрату Анной невинности, были совершенно недвусмысленными.