Текст книги "Убей или умри! Первый роман о немецком снайпере"

Автор книги: Михаил Парфенов

Соавторы: Юрий Стукалин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 8

Бой разгорается. Судя по доносящимся до меня по звукам, сражение идет ожесточенное. Нашим обескровленным войскам отражение каждой такой атаки дается с величайшим трудом. Голод, бессонные ночи, отсутствие боеприпасов – все это сказывается на боеспособности и моральном духе солдат. Ко всем прочим невзгодам присовокупляется еще этот поганый майор фон Хельц! Он удерживает полк на никому не нужной позиции, губя жизни наших парней. Любому ветерану ясно, что единственно правильным решением в сложившейся ситуации было бы планомерное отступление с последующим выравниванием линии фронта, подтягиванием резерва и продуманным контрнаступлением. Нужны укрепления, свежие силы, пропитание, патроны. Нет же, фон Хельц боится прослыть трусом, хочет проявить свои «полководческие таланты», чтобы о нем заговорили!

Насколько хреново приходится капитану Бауеру, я понимаю. Даже немного жалею его. Находиться между бесноватым командиром и потерявшими остатки веры в победу солдатами крайне тяжело и опасно. Тонкая грань между пулей в спину и пулей в висок. Он не может не исполнить приказа, это не в его правилах. За каждого солдата капитан стоит горой, старается уберечь, но как это сделать в таких жесточайших условиях, когда ты балансируешь между долгом и честью? Надеюсь, он выживет в сегодняшней мясорубке.

Снова недалеко от меня проходит отряд русских солдат. Глубже вжимаюсь в углубление под навесом торчащих корней и замираю. Под рукой наготове держу гранату. Судя по поднимаемому иванами шуму, отряд их крупный, человек в сто, не меньше. Идут они не таясь, будто лес принадлежит только им. Прислушиваюсь к грубой русской речи, приблизительно определяю разделяющее нас расстояние. Метров двадцать. Если кому-то из них взбредет в голову подойти к оврагу, надеюсь, что маскировка не подведет. Заметь они меня, шансов выжить нет никаких. Только метнуть в самую гущу иванов гранаты, а потом постараться прикончить еще нескольких из карабина и пистолета. Долго продержаться не смогу, да и куда там устоять против нескольких десятков изрыгающих пули стволов. К счастью, русские проходят мимо, не обнаружив меня. Постепенно их голоса стихают, заглушаемые отзвуками разгоравшегося вдали побоища.

Высвобождаю руку, смотрю на часы. Бой длится уже семь часов. Значит, проспал я часов пять. Что ж, неплохо. Силы мне понадобятся. Судя по тому, как сместились отзвуки боя, русским, похоже, удалось овладеть нашими позициями. Во всяком случае, гул стрельбы явно отдалился. Неужто вермахт оставляет траншеи первой линии обороны?! Не хватает только оказаться отрезанным от своих чудовищной толпой противника! Что мне тогда предпринять? Как выбираться отсюда и куда? От подобных мыслей ощущаю мерзкий холодок в животе. Разметают Иваны наших, погонят, и где их тогда искать? Остается только молиться, чтобы наши удержались.

Бой постепенно стихает, взрывы все еще сотрясают землю, стрельба продолжается, но уже не так интенсивно. День близится к закату. Во время сумерек можно потихоньку начать пробираться к нашим рубежам. Самое сложное – преодолевать открытые участки, но вечерний сумрак будет моим помощником.

Подкрепляюсь шоколадными конфетами с первитином, делаю пару глотков из фляги. Голод дает о себе знать, но я давно привык довольствоваться малым. Прошли те времена, когда из-за отсутствия еды я впадал в отчаяние. Война научила выживать в любых условиях. Мальчишкам-новобранцам, которых бросают в эту бойню, гораздо тяжелее. Особенно когда по прибытии на фронт эти юнцы начинают понимать, насколько действительность отличается от бравурных выпусков кинохроник «Ди Фронтшау», и что они не доблестные солдаты Третьего рейха, а всего лишь пушечное мясо.

Стрельба стихла как-то разом, над лесом нависает странная тишина. Где-то вдали иногда раздаются отдельные автоматные очереди и взрывы гранат, но уже ясно, что битва закончена. Думать, о том, кто в ней победил, не хочется. Впрочем, и так понятно, что русский медведь намял нам бока. Вне зависимости от результата, нужно скорее попасть к своим. Солнце садится, раскрасив верхушки деревьев в багряные тона. Темнеет в этих краях быстро.

Осторожно выбираюсь из оврага, стою, прижавшись к толстому стволу дерева, прислушиваюсь и осматриваю окрестности. Чисто. Медленно двигаюсь вперед, лавируя между деревьями. Карабин держу на изготовку, но главным моим оружием станут теперь мои навыки. Все, что мне необходимо, это скрытно дойти до кромки леса и разузнать обстановку. Особых надежд не питаю, но вдруг нашим все же удалось удержать позиции.

Как же наше командование после стольких побед в Европе так позорно провалило эту кампанию? Я лично иллюзий давно не питаю, молюсь только, чтобы война закончилась у границ Германии и русские не вошли на нашу территорию. Как бы ни тужилась пропаганда, мало у кого возникают сомнения, что нас гонят с этой земли. Постоянные перебои с продовольствием, боеприпасами, почтой, наконец! Рейх выжимает все оставшиеся соки из страны, пытаясь противостоять натиску русских. Все в Германии закручено в этом дьявольском маховике под названием Восточный фронт. Женщины, старики, дети. Западный фронт доставляет неудобства, но скорее как назойливая муха, не дающая покоя постоянным жужжанием. Здесь, на Востоке, все иначе.

Я на Восточном фронте с самого начала кампании. Радовался первым успехам, первым блистательным победам, был глуп и неопытен. Но уже в ноябре сорок первого года, замерзая под Москвой, даже я понимал, что не учтен один важнейший, решающий фактор! И имя этому фактору – русский. Плевать на морозы! К ним можно привыкнуть, их можно перетерпеть. План «Барбаросса» был почти идеален. Мы вихрем пронеслись по Советскому Союзу, и никто не рассчитывал зимовать тут. Многие солдаты сдавали шинели в обозы, и жалели об этом в декабре, обматываясь тряпьем и газетами. Мы наткнулись на стену. Безоружную, малограмотную, полуголодную, но твердокаменную стену! Красная Армия быстро училась на своих ошибках, иначе Третий рейх давно бы делил эти громадные территории на жирные куски. Я видел много атак иванов. Создалось впечатление, что тут не переводятся люди. Советское командование расточительно, но оно добивается своих целей. Русских как песчинок в пустыне. Ни одна песчинка не имеет ценности, но если вас завалит кучей песка, попробуйте выбраться. Она просто погребет вас под собой, и вы сгинете под ее тяжестью. А если эти «песчинки» еще и дерутся так самоотверженно, упорно и свирепо, если они готовы ценой собственной жизни остановить вас, никакая армия, никакое оружие не поможет. Однажды наступит миг, когда они переломят вам хребет. Уже тогда я понимал, как нас обманывали, когда говорили, что на Востоке мы столкнемся со стадом безропотных скотов, подчиняемых жидо-большевистской гниде, и победа будет легкой. Скоты так не воюют, не защищают с такой яростью свою землю.

А потом начались поражения. Страшные бои в Сталинграде, где мне посчастливилось не участвовать, показали нам всю ничтожность обещаний берлинских бонз. Я вдоволь наслушался душераздирающих рассказов тех немногих бедолаг, которым удалось вырваться оттуда. Сотни тысяч наших солдат в Сталинграде были преданы верховным командованием, брошены на растерзание русским, доведены до отчаяния голодом и лютыми морозами. Пока бонзы отсиживались в тепле, наши обезумевшие от голода солдаты жрали вареные в котелках ремни.

Но мне придется и дальше воевать. И не потому, что присягал на верность фюреру. Мне глубоко на него плевать. Я больше не верю ему. Мне придется сражаться, чтобы не дать русским возможности прийти на мою землю и добраться до моей семьи. После того что мы сделали с их страной, будет ли нам пощада, когда мы проиграем? У меня было много времени подумать над этим, поставить себя на их место. Я бы не простил. Стер бы всех с лица земли, не оставив ни одного города, ни одной деревушки, ни одного дома. В этой войне нет правил, и не будет их до ее конца. Нет таких понятий, как воинская честь. Я могу назвать лишь несколько человек среди известных мне офицеров, имеющих хоть небольшое представление об офицерской чести. Капитан Бауер один из них. Будет жаль, если он погиб в сегодняшнем бою.

Прячась за деревьями, добираюсь, наконец, к краю леса и внимательно осматриваю через половинку бинокля наши прежние позиции. Поле перед ними усеяно трупами и сгоревшей техникой. Солнце уже скрылось, в небе повисла полная луна. Слабая надежда, что полк удержался, исчезает. Из траншей доносятся звуки аккордеона и пение. Иваны празднуют свою победу. В небо взлетают осветительные ракеты, и я хорошо вижу зеленые каски. Странно, но жгучей, испепеляющей ненависти к врагам я не испытываю. Война есть война. Она давно притупила мои ощущения. Вероятно, защитная реакция, чтобы не сойти с ума.

Русские мне настолько хорошо видны, что могу снять любого из них, но делать этого не стану. Выдать себя, а потом бегать от них по лесам? Бессмысленное и опасное занятие. Штайнберг наверняка бы подстрелил парочку. Но потому я еще и жив, что не Штайнберг.

Итак, я нахожусь в русском тылу. Чтобы пройти к своим, придется топать в обход траншей по лесу, а это огромный крюк. Ко всему прочему, мне неизвестно, насколько далеко русские отбросили наши войска. Если они отступили, я найду их быстро. А если в фон Хельце заговорил разум, и он поспешно уводит войска на запад? Вот тогда положение мое действительно незавидное, и придется плутать по этим опасным дебрям черт знает сколько времени.

Лес наверняка кишит патрулями иванов, зачищающих его от не успевших отойти остатков наших войск. Время явно работает не на меня, а потому пора двигаться. Чем скорее догоню своих, тем лучше. Поскольку мы обретаемся в этих краях уже пару месяцев, я неплохо ориентируюсь в округе без карты. Мысленно прокладываю маршрут и, тихо ступая, возвращаюсь в лес.

Глава 9

Несколько раз натыкаюсь на небольшие группы русских солдат, но без труда обхожу их. Однажды все же пришлось затаиться. Иваны двигались в ночи так тихо, что я заметил их в последний момент. Красноармейцы прошли как раз там, где бы через минуту оказался я, не задень случайно кто-то из них ветку. В тусклом лунном свете, пробивающемся сквозь кроны деревьев, мне удалось разглядеть их хмурые, сосредоточенные лица. Это были ветераны, имеющие боевой опыт, поучаствовавшие во множестве сражений, а потому представлявшие серьезную угрозу. Такого противника нельзя недооценивать. Меня они не заметили и проследовали дальше, а я еще несколько минут стоял, вжавшись в ствол дерева и боясь шелохнуться. Однако больше никого не появилось.

Проглотив таблетку первитина и допив из фляги остатки воды, продолжаю путь. Я уже достаточно удалился от опасной близости наших бывших позиций, когда небо заволокли облака, скрыв луну и звезды. Стало совсем темно, не видно ничего на расстоянии вытянутой руки. Можно сверять путь по компасу, но идти вслепую, зная, что вражеские патрули снуют повсюду, крайне неразумно. Возможно, к утру русские успокоятся и пробираться станет легче. Решаю воспользоваться ситуацией и отдохнуть. Зарываюсь в кустах, накрываюсь маскировочной сетью. Вдали иногда постреливают, в ближайших зарослях шуршат мыши. В первый год войны я выматывался так, что мог спокойно спать даже на танке, идущем в бой и стреляющем на ходу. Бывало и такое. Теперь все иначе. Война и профессия научили меня спать чутко и просыпаться в заданное время. Вот и сейчас открываю глаза за час до рассвета.

Я намереваюсь сократить путь и пересечь небольшую речку по перекинутым через нее бревнам, но судьба решает создать мне лишние трудности. Группа из пяти русских солдат поджидает там таких, как я. Они устроили засаду за пригорком на поросшем ивняком берегу, откуда «мостик» хорошо просматривается. Трое спят, закутавшись в шинели, а двое сидят, вяло переговариваясь.

Мне повезло, что вышел именно с этой стороны речушки, оказавшись позади них. Появись я на другом берегу, уже бы плыл по течению кверху брюхом с простреленной башкой.

Светает, и я отчетливо вижу каждого из них. Бодрствующие русские выглядят уставшими, но на небритых лицах читается полная умиротворенность. Задание их явно совсем не тяготит, и, судя по всему, они рады немного расслабиться вдали от линии фронта.

Обдумываю, как поступить. Можно уйти дальше по реке, переправиться вплавь. Но в воде я беззащитен. Переплывать в одежде тяжело, да и бродить потом мокрым желания большого не испытываю, а раздеваться и пересекать реку с водруженным на голову свертком одежды и оружием, или сооружать для скарба плотик из веток, опасно. Что, если в этот момент попадусь на глаза одному из шатающихся по лесу иванов? Голый посреди реки, руки заняты тем, чтобы не замочить вещи! Никакой сноровки не хватит выпутаться из такой говенной ситуации. Точно пристрелят или возьмут в плен. А если действительно умудришься улизнуть? Будешь бегать потом по лесу дни напролет с искусанной мошкарой голой жопой.

Небо за кронами деревьев быстро светлеет, стелется густой туман, трава и листья вокруг влажные от росы. Может, попробовать снять сидящих в засаде Иванов? Завалить сразу пятерых сложно, но при определенной доле везения… У одного из них ППШ с рожковым магазином на тридцать пять патронов, у второго трехлинейная винтовка Мосина. За поясом по две гранаты Ф-1. Возле спящих солдат лежат «трехлинейка» и два ППШ… Забросать их для начала «колотушками»? Шум на весь лес поднимется, а рядом могут быть и другие иваны. Малейшая ошибка, и придется ввязываться в бой, прорываться или бежать. Едва ли получится скрыться здесь, на территории, полностью контролируемой советскими войсками. Прочешут чащу, пустят по пятам собак… Я решил не рисковать.

Отклонение от маршрута выматывает меня. Иду по заболоченному участку, сапоги увязают в вязкой грязи. Лицо сплошь покрыто липкой паутиной, шея и руки чешутся от укусов комаров. Одежда пропиталась влагой, и создается впечатление, что на меня надеты средневековые доспехи, тяжелые и холодные. Сверяюсь с компасом. По моим представлениям, остается пройти еще километров двадцать. Я в глубоком русском тылу, скоро должна показаться дорога, извилистой лентой прорезающая лес. Наверняка иваны активно используют ее, но эту преграду пересечь просто необходимо.

Участок леса, окаймлявший грунтовую дорогу, оказывается не очень удобным для перехода. Деревья редкие, кустарника почти нет, а трава всего по щиколотку, не выше. К тому же между лесом и дорогой с обеих сторон открытое пространство шириной метров по двадцать, да еще и местность холмистая. Дорога идет то в горку, то под уклон и оттого плохо просматривается.

Прячусь на линии деревьев, стараясь слиться с пейзажем, осматриваюсь и прислушиваюсь. Тихо, только птицы щебечут, перелетая с ветки на ветку. Искать другое место для перехода нет смысла. Один рывок, и через несколько секунд я уже буду на другой стороне. Нужно преодолеть всего-то пятьдесят метров открытого пространства. Кажется совсем мало, пока не представишь, как на дороге неожиданно появляется пара десятков красноармейцев, и прошивает тебя очередями из ППШ.

Уже собираюсь ринуться вперед, когда раздается глухой рокот мотора. Вжимаюсь в землю. Мимо проносится русский офицер на мотоцикле с пустой коляской, оставляя за собой клубы пыли. Приходится ждать, пока осядет пыль, ведь русский мог оказаться не один. Едва вдали растворяется треск двигателя мотоцикла, со всех ног бегу через дорогу, и падаю между деревьями. Пытаюсь отдышаться, сердце готово выпрыгнуть из груди от радости.

Улавливаю очередной шум. На этот раз пешая колонна. Черт! Они никогда не спят, что ли? В лесу чуть ли не за каждым деревом по ивану, на дороге их столько, что не протиснешься. Кто у них на позициях сидит?!

Колонна появляется со стороны фронта, и я вздрагиваю от удивления. Наши! Но радость быстро сменяется горечью и разочарованием. Колонна немецких солдат понуро бредет в сопровождении нескольких красноармейцев. Пленные! Их около полусотни.

Колонна немцев напоминает похоронную процессию. Опустив головы, они покорно идут, не помышляя о сопротивлении. У некоторых связаны руки за спиной, кое-кто ранен. Грязные, оборванные, отрешенные и смирившиеся с незавидной судьбой. Унизительное зрелище. Нескольких пленников я знаю, это люди из нашего полка. Их либо взяли во время боя на позициях, либо потом отловили в лесу. Впрочем, неважно, как это произошло. Незавидная участь их ожидает. Уж лучше пулю в лоб, чем советский плен.

Колонна проходит прямо передо мной. Когда они исчезнут из виду, я смогу спокойно продолжить путь, будучи не замеченным. Разум увещевает, что надо пропустить их, не выдавая своего присутствия, но сердце сопротивляется. Это же мои товарищи! Я должен хотя бы дать им шанс спастись. Ведь не зря я оказался здесь в тот же момент, что и они. Необходимо попытаться, прочь колебания.

Конвоируют их пятеро молодых ребят. Они в касках, затянуты в накидки. Двое вышагивают с другой стороны колонны, их знаков отличия не видно. Узнать, кто из конвоиров командир, становится основной задачей. Начинать снимать охранников надо именно с него, успех во многом зависит от этого. Лишить их «головы», посеять панику.

Внимательно разглядываю иванов, одновременно готовясь к стрельбе. На одном из русских сапоги отличного качества и пошива. Да, они перепачканы в грязи, покрыты пылью, но хорошее качество обуви грязью не скроешь. Конечно, сапоги можно стянуть с трупа, но дело не только в них. Русский держится как-то более свободно, в нем чувствуется военная выправка. Прямая осанка, идет не сутулясь. На шее его болтается наш МП-40. Иван чуть оборачивается удостовериться, что колонна не растянулась, и полы его накидки слегка расходятся. Вижу добротную кожаную кобуру и часть портупеи. Первая цель найдена. Вторым решаю обезвредить рядового с ППШ, замыкающего колонну. У него удобная позиция, чтобы скосить разбегающихся пленников автоматными очередями, а значит, он представляет наибольшую опасность.

Вычисления огня и подготовку к стрельбе произвожу за считаные секунды. С такого расстояния могу снимать русских и без оптики. Конец колонны поравнялся со мной, я прицеливаюсь и беру командира в перекрестье прицела. Жду, чтобы колонна максимально отдалилась от меня, и плавно нажимаю на спусковой крючок. Голова командира дергается, он неуклюже валится в пыль. Передергиваю затвор, и всаживаю вторую пулю в шею замыкающего солдата. Он подскакивает на месте, схватившись обеими руками за горло, сквозь пальцы сочится кровь. Наводя прицел на спину третьего конвоира, ору во всю глотку:

– Бегитееее!

Снова нажимаю на спусковой крючок, но под пулю попадает один из разбегающихся врассыпную пленников. Ноги его подламываются, он падает, прижимая пальцы к животу. Троица русских уже опомнилась, бьет спасающихся пленников из автоматов. Пули прореживают толпу беглецов. Рад бы подстрелить еще кого-нибудь из конвоиров, но слишком поздно. Теперь между ними и мной несколько десятков мечущихся под прицельным огнем пленников.

На дороге появляется грузовик. В шуме перестрелки я не услышал звук мотора. Машина останавливается, из кузова высыпают красноармейцы. Не хватало только попасть под шальную пулю. Моя миссия закончена, я ничем больше не могу помочь пленникам, только уповать на то, что кому-то из них удастся скрыться в лесу. Откатываюсь с пригорка, по-пластунски отползаю в глубь леса и поднимаюсь.

Отовсюду доносится стрельба, хруст ломаемых веток, крики. Сколько же шума из-за меня! Теперь главное, не попасть в лапы к красным. В душе ругаю себя, но что сделано – то сделано. Естественно, иваны пошлют погоню, и не допустят у себя в тылу разгуливающего врага. Они вскоре поймут, что по колонне работал снайпер, и тогда бросят на мои поиски дополнительные силы. Тем быстрее мне надо покинуть это проклятое место, бежать без оглядки. Когда русские очухаются, я уже буду далеко.

Перепрыгиваю через небольшой овражек, оказываюсь в густой чаще. Мчусь не осторожничая, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. Метров через сорок едва не налетаю на немецкого солдата. Он стоит скорчившись, упираясь руками в ствол дерева, его тошнит. Резко останавливаюсь, хватаю его за плечо. Солдат вздрагивает, тело его пробивает судорожная дрожь. Словно затравленный зверек он поворачивает ко мне голову. Господи! Малыш Земмер! Уставился мне в переносицу обезумевшим взглядом, не узнавая. Его лицо искажает гримаса боли и ужаса. Без лишних разговоров ладонью бью его по щеке. Шлепок такой звонкий, что с дерева вверх взмывает испуганная стайка птиц:

– Очнись, солдат! – кричу ему прямо в лицо.