Текст книги "Смерть Ильи Ильича"

Автор книги: Михаил Угаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Сцена седьмая.

Осенний парк с голыми деревьями.

На скамейке сидит Ольга, в руках у нее письмо.

На стволом дерева прячется Обломов.

Хруст ветки, Ольга оборачивается и застает Обломова в самой нелепой позе…

Ольга отворачивается.

Обломов выходит из-за дерева, садится рядом с ней на скамейку.

ОЛЬГА (подает ему письмо). Возьмите! И унесите его с собой. Чтоб мне не плакать, глядя на него. Я не должна плакать – о чем?

ОБЛОМОВ. Ваше счастье ещё впереди.

ОЛЬГА. Вы спрятались за деревом, чтобы посмотреть – буду ли я плакать? Вас пугает, что я разлюблю вас? А если вы разлюбите меня?

ОБЛОМОВ. Я?

ОЛЬГА. Устанете, как устали от дел, от службы, от жизни. Разлюбите без соперницы, не она, а халат ваш будет вам дороже! Прощайте, Илья Ильич, прощайте навсегда. И будьте покойны, – ведь ваше счастье в этом!

Пауза.

ОБЛОМОВ. Простите меня…

ОЛЬГА. За что?

ОБЛОМОВ. За ошибку. За то, что вам теперь досадно…

ОЛЬГА. Это моя ошибка. Я наказана за гордость. Слишком понадеялась на свои силы. Я думала, что я вылечу вас… Но у меня не хватило уменья… Врачебная ошибка! Я не предвидела её, а все ждала результата, надеялась… (После паузы.) Вы не станете упрекать меня, что из гордости я рассталась с вами?

Внезапно Ольга хватает его за руку.

Ты кроток, Илья, честен и нежен… Как голубь… Ты прячешь голову под крыло и ничего не хочешь больше. Ты готов всю жизнь проворковать под кровлей… Да я не такая! Мне мало этого, мне нужно чего-то ещё, а чего – не знаю! Сможешь ли ты научить меня, дать мне всё это?! А нежность… (Усмехнулась.) Где её нет!..

ОБЛОМОВ (тихо). Я люблю тебя.

ОЛЬГА. Мы не шутим, Илья! Помни, что дело идет о будущей жизни! Скажи мне – да! и я поверю тебе! Хватит ли тебя на всю жизнь? Будешь ли ты для меня тем, что мне нужно? Скажи – да! и я беру назад свое решение! Вот тебе моя рука и пойдем, куда хочешь, – за границу, в деревню, на Выборгскую сторону!

ОБЛОМОВ (тихо). Возьми меня, какой я есть. Люби во мне, что есть хорошего! Ведь я люблю…

ОЛЬГА (прерывая его). Я жду не уверений в любви, а короткого ответа!

Обломов молчит.

Ольга отпускает его руку.

ОЛЬГА (холодно). Так нам пора расстаться! Прощай! (Усмехнувшись.) За меня не бойся. Я поплачу и потом уж больше плакать не стану.

Пауза.

Что погубило тебя, Илья? Ведь ты добр, умён, нежен, благороден… и… гибнешь! Что сгубило тебя? Нет имени этому злу…

ОБЛОМОВ. Есть. (Почесал голову.) Только надо найти ему название. И сразу всё будет хорошо. Всё сразу пройдет…

Ольга, не дослушав его, уходит.

В руках у Обломова остается её перчатка.

Сцена восьмая.

Пшеницына штопает чулки.

Входит Обломов.

Не снимая пальто, он садится в кресло.

ЗАХАР. Это, должно быть, барышня забыла?

ОБЛОМОВ. Какая барышня?

ЗАХАР. Ильинская барышня.

ОБЛОМОВ. Что забыла?

ЗАХАР. Перчатку. Вон у вас в руках.

Обломов опускает глаза и видит перчатку Ольги, которую он по-прежнему держит в руке.

ОБЛОМОВ. Какая перчатка? Какая барышня?

Прячет перчатку в карман пальто.

Это портнихина перчатка. Ездил в магазин рубашки примерять, взял по ошибке портнихину перчатку. (Кричит.) Как ты смеешь выдумывать?!

ЗАХАР (кричит). Какая портниха? Что за рубашки? Будто барышниных перчаток не видал?

ОБЛОМОВ. А почём ты знаешь барышнины перчатки?

ЗАХАР. Знаю! Побожиться могу! Образ со стены снять!

ОБЛОМОВ. Пошел отсюда вон! Совсем пошел, на улицу! Видеть не могу твою рожу!

ЗАХАР. Обыкновенная рожа. Как у нашего брата!

Хлопнув дверью, выходит.

Пшеницына, не поднимая головы, по-прежнему штопает чулки.

ОБЛОМОВ. Послушайте, Агафья Матвеевна!.. Захар дурак. Вы, ради Бога, не верьте ему! Насчет перчатки.

ПШЕНИЦЫНА. Что мне за дело, чья это перчатка?

ОБЛОМОВ. Портнихина, которая рубашки шьёт. Примерять ездил.

ПШЕНИЦЫНА. А вы где заказали рубашки? Кто вам шьёт?

ОБЛОМОВ. Из французского магазина.

ПШЕНИЦЫНА. У меня есть две девушки – так шьют, такую строчку делают, куда там французам.

ОБЛОМОВ. Вы только, ради Бога, не подумайте, что это барышнина перчатка!

ПШЕНИЦЫНА. Хоть бы и барышни. Что мне за дело?

ОБЛОМОВ. Нет, нет! Вы не думайте! Эта барышня, про которую врёт Захар, она – огромного роста, и говорит басом.

ПШЕНИЦЫНА. Лизавета Николаевна и Марья Власьевна. Две девушки, такие строчки делают! Когда вам понадобится рубашки шить, я им скажу. Дёшево берут.

ОБЛОМОВ. Только вы не подумайте ничего, пожалуйста! Не подумали?

Пшеницына, отложив чулок, выходит из комнаты.

Обломов сидит неподвижно, глядя в пол.

Пшеницына вносит халат.

Что это?

ПШЕНИЦЫНА. Вымыла и починила. Халат.

Пшеницына снимает с Обломова пальто, сюртук и гастух.

Зайдя сзади, помогает ему надеть халат.

ОБЛОМОВ. Руки-то у вас какие… Локти. Ещё с ямочками!..

Невзначай она касается лба Обломова.

ПШЕНИЦЫНА. Да у вас жар! Горячка! Постойте-ка!

Прикладывается губами ко лбу Обломова.

Входит Захар с подносом, накрытым к чаю.

Видит Обломова и Пшеницыну – она приложилась губами к его лбу, а он замер…

Чашка с подноса полетала на пол.

ЗАХАР. Что это вы, Илья Ильич… Зачем это… Халат, вроде выбросить велели, а сами… Зачем?

ОБЛОМОВ. А ты зачем чашку разбил?

Сцена девятая.

В кресле сидит Обломов.

Рядом с нам на скамеечке – мальчик Ваня.

Пшеницына, склонив голову, шьёт.

ОБЛОМОВ. Вот и год прошел… Сколько всего случилось!

ВАНЯ. Да что случилось-то? Я и не видал ничего.

ОБЛОМОВ. Как – что? Где-то взволновался край и восстал народ, рухнули жилища, а где-то, напротив, вышло замирение…

ВАНЯ. Где?

ОБЛОМОВ. Закатилось какое-нибудь светило в небе, зато где-то засияло другое… Открылась какая-нибудь тайна бытия… Или осыпалась гора, зато море нанесло ил и отступило от берега…

ВАНЯ (с отчаяньем). Да где это всё? Почему мы ничего не видали?

ОБЛОМОВ (Пшеницыной). Ваня такой понятливый мальчик! В три раза запомнил главные города в Европе. (Ване.) Вот наведут мосты на Неве, поедем с тобой в магазины, подарю тебе маленький глобус. (Пшеницыной.) Как это у вас, Агафья Матвеевна, проворно ходит игла мимо носа! Я, право, боюсь, как бы вы не носа себе не задели!

ПШЕНИЦЫНА. Вот дошью эту строчку, ужинать станем.

ОБЛОМОВ. А что у нас к ужину?

ПШЕНИЦЫНА. Капуста кислая с лососиной. Осетрины нет нигде, уж я все лавки выходила, всюду спрашивала – нет. Потом телятина, каша на сковороде… Слышите, шипит? Уж жарится.

ОБЛОМОВ. Вот это прекрасно! Всё-то вы хлопочете, Агафья Матвеевна!

ПШЕНИЦЫНА. Кому ж ещё хлопотать? Вот только положу заплатку, так стану уху варить. Какой дрянной мальчишка этот Ваня! На той неделе вычинила куртку, он опять разорвал! (Ване.) Что смеешься? Вот не починю, и нельзя будет завтра за ворота бежать. Мальчишки, должно быть, разорвали? Дрался? Признавайся!

ВАНЯ. Нет, само разорвалось.

ПШЕНИЦЫНА. То-то само! Сидел бы дома да твердил уроки, чем бегать по улицам! Вот Илья Ильич опять скажет, что ты по-французски плохо знаешь!

ВАНЯ. Я не люблю по-французски.

ПШЕНИЦЫНА. Отчего?

ВАНЯ. Да по-французски есть много нехороших слов.

Обломов смеется.

Ваня выбегает из комнаты.

ОБЛОМОВ. А вот Машенька обрубила мне три платка – плохо, правда, неровно, но зато всё бегала показывать мне каждый обрубленный вершок.

ПШЕНИЦЫНА. Пора корицу толочь.

Откладывает шитьё, выходит из комнаты.

ОБЛОМОВ (глядя в окно). Вон снег нападал и нанёс сугробы… Покрыл дрова, курятник и конуру. Всё умерло и окуталось в саван. (Смеясь.) А вдруг не взойдет завтра солнце и застелет небо тьма?.. А суп и жаркое всё равно явятся на столе!.. И бельё будет свежо и чисто! И никто не узнает, как это сделается. С кротким взглядом, с улыбкой преданности. С чистыми, белыми руками, с полными локтями. С ямочками!..

Входит Пшеницына, принимается толочь корицу.

Обломов встаёт с кресла, подходит к ней сзади.

(Взяв её за локти, мешая толочь). А если я вам помешаю?

ПШЕНИЦЫНА. Пустите. Мне ещё надо сахару натолочь да вина отпустить на пудинг.

ОБЛОМОВ. Скажите, Агафья Матвеевна… Что если б я вас… полюбил? Вы бы полюбили меня?

ПШЕНИЦЫНА. Отчего же вас не полюбить? Бог всех велел любить.

ОБЛОМОВ. А если я сейчас поцелую вас?

ПШЕНИЦЫНА. Теперь не Святая неделя.

ОБЛОМОВ. Тогда поцелуйте вы меня!

ПШЕНИЦЫНА. Вот будет Пасха, так и поцелуемся.

Обломов нежно целует ее в шею сзади.

ПШЕНИЦЫНА. Ой! Корицу просыплю… Нечего будет в пирожное положить.

ОБЛОМОВ. Не беда!

Пшеницына поворачивается к нему.

ПШЕНИЦЫНА. Что это у вас на халате опять пятно? Кажется, масло? Где это вы? Не с лампадки ли накапало? Или за дверь задели? Вчера мазали петли маслом. Всё скрипят. Дайте, скорее, я пятно выведу и замою – завтра ничего не будет.

ОБЛОМОВ. Добрая Агафья Матвеевна! Поедемте жить в деревню, там хозяйство! Грибы, ягоды, варенья, птичий двор…

Обломов обнимает её.

Я вас, Агафья Матвеевна, ещё раньше видел… В дремоте, наверное…

Подле вас хорошо уснуть, обнявшись… Ведь это и есть тайная цель всякого – найти в своей подруге покой и ровное течение чувств… А страсть… Всё это хорошо лишь на сцене, где с ножами расхаживают актеры. А потом идут, и убитые, и убийцы, вместе ужинать… Дым, смрад, а счастья нет! Воспоминания – один только стыд и рвание волос.

Замерли, обнявшись.

Взлетает портьера на двери, стремительно входит Штольц.

ШТОЛЬЦ. Ну здравствуй, Илья!

Пшеницына, охнув, выбегает.

ОБЛОМОВ. Андрей! Штольц!

Обнимаются.

ШТОЛЬЦ (колотит Обломова по спине.). Ах ты, Lotter! Вот я задам тебе феферу!

ОБЛОМОВ. Откуда? Как? Надолго ли?

ШТОЛЬЦ (отстраняется от него, осматривает). Да что с тобой? Как ты переменился, брат! Здоров ли ты?

ОБЛОМОВ. Левая нога что-то всё немеет.

ШТОЛЬЦ. Что ты не бросишь своего халата? Смотри, весь в заплатах!

ОБЛОМОВ. Привычка, жаль расстаться. Скажи мне, Андрей, вот что… Что – Ольга?

Пауза.

ШТОЛЬЦ. А… Не забыл! Я думал, что ты забудешь.

ОБЛОМОВ. Нет, не забыл. Где же она?

ШТОЛЬЦ. В своей деревне, хозяйничает.

ОБЛОМОВ. С теткой?

ШТОЛЬЦ. С мужем.

ОБЛОМОВ. Так она замужем?

ШТОЛЬЦ. Чего ж ты испугался?

ОБЛОМОВ. Замужем? Давно ли? Счастлива? Да не тяни ты!.. Скажи, Бога ради! Кто ж он, всё никак не спрошу?

ШТОЛЬЦ. Кто? Какой ты недогадливый, Илья!

ОБЛОМОВ. Не… не ты ли?

ШТОЛЬЦ. Я.

Пауза.

ОБЛОМОВ (кричит). Захар, Захар! Неси шампанского! Милый Андрей! Милая Ольга!.. Вас благословил сам Бог! Боже мой! Как я счастлив! Скажи же ей…

ШТОЛЬЦ (смеясь). Скажу, что другого Обломова не знаю! Недаром она забыть не может тебя!

Входит Захар.

ЗАХАР. Андрей Иваныч! Вот радость-то! Глядите-ка, вот и Илья Ильич расплакались!

ОБЛОМОВ (отворачивается, трёт глаза). Знаешь ли ты новость, Захар? Поздравь – Андрей Иваныч женился!

ЗАХАР. Батюшки! На ком?

ОБЛОМОВ. На Ольге Сергеевне. Ты её помнишь?

ЗАХАР. На Ильинской барышне! Вот те на! А я-то грешен, виноват – всё на Илью Ильича сворачивал! Вот какая клевета вышла. Ах ты, Господи, ах, Боже мой!.. Какая славная барышня! Вот Илья Ильич-то и плачет от радости!

ШТОЛЬЦ (вдруг). Поди отсюда, Захар!

Испуганный Захар выходит.

Здесь не о чем плакать, Илья. Это была ошибка… Самолюбие её было задето лишь оттого, что не удалась ей роль спасительницы… Да, самолюбие и гордость! Но до сердца у неё не дошло.

ОБЛОМОВ. А её слезы?! Разве они не от сердца были?

ШТОЛЬЦ. Боже мой, Илья, о чём не заплачет женщина?

ОБЛОМОВ. Но если б я нашёл в себе силы… Изменился, ожил, послушался её и…

ШТОЛЬЦ. То есть если б на твоём месте был другой человек?

ОБЛОМОВ (после паузы). Да, ты как-то иначе устроен… Ты другой…

Пшеницына вносит поднос с пирогами и водкой.

И, не подняв глаз, уходит.

ШТОЛЬЦ. Илья! Я хотел спросить тебя… Эта женщина… что она тебе?

ОБЛОМОВ. Я у неё квартиру снимаю. Вдова коллежского секретаря Агафья Матвеевна Пшеницына. С двумя детьми, с Ваней и Машей. Покойно, тихо. Никто не трогает, ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Есть с кем слово перемолвить, как соскучишься. Двое ребятишек – играй с ними, сколько хочешь.

ШТОЛЬЦ. Я не то хотел тебя спросить, Илья… В каких ты отношениях к ней?..

ОБЛОМОВ. Что ты хочешь сказать?

ШТОЛЬЦ. Зачем ты краснеешь, Илья? Послушай… Если тут моё предостережение может что-нибудь сделать… то я всей дружбой нашей прошу, будь осторожен…

ОБЛОМОВ. В чем? Помилуй!

ШТОЛЬЦ. Ты смотришь на неё так, что, право, я начинаю думать… Смотри, Илья, не упади в эту яму…

Пауза.

ОБЛОМОВ. Выпей, Андрей, право, выпей. Славная водка! Ольга тебе этакой не сделает. Она споет Casta Diva, а водки сделать не умеет так! На молодом смородиновом листу. И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! А руки-то у нее какие, локти с ямочками! И всё сама! Сама крахмалит мне рубашки! За другим жена так не смотрит – ей-богу! Знает каждую мою рубашку, все протертые пятки на чулках, какой ногой встал с постели, собирается ли сесть ячмень на глаз, какого блюда и по скольку съел, весел или скучен, много спал или нет…

Пауза.

ШТОЛЬЦ. Что сказать Ольге?

ОБЛОМОВ. Не поминай ей обо мне! Скажи, что не видал, не слыхал.

ШТОЛЬЦ. Она не поверит.

ОБЛОМОВ. Ну скажи, что я умер… От удара.

Штольц уходит.

Обломов запахивает халат, садится в кресло.

Утро.

Входит Захар.

ЗАХАР (всплеснув руками) . Зачем это вы, Илья Ильич, всю ночь просидели в кресле?

Обломов хочет что-то сказать, открывает рот, но не может выговорить ни слова.

(Кричит.) Агафья Матвеевна! Ваня! Маша!

Вбегает Пшеницына, бросается к Обломову.

Дети в испуге стоят на пороге.

ПШЕНИЦЫНА. У него удар!

Сцена десятая.

В кресле сидит Обломов.

Движения его ограничены – последствия апоплексического удара.

Входит доктор Аркадий Михайлович.

Он очень изменился, теперь это уверенный в себе человек.

ОБЛОМОВ. Доктор! Вот уж не ждал! Спасибо, что вспомнили!

АРКАДИЙ. Да я к вам на минуточку! Дела, знаете ли… Закрутился совсем. Обширная практика, веду самый широкий приём… Волчком кручусь, дня не хватает!

ОБЛОМОВ. Что, много болеют? И всё душевными болезнями?

АРКАДИЙ. Это нынче в моде! Мужчины, и те стали в обморок падать… Без дела не сижу. С тех пор как наша медицина признала

школу нервных патологий, количество больных резко увеличилось.

ОБЛОМОВ (смеясь). Как же так? Следствие вместо причины?

АРКАДИЙ. Не смейтесь, теперь уж и наукой доказано, что причина и следствие в наши дни не имеют связи.

Оба смеются.

ОБЛОМОВ. Как поживает ваш Сивка? Проверенный в бою деревянный конь?

АРКАДИЙ. Редко мы с ним теперь видимся, всё времени не хватает. Пылится в шкапу. (Помолчав.) Я, собственно говоря, вот по какой причине к вам заехал, Илья Ильич… Ведь я нашёл название вашей болезни!

ОБЛОМОВ. Да ну? И как же её звать? Эники-беники?

АРКАДИЙ. Да ведь я серьёзно! Теперь я с полной ответственностью говорю вам, что готов назвать вашу болезнь по имени!

ОБЛОМОВ. Зачем? Не всё ли равно, как она называется? Да я сам могу вам сто болезней выдумать. Вот, извольте, – жмырь и голядка ! Можно и порошки к ним выдумать, только лечи, – деньги рекой! Всяк у себя жмырь найдёт, и голядка у каждого второго. Можно клинику открыть!

АРКАДИЙ. Полно вам, я серьезно!

ОБЛОМОВ. Я не верю больше в слова, доктор. И в названия тоже. Вот один философ недавно сказал, что – Бог, мол, умер… И что с того? Ведь это одни слова, никто немчурёнку не поверил! А я, в свою очередь, возьму да скажу – человек умер! И что с того? Вон их сколько на улице, никак не переведутся…

АРКАДИЙ. Ваша болезнь называется – TOTUS.

ОБЛОМОВ. Что это значит?

АРКАДИЙ. Это редкая болезнь, с нею уж никого почти не осталось. Наверное, вы один и есть. Все остальные – pele-mele, tutti-frutti, смесь, ни то ни сё. Но это и позволяет им выжить. Я должен сказать вам прямо, ведь мы с вами старые друзья… Мужайтесь, Илья Ильич… Ваш диагноз несовместим с жизнью, и прогноз практически нулевой… Вы скоро умрете.

Пауза.

ОБЛОМОВ. Как, вы говорите, она называется? Эта болезнь? Totus? Заморочили вы меня своей латынью… Непонятно мне. Что есть – Totus?

АРКАДИЙ. Целый. Целый человек. Такой жить не может.

ОБЛОМОВ (после паузы). Понятно. Спасибо. Хорошо, что не врете. Так лучше. И эти глупости с врачебной тайной… Хорошо, что не соблюдаете. Тоже спасибо. (Пауза. Усмехнулся.) Значит, Pele-mele – жить будет? И Tutti-frutti – тоже? Пол-человека, четверть-человека, осьмушка и одна шестнадцатая – все живы… А бедный Totus – нет?

АРКАДИЙ. Нет.

ОБЛОМОВ. Я же говорил – человек умер… (Дрогнувшим голосом) . Ну и ладно.

Пауза.

(Громко.) Не хотите ли чаю? (Кричит.) Захар! Чаю неси! У нас гости! Агафья Матвеевна! Пирогов несите! И водки! Ваня! Маша! Идите сюда! Где вы все?

Пшеницына, дети и Захар появляются на пороге.

АРКАДИЙ (пятясь к двери). Нет-нет. Спасибо. В следующий раз. Некогда. Всего хорошего. Ещё увидимся. Всё будет хорошо. Заеду как-нибудь. Не забывайте.

Быстро выходит из комнаты.

Сцена одиннадцатая.

Штольц, Аркадий и Захар.

Во время всей сцены Штольц и Аркадий сидят неподвижно, словно каменные.

ЗАХАР. Опять помянул его сегодня, царство ему небесное! Этакого барина отнял Господь! На радость людям жил, жить бы ему сто лет… Вот сегодня на могилке у него был. На Охтинском кладбище, между кустов лежит, в самом затишье. Как приду, сяду да и сижу; слезы так и текут… Этак-то иногда задумаюсь, притихнет все, и почудится, как будто кличет: «Захар! Захар!» Инда мурашки по спине побегут! Господи, храни его душеньку! Никто не видал как умер, и стона предсмертного не слыхали. Без мучений. Удар, говорят. Ел мало, из кресла не вставал, всё молчал, а то вдруг заплачет. Чувствовал смерть. Утром Агафья Матвеевна принесла ему кофе, глядь – а его уж и нет! Только руку успел прижать к сердцу. Видно, болело. Ваня – хороший мальчик, закончил курс наук, на службу теперь ходит. Маша пошла замуж за смотрителя казённого дома. Хороший муж, строгий. Место-то нынче трудно найти. Один барин попался такой неугодливый – Бог с ним! Раз только и увидал клопа, растопался, раскричался, словно я выдумал клопов! Когда без клопа хозяйство бывает? И отказал. Такой, право!.. Всё не то теперь, не по-прежнему, хуже стало. В лакеи только грамотных берут. Сапоги сами снимают с себя. Всё какие-то фермы, аренды, акции. Что за акции такие, я не разберу? Это всё мошенники выдумывают! Нужны им деньги, так и пустят в продажу бумажки по пятисот рублей, а олухи накупят. Тут всё и лопнет. Одни бумажки останутся, а денег нет. Где деньги? – спросишь. Нету – учредитель бежал, всё с собой унёс. Вот они, акции-то!

Аркадий поднял руки над головой, сделал ладони углом, – он «в домике».

ЗАНАВЕС.