Текст книги "Маленькие фанатики Луны"
Автор книги: Мила Тумаркина
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Бабочка на плече
Последнее время жизнь доктора Ухова дала трещину, как его любимая чашка. И защита докторской откладывалась на неопределенное время, потому что его научный руководитель неожиданно уехал в Америку. На постоянное место жительства. И теперь в Министерстве здравоохранения не могли решить, кому же возглавить данное научное направление. А главное – от него ушла жена.
Все, что угодно мог ожидать Ухов, но только не это. Он привык к ней настолько, что почти не интересовался ее жизнью. Ему казалось, что жизнь давно налажена, и налажена удачно. Он за мамонтом, она у очага.
Окончил с отличием престижный вуз, ординатуру. В двадцать пять блестяще защитил кандидатскую. Его научные статьи публиковались в солидных медицинских журналах во многих странах мира. Ему писали письма маститые ученые. Готова докторская. И всего-то тридцать восемь лет за спиной. Он возглавляет кафедру, читает лекции, оперирует. Его имя пользуется большим уважением в медицине, в городе называют его «последней инстанцией перед Богом». Это ли не признание! И семейная жизнь складывалась нормально, дома чисто, ужин на столе… Как ему казалось, до того злополучного вечера, когда жена Лора совершенно спокойно, преувеличенно спокойно сказала ему, что любит другого, давно с ним живет, а теперь уходит…
Ухов смотрел на тонкое, будто выписанное акварелью, лицо жены, удивительно моложавое и по-прежнему красивое, и с ужасом сознавал, что испытывает облегчение. Будто вскрыт давно мучивший всех нарыв. Он хорошо помнил, как сильно любил ее, как добивался и страдал, как умолял о рождении ребенка. И теперь, бродя по огромной, недавно отремонтированной и обставленной новой мебелью квартире (дочь давно уже училась за границей и требовала от Ухова только одного: регулярно платить за учебу и отправлять ей деньги на съем жилья и еду), прекрасно понимал: что-то в его жизни пошло не так. Не сложилось, не убереглось. Ощущение одиночества, ненужности и неуверенности, совсем ему не свойственных, выбивало из привычной колеи. Делало раздражительным и агрессивным. Приходя вечерами домой, буквально валился с ног с одним единственным желанием – завалиться спать. На ужин сил не хватало. Да и не было ужина. В холодильнике сиротливо прятались десяток яиц и кефир, стоящий там уже неделю. Но и во сне ему не было покоя.
Этот сон, который снился ему с какой-то регулярной последовательностью, выматывал похлеще работы. Будто идет Ухов по июньскому лугу ранним утром, где-то журчит ручей, солнышко только начинает припекать, а трава еще прохладная, так и хочется упасть в нее и смотреть на бегущие облака. Но тут появляется бабочка совершенно удивительной окраски и размера. Ухов ошеломлен. Он пытается поймать ее, рассмотреть поближе, запомнить мельчайшие линии на ее крылышках, переходы от одной краски к другой, но она не дается, будто манит куда-то. Ухов бежит за ней, протягивая руки, и не может поймать. И когда, совсем изнемогший от погони, останавливается, бабочка садится на его плечо. Удивительная, необыкновенная, покорная…
Именно в этот момент его наполняло ощущение такого неимоверного счастья, легкости, почти невесомости, что перехватывало дыхание. Он просыпался. Всегда на одном и том же месте. Долго потом смотрел в потолок, чувствуя учащенное биение сердца и выступивший на лбу пот.
Ухов презирал всяческую мистику и недосказанность. Только конкретность. Только по существу. Но реальность утекала, как вода из непочиненного крана на кухне, и он совершал странные поступки. Вот и сегодня: завелся так, что чуть не ударил этого новенького, белобрысого молокососа.
Перед операцией и после – в ординаторской обычно травили анекдоты. Рассказать новый анекдот, не слышанный никем, считалось высшим пилотажем и почти приравнивалось к блестяще сделанной операции. Жорка Саркисов, однокурсник Ухова и давний друг, был мастером высокого класса. Большой, толстый, волосатый и очень добрый, Жорик был хирургом «божьей милостью», но совершенно не честолюбивым. Его, в отличие от Ухова, любили до обожания в хирургическом отделении, да и во всей больнице. Ухова уважали, восхищались, боялись, а Жорку любили. И в этом было существенное отличие. Две большие разницы, как говорят в Одессе. Жорик сглаживал все острые углы и умело гасил взрывной и очень властный характер друга.
В этот день Ухов не смеялся и не поддерживал разговор. Операция прошла не удачно, вернее не так, как он планировал. Белобрысый интерн, присланный из ординатуры, завел всех. Жорка громко смеялся, показывая свои сахарные крупные зубы, и от восторга закатывал глаза. Ординаторская взрывалась хохотом и одобрительным гудением. Практикант становился своим.
– А хотите, я расскажу историю? – предложил молчавший и не смеявшийся Ухов. Ординаторская приготовилась к очередной хохме. Все знали: Ухов рассказывал редко да метко. Он закурил, и неожиданно для себя и для всех, рассказал о сне.
В ординаторской повисло молчание. Не знали, как реагировать. До того это было не похоже на Ухова.
– Удивительное дело, – прервал молчание полюбившийся всем интерн, – по японским поверьям, если бабочка садится на плечо к человеку, то он скоро умрет. И засмеялся, ожидая, что все поддержат его удачную шутку. Но ординаторская оцепенела. Молчание становилось угрожающим. Белобрысый, казалось, не заметил неловкости, и весело закончил:
– Но у нас далеко не Япония… Тут о вас рассказывают легенды,– он нагло и весело посмотрел на Ухова. – Вы, кажется, бегаете по утрам и в теннис играете? Долго ждать места… И не мы сегодня под вашим ножом, – сострил он.
Ухова будто кто-то подкинул. Он рванулся к белобрысому и ударил бы, если б не Жорка.
Когда Ухов отдышался, в ординаторской уже никого не было, только Саркисов почему-то держал его руки.
В конце дня, когда две тяжелейшие операции уже закончились, и сводка для области была почти готова и только ждала его подписи, в кабинет вошла его заместитель, добрейшая Вера Тихоновна.
– С вами хотят поговорить,– почему-то шепотом сказала она. Не дожидаясь его ответа, дверь открылась. Посетительницу он знал в лицо. Они даже встречались на каких-то областных приемах и показах… Ее было трудно не запомнить. Породистое красивое лицо с миндалевидными зелеными глазами портил лишь слишком хищный вырез тонкого носа, придавая ей облик ястреба. А длинные, ярко накрашенные ногти, дополнив образ, сразу стали раздражать его. Дама резко села без приглашения, открыла дорогущую сумочку известного бренда, резко закурила.
– Георгий Александрович, – начала она.
– Александр Георгиевич, – поправил Ухов.
– Извините, Бога ради, – у дамы погасла сигарета, она судорожно сжала в руке зажигалку. Ухов поднес ей спичку.
– У меня дочь, – вдруг совершенно спокойно сказала она.
– У меня тоже, – без тени иронии ответил он. Но дама посчитала, что он сказал иронично. Она внимательно посмотрела на Ухова, и лицо ее приняло надменное выражение, окончательно испортив его.
– Срок шесть месяцев, – сухо проговорила она. – Но ребенка не должно быть, а главное – никто не должен об этом знать. И лучше все сделать под другой фамилией. Мою в городе знают, пойдут сплетни. Вот такая банальная история! – насмешливо и уже совершенно владея собой, сказала она. – Вот документы, анализы, направление.
Ухов внимательно склонился над бумагами, и похолодел. Просмотрев каждую, он вдруг спросил:
– А кто вас послал именно ко мне?
– Наш общий знакомый – Юрий Николаевич, – и назвала фамилию замминистра насмешливо, и даже чуть с ехидцей в голосе и глазах.
– Значит, Прохоров! – вдруг подыграл ей Ухов. – Никого-то он у нас не боится, даже Бога, хрен старый… Он ерничал, стараясь скрыть растерянность. Юрий Прохоров, его старший товарищ по мединституту, теперь занимал довольно высокий пост в областном управлении здравоохранения, и по слухам, его забирали на повышение в столицу, а на его место прочили Ухова.
Юрка, капитан баскетбольной сборной института, умница и свой парень, не мог не знать, что с таким диагнозом редко выносят детей до срока и редко выживают в обычных родах, не то что в преждевременных. Ухова затрясло. «Значит, дамочка-то ой, не проста, и меня подставить с этим как два пальца об асфальт, а главное – девчонку не спасем», – все эти мысли проносились в его голове, вызывая жуткую злость, почти ярость.
– Вот что я вам скажу, уважаемая… – он чуть замялся, сдерживая гнев, подступающий с новой силой.
– Ольга Сергеевна,– подсказала дама.
– Вот – вот…
Его колотило. Ухов пытался сказать ей что-то помягче и сдерживал себя изо всех сил.
– Ольга Сергеевна! – набрался решительности Ухов и, уже не выдержав, зло закричал: – Я не буду делать то, о чем вы меня просите. Это преступление. Могу сказать лишь одно: если я сделаю это – я не врач.
Дама судорожно сжала ручку сумочки, но сказала совершенно спокойно:
– Вы это сделаете, именно вы! С вашим опытом и профессионализмом… Иначе вам придется очень пожалеть, понимаете, Ухов, вас просто больше не будет, как врача не будет!
Она, улыбнувшись, встала.
– Завтра я ее приведу. Я умею быть благодарной, слышите, Ухов?
Она пошла к двери.
– А вы эмоциональны, не ожидала, – с неуместным кокетством произнесла Ольга Сергеевна.
Ухов не прореагировал. Злость прошла, а ее место заняла страшная усталость.
– У вашей дочери больше не будет детей. Никогда… Если вообще все получится, – очень тихо проговорил он.
– Ну, это еще бабушка надвое сказала! – Ольга Сергеевна повернула ручку двери. – Ей семнадцать, всего семнадцать, у нее вся жизнь впереди, все успеет. Да и доброе имя, сами понимаете.
Она вышла. Дверь громко хлопнула. И этот звук отозвался болью. Ухов сидел, не двигаясь.
Утром, после привычной планерки, он делал обход нарочито медленно. Давно увидел, что Ольга Сергеевна сидит у кабинета, а рядом с ней…
– Это не девочка, мармелад! Ух, ты, какая! – восторженно зашептал Жорик, и его глаза заблестели от удовольствия. Но Ухов так полоснул его взглядом, что тот осекся и быстро выскользнул из ординаторской. Ухов не понимал, что с ним творится.
Когда Вера Тихоновна пригласила их в кабинет, он уже был совершенно спокоен. Сдержанно и сухо, даже слишком сухо расспрашивал девушку, еще раз внимательно прочитал документы. Выписал направление на госпитализацию, и когда ее увели переодеваться в приемный покой, твердо попросил Ольгу Сергеевну написать расписку, что она не будет иметь претензий к отделению патологий и лично к хирургу Ухову за последствия операции. И когда она писала расписку, Ухов едва подавил желание прибить ее тут же, на месте. Правда, руки у нее дрожали, и лицо покрылось красными пятнами. Ухов не понимал себя, но волнение и растерянность Ольги Сергеевны вызывали в нем удовлетворение и даже злорадство, совсем ему несвойственное. Но когда девушка, почти ребенок, уже переодетая в нелепый, большой халат для отправки в палату, вошла к нему в кабинет, Ухов с хирургической точностью понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно. Ему захотелось спрятаться от всего, зарывшись в ее теплые медовые волосы и замереть так навек, и спасти ее и себя. Но на спине в самом центре халата, как мишень, красовался огромный штамп отделения патологии. И это отрезвило Ухова.
В палате, куда привели Вику, было тихо. Две женщины, лежавшие на кроватях, даже не повернулись к вошедшим.
– Послеоперационные, тяжело им еще, – сказала медсестричка. – Вам повезло, самая спокойная палата. Она быстро и ловко заправила койку и, ободряюще улыбнувшись, вышла. Вика села на краешек кровати и огляделась. Одна из женщин была закрыта с головой, видимо, спала. Около другой стояла капельница, опутанная трубками. Рука женщины, к которой тянулись трубки, была неестественно серого цвета. Вике стало страшно и захотелось домой. Она открыла пакет, достала косметичку. Из зеркала на нее смотрела какая-то чужая, взрослая женщина. Вика не узнавала в ней себя. Лицо побледнело, стало резко очерченным, куда-то пропали щеки, а губы приобрели яркую окраску. И запавшие глаза светились, будто в них зажглись маленькие лампочки. Но больше всего ее пугали внутренние изменения. Она, почти физически ощущала, как каждую минуту в ее организме строится что-то новое, какой-то свой мир, полностью подчиняющий ее еще не родившемуся маленькому человечку. Она его уже любила. И подолгу думала, что же плохого в том, что у нее будет ребенок? Почему маме это причиняет страдание? Вика очень жалела маленького, но еще больше было жалко маму. Она вспомнила, как мама сама знакомила ее с Вадимом – сыном очень известного человека, заискивала, неестественно улыбалась, настаивала, чтобы Вика общалась с этой семьей почаще, поплотнее, узнала их сына поближе, пригодится для жизни, говорила она. И без труда, с какой-то незнакомой, фальшивой улыбкой, отпускала ее к нему на дачу погостить, без вопросов, по первому требованию – и вот, теперь сердится… Плачет. Вика думала, что согласна избавиться даже от мыслей о ребенке, лишь бы не повторились материнские истерики и сердечные приступы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
