Текст книги "Первый закон Дамиано (СИ)"

Автор книги: Михаил Ротарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ротарь Михаил Владимирович
Первый закон Дамиано

Первый закон Дамиано

Михаил Владимирович Ротарь

Глава 1.

Империя пышно отмечала «миллениум Вечного Города».

Полтора столетия спустя историк Евтропий так описывал это в своём "Бревиарии":

"На праздник тысячелетия со дня основания Великого Рима император Филипп Аравитянин, сын египетского царька из города Трахонитида, устроил великое празднество, которое началось на 11 день перед майскими календами третьего года от Великой Олимпиады. Только в Колизее в те дни были убиты 32 слона, 60 львов, 40 диких лошадей и десятки других животных: зебр, тигров, жирафов, гиппопотамов. Две тысячи гладиаторов состязались на той арене, и ровно тысяча сложила на ней свои головы: по одной на каждый год существования Города".

В эти же дни в благословенной Кампании, в бывшей Партенопее, уже почти триста лет носившей имя Неаполис, на свет появился весьма тщедушный, хотя и невероятно симпатичный, младенец, которого нарекли Дамианосом.

Для его родителей, винных дел мастера Николаоса и его жены Харитины это был третий ребёнок, что для них, небогатых потомков греческих колонистов, было большой обузой.

Если бы это была девочка, уже вторая в семье, они имели полное право выбросить её в воды Неаполитанского залива с самой высокой скалы.

Но новорождённый оказался мальчиком, и даже со своим скукоженным лицом он был настолько красив, что убить эту маленькую копию Аполлона не поднялась бы рука самого жестокого легионера или варвара, не говоря уже о его родителях, а греки всегда преклонялись пред красотой!

Старший брат Деметриос сразу невзлюбил Дамианоса, с самого его дня рождения.

Наверняка он просто ревновал: отныне почти всё внимание родителей переключилось со старшего сына на младшего.

Сам Деметриос родился вполне упитанным, ровно в положенный ребёнку срок в девять месяцев, а Дамианос огласил весь этот мир своим первым криком на восемь недель раньше нормы.

Впрочем, этот недоносок быстро набрал недостающий вес, и уже к семи годам ничем не отличался от своих сверстников, разве что какой-то особенной красотой.

.* * * * *

Империя в это время переживала один из величайших кризисов в своей многовековой истории.

На одной из её окраин, Мёзии, военачальник по имени Пакациан поднял мятеж.

Он был весьма посредственным полководцем, очень скупо делился трофеями с подчинёнными, и вскоре солдаты, провозгласившие его императором, сами же его и убили.

Они это сделали ещё до того, как лучший друг и ближайший помощник Филиппа по имени Деций Траян, направившийся туда с карательной экспедицией через Альпы, достиг их территории.

За долгие годы службы тамошние легионеры уже поднаторели в многочисленных стычках с готами, они умели и хорошо защищаться от противника, и коварно нападать на него.

А Деция Траяна, уроженца этих мест, они встретили как своего нового предводителя.

Он колебался совсем недолго, и вскоре сам стал предателем и узурпатором.

Воодушевлённый такой неожиданной поддержкой, Деций вскоре решил вернуться в Рим вместе с тремя легионами, но уже в новом качестве: императора.

Законный правитель Рима Филипп узнал о предательстве бывшего друга слишком поздно.

Наскоро собрав необученное войско, он двинулся навстречу теперь уже смертельному врагу, и они вскоре встретились возле Вероны, где Филипп Аравитянин был убит, а его сына и соправителя, Филиппа Младшего, зарезали уже в самом Риме.

Деций торжественно вошёл в Великий Город, где кучка сенаторов, лишь номинально обладавших властью, тут же провозгласила его законным "владыкой мира".

У этого скопища изнеженных толстосумов подтверждение "status quo" уже вошло в привычку, лишь бы новый правитель не трогал их самих, и все их богатства!

.* * * * *

Филипп Аравитянин довольно благожелательно относился к сторонникам новой развивающейся религии: христианам, хотя ни он сам, ни его ближайшие родственники к ней не принадлежали.

Деций же, напротив, считал это мирное и пока немногочисленное течение виновником всех несчастий, обрушившихся тогда на Рим.

Под страхом смерти он заставлял всех "назореев" громко произносить отречение от их Единого Бога.

Некоторые храбрецы стояли до конца, и принимали самые жестокие муки от проклятых язычников как "Благость Господнюю", хотя иногда можно было просто вылепить из теста фигурку коровы, вывалять её в мёде и кинуть в ритуальный костёр.

А многие поступили проще: они "нашли подходы" к чиновникам, назначенным Децием для надзора за "очищением Рима", и за вполне умеренную плату покупали справки, что "Фиокл из Вифинии принёс жертву Аполлону в его храме на пятый день после майских календ, в первый год правления великого цезаря Деция".

Но ни многочисленные жертвоприношения Великим Богам, ни жестокие притеснения христиан не помогли, и государство в очередной раз стояло на грани распада: параллельно с Римской Империей уже существовали Гальская и Иллирийская, и Пальмирское Царство.

Сам Деций Траян тоже встретил смерть не в своей постели: всего через два года после убийства своего предшественника он возглавил поход к берегам Дуная против восставшего там вождя готов Книвы и примкнувшего к ним брата Филиппа, наместника Мёзии Гая Юлия Приска.

В болотистых придунайских лесах легионеры не могли построить свои непобедимые на открытом пространстве когорты.

Деций Траян был жестоко разгромлен и убит, и в той битве лучники готов поразили и его сына и соправителя Герения Этруска.

Их тела не только не были доставлены в Рим для почётного захоронения.

Их даже не удалось похоронить на чужой территории, как простых солдат.

Они так и остались гнить в болотах, на поживу мезийским стервятникам и змеям.

.* * * * *

В дополнение ко всем бедам, в империю пришла чума.

Чем больше и кучнее было поселение, тем сильнее оно страдало от этой болезни, и в некоторых городах вымирало до четверти их обитателей.

Совершенно здоровый человек мог вдруг упасть навзничь из-за того, что у него помутнело в глазах, и его охватила лихорадка.

В паховой области или под мышками у таких обычно появлялись красные или коричневые пятна.

Промучавшись так несколько дней, больной испускал дух, а болезнь перекидывалась уже на других: на тех, кто с ним контактировал.

Чума не щадила ни рабов, ни сенаторов, а случаи выздоровления бывали не более чем у пяти человек из ста.

Никто не знал причин возникновения этой болезни и методов её лечения, и смерть продолжала собирать всё новые, и новые урожаи.

И в самом Риме, и во многих провинциях, тут же появились люди, продававшие всевозможные травы, порошки или амулеты, которые якобы предохраняли от этой напасти.

Отчаявшиеся жители Империи отдавали им последние деньги за спасение себя и своих родственников.

Иногда они состояли из перетёртой ромашки, одуванчика и других обыкновенных трав, что хотя бы не вредило больному, но некоторые микстуры содержали козий или куриный навоз, высушенные грибы и другие подобные субстанции.

Особенно дорого ценились моча и пот гладиаторов.

Но эти средства мало помогали, и все "лекари", обогатившись за короткое время, спешно бежали в другие города, где их ещё не знали.

Они жутко боялись, что чума заразит их самих.

.* * * * *

Все эти события отразились на жизни неаполитанцев гораздо в меньшей степени, чем жителей столицы: их город эпидемия почти не тронула.

У этого феномена было несколько причин.

В Неаполисе не было принято раздавать направо и налево бесплатное питание: его можно было только купить или заработать, поэтому любители дармовщины направлялись исключительно в Рим.

В Неаполисе было меньше бесплатных терм, где больные купались вместе со здоровыми.

Но было и ещё одно объяснение, пожалуй, самое главное.

Имперский легат в провинции Кампания Септимий Туллий Фортунат был мудрым и опытным руководителем, и за свою жизнь он повидал немало.

Начав свою карьеру с простого легионера, он участвовал во многих военных походах, и к старости дослужился до этой должности, равнозначной сенатору.

Он много раз бывал на Востоке: в Месопотамии, Азии, Армении, а один раз даже чуть не утонул в кишащем комарами и змеями болоте.

Он был знаком с этой страшной болезнью.

Фортунат обратил внимание, что солдаты, любившие лук и чеснок, заболевали чумой намного реже тех, кто им пренебрегал.

Однажды его легион вошёл в город, который в течение нескольких лет был непобедимым бастионом мятежников.

В те времена ещё не было принято вывешивать чёрный флаг над зачумлённым городом.

Его жители не встретили солдат "радостными приветствиями" в виде потока стрел с вершин крепостного вала, и никто не вышел к ним с объявлением о капитуляции и просьбой о милости к побеждённым.

Город был мёртв, и даже врата его были не заперты!

Повсюду валялись непогребённые трупы, которые грызли одичавшие собаки.

У самых свежих, которые ещё не успели разложиться, были все признаки "моровой язвы".

А самое главное, что запомнил тогда Фортунат: это полчища крыс вокруг мертвецов!

Они сновали мелкими стайками туда и сюда, отгоняя от недоеденного куска мяса на тухлом скелете какого-то защитника крепости всех грифов-стервятников, превосходящих их размерами во многие разы.

Эти мерзкие животные опередили его, тогда ещё молодого трибуна, и лишили заслуженной победы и положенного за этим триумфа.

Это они уничтожили город, который он собирался взять штурмом!

Он всегда презирал этих грызунов, а с тех пор возненавидел их до глубины души.

Фортуната не радовали даже те несметные сокровища, которые можно было унести отсюда в качестве трофеев: медные и серебряные кувшины, золотые медальоны и ожерелья.

Они наверняка несли на себе заразу и проклятье!

.* * * * *

Едва эта болезнь появилась в соседних с Неаполисом поселениях, о чём ему доложили очень скоро, Фортунат принял чрезвычайные меры.

Он сразу же отменил все праздники и коллективные жертвоприношения Богам, хотя это было неслыханным святотатством.

Все пышные свадьбы тоже должны были проходить только за пределами города.

Более того: он приказал временно закрыть бесплатные термы!

На всех площадях были выставлены большие корзины с чесночными головками, которые раздавались бесплатно, а закупались они по всей Италии за счёт городской казны.

Все иногородние, следующие в Неаполис со стороны суши, тут же останавливались, непосредственно у городских ворот.

Группа воинов из числа его гвардии сопровождала всех "гостей" до специального лагеря, где их первоначально заставляли раздеться догола и высоко поднять руки, и это касалось всех, в том числе женщин и детей.

Если у кого-то обнаруживались подобные пятна, беднягу тут же убивали на месте.

Его можно было бы просто не пускать в Неаполис, но Фортунат, очевидно, решил позаботиться о здоровье и всей остальной Италии.

Если явных признаков чумы у путников не было, их оставляли в живых, но все они были обязаны провести не менее десяти дней в палатках вместе с такими же другими гостями города.

Палатки, выделенные им, были очень маленькими: в каждой размещалось не более восьми человек.

Декурионы строго следили, чтобы "старожилы" не жили вместе с "новичками", и переселение из одного "места заключения" в другое запрещалось под страхом смерти.

Даже законные супруги или родители с детьми, в силу разных обстоятельств вынужденные попасть в Неаполис с разницей всего в один день, здесь воссоединению не подлежали.

На все жалобы декурионы сухо отвечали:

– Одиссей двадцать лет возвращался к Пенелопе. Не помрёт и ваш Телемах за это время. Приказ Септимия Туллия Фортуната не отменит сам Император!

С этими словами они оголяли мечи, и все возражения тут же испарялись.

Располагались все эти «временные помещения» на расстоянии пятидесяти шагов одно от другого, а круглосуточная охрана контролировала перемещения любого, вышедшего наружу для отправления естественных потребностей в специально вырытых для этого ямах.

Женщины размещались с женщинами, мужчины – с мужчинами, а семьи – с семьями.

Прогулки группами не более трёх человек иногда разрешались, но никто не имел права приблизиться к другой палатке ближе, чем на двадцать шагов: снайперы-лучники всегда были наготове!

Всю еду и питьё этим бедолагам передавали, словно прокажённым, оставляя на безопасном месте в пяти шагах от входа в их пристанища.

Питание их было очень скромным: пшеничные лепёшки, сыр и вода, но на каждого "узника" выделялось не менее одной головки чеснока в день.

"Иммунитетом" не пользовались даже патриции и всадники, разве что таким подавали вместе с хлебом вино, фрукты и мясо, но уже за их счёт.

На все угрозы пожаловаться на него в сенат, или самому императору, Фортунат только усмехался:

– Я пережил уже семерых цезарей, а мой чин равнозначен сенаторскому. Уж как-нибудь отобьюсь от гнева этих бездельников!

По истечении десяти дней всех задержанных, если у них не проявлялись признаки заражения, наконец-то освобождали и впускали в город.

Вся посуда, которой они это время пользовались, складывалась в особые ящики, где её заливали известью и выдерживали так не менее месяца.

Но если в палатке умирал хотя бы один человек, и у него обнаруживались эти язвы, участь всех остальных её обитателей была тоже незавидной.

Вместо питья теперь им выдавали чашу с цикутой.

Если там находился хотя бы один гражданин благородного сословия, у входа в палатку втыкали короткий меч.

Декурион ставил рядом с ним песочные часы и отходил назад, громко извещая всех о приговоре легата: "Смерть"!

Все обречённые могли воспользоваться или мечом, или ядом: по своему выбору.

Те же, у кого не хватало сил совершить самоубийство, выходили из палатки и поднимали руки к небесам, обращаясь с последней молитвой к Богам.

Как только последняя песчинка из верхней колбы часов падала вниз, лучники хладнокровно поражали их стрелами.

Тогда наступала последняя стадия этого «карантина».

Сначала рабы, которых жестокий легат Фортунат выбирал из числа христиан, приговорённых к смерти за отказ отречься от своей религии, крючьями затаскивали все тела назад.

И его инструкции, и религиозные запреты "назореев" в этом случае полностью совпадали: они не прикасались к трупам ни единым пальцем.

Вслед за этим уже другие рабы обкладывали палатку по её периметру вязанками дров.

Это были пленники из других концов Империи: маркоманы, карпы, аллеманы и другие варвары.

Они с явным удовольствием участвовали в этой процедуре: убийство, или даже простое захоронение любого римлянина доставляло им глубокое удовлетворение.

Декурион сам зажигал костёр, а лучники зорко следили, чтобы из огня не выбрался никто, везависимо от возраста и пола.

Но таких всегда было мало: детей обычно умерщвляли их родители или опекуны, сразу же после оглашения вердикта.

Как только догорали последние угольки кострища, за дело опять принимались осуждённые христиане.

Рядом с этим пепелищем они выкапывали ямы и сгребали туда всё, что оставалось от бывшей "темницы", а атем заливали их известью и засыпали сверху песком или землёй.

Плацдарм для новой палатки был готов.

Такие лагеря были на всех дорогах, ведущих в Неаполис.

Угрозы заражения со стороны моря практически не существовало: болезнь всегда шла со стороны суши, и обычно с востока, а на всех кораблях, если там обнаруживался больной чумой, его сразу же бросали за борт.

Это было давней морской традицией, а на всех суднах, прибывавших в Неаполис, постановлением легата это на долгие годы стало законом.

Несколько лет спустя, когда эпидемия уже прошла, один сенатор, который приехал в "имперскую здравницу" из грязной столицы, попытался было упрекнуть легата в чрезмерной жестокости.

Но Фортунат ему гордо ответил:

– Зато я не пустил в мой город чуму!

Глава 2.

С той поры минуло четырнадцать лет.

"Солдатские императоры" сменяли друг друга каждый год, а иногда и чаще, и в том столетии лишь одному из них удалось умереть естественной смертью.

Но однажды Боги даровали Риму передышку, когда императору Галлиену, что правил этим государством сейчас, повезло находиться у власти целых пятнадцать лет.

Николаос, которому теперь помогали Деметриос и Дамианос, как и прежде, занимался разведением винограда и изготовлением из него «самого божественного нектара для людей».

Вино из Кампании в Империи ценилось не хуже кипрского, и Николаос продавал его не только владельцам местных таверн, но и многим заезжим купцам.

Почему-то именно его напиток мог сохраняться и в глиняных амфорах, и в простых деревянных бочках месяцами, а изделия всех его конкурентов, при прочих равных условиях, за это время непременно превращались в уксус.

Оно отличалось особым ароматом, который больше всего ценили римляне, и необычайной крепостью, но секрет его изготовления отец скрывал даже от сыновей.

Несмотря на то, что пятьдесят лет назад император Каракалла, жестокий и тупой правитель, однажды вознамерившийся, по примеру Цезаря и Августа, назвать один из месяцев своим именем, даровал всем грекам и этрускам римское гражданство, не все эллины к тому времени полностью романизировались.

Этруски, от которых римляне переняли традицию гладиаторских боёв и многие приёмы воинской стратегии, вскоре утратили и свой язык, и национальную самобытность, а многие греки всё это сохранили, и их язык в империи по-прежнему оставался "языком межнационального общения".

И, в отличие от этрусков, греки старались избежать службы в чуждой им римской армии.

.* * * * *

Сегодня Дамианос шёл к Учителю.

Этот человек жил в районе Неаполиса уже много лет, и обитал он здесь ещё задолго до того, как Фортуната назначили управлять Кампанией.

Какой он был народности, каких Богов он почитал, никто в этом городе не знал

Но знали его все мужчины старше четырнадцати лет, и все они его звали только так: "Учитель".

Он был чуть выше среднего роста, и имел атлетическое сложение.

Выглядел он лет на сорок, не носил ни бороды, ни усов, с греками говорил по-гречески, с иудеями – на арамейском, а с римлянами – на латыни.

Все, беседующие с ним, были уверены, что разговаривают со своим соплеменником, потому что он говорил с ними именно на их диалекте.

У него не было своего дома, но где он ночевал – никому в этом городе не было известно.

Учитель приходил в Неаполис с первыми лучами солнца, а покидал его всегда на закате, нигде не оставаясь на ночлег, даже на единственную ночь, как бы его ни просили.

Его не пугали ни ночные разбойники, которые могли убить любого всего за десяток сестерциев, ни проливной дождь, который не позволял видеть путь дальше одной стадии.

Даже зимой он ходил в летних сандалиях и лёгком плаще, но почему-то никогда не простуживался.

.* * * * *

Уже многие сотни лет в Римской Империи действовал принцип "ротации кадров", и сенат мог в одночасье перебросить любого своего гражданина в другое место, поручив ему заниматься делами, в которых тот ничего не смыслил.

Известный адвокат мог моментально стать полководцем, а не менее популярного трибуна, прирождённого воина, они могли заставить управлять вполне спокойной провинцией, и наблюдать за тем, как там мирно отправляют грузы с драгоценными приправами к столу императорской фамилии и его прихлебателям.

Самым главным для всех таких деятелей была задача грамотно составить отчёт сенату о своей деятельности, изобразив там все поражения неслыханными победами, а провалы – достижениями.

Так делали многие умные люди, во все времена, и они знали ту планку, выше которой не стоит прыгать: иначе можно приземлиться не на мягкий песок, а на частокол из бывших дружеских копий.

Но Фортунат был немного другим: он любил и себя, и свою семью, и этот новый город Неаполис, которым его назначили руководить.

Септимий Туллий Фортунат никогда не был "бессеребреником" или аскетом.

Его много раз пытались "купить", и довольно часто, сравнив "цену вопроса" со всеми "pro e contra" какого-то решения, он демонстративно отказывался от взятки.

Но иногда он принимал весьма щедрые подношения, руководствуясь при этом единственным принципом: здравым смыслом!

За одобрение небольшого отклонения в дороге от Неаполиса на Брундизиум от прямолинии, в результате чего сохранились неразделёнными многие земельные наделы, патриции тех земель преподнесли ему несколько сот тысяч сестерциев.

При этом существенно уменьшилась и стоимость строительства дороги: зачем надо долбить какую-то скалу, если её можно просто обогнуть?

Зачем надо показательно обезглавливать проворовавшегося подчинённого, если тот может возместить весь ущерб городской казне, а заодно и указать на вполне справедливые источники поступления новых доходов?

Местная община иудеев просит защитить их от регулярных погромов со стороны непримиримых приверженцев их же секты, зелотов?

"Так это же ваши соплеменники, и я думал, что вы сами давно с ними справились, лет сто назад! Устройте вокруг своего поселения крепкие стены, тодько за свой счёт, и назовите это место "еврейским кварталом". Я даже готов вам выделить для этого охрану, но она будет полностью оплачиваться вашей общиной. Итак?"

Получив всю мзду, он скрупулёзно подсчитывал её, а затем делил на несколько частей.

Какую-то сумму он оставлял себе и своей семье, ещё одну жертвовал храмам, хотя его разум уже давно подсказывал: либо Богов никогда не было, либо они отвернулись от Рима навсегда.

Десятую часть взятки он показательно раздавал беднякам: все более-менее умные правители делали так, ради дешёвой популярности.

Какую-то долю Фортунат отсылал "наверх", в казну цезаря.

Его личная гвардия тоже не оставалась в обиде,

Поэтому и в случае "внезапного раскаяния взяткодателя" легат ничем не рисковал: он поделился со всеми заинтересованными сторонами.

Но даже после всех этих вычетов всегда оставалась довольно круглая сумма.

Её он прятал в особом месте, и только его старший сын знал, где были захоронены эти деньги.

Зачем он это делал?

Септимий Туллий Фортунат, несмотря на незнатное происхождение, всегда учился: и у жизни, и у книг.

Если даже великих Императоров могли иногда обезглавить, протащить их тела по улицам Рима и затем выбросить в Тибр, а голову отослать в бани для игры в мяч, то с легатами могли сделать даже намного хуже.

А "деньги не пахнут", как говорил своему сыну Титу мудрый император Веспасиан.

Они могут оказаться вполне полезными его родственникам, если всё имущество очередного "врага народа" будет конфисковано.

.* * * * *

Эпидемия, в конце концов, всё-таки затихла, и жизнь, хотя и "как-то криво, и через перекосяк", возвратилась в своё русло.

Кампания, в отличие от многих других провинций, в это время не разорялась, а только богатела.

Она исправно платила в римскую казну не "дань", а "налоги", и только безумец мог сместить такого наместника, как Фортунат.

Однажды к нему привели вольноотпущенника по имени Вендеция, уроженца Сицилии.

Наказание в виде сорока ударов плетьми за неуплату долга мог назначить и местный судья, но ему грозил смертный приговор, который мог вынести только наместник.

В рабство Вендеция сослали за убийство ростовщика, который продавал бедным колонам семена пшеницы и других культур в долг, а затем накручивал на них безумные проценты.

В случае урожая всё складывалось вполне нормально, и должники честно с ним расплачивались.

Но если наступала засуха, они не могли вовремя погасить задолженность, и этот мошенник заставлял их становиться своими рабами.

Он любил устраивать роскошные пиры, на которых особым блюдом были мурены.

Для них он устроил специальный водоём.

Его гости часто развлекались, кидая им остатки трапезы, и их забавляло, как они дерутся между собой за куски мяса.

Но если этот нувориш был недоволен кем-либо из рабов, он мог самолично кинуть его туда же, для надёжности воткнув ему в спину кинжал., а причиной его гнева могло быть и неправильно разбавленное вино:

– Я приказал тебе добавить туда немного воды! А ты, скотина, разбавил его вдвое!

Его ненавидели в округе все, и когда подобным образом он наказал двоюродного брата Вендеция, тот сумел проникнуть на виллу этого богатея и нанести ему сорок ножевых ударов.

Затем Вендеций взломал кинжалом ларец, где тот хранил расписки всех должников и сжёг их!

Личность того плебея была настолько ненавидимой, что защищать Вендеция вызвались три самых лучших адвоката Неаполиса.

Поскольку и убитый, и его убийца находились в одной правовой категории, "граждан низшего сословия", магистрат округа не решился пойти против мнения общественности.

Тогда Вендеций был лишен всех прав гражданина и продан в рабство.

Но на ближайшем аукционе, который происходил два раза в месяц, его купил не отъявленный негодяй, вроде убитого Вендецием «отморозка», а просто добрый и богатый человек, давний приятель Фортуната Кварт Арминий Вар.

Уже через два года Вар вернул Вендицию свободу, а ещё через год выделил ему маленький кусок земли для обзаведения хозяйством.

Тот вскоре женился, и на момент нового "рецидива" растил троих детей.

Но за своё новое преступление, по всем законам Империи, он должен быть распят.

По окончании Дионисийских Празднеств, которые римляне именовали «вакханалиями», его четырнадцатилетняя дочь Аурелия, по неосторожности, прошла по территории патриция Геркула Аллекта Квинтия: она решила «срезать угол», чтобы поскорее попасть домой.

Формально вакханалии, как "развратные представления", были запрещены сенатом ещё триста лет назад, ещё при Республике, но в Южной Италии они существовали до сих пор.

Помимо этого преступления, эта дочь вольноотпущенника нарушила неприкосновенность жилища патриция!

Увидев эту раскрасневшуюся полуголую красавицу, два взрослых сына хозяина поместья, Риминий и Кварт, которые никогда не знали меры в винных возлияниях, обжорстве и других удовольствиях, сразу же возбудились.

Сначала они изнасиловали её, а затем стали развлекаться.

Они решили устроить гладиаторские игры, которые в Неаполисе при Фортунате не проводились.

Спустив на неё свору голодных собак, они гоняли её от одного края их поместья до другого, и так продолжалось целый час.

Когда она полностью обессилела и упала навзничь, они ещё раз надругались над Аурелией.

Затем они вырезали на её спине своё родовое имя и выкинули её прямо напротив своей виллы.

Она умерла в тот же день.

Риминий и Кварт ничего не боялись: этот проступок по отношению к лицу низшего сословия считался невеликим грехом.

Но вольноотпущеник Вендеций, даже не имевший прав гражданина Империи, жестоко убил всю их семью: и обоих насильников, и их отца Геркула, и его жену Варварию.

И ни один раб из фамилии Квинтия даже пальцем не пошевелил, чтобы помешать убийце.

Дело получило широкую огласку.

С ходатайством о вынесении самого жестокого вердикта в отношении этого мстителя к легату обратились многие уважаемые лица.

Суд в Империи обычно руководствовался не фактами, а репутацией и материальным положением истца и ответчика, и всё было против Вендеция: и его бедность, и его прежняя "судимость".

Вдобавок, сам патриций и его жена ни в чём не были виноваты.

Но Септимий Туллий Фортунат, внимательно изучив все обстоятельства, постановил:

– Вендеций поступил совершенно правильно, убив этих двоих подонков, и по этому факту он мною оправдан. Но он виновен и в убийстве их родителей, ничего предосудительного, кроме пренебрежения в воспитании этих беспутных детей, не совершивших. За это лично я заплачу сто тысяч сестерциев их родственникам. Вендеций ровно пять лет и один день проведёт в каменоломнях возле озера Авернус. Там очень хороший грунт, и позле извержения Везувия в тех местах прорастает даже мёртвая лоза. Если он там умрёт – да будет так! А если же выживет...

Тут он серьёзно задумался.

– Тысяча сестерциев тому, кто мне его доставит живым на следующий день. Мне нужны такие люди!