Текст книги "Дети Ржавчины"

Автор книги: Михаил Тырин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ПЕРЕМЕНЫ

– Пора остановиться. Пора перестать плыть по течению и начать грести самостоятельно. Зачем я здесь? Почему не стремлюсь обратно? Какова моя миссия? Ни один из этих вопросов не заставлял мои мысли биться сильнее, а тело – действовать. Однако вопросы нужно решать. Потому что нельзя до скончания дней выносить навоз из конюшен, мечтая о каких-то неясных переменах. Их не будет, пока я не начну шевелиться.

Но как? Что делать? В каком направлении идти, с кем разговаривать, какие вопросы задавать? Я беспомощен, как слепой перед раскрытой книгой. Я в положении лягушонка, который не успел заползти в нору на зиму и оказался один на выпавшем снегу.

А потому меня влечет течение. Оно сильное и спокойное. Я плохо питаюсь, но не умираю с голоду. Я живу в грязи, но могу смывать ее каждый вечер. У меня нет друзей, но есть с кем поболтать. У меня нет будущего, но разве недостаточно настоящего?

Течение влечет. Берега нет. Да и не очень-то он нужен.

Подобные размышления бродили у меня в голове, когда я сидел на крыше башенки и смотрел на уходящее за горизонт солнце. За спиной небо уже потемнело, и можно было разглядеть, как вспыхивают миллионы таинственных огоньков на склонах далеких гор. Их мерцание было призрачным, неверным, почти неуловимым. Так иногда вспыхивает морская волна ночью – и не можешь понять, сверкнули ли там тела крошечных существ или просто показалось.

Отсюда мне хорошо были видны и несколько аэроидов, рыскающих далеко-далеко, над горами. Я не боялся их. Одиночные аэроиды не страшны Городу, живущему под защитой Башен.

Городские улицы за забором напоминали берег моря после отлива. Чувствовалась остаточная энергетика схлынувшего людского потока. Теперь лишь изредка можно было увидеть работника, ковыляющего домой, или женщину с тяжелым тюком на плече, или торговца с тележкой. Я смотрел на них и думал: «Они такие же, как и я. Вернее, я стал таким, как они».

Почему у них... или у нас? Почему здесь нет веселых праздников? Любая радость выливается в тошнотворное пьяное столпотворение, в котором люди стремятся только поскорее опуститься до уровня животных?

Почему они не пишут картин? Почему не слагают песен о любви?

Мне не раз приходилось слышать песни здешнего сочинения. Как-то из-за забора доносилась унылая баллада о крестьянине, который обманул своих соседей и землевладельца, а потом взял себе его землю, его свинарник и красивую жену. Других тем просто не было. Песня не имела мелодии, был лишь неровный агрессивный ритм, под который представлялись дикари, прыгающие вокруг котла с человечиной.

Почему у них нет Бога?

Солнце село. В сумерках в овощном дворе еще продолжалась какая-то вялая жизнь, но она замирала. Кто-то перетаскивал бочонок из сарая в сарай. Кто-то копался палочкой в куче гнили, выискивая съедобные кусочки. Наконец остался один староста. Он расстелил рядом с воротами несколько тряпок, завалился на них и через пару минут захрапел, спугнув пару бродячих собак за воротами – таких дохлых и уродливых, что никто до сих пор не позарился на их мясо.

Я спустился с крыши и направился к конюшне, где меня ждал мой верный тюфяк, продавленный и плоский, как стелька. До дверей оставалось шагов десять, и я даже слышал, как переговариваются в темноте лошади. И тут меня окликнули.

Когда я обернулся, луна светила мне в лицо. Поэтому сначала я увидел лишь силуэт. Долговязый угловатый силуэт, который мог принадлежать только одному человеку.

– Зайдем ко мне, – предложил Подорожник и, не дожидаясь, зашагал к своей двери, разбрасывая грязь ботинками.

Опять ночная встреча. Видимо, я подсознательно ждал ее, потому что, не сказав ни слова, поспешил за ним. Его комната была очень просто обставлена – кровать, узкий стол у стены, три табуретки. В углу валялись два полупустых дорожных мешка.

Подорожник сел на табуретку и принялся разглядывать меня через свою вечную ухмылочку. Но я смотрел не на него. Я смотрел на стол. Там стояла деревянная тарелка, а на ней – кусок нормального жареного мяса! Его окружала горка желтоватой картошки, рядом лежал пучок зелени. И стояла большая кружка с напитком пивного цвета.

«Спокойно, – приказал я себе, проглатывая слюну. – Не уподобляйся животному».

Подорожник хмыкнул, довольный произведенным эффектом.

– Ешь, – сказал он и подвинул тарелку.

«Не уподобляйся...» – подумал я и накинулся на картошку с мясом. Наверно, ни один гурман, разворачивая золотую фольгу с искусно пропеченным цыпленком, не испытывал такого наслаждения. Меня смущала только мысль, что еда быстро кончится или, еще хуже, у меня ее отнимут по какой-то причине. Но Подорожник, глядя на меня, лишь посмеивался.

Тарелка опустела. Мне вдруг стало неудобно за свое поведение. Там, в прежней жизни, я ни под каким видом не позволил бы своим чувствам выходить из-под контроля. А здесь – разболтался. Никакой самодисциплины.

Настало время подумать, что у меня попросят в обмен за эту минуту счастья.

– Хочешь каждый день так питаться? – спросил Подорожник.

Я неопределенно усмехнулся. Мной овладело подозрение.

– Конечно, хочешь, – усмехнулся в ответ собеседник. – Выпей вина. Не бойся, это не та гадость, что разливают в трактирах.

Я сделал глоток. На вкус это была яблочная наливка, довольно крепкая. Подозрения усилились. Зачем это он меня спаивает?

– Я не знаю, кто ты такой, – проговорил погонщик, не переставая ухмыляться, – но ты, похоже, хороший боец. А вот все остальные думают, что ты сумасшедший. Или лжец. Уже подходящее имя подбирают. Представляешь, каково тебе будет с таким именем?

Я молчал.

– С таким именем тебя не возьмут даже в старосты, – продолжал он. – Не надейся, что твоя сила важнее имени и репутации. Так и останешься уборщиком навоза. Я сделал еще два больших глотка и почувствовал себя чуть свободнее. Подорожник сверлил меня взглядом.

– К тому же ты – чужак. У нас не доверяют чужакам. Ничего не доверяют, кроме навоза.

– А у вас часто бывали чужаки? – поинтересовался я.

– Редко. Я видел двоих. Один появился на речной заставе, он не говорил ни слова, только рычал и бросался на людей. Его посадили в клетку и показывали за клинки, пока он не умер с голоду. А другого убили крестьяне, когда он воровал капусту с огородов. Надеюсь, ты не из их племени?

– Наверно, нет.

– Я хоть и не верю тебе, но выхода у меня нет. Ты – воин, а не конюх. Становись погонщиком.

Я отставил в сторону кружку.

– И что дальше?

– Будешь ездить с нами. Будешь иметь клинки. Есть досыта. Тебе мало? Ты к тому же получишь хорошее имя.

«Он меня еще уговаривает, – с восторгом подумал я. – Ведь это именно то, что мне нужно. Не ему, а мне!»

– Как же мы будем вместе работать, если ты мне не веришь?

– Я никому не верю. Для моей работы это не очень-то надо...

– Ошибаешься...

– А про тебя я все узнаю после первого же переезда. Так ты согласен?

– Подожди... Я все-таки хочу понять, зачем нужен я. Разве мало хороших бойцов? И разве трудно уговорить их стать погонщиками, если и еду, и клинки, и имена вы гребете лопатой? Зачем тебе я – чужак, ненормальный, которому ты не веришь?

Я должен был задать этот вопрос. Мне по-прежнему казалось, что со мной хотят сыграть и обмануть. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Погонщик перестал улыбаться.

– Безымянный, ты, наверно, не понял, какую судьбу я тебе предлагаю. Мы будем ездить по дорогам. Там не будет старост. Там нет Холодных башен. Только посланники Прорвы и разбойники за каждым деревом. Безымянный, каждый наш выезд – прогулка по краю могилы! Так что решай сразу.

Я молчал. Конечно, я был согласен, но не спешил объявить об этом. Я готовился задать один вопрос.

– Ведь это ты подобрал меня на дороге? – проговорил я.

– Да, я. Но на этот счет не волнуйся. Ты мне ничего не должен.

– Ты помнишь это место?

– Помню, примерно, – слегка удивился погонщик. – А что?

– Это далеко?

– Далеко. Дня три пути. Это в долине, где много водопадов, на пути к Третьей горной заставе. Почему ты спрашиваешь? Ты оставил там что-то?

– Ну... да. Смогу я побродить часок, если мы окажемся там?

– Значит, согласен, – облегченно сказал Подорожник и бесцеремонно отпил из моей кружки. – Что, интересно, ты будешь там искать? Наверняка это уже нашли без тебя.

– Нет... – я замолчал, не зная, стоит ли сразу раскрываться. Потом решил, что стоит. Мне не терпелось узнать ответ. – Там должна быть пещера...

– Ха! Там тысяча пещер. Какая тебе нужна?

Сердце екнуло. Но не остановилось. Ничего страшного, жизнь продолжается. Тысяча пещер – не миллион. Можно поискать.

– Странный ты какой-то, – хмыкнул погонщик. – Завтра сходим к Лучистому, я скажу, что забираю тебя. А ты помойся хорошенько. От твоей одежды так несет навозом, что хочется плюнуть.

Я вышел в пустой темный двор. Тысяча пещер... Сейчас, когда я узнал, что вернуться будет непросто, мне вдруг впервые захотелось домой. К Лерочке. К Катеньке. К троллейбусам и шумным улицам. К Директору, наконец.

Тысяча пещер. Ну ничего. Главное, стронуться с мертвой точки. Теперь все будет по-другому. Теперь что-то изменится, наверняка.

Я наивно полагал, что могу следующим утром поваляться лишний часок после подъема. Но староста, пришедший выгонять нас работать, понятия не имел о переменах, наступающих в моей жизни. Ему было на них наплевать. Он считал, что, пока я числюсь на конюшне, должен заниматься лошадьми, и был по-своему прав.

Пришлось таскать лоханки с водой. Однако теперь меня не угнетали ни эта работа, ни тошнотворный завтрак, съеденный вскоре после пробуждения. Я испытывал пренебрежение к своей прежней, неуютной и уже отдаляющейся жизни. Наконец-то наступали те перемены, о которых я столько думал. Я уже жил там, в завтрашнем дне, где я наконец смогу оторваться от постылого овощного двора, где увижу все, что хочу видеть, и найду ответы на накопившиеся вопросы. Я был убежден, что именно так и сложатся события.

После обеда мы с Подорожником отправились на попутной повозке к Лучистому. Тот собирался куда-то уезжать и уже сидел в седле своей новой лошади. Человек с обожженным лицом, которого я уже однажды видел, был рядом с ним. Он гарцевал на своем коне, высокомерно поглядывая на меня.

Повелитель не побрезговал сказать мне несколько слов. Он говорил о нешуточном доверии, оказанном мне, о необходимости быть честным и храбрым, о верности своему господину и благодетелю. Под последним он имел в виду себя, конечно.

Я почти не слушал Лучистого. Я даже не смотрел на него. Не смотрел, чтобы не рассмеяться.

Их величество гордо восседало на коне, положив ладонь на рукоятку дорогого, хорошо отделанного тесака в кожаных ножнах. Мой серый двубортный пиджак, отчищенный и залатанный, был перепоясан широким ремнем с коробочкой-именем. Мои брюки – заправлены в короткие сапоги из мягкой кожи. А мой галстук – мой старый зеленый галстук, подаренный Леркой на Рождество, – красовался на лунообразной голове Лучистого, перетягивая большой покатый лоб прямо посередине.

Он был похож на пьяного председателя колхоза, изображающего мальчишкам Илью Муромца. Я старался не рассмеяться. Наконец Лучистый уехал, величаво выпрямив жирную спину, обтянутую моим пиджаком. Подорожник постоял немного, глядя ему вслед, потом бросил мне «пошли» и первым зашагал в глубь двора.

Я впервые оказался во владениях Лучистого и вынужден был признать, что мне здесь нравилось. Никакой грязи, никаких груд хлама и перегнивших овощей не было и в помине. Все почищено, выметено, а местами даже покрашено. Дворовые работники аккуратно одеты. Лица в основном сытые и самодовольные. Мне даже стало неудобно за свою неровную щетину и ветхую одежду, пропитавшуюся запахом навоза. Но на меня поглядывали снисходительно.

Погонщик вошел в высокий сарай, попросив меня подождать. Вскоре он показался с ворохом одежды в руках.

– Снимай свое рванье и одевайся в это, – велел он.

Мне достались брюки из плотной серой ткани, тонкий свитер и кожаная куртка. Крепкие сапоги из коровьей кожи оказались чуть велики, но эту беду можно поправить портянками.

Одевшись, я почувствовал себя другим человеком. Курточка, правда, немного жарковата для здешнего климата, но это сейчас, а сырой ночью ей цены не будет.

– Человек, носивший это до тебя, – проговорил Подорожник, – прожил совсем немного. Поэтому одежда почти новая.

– Как это «прожил немного»? – оторопел я. – Так это все, выходит, с мертвеца?

Погонщик усмехнулся.

– А ты думал, это, – он кивнул на груду моей старой одежды, – с живого? Да разве живой человек свою одежду отдаст?

Я должен был об этом догадаться. И нечего теперь строить из себя чистюлю. Я взглянул на погонщика и по-свойски усмехнулся.

– А теперь надень это, – он бросил мне под ноги широкий ремень с пристегнутым ножом. Пожалуй, это был не нож даже, а меч или тесак – по длине он равнялся моей руке.

Я поднял оружие с земли, вытянул из ножен. Тесак был тяжелым и крепким, но эстетики в нем оказалось не больше, чем в обрезке водопроводной трубы. Складывалось впечатление, что его сработал из железной полосы второклассник-двоечник – с помощью зубила и негодного школьного напильника. В этот момент я вспомнил про свою находку – искусно обработанную полоску металла, что хранилась теперь в подвале конюшни под моим тюфяком. Почему, спрашивал я себя, бесполезная старая вещь поражает красотой и точностью отделки? А необходимый и незаменимый в этих условиях боевой клинок – предмет гордости настоящего бойца – иначе как корявым не назовешь. Почему?..

Обратно мы шли пешком. Погонщик помалкивал, ухмыляясь каким-то своим мыслям. Я заметил, что встречные поглядывают на нас осторожно. Словно боятся разозлить слишком смелым взглядом. Даже двое пьяных громогласных старост притихли, заметив нас. Видимо, погонщики имели свой, особый авторитет.

– Ты так легко согласился пойти с нами... – сказал Подорожник.

– Разве это странно – выбрать достойную жизнь?

– Или смерть, – тихо заметил погонщик.

Меня его слова ничуть не смутили.

– Зачем обязательно смерть? На свете много опасных дел, но это не значит, что ими не нужно заниматься. Твоя жизнь так же опасна, как теперь и моя...

– Опасна... Знаешь, я уже не один год переезжаю от заставы к заставе. И ни один из тех, с кем я начинал, не остался в живых. Ни один...

– Я что-то не пойму, ты решил меня отговорить?

– Нет... Просто не хочу, чтобы ты в первой же заварухе обделал свои новые штаны. Почти новые... Боюсь, ты еще не понял, во что ввязался. Те люди, что были до тебя...

– Они просто не были готовы. И поэтому погибли. Я понимаю. Но ведь ты – живой.

– Да, я живой. Не знаю, почему. Все думают, я заговоренный.

– А если и я заговоренный?

– Можешь в это верить, коли нравится. Но с этого момента ты мой. Ты уже не можешь испугаться или передумать.

– Не беспокойся. Я не передумаю. Чем мы будем сегодня заниматься?

– Ничем. Отдыхай. На обед приходи ко мне, если хочешь. Мы отправимся в дорогу дня через два или, может, три. Готовься к худшему, а пока – отдыхай.

КОМАНДА

Стех пор, как на моем поясе появился нож погонщика, мир расцвел для меня новыми красками.

Я ощутил это в первый же день. Едва мы с Подорожником вошли в пределы овощного двора, к нам приблизилась женщина с кухни и сообщила, что обед уже готов. Известие меня очень порадовало, но я в первую очередь побежал на конюшню, чтобы поделиться новостями со своими приятелями.

Мясоед, услышав про мою новую профессию, испуганно распахнул глаза. Он искренне меня жалел. Но я не придавал этому большого значения. Старик же очень внимательно меня выслушал, потом сказал:

– А тебе разве хочется с нами разговаривать?

– А почему нет? – рассмеялся я.

– Ты ведь теперь погонщик, хоть и Безымянный, а мы простые конюхи. Что люди могут про тебя подумать?

– А что они могут подумать? – оторопело проговорил я. Однако потом все понял.

Старик, наверно, был прав. Вряд ли при здешних нравах мы сможем оставаться приятелями. Вряд ли мы будем равны. Я могу сколько угодно болтать с ними и хлопать по плечу, а они едва ли рискнут ответить тем же.

У меня было время до отъезда. Я подумал, что его надо потратить на благое дело. А именно – сохранить в этих людях хотя бы союзников. Жизнь учила меня не разбрасываться приятельскими отношениями, не говоря уж о дружеских.

В первый же вечер я принес в конюшню остатки ужина. Нет, это были не объедки, а целая тарелка нормальной пшенной каши со свиным салом и кусочками тушеной тыквы.

Мясоед и Друг Лошадей немного испугались. К еде они приступили только после неоднократных объяснений, что это бесплатно, от чистого сердца и ни к чему не обязывает. Они ели, но все равно поглядывали на меня настороженно.

И я понял, что веду себя глупо. Друзей не купишь за тарелку каши. Пусть события текут, как должны, решил я. Жизнь покажет, сможем ли мы сблизиться.

Кстати, это была не единственная совершенная мной глупость. На радостях я попытался оказать помощь одному больному старику, которого выбросили за ворота умирать соседи по бараку. Я понятия не имел, чем он болен, и у меня не было никаких препаратов, но осмотрел его с такой самоуверенностью, которая самого меня удивила. К счастью, больной уже мало чего соображал, и мне не удалось заронить в его душу даже каплю напрасной надежды.

В другой раз я ни с того ни с сего бросился помогать двум женщинам, переносившим в свинарник тяжелые бадьи с помоями, после чего некоторые стали поглядывать на меня как на полоумного.

Дело было, видимо, в том, что я, осчастливленный переменами, чувствовал невольную вину перед миром и людьми, остававшимися в прежнем печальном положении. Потом мне хватило ума понять, что этот мир ни капли не нуждается в моем сочувствии и извинениях.

В какой-то момент я перестал ощущать себя добрым волшебником, который ходит тут и там и от нечего делать дарит людям знаки внимания. Я остановился – пришло отрезвление. С чего, собственно, я взял, что перемены приведут к лучшему? С какой стати я уверен в своей неуязвимости? Ведь до сих пор ни один человек не позавидовал мне – погонщику.

И с этой минуты моя радость поутихла. В душе поселилось нормальное рабочее настроение.

Вечер накануне отъезда я провел в комнате Подорожника. На столе было полно еды и несколько кувшинов со спиртным. На кровати старшего погонщика расположились две не очень свежие девицы, которые ничего не говорили, а только смеялись невпопад. Их лица были мне знакомы, я даже знал, что одну зовут Потерявшая Ребенка. Хозяин не обращал на них ровно никакого внимания, меня же в этот вечер они раздражали, и я старался пореже смотреть в их сторону.

– Боишься? – насмешливо поинтересовался Подорожник, в очередной раз наполняя кружки.

– Нет, – не раздумывая, ответил я.

– Врешь, – так же быстро сказал погонщик. – Скажи правду. Кого ты стесняешься, этих? – он кивнул в сторону своих подружек. – Хочешь, я их выгоню?

– Хочу. Но вообще я сказал правду. Я пока не знаю, чего должен бояться.

– Скоро узнаешь. Как окажешься на пустой дороге да увидишь над головой посланника – все узнаешь. И когда ножи полетят из кустов – тоже узнаешь.

– И что мне делать, если увижу посланника?

– Крикни погромче – и напугай его! – ответил погонщик и расхохотался. Через секунду он стал серьезным. – Ничего не надо делать. Ехать спокойно надо и думать о своем. Ведь это судьба. Он может убить, а может и мимо пролететь.

– Что же случается чаще?

– Чаще? Бандитский нож чаще, ясно? Кстати, что это за штука у тебя?

Он показал на мой пояс, где с сего дня висел новый нож. Я нашел неподалеку мастерового, который за недоеденную миску жареной рыбы сделал клинок из древней металлической пластины, подобранной мной на расчистке завалов. Вещь вышла довольно уродливой, но практичной. А главное, был сохранен узор, который я любил иногда рассматривать.

Подорожник покрутил нож в руках.

– Хм... Старые вещи, говорят, приносят удачу. Но только какой прок от этой игрушки?

– Прок вот какой, – спокойно сказал я, забирая нож. И затем коротким движением бросил его в стену. Лезвие вошло в доску на пару сантиметров.

– Ты хотел меня этим удивить, Безымянный? – лениво проговорил погонщик. – Но я и так знал, что ты стоишь дороже, чем многие думают. А ну!..

Он с неожиданной прытью вскочил и, молниеносно выхватив тесак, прыгнул на меня. Девицы пискнули. Так получилось, что я опоздал на долю секунды, мое оружие осталось за поясом. Поэтому пришлось воспользоваться табуреткой, в которой и застрял тесак погонщика.

– Я же говорил, – изрек он, садясь на место и убирая оружие. – Ты не тот, за кого себя выдаешь.

– Я ни за кого себя не выдаю.

– Я тебе не верю, – ответил он, погрозив мне пальцем.

Он очень много пил. Ему хотелось сейчас порассуждать, поучить меня уму-разуму, поэтому я даже не стал приставать с расспросами, куда мы завтра отправляемся и на какой срок. Это можно выяснить и утром.

Дверь открылась, на пороге показались двое. Одного я знал – это был Медвежья Лапа, погонщик, с которым мы ездили разбирать руины. Второй пришелец казался незнакомым, хотя, возможно, я когда-то мельком видел его. И одеждой, и телосложением он смахивал на Медвежью Лапу. Волосы на его голове и лице торчали клоками, а на щеках росли три большие родинки. Он был похож на театрального лешего.

– Где пропадали? – поинтересовался Подорожник.

– Собирались, – ответил «леший».

– Все готово – и вещи, и лошади, – добавил Медвежья Лапа, искоса поглядывая на меня. – Можем хоть сейчас отправляться.

– Достаньте из-под кровати кружки и присоединяйтесь.

Гости прошли на середину комнаты и огляделись, не зная, куда присесть.

– Пошли вон отсюда, – скомандовал Подорожник девицам, занявшим его кровать. – Далеко не уходите, может, еще позову.

Все расселись, забулькало вино.

– Выпей с нами, Безымянный, – пригласил старший погонщик. – Завтра мы вчетвером уезжаем отсюда. Вот этого зовут Утопивший Лошадь, но мы кличем его Свистун. А это – Медвежатник, Медвежья Лапа.

Мы выпили. Затем завязался разговор, из которого я очень быстро выключился. Погонщики вспоминали какие-то свои байки, переговаривались малопонятными фразами, посмеивались над странными шутками. В этой комнате я вдруг остался один.

И тогда меня пронзило тревожное чувство. Я четко осознал, что завтра отбываю навстречу неизвестности, а здесь не остается никого, кто бы меня искренне ждал. Во всем этом мире нет человека, которого бы волновала моя судьба. И если сбудется пророчество Подорожника и я лягу где-нибудь на обочине с разбойничьим ножом в спине, не останется ничего, кроме праха. Ни воспоминаний, ни слов, ни дел. Этот мир прекрасно обходился без меня и будет обходиться дальше.

И тогда я снова ощутил настоящую, неудержимую, горькую тягу в тот край, где меня действительно ждали.