Текст книги "Кальсоны Кирова"

Автор книги: Михаил Лифшиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

КАЛЬСОНЫ КИРОВА

рассказ

– А давайте, голубчик, зайдемте-ка сюда и пивка выпьем-с, – сказал Елисей своему другу Леониду Николаеву.

Николаев подумал: «Всегда Елисей говорит витиевато, обязательно к обыкновенным словам добавляет «голубчик», или «батенька», или забытое словоер: «что-с?» И зовут его непросто, сорок лет назад мальчиков Елисеями называли редко. Имя осталось только в сказке Пушкина: «Королевич Елисей». Еще у нас в первом классе был отличник Елисеев, есть космонавт Елисеев и магазины Елисеевские на Тверской в Москве и в Питере. Больше я в своей жизни с таким именем не сталкивался. Наверное, и родители у Елисея были «витиеватые», так что это наследственное...»

Последнее время, когда все вдруг стали искать у себя хоть каплю благородной крови, Елисей принялся намекать, что особенности его речи не на пустом месте возникли, есть у него ветвистое генеалогическое древо, раньше, мол, было опасно его показывать, а теперь пришла пора. Вот от предков все и идет, и имя его тоже родовое.

– Эй, товарищ, ты что задумался, – Елисей ткнул Николаева локтем в бок. – Отвечай на пивное предложение! В это время благородному дону очень хорошо горло промочить.

– Пошли, – ответил Николаев. Они никуда не торопились, была возможность просидеть в ресторанчике хоть два часа. И захотелось Леониду Николаеву в ответ на туманные намеки Елисея на его собственное  благородное происхождение рассказать историю своего рода, о которой никто не знал, не знала даже жена, которая знала о нем все. Захотелось ужасно, просто «зачесалось». Так уже было один раз в 2005 году, когда он случайно узнал, что его  двоюродный дед Маркс Леонидович признан жертвой политических репрессий. Тайна стала проситься наружу, но тогда он сдержался. Теперь вот опять… Рассказать дружку? Он конечно дальше понесет… Ну и что? Только надо будет жене скорее пересказать, раньше, чем другие ей расскажут.

И Николаев решил раскрыть перед Елисеем семейную тайну, которую три поколения Николаевых свято хранили.

В ресторане Елисей заказывал пиво и закуску, изображая большого барина: «Принесите-ка нам, почтеннейший, м-м-м… вот этого, как его…Ну, вы сами понимаете. И побыстрее, прошу вас, голубчик». И шевелил пальцами над раскрытым меню.

А Леонид молчал, никак не мог окончательно решиться взломать печать, разболтать то, о чем привычно молчали и дед его, и отец, и сам он до сорока своих лет.

Как только принесли пиво, друзья присосались к своим кружкам и выпили залпом по половине.

– Недурственно! – сказал Елисей.

– Да, неплохо… – поддержал его Леонид. – Ну, ты, прямо, барин.

– Правда, похож? Не просто так, есть откуда! – по-мальчишески засиял в ответ Елисей.

– Ты, как узнал, что «есть откуда», заметно изменился. Человеку полезно знать, что у него были знаменитые предки, например, что  он происходит от Рюрика…Или, как у Марка Твена: мистер Адамс происходит от Адама по прямой линии, а все остальные – по боковой, что следует из фамилии, – продолжил тему Леонид.

Елисей насторожился.

– Издеваешься? Не над всем можно смеяться!

– Что ты, что ты. Я нисколько не смеюсь! Пример такой юморной… Тема известная: «белая кость», «голубая кровь» – многие этим гордятся. Я тоже хочу тебе рассказать про мой собственный род, про моих предков…

Губы Елисея слегка искривились. Елисей с некоторых пор полагал, что родословная есть только у него, а все остальные неизвестно откуда взялись. Гордость знатного человека была написана на его лице, и Леонид усомнился, стоит ли этому петуху рассказывать о сокровенном. «Ну, ничего – подумал Леонид. – Надо его подготовить, заинтересовать. Главное, сразу объяснить, что я со своими россказнями не претендую ни на его княжеский титул, ни на баронскую корону, или что  там ему мерещится... Просто, есть у меня история, которую интересно послушать.  Мелкая такая история, не такая великая, как у господина Елисея».

– Конечно, не такая древняя, как у тебя – моей истории всего 80 лет, – добавил Леонид.

– Ну-ну, интересно послушать. Мне последнее время эти вопросы весьма интересны…– снизошел Елисей.

– Так вот, – начал Леонид. – Отца моего зовут Сергей Николаев, а его отца, моего деда, звали Леонид Николаев, Леонид Леонидович. Родителей деда, моих прадеда и прабабку, звали Леонид Васильевич Николаев и Мильда Петровна Драуле. Эти имена тебе не о чем не говорят?

– Леонид Николаев? Так звали убийцу Кирова. Мне как-то в голову не приходило, что ты – потомок…Вообще на связывал твое имя с теми событиями…– проявил наконец-то интерес Елисей.

– Молодец, ориентируешься в отечественной истории! Слушай дальше. Первого декабря 1934 года в Смольном был убит Сергей Миронович Киров, глава ленинградской парторганизации, ближайший соратник Сталина. Для расследования убийства и сопровождения тела Кирова в Москву выехала вся верхушка во главе со Сталиным. Следствие провели быстро. Первоначально решили, что убийца – белогвардеец-террорист, агент окопавшейся на Западе белогвардейской организации под названием «Русский Обще-Воинский Союз РОВС». Через несколько дней объявили о поимке и расстреле более ста других агентов РОВС. Но через две недели «разобрались», что преступление совершила не внешняя, а внутренняя контрреволюция. Карл Радек написал в «Известиях», что остатки «этой банды» будут стерты с лица земли. Своей судьбы Радек не предвидел! Вообще, многие высокопоставленные жертвы Сталина были палачами «предыдущего поколения» жертв, в отличие  от простых людей – крестьян, специалистов, ученых, военных, которые пострадали вообще ни за что. «Выяснилось», что был заговор, существовал «Ленинградский центр» – антисоветская тайная «зиновьевская» организация, агент которой убил Кирова в коридоре Смольного. Стали развивать эту историю, а про РОВС забыли. Но, якобы, кадровые чекисты противились, не хотели собирать материал для фальшивой версии, а особенно не нравилось им под контролем ЦК вскрывать несуществующий террористический центр. Но Сталин настаивал и даже лично пригрозил по телефону из Москвы Ягоде, что он ему морду набьет, если тот будет артачиться. В создании версии «Ленинградского центра» преуспел заместитель Ягоды Ежов. Расстреляли тогда многих: Николаева, его жену, ее родственников, членов «Ленинградского центра», всех, кто имел то или иное отношение к убийце и его жене. Расстреляли всех, кто обеспечивал охрану Кирова, во главе с начальником ленинградского УНКВД Медведем, и его заместителя Запорожца. Кроме того, всех, кто мог знать, что происходило в действительности: шоферов, электриков, телефонистов. Первым в день убийства при загадочных обстоятельствах погиб охранник Кирова Борисов, находившийся на месте преступления, единственный настоящий свидетель преступления. Но расследование «шло не гладко», непосредственной вины Зиновьева и Каменева в этот раз не удалось «доказать». Оставили их в живых ненадолго. Считается, что с убийства Кирова берет свое начало Большой террор.

– Это все известно, – сказал Елисей, хотя слушал с интересом.

– Конечно, известно. Я рассказываю все для полноты картины. Стараюсь об известных событиях говорить покороче, чтобы тебя не утомлять. Ты уж послушай.  

– А вопросы можно задавать?

– Спрашивай, что хочешь. С вопросами интересней рассказывать. Так вот, официальная версия многих не устраивала. Частушка была в то время:

«Эх, огурчики, помидорчики,

Сталин Кирова убил в коридорчике».

Говорили о внутрипартийной борьбе: Сталин уничтожил Кирова, потому что боялся конкуренции со стороны симпатичного, простого, общительного, как сейчас говорят, харизматичного соратника.  По секрету рассказывали, что на XVII съезде партии 300 делегатов проголосовало за Кирова, а не за Сталина, что делегаты съезда аплодировали Кирову дольше положенного.  Сталин увидел в Кирове соперника и расправился с ним, а заодно и с большей половиной делегатов съезда, поэтому съезд стали называть не «Съезд победителей», а «Съезд расстрелянных». Эту версию попытался доказать Хрущев, когда пришел к власти и занялся разоблачением преступлений предшественника. Стали говорить, что убийство организовал Запорожец по заданию Сталина, задавать вопросы: откуда у Николаева пропуск в Смольный, откуда у него  пистолет, почему Борисов вызвал Кирова с заседания к кремлевскому телефону,  а сам остался  стоять в зале с подносом бутербродов для членов бюро обкома? По этой версии Медведя и Запорожца не расстреляли, а перевели на высокие должности в Лензолото, где они продолжали службу и дружбу – поддерживали связи с руководителями НКВД и получали от них посылки. То есть не были репрессированы, а то какие бы посылки от старых друзей! Но комиссия, проводившая расследование, доказательств вины Сталина и его окружения не нашла, и Хрущев положил папку с результатами расследования в сейф, ходу ей не дал.

– То есть «правильной» осталась сталинская версия? – спросил Елисей.

– На некоторое время так и было. Руководство партии возвращалось к расследованию убийства Кирова несколько раз. Наконец, уже в  период перестройки  официальной стала бытовая версия убийства. Киров был большой ходок по бабам, особенно любил он балерин Мариинского театра, которых он по очереди ненадолго приближал к себе. Но были и длительные связи. Одной такой постоянной любовницей Кирова была Мильда Драуле, партийная работница небольшого масштаба, жена Леонида Николаева, тоже некрупного партработника. Должности у них были небольшие, но жили они с двумя детьми в отдельной трехкомнатной квартире. По тем временам – шикарные условия, и через 20-30 лет в СССР так жили немногие. Сыновей звали Маркс, 1927 года рождения, и Леонид, 1931 года. Мильда была очаровательной женщиной, пикантной латышкой, на три года старше мужа, но выглядела моложе него. И работница была способная, старательная, скромная и без больших претензий. Киров не побоялся взять ее на работу в Смольный – удобно иметь любовницу рядом, и безопасно, лишних слухов не возникало, Мильда была верным товарищем. Муж же ее Леонид скромностью не отличался, очень был претенциозен, мечтал о высоких партийных должностях. Он был из тех людей, которые начинают требовать еще до того, как приступили к работе. Ты, наверное, встречал таких работников?

– Встречал, встречал, дальше рассказывай, – похоже, Елисей заинтересовался рассказом друга.

– И внешность у Леонида Николаева была богатая, яркая. За таким лицом можно было предположить талантливую натуру, богатую душу, ну, или что-нибудь незаурядное. Похож был, судя по фотографиям, на маршала Тухачевского,…ну, или на певца Филиппа Киркорова. Что называется, яркое лицо было у Николаева. Но таланта не было, а была только нервозность и пустые мечтания о собственном величии. Едва переступив порог нового места работы, он начинал «качать права», как сейчас говорят. Заявлял о своем особом статусе, о том, что у него есть тайные заслуги, и ему положено то, что не положено другим. Требовал путевку в санаторий для поправки здоровья, ему давали, а он в Ленинградскую область не брал, хотел на Юг.  Даже после последнего увольнения и унизительной безработицы, при новом трудоустройстве Николаев вел себя на новом месте нагло, не смущаясь тем, что брали его на работу, в общем, за «заслуги» жены. Николаев и со знакомыми любил поговорить о собственной неудовлетворенности, о материальных трудностях, о засилье партийной бюрократии, которая ему ходу не дает. Под всем этим возмущением была одна грубая и подлая мысль, что главный ленинградский партийный бюрократ пользуется его женой, а его за это мало, чем вознаграждает. И решил Николаев этого бюрократа застрелить. Договорился со своим знакомым о встрече в Смольном, пришел с пистолетом, прошел к кабинету Кирова, дернул дверь в комнату с диваном при кабинете. Тут Николаев увидел на диване свою неодетую жену Мильду, и Кирова, который успел только кальсоны натянуть. Тогда мужики под штанами носили кальсоны, или подштанники.

– Как же он из коридора вошел в кабинет к такой сиятельной особе?! – спросил Елисей.

– Дверь оказалась открыта!  Вот загадка! Впрочем, вождь такого масштаба, как Киров, мог о пустяках не заботиться, да кто бы решился к нему войти! А охранник входил через другую дверь, все-таки ведь свидание, босс ведет женщину в кабинет. Борисов вряд ли мог быть «третьим лишним», зашел через приемную и  ждал за дверью.

– А дальше что?

– Ну, ты даешь! Что я там со свечкой стоял? Я тоже рассказываю версию… Ну, дальше, так дальше! Николаев очумел от увиденной постельной сцены, такого он не ожидал. Одно дело знать о связи жены с великим человеком, другое дело – увидеть все перед собой: и неодетую жену, и великого человека в кальсонах! Николаев, может быть, первоначально, при других обстоятельствах, предполагал покалякать с Кировым, а потом,  то ли стал бы стрелять, то ли нет. И может быть, надеялся, что Киров после объяснения двинет его на руководящую работу, чего рогатый муж хотел больше всего на свете. За это Николаев предоставит Кирову жену для дальнейшего употребления… Но тут в голове у неврастеника помутилось, все расчеты мгновенно забылись, и он пальнул Кирову в голову, а сам от содеянного потерял сознание и упал в обморок, как раз поперек двери, за которой ждал охранник Борисов. Мильда на диване окаменела от страха. Борисов, услышав выстрел, попытался войти в комнату, и не смог открыть дверь – тело Николаева мешало.

– Очень похоже на реальную картину. Даже для незапертой двери ты нашел  вполне приемлемое объяснение, – медленно сказал Елисей.

– Реальная, то реальная, но совершенно не подходящая ни для какой версии о политическом заговоре. Поэтому не повинного ни в чем и горячо преданного Кирову охранника Борисова уничтожили сразу. Он был первой жертвой после Кирова. Потом прострелили фуражку Кирова («партийную кепку», как назвал этот головной убор Юз Алешковский), чтобы показать, что Киров был убит в фуражке в коридоре, а не в кальсонах на диване. Хрущевская комиссия приводит результаты экспертизы – пулевые отверстия в голове Кирова и в фуражке не соответствуют одно другому, то есть не могли появиться от одной пули. Хотели убийцу привлечь к игре в заговор, но Николаев не вызвал доверия, менял показания, не давал надежды провести с его участием громкий судебный процесс. Поэтому его расстреляли в конце декабря по приговору закрытого суда. И так далее: расстрелы невиновных людей, лагеря, ссылки. Но машина репрессий давала сбои, свидетелей уничтожили, а кальсоны Кирова сохранили. В XXI веке эти кальсоны стали важным доказательством в «бытовой версии»  убийства. Кальсоны были чистые, свежепостиранные, но со следами любовных утех. Все, далее история преступления заканчивается и начинается история рода.

– Какого рода? Твоего? –подозрительно молвил Елисей.

– Подожди… Так вот, детей сдали в разные детские дома. Решили, что сочетание имени и фамилии Маркс Николаев прямо указывало на происхождение мальчика от убийцы Кирова, поэтому старшему брату поменяли фамилию «Николаев» на фамилию матери «Драуле». На сегодняшний взгляд – глупо, ведь редкая фамилия Драуле не менее заметна, чем редкое имя Маркс. Но по тому времени сработало – Маркс Драуле прожил жизнь, не догадываясь, кем были его родители. Когда началась война,  Детский дом со второй попытки вывезли из Ленинграда, довезли до Средней Азии, там Маркс и остался. Стал авиационным техником, прожил долгую жизнь. И только в  XXI веке старик Маркс сообразил, что жизнь могла сложиться по-другому. Только в старости, когда «бытовая» версия убийства стала  официальной, Маркса Драуле осенило, сошлись современные исторические открытия и смутные воспоминания детства о большом доме с аркой, о квартире, о родителях, все-таки ему было уже семь лет, когда его поместили в ленинградский детский дом. Он доказал свое родство и в 2005 году был признан жертвой политических репрессий. 

– Про Маркса Драуле я кое-что слышал. А про второго брата писали, что следы его затеряны, – сказал Елисей.

– Младшего брата Леонида Николаева так под своим именем и определили в детский дом под Вязьмой, специально подальше от Ленинграда.

– А как же так получилось: детей убийцы Кирова, практически, со своими именами отдали в советские детдома в центре России? Не убили, не сослали, как всех их родственников до третьего колена…Непонятно…– задумчиво спросил Елисей.

– Думаю, что через два – три года сыновья убийцы члена Политбюро «так легко» бы не отделались! Но это все-таки был тридцать четвертый год, ну, тридцать пятый, а не тридцать седьмой. Хоть состоялось уже постановление ЦК ВКП(б), определяющее, что делать с детьми репрессированных в зависимости от возраста и наличия родственников, оставшихся на свободе, но постановление еще не набрало силу, его приняли  только за три недели до убийства, в ноябре 1934, и масштабы арестов были еще не те. В тридцать седьмом году Ежов выпустил специальный приказ «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины», который «навел порядок в этом вопросе».  Так что, Маркс и Леонид, считай «проскочили».

– Ну, так что младший брат? – Елисей вернул Леонида к  повествованию. 

– Леонид в возрасте трех лет попал в очень хороший детский дом. Заведующую детдомом звали Полина Боярская. Она считала свою работу партийным заданием, фанатично заботилась о воспитанниках и выбивала из районных властей для детей все, что могла. В некоторых случаях ездила в Смоленск и в Москву. Заведующая жила жизнью детского дома, не воровала, и сотрудникам не давала воровать. Поэтому детский дом жил довольно сытно и благополучно. Кроме того, Полина Боярская заботилась о политическом и культурном воспитании детей и персонала: заставляла книги читать и пересказывать, следить за событиями по газетам и слушать радио. Свое мнение заведующая не всегда высказывала вслух на политинформациях, но мнение свое, хоть и не высказанное, имела. Уже в июне 41-го года заведующая стала хлопотать об эвакуации, когда о том, что немцы могут прийти в Вязьму ни у кого даже мысли не возникало. Но Боярская добилась разрешения, вагонов, договорилась о пункте назначения и избежала обвинения в пораженческих настроениях и паникерстве. Детский дом переехал в Башкирию и занял деревенскую школу. Просить у местных руководителей о чем-либо было сложнее, связей вяземских не было. И Боярская стала создавать в детском доме сельскохозяйственное предприятие, чтобы подкормить детей и персонал. Леонид рассказывал, что детский дом выращивал просо, и пшенная каша была основным блюдом. Продавали просяные веники, держали свиней. В Башкирии прожили всю войну, вернулись в Вязьму только в 1946 году, Леониду было уже 15 лет. Полина, которая относилась к нему очень внимательно, пожалуй, даже выделяла его среди других детей,  в 1947 году определила Леонида в школу фабрично-заводского обучения ФЗО с предоставлением общежития. Она договорилась с мальчиком, что он будет приходить в детский дом не реже раза в неделю. Леонид так и ходил к «Мам-Полине»  все полгода, пока учился на фрезеровщика. Потом поработал недолго на заводе и поступил в техникум, все под бдительным взором Полины. Вслед за техникумом последовал призыв на службу во флот на 4 года. Когда призывник с техникумовским значком на лацкане пиджака пришел в родной детский дом прощаться, Полина заперла кабинет изнутри и поведала Леониду Николаеву тайну его происхождения в таких выражениях: «У тебя в метрике стоят прочерки – родители неизвестны. Я знаю, кто твои родители. Твоя мать – Мильда Драуле, жена Леонида Николаева, который в 1934 году убил Кирова. Сергей Миронович Киров и Мильда любили друг друга, и ты – плод этой любви. Ты должен сохранить эту тайну ради  спасения твоей и моей жизни до тех пор, пока… В общем, не знаю, до каких пор. Не вздумай хлопотать о перемене отчества на «Сергеевич». Но сына своего, когда он будет, назови Сергеем. Я, как видишь, храню  тайну с 32-го года. Тогда тебя в детский дом привез чекист из Ленинграда. Он оказался моим знакомым, и  рассказал мне о твоем происхождении. Больше я о нем никогда не слышала. Думаю, что он погиб, все, кто что-нибудь знал об убийстве Кирова, были расстреляны. Ты хорошо меня понял? После службы поступай учиться в институт. Четыре года – большой срок, если я буду жива, когда ты вернешься, я тебе помогу». Про брата Маркса Николаева Полина ничего не сказала, возможно, сама не знала.

Узнав о своем происхождении, Леонид задумался, ушел в себя, замолчал. Все время, пока его везли в Мурманск, потом в учебное подразделение и первое время  в «учебке» Леонид почти не открывал рта. Он думал, в нем происходила перестройка. Судьба не дала ему того, что дается любому человеку от рождения, просто так, без всяких просьб и заслуг – родителей, семью, дом. Он уже выработал у себя иммунитет, псевдо презрение к хлюпикам, выросшим с «папеньками  – маменьками», не нюхавшим настоящих трудностей, которые выпали на долю детдомовским. Но тайное желание иметь мать и отца, ни у кого из детдомовских не исчезнувшее полностью, жило у Леонида в душе. И вдруг оказалось, что у него есть родители, что отцом его был знаменитый человек, известный всем советским людям, узнаваемый  только по одной фамилии «Киров» без всяких пояснений. Гордость, родовое самосознание формировалось в его душе. А тайна, окутывающая его происхождение, раскрашивала эту гордость небывалыми красками. У него, Леонида, есть род, которым можно гордиться…

– Да… Это очень понятно… – подтвердил Елисей, тоже считавший, что быть родовитым лучше быть, чем безродным. Леонид стрельнул на приятели глазами и продолжил.

– Когда Леонид очнулся от своей задумчивости, он был уже другим человеком. Откуда что взялось! Из детдомовского мальчишки получился гордый сын Кирова. Леонид был красивым, сильным и сообразительным парнем, к тому же, по тому времени, образованным, благодаря заботам «Мам-Полины». Но, как все детдомовские, Леонид был слегка загнанным, травмированным, постоянно сознающим, что он не такой, как все. Теперь он стал уверенным в себе и в своем праве молодым человеком. Это везде важно, а на военной службе – особенно. Отцы-командиры увидели именно такого новобранца. И дело пошло: после «учебки» оставили сержантом-инструктором. У них были сухопутные звания, потому что Леонид попал в морскую пехоту. Потом училище, послужил командиром взвода и командиром роты. Участвовал в Карибском кризисе, точнее, «почти участвовал» – его рота была на корабле, который шел из Мурманска на Кубу. Но дойти не успели, инцидент был исчерпан. Потом – Академия имени Фрунзе и, под конец военной карьеры, командование полком в Афганистане.  

– Откуда ты все это знаешь? – спросил Елисей.

– Дед рассказывал.

– Вы что, были знакомы? – подозрительно поинтересовался Елисей. С тем, что у приятеля был знаменитый предок, он  уже смирился по ходу рассказа. Но личное знакомство с историческим предком  произвело на Елисея сильное впечатление.

– Конечно. Леонид Леонидович Николаев, 1931 года рождения, женился рано, еще во время учебы в техникуме, до призыва на военную службу. В 1952 году у него родился сын Сергей, а в 1975 – внук Леонид, то есть я. А умер дед в 1991 году, ему тогда шестидесяти лет не было, а мне было уже 15 лет. Дед мне много рассказывал. Он шутил, что все свои истории мне уже рассказал, полностью в меня «переписался».

– И про Кирова рассказывал?

– Никогда! Если мы касались в разговоре тех времен, то дед никак не выделял Кирова, говорил о нем так же, как об Орджоникидзе,  Куйбышеве, Молотове или других подобных деятелях. Про Кирова мне рассказал отец, когда я уже окончил университет.

– И сына твоего поэтому тоже зовут Сергеем?

– Конечно, поэтому, почему же еще? Да и вообще, имя хорошее, мне нравится, жене моей тоже, а ведь она про Кирова ничего не знает. Теперь я ей расскажу… Раньше имело смысл скрывать эту тайну, потом привычно берег семейный секрет, никому не рассказывал… – задумчиво говорил Леонид,  теперь он говорил больше для себя, а не для собеседника.

– Решил, значит, на мне попробовать? – спросил Елисей с полной готовностью обидеться.

– Да, тебе первому рассказал. Ты для этого самый подходящий слушатель, лучше других понимаешь, что такое род и фамильная гордость.

Такое объяснение выбора его в качестве «первослушателя» польстило Елисею, теперь он принял рассказ о чужой «знатности» вполне благосклонно.