Текст книги "Герой нашего времени. Поэмы. Стихотворения"

Автор книги: Михаил Лермонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Благодарю!

Благодарю!.. вчера мое признанье

И стих мой ты без смеха приняла;

Хоть ты страстей моих не поняла,

Но за твое притворное вниманье

Благодарю!

В другом краю ты некогда пленяла,

Твой чудный взор и острота речей

Останутся навек в душе моей,

Но не хочу, чтобы ты мне сказала:

Благодарю!

Я б не желал умножить в цвете жизни

Печальную толпу твоих рабов

И от тебя услышать вместо слов

Язвительной, жестокой укоризны:

Благодарю!

О, пусть холодность мне твой взор укажет,

Пусть он убьет надежды и мечты

И все, что в сердце возродила ты;

Душа моя тебе тогда лишь скажет:

Благодарю!

Нищий

У врат обители святой

Стоял просящий подаянья

Бедняк иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою!

К…

Не говори: я трус, глупец!..

О! если так меня терзало

Сей жизни мрачное начало,

Какой же должен быть конец?..

«Плачь! плачь! Израиля народ…»

Плачь! плачь! Израиля народ,

Ты потерял звезду свою;

Она вторично не взойдет…

И будет мрак в земном краю;

По крайней мере есть один,

Который всё с ней потерял;

Без дум, без чувств среди долин

Он тень следов ее искал!..

30 июля. – (Париж) 1830 года

Ты мог быть лучшим королем,

Ты не хотел. Ты полагал

Народ унизить под ярмом.

Но ты французов не узнал!

Есть суд земной и для царей.

Провозгласил он твой конец;

С дрожащей головы твоей

Ты в бегстве уронил венец.

И загорелся страшный бой;

И знамя вольности, как дух,

Идет пред гордою толпой.

И звук один наполнил слух;

И брызнула в Париже кровь.

О! чем заплотишь ты, тиран,

За эту праведную кровь,

За кровь людей, за кровь граждан,

Когда последняя труба

Разрежет звуком синий свод;

Когда откроются гроба

И прах свой прежний вид возьмет;

Когда появятся весы

И их подымет судия…

Не встанут у тебя власы?

Не задрожит рука твоя?..

Глупец! что будешь ты в тот день,

Коль ныне стыд уж над тобой?

Предмет насмешек ада, тень,

Призрак, обманутый судьбой!

Бессмертной раною убит,

Ты обернешь молящий взгляд,

И строй кровавый закричит:

Он виноват! он виноват!

Чума в Саратове

I

Чума явилась в наш предел;

Хоть страхом сердце стеснено,

Из миллиона мертвых тел

Мне будет дорого одно.

Его земле не отдадут,

И крест его не осенит;

И пламень, где его сожгут,

Навек мне сердце охладит.

II

Никто не прикоснется к ней,

Чтоб облегчить последний миг;

Уста, волшебницы очей,

Не приманят к себе других;

Лобзая их, я б был счастлив,

Когда б в себя яд смерти впил,

Затем что, сластость их испив…

Я деву некогда забыл.

Стансы

I

Взгляни, как мой спокоен взор,

Хотя звезда судьбы моей

Померкнула с давнишних пор

И с нею думы светлых дней.

Слеза, которая не раз

Рвалась блеснуть перед тобой,

Уж не придет, как этот час,

На смех подосланный судьбой.

II

Смеялась надо мною ты,

И я презреньем отвечал —

С тех пор сердечной пустоты

Я уж ничем не заменял.

Ничто не сблизит больше нас,

Ничто мне не отдаст покой…

Хоть в сердце шепчет чудный глас:

Я не могу любить другой.

III

Я жертвовал другим страстям,

Но если первые мечты

Служить не могут снова нам —

То чем же их заменишь ты?..

Чем успокоишь жизнь мою,

Когда уж обратила в прах

Мои надежды в сем краю,

А может быть, и в небесах?..

Чума
(Отрывок)

79

Два человека в этот страшный год,

Когда всех занимала смерть одна,

Хранили чувство дружбы. Жизнь их, род,

Незнания хранила тишина.

Толпами гиб отчаянный народ,

Вкруг них валялись трупы – и страна

Веселья – стала гроб – и в эти дни

Без страха обнималися они!..

80

Один был юн годами и душой,

Имел блистающий и быстрый взор,

Играла кровь в щеках его порой,

В движениях и в мыслях он был скор

И мужествен с лица. Но он с тоской

И ужасом глядел на гладный мор,

Молился, плакал он и день и ночь,

Отталкивал и сон и пищу прочь!

81

Другой узнал, казалось, жизни зло;

И разорвал свои надежды сам.

Высокое и бледное чело

Являло наблюдательным очам,

Что сердце много мук перенесло

И было прежде отдано страстям.

Но, несмотря на мрачный сей удел,

И он как бы невольно жить хотел.

82

Безмолвствуя, на друга он взирал,

И в жилах останавливалась кровь;

Он вздрагивал, садился. Он вставал,

Ходил, бледнел и вдруг садился вновь,

Ломал в безумье руки – но молчал.

Он подавлял в груди своей любовь

И сердца беспокойный вещий глас,

Что скоро бьет неизбежимый час!

83

И час пробил! его нежнейший друг

Стал медленно слабеть. Хоть говорить

Не мог уж юноша, его недуг

Не отнимал еще надежду жить;

Казалось, судрожным движеньем рук

Старался он кончину удалить.

Но вот утих… взор ясный поднял он,

Закрыл – хотя б один последний стон!

84

Как сумасшедший, руки сжав крестом,

Стоял его товарищ. Он хотел

Смеяться… и с открытым ртом

Остался – взгляд его оцепенел.

Пришли к ним люди: зацепив крючком

Холодный труп, к высокой груде тел

Они без сожаленья повлекли,

И подложили бревен, и зажгли…

«…»

Нередко люди и бранили

И мучили меня за то,

Что часто им прощал я то,

Чего б они мне не простили.

И начал рок меня томить.

Карал безвинно и за дело —

От сердца чувство отлетело,

И я не мог ему простить.

Я снова меж людей явился

С холодным, сумрачным челом;

Но взгляд, куда б ни обратился,

Встречался с радостным лицом!

Романс

В те дни, когда уж нет надежд,

А есть одно воспоминанье,

Веселье чуждо наших вежд,

И легче на груди страданье.

Отрывок

Приметив юной девы грудь,

Судьбой случайной, как-нибудь,

Иль взор, исполненный огнем,

Недвижно сердце было в нем,

Как сокол, на скале морской

Сидящий позднею порой,

Хоть недалеко и блестят

(Седой пустыни вод наряд)

Ветрила бедных челноков,

Движенье дальних облаков

Следит его прилежный глаз.

И так проходит скучный час!

Он знает: эти челноки,

Что гонят мимо ветерки,

Не для него сюда плывут,

Они блеснут, они пройдут!..

Баллада

(Из Байрона)

Берегись! берегись! над бургосским путем

Сидит один черный монах;

Он бормочет молитву во мраке ночном,

Панихиду о прошлых годах.

Когда мавр пришел в наш родимый дол,

Оскверняючи церкви порог,

Он без дальних слов выгнал всех чернецов;

Одного только выгнать не мог.

Для добра или зла (я слыхал не один,

И не мне бы о том говорить),

Когда возвратился тех мест господин,

Он никак не хотел уходить.

Хоть никто не видал, как по замку блуждал

Монах, но зачем возражать?

Ибо слышал не раз я старинный рассказ,

Который страшусь повторять.

Рождался ли сын, он рыдал в тишине,

Когда ж прекратился сей род,

Он по звучным полам при бледной луне

Бродил и взад и вперед.

Ночь

Один я в тишине ночной;

Свеча сгоревшая трещит,

Перо в тетрадке записной

Головку женскую чертит:

Воспоминанье о былом,

Как тень, в кровавой пелене,

Спешит указывать перстом

На то, что было мило мне.

Слова, которые могли

Меня тревожить в те года,

Пылают предо мной вдали,

Хоть мной забыты навсегда.

И там скелеты прошлых лет

Стоят унылою толпой;

Меж ними есть один скелет —

Он обладал моей душой.

Как мог я не любить тот взор?

Презренья женского кинжал

Меня пронзил… но нет – с тех пор

Я все любил – я все страдал.

Сей взор невыносимый, он

Бежит за мною, как призра́к;

И я до гроба осужден

Другого не любить никак.

О! я завидую другим!

В кругу семейственном, в тиши,

Смеяться просто можно им

И веселиться от души.

Мой смех тяжел мне как свинец:

Он плод сердечной пустоты…

О боже! вот что, наконец,

Я вижу, мне готовил ты.

Возможно ль! первую любовь

Такою горечью облить;

Притворством взволновав мне кровь,

Хотеть насмешкой остудить?

Желал я на другой предмет

Излить огонь страстей своих.

Но память, слезы первых лет!

Кто устоит противу них?

К***

Когда к тебе молвы рассказ

Мое названье принесет

И моего рожденья час

Перед полмиром проклянет,

Когда мне пищей станет кровь,

И буду жить среди людей,

Ничью не радуя любовь

И злобы не боясь ничьей:

Тогда раскаянья кинжал

Пронзит тебя; и вспомнишь ты,

Что при прощаньи я сказал.

Увы! то были не мечты!

И если только наконец

Моя лишь грудь поражена,

То верно прежде знал творец,

Что ты страдать не рождена.

«Передо мной лежит листок…»

Передо мной лежит листок,

Совсем ничтожный для других,

Но в нем сковал случайно рок

Толпу надежд и дум моих.

Исписан он твоей рукой,

И я его вчера украл,

И для добычи дорогой

Готов страдать – как уж страдал!

«Свершилось! Полно ожидать…»

Свершилось! Полно ожидать

Последней встречи и прощанья!

Разлуки час и час страданья

Придут – зачем их отклонять!

Ах, я не знал, когда глядел

На чудные глаза прекрасной,

Что час прощанья, час ужасный,

Ко мне внезапно подлетел.

Свершилось! Голосом бесценным

Мне больше сердца не питать,

Запрусь в углу уединенном

И буду плакать… вспоминать!

«Итак, прощай! Впервые этот звук…»

Итак, прощай! Впервые этот звук

Тревожит так жестоко грудь мою.

Прощай! – шесть букв приносят столько мук!

Уносят все, что я теперь люблю!

Я встречу взор ее прекрасных глаз

И, может быть, как знать… в последний раз!

Черны очи

Много звезд у летней ночи,

Отчего же только две у вас,

Очи юга! черны очи!

Нашей встречи был недобрый час.

Кто ни спросит, звезды ночи

Лишь о райском счастье говорят;

В ваших звездах, черны очи,

Я нашел для сердца рай и ад.

Очи юга, черны очи,

В вас любви прочел я приговор,

Звезды дня и звезды ночи

Для меня вы стали с этих пор!

К***

Когда твой друг с пророческой тоскою

Тебе вверял толпу своих забот,

Не знала ты невинною душою,

Что смерть его позорная зовет,

Что голова, любимая тобою,

С твоей груди на плаху перейдет;

Он был рожден для мирных вдохновений,

Для славы, для надежд; но меж людей

Он не годился – и враждебный гений

Его душе не наложил цепей;

И не слыхал творец его молений,

И он погиб во цвете лучших дней;

И близок час… и жизнь его потонет

В забвенье, без следа, как звук пустой;

Никто слезы прощальной не уронит,

Чтоб смыть упрек, оправданный толпой,

И лишь волна полночная простонет

Над сердцем, где хранился образ твой!

Новгород

Сыны снегов, сыны славян,

Зачем вы мужеством упали?

Зачем?.. Погибнет ваш тиран,

Как все тираны погибали!..

До наших дней при имени свободы

Трепещет ваше сердце и кипит!..

Есть бедный град, там видели народы

Все то, к чему теперь ваш дух летит.

Глупой красавице

1

Амур спросил меня однажды,

Хочу ль испить его вина —

Я не имел в то время жажды,

Но выпил кубок весь до дна.

2

Теперь желал бы я напрасно

Смочить горящие уста,

Затем что чаша влаги страстной,

Как голова твоя – пуста.

Могила бойца

(Дума)

I

Он спит последним сном давно,

Он спит последним сном,

Над ним бугор насыпан был,

Зеленый дерн кругом.

II

Седые кудри старика

Смешалися с землей:

Они взвевались по плечам

За чашей пировой.

III

Они белы, как пена волн,

Биющихся у скал;

Уста, любимицы бесед,

Впервые хлад сковал.

IV

И бледны щеки мертвеца,

Как лик его врагов

Бледнел, когда являлся он

Один средь их рядов.

V

Сырой землей покрыта грудь,

Но ей не тяжело,

И червь, движенья не боясь,

Ползет через чело.

VI

На то ль он жил и меч носил,

Чтоб в час вечерней мглы

Слетались на курган его

Пустынные орлы?

VII

Хотя певец земли родной

Не раз уж пел об нем,

Но песнь – все песнь; а жизнь —

все жизнь!

Он спит последним сном.

Смерть

Закат горит огнистой полосою,

Любуюсь им безмолвно под окном,

Быть может, завтра он заблещет надо

мною,

Безжизненным, холодным мертвецом;

Одна лишь дума в сердце опустелом,

То мысль об ней. – О, далеко она;

И над моим недвижным, бледным телом

Не упадет слеза ее одна.

Ни друг, ни брат прощальными устами

Не поцелуют здесь моих ланит;

И к сожаленью чуждыми руками

В сырую землю буду я зарыт.

Мой дух утонет в бездне бесконечной!..

Но ты! О, пожалей о мне, краса моя!

Никто не мог тебя любить, как я,

Так пламенно и так чистосердечно.

Русская песня

I

Клоками белый снег валится,

Что ж дева красная боится

С крыльца сойти,

Воды снести?

Как поп, когда он гроб несет,

Так песнь метелица поет,

Играет,

И у тесовых у ворот

Дворовый пес все цепь грызет

И лает…

II

Но не собаки лай печальный,

Не вой метели погребальный

Рождают страх

В ее глазах:

Недавно милый схоронен,

Бледней снегов предстанет он

И скажет:

«Ты изменила», – ей в лицо

И ей заветное кольцо

Покажет!..

«На темной скале над шумящим Днепром…»

На темной скале над шумящим Днепром

Растет деревцо молодое;

Деревцо мое ветер ни ночью, ни днем

Не может оставить в покое;

И, лист обрывая, ломает и гнет,

Но с берега в волны никак не сорвет.

Таков несчастливец, гонимый судьбой;

Хоть взяты желанья могилой,

Он должен влачить одинок под луной

Обломки сей жизни остылой;

Он должен надежды свои пережить

И с любовью в сердце бояться любить!

Песня

I

Не знаю, обманут ли был я,

Осмеян тобой или нет,

Но клянуся, что сам любил я,

И остался от этого след.

Заклинаю тебя всем небесным

И всем, что не сбудется вновь,

И счастием мне неизвестным,

О, прости мне мою любовь.

II

Ты не веришь словам без искусства,

Но со временем эти листы

Тебе объяснят мои чувства

И то, что отвергнула ты.

И ты вздохнешь, может статься,

С слезою на ясных очах

О том, кто не будет нуждаться

Ни в печали чужой, ни в слезах.

III

И мир не увидит холодный

Ни желанье, ни грусть, ни мечты

Души молодой и свободной,

С тех пор как не видишь их ты.

Но если бы я возвратился

Ко дням позабытых тревог,

Вновь так же страдать я б решился

И любить бы иначе не мог.

Пир Асмодея

(Сатира)

У беса праздник. Скачет представляться

Чертей и душ усопших мелкий сброд,

Кухмейстеры за кушаньем трудятся,

Прозябнувши, придворный в зале ждет.

И вот за стол все по чинам садятся,

И вот лакей картофель подает,

Затем что самодержец Мефистофель

Был родом немец и любил картофель.

По правую сидел приезжий <Павел>,

По левую начальник докторов,

Великий Фауст, муж отличных правил

(Распространять сужденья дураков

Он средство нам превечное доставил).

Сидят. Вдруг настежь дверь и звук шагов;

Три демона, войдя с большим поклоном,

Кладут свои подарки перед троном.

1-й демон

(говорит)

Вот сердце женщины: она искала

От неба даже скрыть свои дела

И многим это сердце обещала

И никому его не отдала.

Она себе беды лишь не желала,

Лишь злобе до конца верна была.

Не откажись от скромного даянья,

Хоть эта вещь не стоила названья.

«C’est trop commun!»[3]3
  Это слишком банально! (франц.)


[Закрыть] – воскликнул бес

державный

С презрительной улыбкою своей. —

«Подарок твой подарок был бы славный,

Но новизна царица наших дней;

И мало ли случалося недавно,

И как не быть приятных мне вестей;

Я думаю, слыхали даже стены

Про эти бесконечные измены».

2-й демон

На стол твой я принес вино свободы;

Никто не мог им жажды утолить,

Его земные опились народы

И начали в куски короны бить;

Но как помочь? кто против общей моды?

И нам ли разрушенье усыпить?

Прими ж напиток сей, земли властитель,

Единственный мой царь и повелитель.

Тут все цари невольно взбеленились,

С тарелками вскочили с мест своих,

Бояся, чтобы черти не напились,

Чтоб и отсюда не прогнали их.

Придворные в молчании косились,

Смекнув, что лучше прочь в подобный миг;

Но главный бес с геройскою ухваткой

На землю выплеснул напиток сладкой.

3-й демон

В Москву болезнь холеру притащили.

Врачи вступились за нее тотчас,

Они морили и они лечили

И больше уморили во сто раз.

Один из них, которому служили

Мы некогда, во время вспомнил нас

И он кого-то хлору пить заставил

И к прадедам здорового отправил.

Сказал и подает стакан фатальный

Властителю поспешною рукой.

«Так вот сосуд любезный и печальный,

Драгой залог науки докторской.

Благодарю. Хотя с полночи дальной,

Но мне милее всех подарок твой».

Так молвил Асмодей и всё смеялся,

Покуда пир вечерний продолжался.

Сон

Я видел сон: прохладный гаснул день,

От дома длинная ложилась тень,

Луна, взойдя на небе голубом,

Играла в стеклах радужным огнем;

Все было тихо, как луна и ночь,

И ветр не мог дремоты превозмочь.

И на большом крыльце меж двух колонн

Я видел деву; как последний сон

Души, на небо призванной, она

Сидела тут пленительна, грустна;

Хоть, может быть, притворная печаль

Блестела в этом взоре, но едва ль.

Ее рука так трепетна была,

И грудь ее младая так тепла;

У ног ее (ребенок, может быть)

Сидел… ах! рано начал он любить,

Во цвете лет, с привязчивой душой,

Зачем ты здесь, страдалец молодой?

И он сидел и с страхом руку жал,

И глаз ее движенья провожал.

И не прочел он в них судьбы завет,

Мучение, заботы многих лет,

Болезнь души, потоки горьких слез,

Все, что оставил, все, что перенес;

И дорожил он взглядом тех очей,

Причиною погибели своей…

На картину Рембрандта

Ты понимал, о мрачный гений,

Тот грустный безотчетный сон,

Порыв страстей и вдохновений,

Все то, чем удивил Байрон.

Я вижу лик полуоткрытый

Означен резкою чертой;

То не беглец ли знаменитый

В одежде инока святой?

Быть может, тайным преступленьем

Высокий ум его убит;

Все темно вкруг: тоской, сомненьем

Надменный взгляд его горит.

Быть может, ты писал с природы,

И этот лик не идеал!

Или в страдальческие годы

Ты сам себя изображал?

Но никогда великой тайны

Холодный не проникнет взор,

И этот труд необычайный

Бездушным будет злой укор.

К***

О, полно извинять разврат!

Ужель злодеям щит порфира?

Пусть их глупцы боготворят,

Пусть им звучит другая лира;

Но ты остановись, певец,

Златой венец не твой венец.

Изгнаньем из страны родной

Хвались повсюду как свободой;

Высокой мыслью и душой

Ты рано одарен природой;

Ты видел зло и перед злом

Ты гордым не поник челом.

Ты пел о вольности, когда

Тиран гремел, грозили казни;

Боясь лишь вечного суда

И чуждый на земле боязни,

Ты пел, и в этом есть краю

Один, кто понял песнь твою.

Прощанье

Прости, прости!

О сколько мук

Произвести

Сей может звук.

В далекий край

Уносишь ты

Мой ад, мой рай,

Мои мечты.

Твоя рука

От уст моих

Так далека,

О лишь на миг,

Прошу, приди

И оживи

В моей груди

Огонь любви.

Я здесь больной,

Один, один,

С моей тоской,

Как властелин.

Разлуку я

Переживу ль,

И ждать тебя

Назад могу ль?

Пусть я прижму

Уста к тебе

И так умру

На зло судьбе.

Что за нужда?

Прощанья час

Пускай тогда

Застанет нас!

К приятелю

Мой друг, не плачь перед разлукой

И преждевременною мукой

Младое сердце не тревожь,

Ты сам же после осмеешь

Тоску любови легковерной,

Которая закралась в грудь.

Что раз потеряно, то, верно,

Вернется к нам когда-нибудь.

Но невиновен рок бывает,

Что чувство в нас неглубоко,

Что наше сердце изменяет

Надеждам прежним так легко,

Что, получив опять предметы,

Недавно взятые судьбой,

Не узнаем мы их приметы,

Не прельщены их красотой;

И даже прежнему пристрастью

Не верим слабою душой,

И даже то относим к счастью,

Что нам казалося бедой.

Смерть

Оборвана цепь жизни молодой,

Окончен путь, бил час, пора домой,

Пора туда, где будущего нет,

Ни прошлого, ни вечности, ни лет;

Где нет ни ожиданий, ни страстей,

Ни горьких слез, ни славы, ни честей.

Где вспоминанье спит глубоким сном,

И сердце в тесном доме гробовом

Не чувствует, что червь его грызет.

Пора. Устал я от земных забот.

Ужель бездушных удовольствий шум,

Ужели пытки бесполезных дум,

Ужель самолюбивая толпа,

Которая от мудрости глупа,

Ужели дев коварная любовь

Прельстят меня перед кончиной вновь?

Ужели захочу я жить опять,

Чтобы душой по-прежнему страдать

И столько же любить? Всесильный бог,

Ты знал: я долее терпеть не мог;

Пускай меня обхватит целый ад,

Пусть буду мучиться, я рад, я рад,

Хотя бы вдвое против прошлых дней,

Но только дальше, дальше от людей.

Волны и люди

Волны катятся одна за другою

С плеском и шумом глухим;

Люди проходят ничтожной толпою

Также один за другим.

Волнам их воля и холод дороже

Знойных полудня лучей;

Люди хотят иметь души… и что же? —

Души в них волн холодней!

Звуки

Что за звуки! неподвижен, внемлю

Сладким звукам я;

Забываю вечность, небо, землю,

Самого себя.

Всемогущий! что за звуки! жадно

Сердце ловит их,

Как в пустыне путник безотрадной

Каплю вод живых!

И в душе опять они рождают

Сны веселых лет

И в одежду жизни одевают

Все, чего уж нет.

Принимают образ эти звуки,

Образ милый мне;

Мнится, слышу тихий плач разлуки,

И душа в огне.

И опять безумно упиваюсь

Ядом прежних дней,

И опять я в мыслях полагаюсь

На слова людей.

Первая любовь

В ребячестве моем тоску любови знойной

Уж стал я понимать душою беспокойной;

На мягком ложе сна не раз во тьме ночной,

При свете трепетном лампады образной,

Воображением, предчувствием томимый,

Я предавал свой ум мечте непобедимой.

Я видел женский лик, он хладен был, как лед,

И очи – этот взор в груди моей живет;

Как совесть душу он хранит от преступлений;

Он след единственный младенческих видений.

И деву чудную любил я, как любить

Не мог еще с тех пор, не стану, может быть.

Когда же улетал мой призрак драгоценный,

Я в одиночестве кидал свой взгляд смущенный

На стены желтые, и мнилось, тени с них

Сходили медленно до самых ног моих.

И мрачно, как они, воспоминанье было

О том, что лишь мечта и между тем так мило.