Текст книги "Точки пересечения"

Автор книги: Михаил Черненок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава VII

– Так и не дождался я вчера твоего звонка, – не отрываясь от чтения протокола допроса, сказал Шахматов, едва Бирюков переступил порог кабинета. – Поздно пришел в гостиницу?

– Во втором часу. Есть новости?

– Савелий Вожегов нашелся… – Шахматов подал Бирюкову протокол допроса. – Прочитай, очень интересные показания.

Антон присел к столу и сосредоточенно углубился в чтение показаний Савелия Кузьмича Вожегова, записанных на нескольких страницах оперуполномоченным Минского ОУР. Анкетные данные и общие сведения о Вожегове, указанные в протоколе, совпадали с теми, которые Бирюков уже знал. Новое для Антона началось с третьей страницы:

«…О потайном складе немецкого оружия я солгал ребятам в колонии для «авторитета», не думая о последствиях. Следующим вечером после этого ко мне подошел один на один осужденный Жора Коробченко, по прозвищу Дизайнер, и предложил бесплатно выколоть мне на груди «Трех богатырей». Я посмотрел рисунок татуировки на бумаге и согласился. Наколку делали тайно в библиотеке, где Коробченко числился библиотекарем-художником. В последний вечер, заканчивая татуировку, Коробченко, как бы между прочим, намекнул, что давно мечтает приобрести пистолет c патронами. Опять же не думая о последствиях, я сказал: «Как освободишься из колонии, приезжай в Минск. Будет хоть сто пистолетов». Коробченко спросил мой домашний адрес и телефон. И то, и другое я ему солгал. Больше на эту тему мы в колонии не говорили. Отбыв наказание, я вернулся к родителям в Минск и позабыл о том разговоре. 30 мая утром мне на квартиру неожиданно позвонил Коробченко. Сказал, что находится на железнодорожном вокзале в Минске и хочет меня увидеть и потолковать о чем договаривались. Встретились мы у входа в вокзал. Первым делом Жора упрекнул меня за то, что я в колонии соврал ему адрес, «Ты, Савка, в дальнейшем шуточки такие брось. Горсправка работает четко», – сказал он. Я стал было сочинять, мол, родители поменяли квартиру, но Коробченко махнул рукой: «Не наводи тень на ясный день. Когда надо, найду тебя хоть под землей». У меня имелось пять рублей. Чтобы задобрить Жоржа – это его настоящее имя, я предложил пообедать. Зашли в вокзальный ресторан. За обедом Коробченко спросил: «Как насчет немецкого «Вальтера» с патрончиками?» Пришлось опять лгать: «Понимаешь, пока я находился в колонии, солдаты с миноискателями обнаружили склад, и теперь там ничего не осталось». Жорж обозвал меня нехорошими словами и сказал, что моя брехня добром не кончится. Чтобы задобрить его, я пообещал раздобыть денег. Под предлогом купить новую импортную куртку в этот же день выпросил у мамы сто рублей.

Куртку купил в магазине отечественную за сорок рублей. Остальные деньги отдал Коробченко, думая, что он сразу уедет из Минска. Однако 31 мая Жорж снова позвонил мне. Потребовал еще полсотни, чтобы купить в дорогу что-нибудь из одежды. По его голосу чувствовалось, что он сильно выпивши. Я понял: вымогательству теперь не будет конца, и честно рассказал обо всем родителям. Папа хотел немедленно заявить в милицию, но мама сказала, что никуда заявлять не надо, а лучше мне уехать от уголовных дружков в деревню Ханевичи Гродненской области, где живет мамин отец, то есть мой дедушка. Утром 1 июня мама проводила меня на поезд. Коробченко больше я не видел. Какого числа и, куда Жора уехал из Минска, а также где он находится в настоящее время, не знаю. С моих слов записано правильно и мною прочитано»

, – ниже стояла, разборчивая подпись Вожегова.

В сопроводительном письме оперуполномоченный Минского ОУР сообщал, что безвыездное нахождение Вожегова С. К. в деревне Ханевичи со 2 июня с/г до настоящего времени подтверждается свидетельскими показаниями.

– Вот наконец стало ясно, что ничего не ясно, – проговорил Бирюков, возвращая протокол Шахматову.

– Голубев вчера вечером звонил… – Шахматов помолчал. – Самое удивительное, Тюленькин «опознал» на фото Вожегова, но подписать протокол опознания категорически отказался и начинает даже поговаривать, будто никакого нападения на него не было, а «Ладу» угнали, когда он купался в реке.

– Старик боится мести, – сказал Антон. – Не могу понять, откуда он узнал о «Трех богатырях». Это ж, можно сказать, уникальная татуировка. И еще, Шурик Ахмеров сразу навел на след Вожегова. Что это, какой-то расчет или чистая случайность?

– Говорят, случайность – одна из форм проявления необходимости.

– О Зоркальцеве какое мнение сложилось?

– Пока – смутное. В погоне за длинным рублем Геннадий Митрофанович, кажется, говоря языком футболистов, забил гол в свои ворота.

Шахматов посмотрел на часы:

– Мне, Антон Игнатьевич, пора на совещание. Вечером встретимся.

К старинному многоэтажному зданию геологического треста Бирюков подъехал на маршрутном автобусе в самом начале рабочего дня. Разговор с женой Зоркальцева состоялся в кабинете начальника отдела кадров, предусмотрительно вышедшего по «неотложному» делу. Убитая горем Татьяна Петровна – по-девичьи хрупкая, с тонкими чертами лица и аккуратно уложенными в волнистую прическу каштановыми волосами – казалась осунувшейся, постаревшей. Одета она была в хорошо сшитый серый костюм, ворот которого прикрывал отложной воротничок синей в белую горошину блузки.

Беседа долго не клеилась. Тихим, срывающимся голосом Татьяна Петровна отвечала на вопросы очень лаконично, а большей частью вообще пожимала худенькими плечами. Все, касающееся пожара и исчезновения мужа, для нее было «совершенно не объяснимым». Ничего не могла сказать она и о прошлом Зоркальцева, ссылаясь на провалы в памяти от переживаемого несчастья. На вопрос Бирюкова: был ли у Геннадия Митрофановича серебряный перстень с бирюзой? – по инерции сказала «не знаю», но вдруг задумалась:

– Простите, Гена носил на пальце такой перстень.

– Одиннадцатого июня он не оставил его дома?

– Нет, не оставил.

– Почему ваш муж уволился с завода?

– Гена расстраивался из-за какого-то конфликта на почве репетиторства и не хотел, чтобы об этом узнали в заводском коллективе.

– Конкретно не говорил, что за конфликт?

– Нет, но… незадолго до пожара на даче Гене звонила очень рассерженная грубая женщина и, угрожая большими неприятностями, требовала вернуть деньги за репетиторство. Кажется, Гена называл ее Людмилой Егоровной…

– Не Харочкина?

– Фамилии он не упоминал. После я спросила Гену, чем это вызвано? Гена усмехнулся; «Такая задубелая тупица попалась, что легче медведя научить четырем действиям арифметики».

– Отдал Геннадий Митрофанович деньги?

– Собирался отдать, на самом деле – не знаю.

– Часто муж отлучался на машине из дома?

– Ежедневно ездил к ученикам.

– Обычно ученики ходят к репетиторам.

– Гена не хотел, чтобы у нас в квартире постоянно толклись недоросли. Сам ездил к ним, – Зоркальцева внезапно заплакала и сквозь слезы еле слышно прошептала: – Это я во всем виновата, только я…

– В чем именно ваша вина?

– Не знаю… Я ничего не знаю…

Большего, сколько Бирюков ни старался, он так и не узнал. Когда вернувшийся в кабинет начальник отдела кадров принялся успокаивать плачущую Зоркальцеву, Антон попрощался. В коридоре ему неожиданно встретился вышедший из бухгалтерии бородатый Фарфоров. Вадим Алексеевич смущенно поздоровался и, как будто оправдываясь, показал заполненный бланк командировочного удостоверения:

– Опять улетаю. В Нижневартовск, на неделю. Вы ко мне?..

– Вадим Алексеевич, – сказал Антон, – Леля Кудряшкина заявляет, что никакого перстня вам не показывала.

Фарфоров нервно дернул плечом:

– У меня, разумеется, нет свидетелей, но, если хотите, могу повторить при Кудряшкиной то, что говорил относительно перстня.

– Понятно. О Зоркальцеве нового не слышали?

– Как вам сказать… Разное болтают.

– Что именно?

– Например, будто Зоркальцев безбожно зарабатывал на своих «Жигулях», – Фарфоров тяжело вздохнул. – По соображениям этики не назову фамилии моей сотрудницы, которую Геннадий однажды довез от кинотеатра «Победа» до аэропорта Толмачево и без зазрения совести сорвал с нее десять рублей. Почти в два раза дороже, чем на такси.

– Не постеснялся взять такие деньги даже со знакомой?

– Знакомство было односторонним. Геннадий не знал сотрудницу, а она много раз видела его у нашего треста, когда он подъезжал в «Жигулях» за женой, за Таней. Произошла эта поездка по чистой случайности. Сотрудница торопилась в аэропорт, но будто назло – ни одного такси. Решила «голосовать» частникам. Одна из машин остановилась. За рулем оказался Зоркальцев. Узнав, в чем дело, Геннадий, не моргнув, заявил: «Десять рублей. Дешевле в Толмачево не поеду». Чтобы не опоздать на самолет, сотруднице пришлось раскошелиться… Другой случай был со мною. Нынче в мае я прилетел в Толмачево из Красноярска. Вышел с рюкзаком за плечами из аэровокзала – такси на стоянке нет. Смотрю, подъезжает Зоркальцев в «Жигулях». Я – к нему. Геннадий охотно повез меня, но в пути, сославшись на кончающийся бензин и отсутствие денег, попросил заправить машину. Таким образом, поездка обошлась мне тоже в десять рублей. Тогда я не придал этому значения. Теперь, когда узнал от сотрудницы о ее поездке с Геннадием, думаю, что такой приработок для Зоркальцева был закономерным.

– Не слышали, в районные центры Зоркальцев ездил? – спросил Бирюков Фарфорова. – Хорошо ли он знал проселочные дороги?

– Рассказывал Геннадий, что объездил все близлежащие от Новосибирска районы. Зоркальцев – заядлый грибник. Обычно в августе, когда в вузах начинаются приемные экзамены, Геннадий заканчивал репетиторство и позволял себе отдохнуть в лесу… – Фарфоров виновато посмотрел на Бирюкова. – Простите, спешу на самолет…

Антон протянул руку:

– Всего доброго.

Из геологического треста Бирюков отправился в противоположный конец города, чтобы на овощной базе встретиться с завхозом Евгением Евгеньевичем Харочкиным. Тот оказался лысым худощавым человеком неопределенного возраста. В черном сатиновом халате с оттопыренными лацканами, Евгений Евгеньевич сидел в похожем на тесную кладовую кабинетике и, прикусив кончик языка, увлеченно перебирал накладные. Антон присел на расшатанный стул. Поздоровался. Харочкин молча кивнул в ответ, спрятал накладные в ящик стола и только после этого посмотрел на Бирюкова воспаленными глазами:

– Вы от Генриетты Николаевны по поводу болгарских помидорчиков?..

– Нет, я от Натальи Михайловны по поводу вашей дочери, – в тон ему ответил Бирюков.

На бледном лице Харочкина появилась растерянность:

– Извините… Э-э-это кто – Наталья Михайловна?

– Маковкина – следователь прокуратуры. Я пришел по ее поручению.

Харочкин смущенно зарозовел:

– С прокуратурой не хочу иметь никаких отношений. По всем вопросам, связанным с Анжеликой, обращайтесь к ее мамаше. Она затеяла этот скандальный балаган.

– Мне хотелось бы прежде переговорить с вами.

– Не могу! Не могу! Извините, не мужское дело – ввязываться в гинекологические проблемы.

– Анжелика – ваша дочь… – начал было Антон, но Евгений Евгеньевич испуганно замахал руками:

– Не моя она дочь! Не моя!..

– Чья же?

– Спросите у Людмилы Егоровны! Вы знаете мою супругу, Людмилу Егоровну? Не женщина – тигр! Выбросила фонтан дурости. Ославила в прокуратуре свое чадо ненаглядное, теперь волчицей воет. Нет, нет! Пожалуйста, избавьте меня от греха, решайте вопрос по Анжелике с Людмилой Егоровной. Только с ней! Я маме с дочкой сказал: «Если дело примет широкую огласку, брошу все к чертовой бабушке и уйду, уйду из дома»…

Бирюков с трудом остановил бурное словоизлияние Харочкина. Мало-помалу они разговорились, и Евгений Евгеньевич чуть не со слезами поведал Антону о своей горькой жизни. Началась эта жизнь семнадцать лет назад, когда директор городского рынка, где в ту пору Харочкин работал кассиром, уговорил его, деревенского несмышленого паренька, жениться на несовершеннолетней тихоне – дочери Людочке. Как выяснилось вскоре после пышной свадьбы, «невеста», несмотря на несовершеннолетие, оказалась в «интересном положении», а крутым нравом – похлеще родимого папы, Егора Исаевича, перед которым трепетали не только служащие рынка, но и нахальные клиенты из южных мест. С годами несдержанная Людочка превратилась в неуправляемую Людмилу Егоровну. Она окончательно подмяла робкого мужа под каблук.

– Семнадцать лет страдаю за один необдуманный шаг молодости, – жалобно проговорил Харочкин, заканчивая невеселое повествование. – Чтобы понять, как живу, представьте себя в одной клетке с разъяренным тигром. Представили?.. Вот так! А вы хотите решить со мной вопрос по Анжелике. Увольте! Не могу, не могу… За малейшее неверно сказанное слово Людмила Егоровна разорвет меня на мелкие кусочки.

– Что значит, «неверно сказанное»? – спросил Антон. – Говорите правду, все будет верно.

– Правда правде – рознь. Один так понимает, другой по-иному, Сто человек – сто мнений. Сразу не угадаешь, какое из них верное…

Разговор прервался телефонным звонком. Харочкин угодливо ответил, и тотчас до слуха Бирюкова донесся слегка приглушенный трубкой волевой голос:

– Евген, ты отоварил представителя Генриетты?!

– Люда, у меня сидит представитель прокуратуры, – вкрадчиво проговорил Евгений Евгеньевич.

– На чем влип?..

По белому лицу Харочкина пошли бордовые пятна:

– Люда, ты оглушила меня… Вопрос касается Анжелики.

Тон в трубке понизился, но Бирюков все-таки услышал:

– Ты ничего не знаешь. Понял?..

– Конечно, конечно, я все сделаю по закону, через бухгалтерию, с оплатой, – наивно выкрутился Евгений Евгеньевич, торопливо опустил трубку и, не глядя Антону в глаза, стал объяснять:

– Супруга, легка на помине. Пробивает для своей начальницы парочку килограммов болгарских помидоров. И так кричит по телефону, что у меня перепонки трещат.

Бирюков понял: после конкретного указания супруги говорить с Харочкиным об Анжелике – пустое дело. «Безвольный папа отказался от дочери, придется начинать с волевой мамы», – подумал Антон.

Приемный пункт макулатуры находился на задворках большого старинного здания. Прилегающий к нему участок переулка напоминал платную стоянку личного транспорта – столько здесь было мотоциклов с колясками, куцых «Запорожцев», разномастных «Жигулей» и даже солидных «Волг». Еще больше, чем автомашин, толпилось пароду. С раздутыми мешками, баулами, чемоданами, хозяйственными сумками и просто с пухлыми бумажными связками люди самых разных возрастов – от подростков до стариков и старух – упорно двигались к похожему на дощатый сарайчик «Пункту», в дверях которого виртуозно жонглировала весовыми гирями раскрасневшаяся Людмила Егоровна Харочкина.

Бирюков, конечно, знал о существующем книжном буме, но только теперь убедился воочию, сколь велика армия одержимых, способных часами стоять в очередях, чтобы получить за макулатуру талон на популярную книгу. Стараясь вникнуть в суть макулатурного «порядка», Антон прислушался к разговорам. Говорили в основном о Дрюоне и Дюма, изредка упоминали широко известного Сименона, сетовали на неорганизованность и сумбурность макулатурного эксперимента, затянувшегося на многие годы. Говорили равнодушно, от скуки.

Неожиданно рядом с Бирюковым остановился похожий на студента парень в очках. Сбросив с плеча на землю увесистый рюкзак, он закурил сигарету, огляделся и, явно затевая от нечего делать разговор, спросил:

– «Макаку» ждешь или у «мака» талоны купить хочешь?

– Не знаю пока… – уклончиво ответил Антон.

– «Макаки» свой товар уже распродали – раньше надо было приходить. А за талоны эта зверь-баба, – парень показал на Людмилу Егоровну, – по семь шкур сдирает, не рад будешь книжке. Не советую с ней связываться. Поезжай в Обской пункт, там «мак» – запойный дедок. Вот у него можешь хоть десяток талонов по сносной цене взять.

Парень, видать, был в макулатурных делах не новичком. Поэтому Бирюков признался, что пришел сюда впервые и жаргона книжников не знает. Парень с усмешкой затянулся сигаретой:

– То-то, вижу, без товара заявился и глазеешь, как на дурной спектакль. «Макаки» – это продающие макулатуру. Кстати, по двадцать копеек за кэгэ. Обычно уборщицы или алкаши. Кто у них покупает? Чуть не все сдатчики. За один талон надо брякнуть на весы двадцать килограммов макулатуры, а ты, допустим, только девятнадцать накопил. Из-за килограмма еще сюда потащишься? Какой резон? Купил за двугривенный этот килограммчик у «макаки» – и норма готова. Можешь вообще не собирать макулатуру, а покупать. Уразумел?.. «Мак» – тоже торгаш, но торгует не макулатурой, а самими талонами. Чаще всего это приемщики макулатуры или те чиновники, которые распределяют талоны. Отдал денежки – и никаких проблем. Не надо с рюкзаком сюда тащиться да нервничать, пока эта зверь-баба твой хлам примет. Иди с купленным талоном сразу в магазин и выкупай заветную книгу, если она поступила в продажу. Культура…

– И крепко «маки» наживаются на талонах? – спросил Бирюков.

– Еще бы! Не только наживаются, но и связи во всех сферах имеют. Теперь в кого пальцем не ткни – каждый книголюб. Каждому до слез хочется иметь «Трех мушкетеров», «Королеву Марго» и дрюоновских «Железных королей».

– Откуда берутся лишние талоны?

Парень кивнул в сторону приемного пункта:

– Какой мудрец точно сосчитает, сколько в том сарае макулатуры – десять или одиннадцать тонн? На одну усушку-утруску можно списать двести талонов. Перемножь их на трешки-пятерки, и минимальный навар «мака» узнаешь. О максимальном – можно только догадываться…

У весов послышался недовольный шум. Парень поправил очки, насторожился:

– Кажется, прикрывает зверь-баба лавку с товаром. Всегда так: час-другой поработает и – шабаш. Надо с ней разобраться…

Вскинув на плечо рюкзак, он направился к весам. Бирюков тоже подошел поближе. Парень, вытянувшись на цыпочках, через головы впередистоящих крикнул:

– Ну, в чем дело, мамаша?!

– В шляпе, сынок! – зычно ответила Харочкина.

– Не надо хамить.

Людмилу Егоровну словно укололи. Она разгневанно уставилась на парня:

– Врэжу гирькой по очкам – будешь знать, кто хамит!

– А если гирька назад отскочит?..

Стараясь угодить приемщице, на парня со всех сторон осуждающе закричали, однако Людмила Егоровна, несмотря на оказанную ей солидарность, громко объявила:

– Талоны кончились, не базарьте!

Парень досадливо повернулся к Бирюкову:

– Вот тебе наглядный пример. Уже распродала зверь-баба талончики. Запоздал я сегодня на аукцион, придется разворачивать лыжи к дому.

Сдатчики макулатуры стали понуро расходиться. В переулке зафырчали моторы разъезжающихся автомашин. Нахмуренная Людмила Егоровна замкнула дверь «Пункта» большущим навесным замком. Бирюков подошел к ней и, показав удостоверение, представился. Полное лицо Харочкиной побагровело. С таким же прононсом, как у Анжелики, она сердито выпалила:

– Очкарик пэрвым меня оскорбил!

– Я пришел насчет вашего заявления в прокуратуру, – сказал Антон.

– А что заявление?.. – Харочкина вроде бы растерялась. – Что вы с этим заявлением, как черти за грешную душу, ухватились?

– Но вы ведь сами писали прокурору…

– Погорячилась, конечно, – на глазах Харочкиной как-то неестественно, словно она поднатужилась, выступили слезники. – А подлецов таких, как Зоркальцев, надо расстреливать.

– Он вернул вам деньги за репетиторство?

– Нээ-эт.

– Почему?

– Потому что сбежал.

– Когда вы с ним виделись последний раз?

– В прокуратуре, когда следовательница вызывала.

– А по телефону когда ему звонили?

– Через день после того. Хочет замылить четыре сотни за свою халтурную работу. Не на ту нарвался! Свои кровные из горла вырву у хапуги!

– Чем вы угрожали Зоркальцеву при телефонном разговоре?

– Что-о-о?.. – будто удивилась Харочкина. – Не бери на испуг, уважаемый гражданин! Как бы извиняться не пришлось за такие приемчики.

– Я, Людмила Егоровна, запрещенных приемов не применяю, – спокойно сказал Антон. – Напрасно повышаете голос. С чего это мы такие нервные?

– На моем месте любая мать занервничает. У дочери свадьба на носу, а прокуратура рогатки строит… – Харочкина попыталась улыбнуться. – Посодействуйте договориться со следовательницей-формалисткой – в долгу не останусь.

– В таких делах я не содействую, – сухо ответил Бирюков. – Как вы сами расцениваете поведение своей дочери?

На лице Харочкиной появилось такое выражение, словно она хотела крикнуть: «Врэжу гирькой – будэшь знать!» Однако Людмила Егоровна не крикнула, а лишь покривила уголки пухлых губ:

– Девочка как девочка.

– Не рано ли ей замуж?

– Почему рано? В ее возрасте любую только пальцем помани… В старых девах засиживаться теперь никто не хочет.

– Так ведь Анжелике еще и восемнадцати не исполнилось…

– Ну и что? Мы, родители, не возражаем против брака. Получим в горисполкоме разрешение, все будет по закону. Жених – не шаромыжник, а вполне серьезный обеспеченный мужчина.

– Милосердов?..

– Ну, Владимир Милосердов. Он вам не нравится?

Антон улыбнулся:

– Я за него замуж не собираюсь.

– Почему же спросили о нем?

– Работа такая – спрашивать. Скажите, Анжелика в открытую курит?

– Она ничего от матери не скрывает. Что удивительного – теперь девушки поголовно сигаретам дымят.

– И это вас ничуть не тревожит?

– Нет. Никотином Анжелика сгоняет полноту.

– Спиртным – тоже?

– Что-о-о?.. – вроде как не поняла Людмила Егоровна.

– Говорят, спиртным увлекается ваша дочь.

– Это, так и знай, соседи вам натрепали. Завистники! Если девочка раз-другой не рассчитала своих сил, так сразу и в пьяницы надо ее зачислять? С кем по молодости такого не бывает?..

Бирюкову часто приходилось беседовать с родителями провинившихся подростков. Встречались среди них и такие, кто всяческими путями старался уменьшить вину своего ребенка, показать его в более приглядном свете. Все они при этом, как замечал Антон, чувствовали неловкость и стыдливо уводили глаза в сторону. Людмила Егоровна, выгораживая Анжелику, неловкости и тем более стыда не чувствовала. О перепившей несовершеннолетней дочери Харочкина говорила так спокойно, будто ребенок переел мороженого. В планы Бирюкова не входило переубеждение неразумной родительницы, поэтому он перевел разговор к тому, ради чего встретился с этой агрессивно настроенной женщиной:

– Зачем Зоркальцев приезжал к вам домой утром одиннадцатого июня?

Людмила Егоровна надула и без того полные щеки:

– Кто вам сказал?

– Свидетели.

– Вранье! Одиннадцатого числа я полный день была на работе и прохвоста-репетитора не видала!

– Сегодня что-то рано закончили работу…

– К адвокату надо. Буду писать жалобу на следовательницу.

– Вы разве в частной лавочке работаете? Когда хотите – тогда и бросаете работу, куда хотите – туда идете?

– Что-о-о?.. Я постоянно перевыполняю план. Можете спросить у моего начальства!

– Нет, – Антон отрицательно повел головой, – у вашего начальства я спрашивать не буду. Я попрошу сотрудников ОБХСС, чтобы они немедленно занялись вами.

– У меня талоны кончились.

– ОБХСС разберется, куда вы их сплавили, не проработав и полдня.

Харочкина мгновенно сникла:

– Чего разбираться… Открою пункт…

Через полчаса после неприятного разговора с Людмилой Егоровной Бирюков уже беседовал с ее дочерью. Квартира Харочкиных была богато обставлена дорогой мебелью, но на удивление не прибрана. В том же длинном халате, который вчерашним вечером демонстрировала перед Лелей Кудряшкиной, Анжелика сидела, небрежно откинувшись на спинку дивана. Толстым указательным пальцем она стряхивала пепел с сигареты «Кэмэл» прямо на пол и, закатывая глаза к потолку, где красовалась огромная чешская люстра со множеством переливающихся хрустальных висюлек, равнодушно отвечала на вопросы. Собственно, ответы ее вряд ли можно было назвать ответами; «Нэ помню, была в трансе», «Кажется, нет, а вроде бы – да». Анжелика даже «забыла», кто привез бутылку коньяка на дачу: то ли Зоркальцев, то ли она сама.

– Ты уже тогда была нетрезвой? – спросил Антон.

– Кажется, нет.

– Что значит, кажется?..

– Не помню.

– Почему же при допросе и на очной ставке с Зоркальцевым утверждала, будто коньяк купил он?

Анжелика, уставясь томными глазами на люстру, дернула уголками пухлых, как у мамы, губ:

– Так мне тогда казалось.

– Теперь кажется по-иному?

– А-а… Надоела вся канитель.

– Ты хотя бы сама себе даешь отчет, что наговорила на Зоркальцева? – сделав ударение на слове «что», спросил Бирюков.

– А чего мне перед собой отчитываться… Геннадий Митрофанович не мальчик, выкрутится.

– Вдруг тебе придется «выкручиваться», а не Зоркальцеву?..

– Это почему же?

– Если ты наговорила на допросе заведомую ложь, тебя могут привлечь к судебной ответственности за клевету.

Анжелика придавила окурок к спичечному коробку:

– Ну уж… Не пугайте, я несовершеннолетняя. Меня мама научила, как говорить.

– Значит, привлекут маму. Ты этого хочешь?

– Нет, конечно. Маме надо свадьбу готовить. Милосердов сказал, если прокуратура прикроет дело Зоркальцева, мы сразу подадим заявление в загс.

– Где ты познакомилась с Милосердовым?

– В ресторане «Орбита», он там работает.

– А встречались где?

– У Мишки-Империалиста.

– В квартире которого Кудряшкина живет?

– Ну.

– Чем же вы с ним занимались при встречах?

– Ничем.

– Сидели и молчали?

Анжелика лениво усмехнулась:

– Что уж мы, совсем дураки?.. Про любовь говорили, анекдоты рассказывали.

– Еще?..

– Еще Вольдэмар учил меня целоваться.

– Научил?

– Что уж я, круглая дура?.. Я до него умела.

«Ее умственный инфантилизм граничит со слабоумием», – подумал Бирюков и вновь спросил:

– Как ты в школе училась?

– Нормально.

– А поточнее?

– Посредственно.

– Почему так слабо?

– Желания не было. Хотела после восьмого класса бросить. Мама настояла, чтобы до десяти училась. Теперь в торговый институт поступать заставляет.

– Как же ты с посредственными знаниями туда поступишь?

– Поступлю. Теперь за книжные талоны куда хочешь можно поступить.

– А сразу нельзя обменять талоны на вузовский диплом? – иронично спросил Антон.

Словно прощая неудачную шутку, Анжелика снисходительно усмехнулась:

– Ну уж… рассмешили…

– Когда ты видела Зоркальцева последний раз?

Анжелика щелчком вытолкнула из пачки сигарету:

– Да ну его на фиг…

С горем пополам Бирюкову все-таки удалось выяснить, что Зоркальцев последний раз приезжал к Харочкиным утром 11 июня. Заявился, как всегда, с черным «дипломатом». Хотел вернуть деньги за репетиторство, но родителей не было дома. Потом очень серьезно допытывался у Анжелики насчет ее свадьбы с Милосердовым. Почему Геннадия Митрофановича интересовала именно свадьба, Анжелика не поняла, но ответила Зоркальцеву, что все планируется, как надо, а мама на днях заберет из прокуратуры свое заявление. Геннадий Митрофанович сразу повеселел и через несколько минут уехал. Куда – не сказал.

Из квартиры Харочкиных Бирюков вышел с таким облегчением, как будто вырвался на чистый воздух из затхлого подвала. По плану, намеченному на сегодняшний день, еще предстояло встретиться с официантом Милосердовым. Антон посмотрел на часы. Обеденное время кончалось, и он решил совместить приятное с полезным.

Расположенный в старинном здании небольшой ресторанчик «Орбита» был почти пустым. На удивление быстро подошла жизнерадостная молоденькая официантка с серебристым, в звездочках кокошником, прикрывающим спереди волнистые светлые волосы. Из кармана накрахмаленного кружевного передника она достала крохотный блокнотик, уставила в него карандаш и выжидательно замерла. Антон, заглянув в меню, сделал заказ. Девушка тут же удалилась на кухню, а Бирюков обвел взглядом ресторанный зал. Мужчины-официанта не заметил. Когда жизнерадостная официантка принесла обед и стала переставлять тарелки с подноса на стол, Бирюков как бы между прочим сказал:

– Что-то Милосердова сегодня не видно…

– Володя на два месяца ушел в отпуск, – приветливо ответила девушка.

– У вас такие длинные отпуска?

– На капитальный ремонт закрываемся. Поэтому к очередному отпуску Милосердову приплюсовали месяц без сохранения зарплаты. Лето – пора отпусков. Володя – мужик богатый. Сейчас, наверное, под южным солнцем загорает.

– Как он здесь работает?

– Образцово-показательно. По вечерам своих клиентов имеет, обслуживание – люкс.

– Чаевые не берет?

– Рожденный брать не брать не может.

Антон улыбнулся:

– Любопытный афоризм.

– Шутка официантов и таксистов. Все берут.

– И вы – тоже?

– Я недавно работаю, еще не привыкла.

– Со временем надеетесь привыкнуть?

– Клиенты приучат. Вчера одному представительному дяде положила на стол пятьдесят копеек сдачи. Он их в упор не видит. Поднимается, чтобы уйти. Я подсказала: «Возьмите свою мелочь». Ох, как он разобиделся: «Я не мелочник! Или тебе, красавица, полтинника мало?!» Так и ушел обиженный. А метрдотель головомойку мне устроил: «Ты, Клава, раз и навсегда прекрати подобные грубости! Что за хамство такое: «Возьмите свою мелочь»? Привыкай говорить вежливо: «Товарищ, вы серебро забыли». Еще лучше – вообще промолчи или, в крайнем случае, поблагодари с улыбочкой, когда клиент оказывает материальное вознаграждение. Пойми раз и навсегда; мы – сфера обслуживания! Нам категорически запрещается обижать клиентов», – официантка обаятельно улыбнулась Антону. – Вы кушайте, пожалуйста, пока обед не остыл.

Антон решил воспользоваться общительностью девушки:

– Милосердов действительно на юг уехал отдыхать?

– Не знаю. Просто предположение высказала.

– Мне, Клавочка, надо узнать домашний адрес Володи.

– Сейчас у девчонок спрошу.

Минут через десять она вернулась и с огорчением сказала, что никто из работников ресторана, находящихся на смене, домашнего адреса Володи Милосердова не знает. Бирюкова это озадачило;

– Как же так?..

– Говорят, Володя часто квартиры меняет и никому адреса своего не дает.

– Почему?

– Кто его знает.

– Он, правда, жениться надумал?

Официантка хитро прищурилась:

– Хотите на свадьбе погулять?

– Приятели мы с ним когда-то были, – вздохнул Антон, – И вот не могу поверить, чтобы Милосердов женился…

– Я тоже этому не верю. Скорее слон запляшет под гармошку, чем Володя женится, – официантка достала из кармана кружевного передника небольшой листок бумаги и положила на стол. – Пожалуйста, счет. Как покушаете, заплатите.

– Мне не перед кем счетами отчитываться, – с улыбкой сказал Антон. – Можете сохранить на память. Порядок у нас такой…