Текст книги "У самого Черного моря"

Автор книги: Михаил Авдеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

За нами – Севастополь

Херсонесский маяк

В начале войны Херсонесский маяк можно было разглядеть в хорошую погоду далеко с моря и воздуха. Взлетал я с аэродрома для барражирования над главной базой и видел на самом краю мыса выбеленный солнцем маленький столбик Вернее, даже не столбик, а белый на фоне темного моря штришок. Столбиком он выглядел, когда мы подлетали к Севастополю. Теперь маяк в глаза не бросался, он был закомуфлирован – покрашен грязно-зелеными, бурыми и бледно-желтыми пятнами под цвет берега. Мы обратили на него внимание, лишь подлетая к Казачьей бухте, таким невзрычным выглядел он в маскировочном наряде, да еще в пасмурный день

Аэродром на полуострове тоже назывался Херсонесский маяк. Собственно, аэродром – это громко сказано: обыкновенная посадочная площадка. По сторонам взлётного поля торчали в зарослях мелкого кустарника и бурьяна огромные глыбы камня. Вдоль Казачьей бухты и по берегу моря с севера я увидел рассредоточенные истребители самых различных типов. К югу от маяка, в направлении 35-й батареи, пристроились на побережье штурмовики и бомбардировщики. И всюду люди, люди. Бескозырки, белые и красные платочки. Платочков больше. Женщины Севастополя и краснофлотцы ворочали камни расширяли летное поле, рыли для самолетов капониры, сооружали землянки для летчиков и техников, командные пункты, подземные хранилища.

После посадки, вернее, уже после пробега, когда воентехник 2 ранга Буштрук вылез из задней кабины УТ-2 и, держась за консоль крыла, побежал на рулежке за самолетом, направляя его к стоянкам «яков», я подумал: «А мне и воевать не на чем». Рядом с И-16 стояли два «яка», но они оказались не мои, не 5-й эскадрильи, а 9-го полка. На глаза попался Костя Алексеев, но он тоже только прилетел, и где стоянки 32-го полка, понятия не имел.

Выяснили все-таки, что на пробеге не надо было сворачивать вправо, а рулить дальше и тогда мы попали бы к стоянке своего полка. Но сразу попасть туда так и не пришлось. Впереди откуда-то взялся краснофлотец в бушлате. Он поднял руку, будто голосовал на дороге, просил подвезти. Ветер рвал с него бескозырку, трепал черные ленты. Я сбавил обороты, остановился. Морячок подбежал к технику, что-то сказал ему и тот скрестил над головой руки: выключай зажигание.

– Командующий вас вызывает на КП, – пояснил Буштрук, как только заглох мотор.

Я направился вслед за удаляющимся краснофлотцем и не знал, что и подумать, зачем так срочно понадобился командующему ВВС. Вины я за собой никакой не чувствовал и это меня еще больше угнетало. Но так как безгрешных людей не так уж много, я нашел, наконец, и свой грех. Первое, о чем может спросить генерал, так это:

«Где ваша эскадрилья?» Или: «Почему прилетели один? Где люди, где самолеты?». Я начал мысленно оправдываться, подыскивать более веские доказательства правильности своих действий, но мысли, как заезженная пластинка, вертелись на одном месте, безответно повторяя под левую ногу: «Где люди? Где самолеты? Где люди? Где самолеты?».

В шлемофоне мне стало жарко – сдвинул его со лба. Я уже догадывался, что самый большой холм у Казачьей бухты и есть КП. От землянки этой отделилась фигура и направилась навстречу. Показалось – подполковник Юмашев, командир 8-го истребительного авиаполка.

Краснофлотец быстро подошел к человеку в реглане, приложил руку к бескозырке и тут же, резко опустив ее, побежал к землянке, а человек в реглане снова двинулся мне навстречу. Это был не Юмашев. Он шел уверенно, держась правой рукой за борт, словно застегивал на груди пуговицу. А когда увидел я генеральские нашивки, догадался, что это и есть новый командующий ВВС Черноморского флота, о котором слышал многое от батьки Ныча. Я ускорил шаг и с волнением в голосе представился генералу. Остряков протянул руку.

– Здравствуйте, Михаил Васильевич, – сказал он негромко. – Очень рады, что вы прибыли. «Откуда он знает мое имя?»

– Пройдемся, поговорим, – предложил Остряков. Некоторое время мы молчали. Потом он расспросил о семье, о здоровье, о планах.

– Воевали вы на Перекопе хорошо, – похвалил Остряков. – Ваша эскадрилья показала себя способной наносить ощутимые потери врагу. Чувствуется прекрасная довоенная подготовка. Самолетов у вас осталось…

– Два.

– Два самолета ЯК-1. Передадите их командиру полка, а сами срочно вылетите за новыми. Сегодня до вечера скомплектуйте группу из лучших летчиков эскадрильи, всего четырнадцать человек. Не хватит своих, возьмите с девятого полка. Да не забудьте двух толковых техников. А завтра утром на У-2 и УТ-2, скажите Павлову пусть обеспечит, перелетите на Анапу. Там будет ожидать вас Ли-2, командир экипажа Малиновский. Он доставит вас аж на Волгу. На заводе скажете военпреду, что прибыли от Острякова за самолетами для Севастополя. Он меня знает. Помните, таких просителей, как вы, там будет много. И всем нужно срочно, и у каждого, наверняка, будет свой козырь и чья-то широкая спина за плечами. Главный ваш козырь – для обороны Севастополя и распоряжение Главкома. Но без распоряжения Главкома вряд ли кто туда поедет. Поэтому быстрота получения самолетов будет во многом зависеть от вас самих, от вашего умения убеждать.

На обратном пути генерал попросил меня по возвращении из командировки доложить ему об отличившихся на Перекопе. Спросил, кто в эскадрилье комиссаром. Узнав, что старший политрук Ныч, улыбнулся. – Мы его звали батько Ныч, – сказал Остряков. – Толковый вам комиссар достался, дорожите им. На стоянках самолетов полка я встретил Колесникова, приказал ему собрать у штабной землянки летчиков эскадрильи и послать кого-нибудь в 9-й полк за старшим лейтенантом Алексеевым, а сам, не теряя времени, пошел на КП полка.

Я поразился тогда выдержке Острякова. Он был спокоен, деловит, хотя сложившаяся обстановка менее всего располагала к спокойствию.

После прорыва немцев на Ишуньских позициях Особая 51-я армия, опасаясь быть отрезанной от Большой земли, отходила с боями на Керченский полуостров.

Приморская армия, уставшая в тяжелых боях под Одессой и не успевшая после ее эвакуации подойти в полном составе к Ишуньским позициям, оказывала сопротивление немцам и отступала в направлении Симферополя. Но мотомехчасти противника быстро растекались по дорогам Крыма, опережали Приморскую армию и отрезали ей путь на Симферополь, надеясь окружить ее или направить вслед за 51-й армией на Керчь,

Командующий Приморской армией генерал-майор Петров на Керчь не пошел. Он решил любой ценой пробиться к Севастополю. С кровопролитными боями он отводил свои войска по горам и бездорожью в направлении Балаклавы. А гитлеровцы уже вплотную подобрались к первой линии обороны Севастополя, которую яростно удерживали части и подразделения небольшого гарнизона главной базы Черноморского флота. Вчера направился на передовую батальон авиаторов, наспех сколоченный из мотористов, оружейников, воздушных стрелков и краснофлотцев морской авиабазы.

Севастополю позарез нужны были самолеты. И хоть на перегон их из тыла уходило какое-то время, сделать это было необходимо.

Опасения Острякова оказались излишними. Как только я произнес слово «Севастополь», самолеты мне дали.

В Анапе погода была сносная, а на маршруте низкая облачность прижимала нас к притихшему морю. Моросило. Наша группа держала курс на Херсонесский маяк. Чем ближе подходили мы к Крымским берегам, тем выше становилась облачность. Прошла в дымке Ялта. Балаклаву увидели уже отчетливо. Набрали четыреста метров. Прошлись над маяком. В море штиль. В небе ни единого «мессершмитта». Стали над мысом в круг. Аэродром за три недели сделался неузнаваемым. Расширена и удлинена взлетная полоса. Не верилось, что это женские руки раздвинули огромные каменные глыбы. Кроме трех бомбардировщиков ДБ-Эф, самолетов было не видно. В Казачьей бухте заметили плавучую батарею.

Приземлились все благополучно. Незнакомые техники и механики показали место стоянки, закатили самолеты в крытые капониры,

– Вот это да, – поразились мы. – Воевать можно. Прилетевшие летчики собрались у командирской машины: капитаны Рыбалко и Калинин, старшие лейтенанты Алексеев, Минин, Капитунов, Данилко, лейтенант Колесников, сержанты Платонов и Макеев. Девять человек, я-десятый. Десять вернулось на Херсонесский маяк из четырнадцати. Один – лейтенант Качалка при сильном снегопаде на маршруте Сталинград-Сальск разбился в районе Вороново. Два капитан Сапрыкин и лейтенант Беспалов во время снегопада подломали шасси. Один – лейтенант Кисляк сел на вынужденную в районе станицы Киевской. И обо всем этом надо докладывать командующему лично. Перспектива не из приятных.

Пока я собирался с мыслями, откуда-то появился со своим войском командир эскадрильи «мигов» Дмитрий Кудымов. Тут были Евграф Рыжов, знаменитый своим тараном, и лейтенант Куницын. Молодых пилотов-сержантов я не знал, слышал, как одного называли Петькой, а другого «Генералом».

– Поздравляю, Миша, с прибытием, – приветствовал Кудымов, улыбаясь. Будем воевать вместе.

– А тебя, вижу, с повышением поздравить надо, – ответил я. – Когда получил майора?

– Неделю назад, – Кудымов шлепнул ладонью по нашивкам на рукаве. – Хотя не отказался бы годиком раньше, – пошутил он и тут же продолжал. – Жить будем вместе, в доме, помнишь при въезде на мыс? Там и столовая. Обед заказан. А этот домик, – Кудымов показал рукой за капонир, – и землянка – наши КП и штаб.

– Спасибо, Дима, мне нужно идти докладывать, – сказал я. – Вернусь, покажи аэродром, если нетрудно.

Генерал Остряков встретил меня у КП. Длинный доклад, к которому я готовился, и объяснения выслушивать не стал.

– Не волнуйтесь. Мне все известно. Вины вашей в потерях нет.

Легонько взял меня под локоть, отвел в сторону.

– Здесь будете командовать эскадрильей в прежнем ее наименовании, но прикомандированной к восьмому полку. Задания будете получать от командира полка Юмашева, его начштаба и от меня. Прилетевшие с вами летчики останутся в вашей эскадрилье с каких бы полков они ни были. Насчет размещения, довольствия и прочего команды отданы. Далее, группа майора Кудымова будет самостоятельной единицей при вашей эскадрилье, то есть – им и его людьми вы распоряжаетесь только при получении общей задачи. Какие будут вопросы?

– Прошу, товарищ генерал, вернуть эскадрилье комиссара Ныча и техников.

– Ну что ж, можно, пожалуй, и вернуть, – улыбнулся Остряков, – Желаю вам удачи,

Майор Кудымов вызвал полуторку. Осмотр летного поля, границ аэродрома, подступов к нему, расположения наземных сооружений, разного рода возвышенностей необходимы при изучении района базирования. – Итак, друзья, мы отправляемся с вами в интереснейшее путешествие по Херсонесскому маяку, начал Кудымов, как только все разместились в кузове машины. Любитель поговорить и враг официальной напыщенности, он взял тон жизнерадостного экскурсовода и выдержал его до конца.

Для ориентира повернемся назад и запомним, – продолжал Кудымов. – Вон на той возвышенности находится тридцать пятая крупнокалиберная береговая батарея с мощными подземными сооружениями. На переднем плане, откуда начинается наш маршрут, – стоянка бомбардировщиков. Справа укрытия штурмовиков. Кудымов постучал ладонью по крыше кабины. – Поехали.

Машина направилась вдоль длинного ряда крытых капониров для истребителей 8-го авиаполка. – По правому борту – бухта Казачья и наша защитница плавучая зенитная батарея. С ее командованием познакомлю в другой раз: командир капитан-лейтенант Сергей Мошенский и комиссар Нестор Середь. Это КП полка, – продолжал объяснять Кудымов. У северной кромки мыса машина повернула влево по направлению к закомуфлированному маяку. – А это крытые капониры для и-шестнадцатых. По побережью – землянки техсостава, – пояснял Кудымов. – Когда-то и-шестнадцатые были первоклассными истребителями. Теперь, увы, зовут их «ишаками». Все, друзья мои, – по закону диалектики.

Кудымов похлопал рукой по крыше кабины, машина остановилась.

– Обратите внимание, что остается под вами на взлете.

От границы летного поля метров на триста до самого моря громоздились под пологий уклон черносерые с острыми гранями камни.

– На маяк заезжать будем? – спросил майор.

– В другой раз, – ответил я. – Сейчас главное для нас – внешний осмотр аэродрома.

– По южному берегу, вдоль мыса проезда пока нет, – сказал Кудымов. Тут, видите, тоже камни и заросли дикого кустарника. Берег там высокий, обрывистый. Вы его хорошо видели с воздуха. На этом экскурсию разрешите закончить и пригласить вас на обед.

Саманный домик, который занимали кудымовцы, находился в конце бухты Казачьей, почти у самой дороги, убегавшей вниз на мыс. Одну половину дома занимали летчики, в другой разместились столовая и кухня.

– Вот здесь и будем жить вместе, – сказал Кудымов.

В общей комнате было убрано и тепло. На двухъярусных нарах лежали для прибывших аккуратно заправленные шерстяными одеялами постели. Сверху подушки в белых наволочках и треугольниками сложенные вафельные полотенца. Возле нар стояло несколько старых тумбочек и табуреток. А у пустующей стенки – длинный стол. На нем – патефон.

Пока летчики выбирали на нарах места по своему вкусу, Кудымов провел меня в боковую комнатку с двумя койками, небольшим столом и двумя табуретками.

– Для начальства, – пояснил майор. – Эта моя койка, а эта – твоя.

Я бросил на койку планшет и перчатки, снял реглан и, отыскав на стене свободный гвоздь, повесил его. Осмотрелся.

– А комиссара куда же я дену? – спросил я. Майор смежил белые ресницы, причмокнул, потом поднял глаза.

– Об этом я не подумал…

– Тогда комиссар займет мое место, – предложил майор. – А я туда, махнул он рукой на дверь, – на нары…

Обед был праздничный. На столе возвышались над тарелками бутылки с шампанским, с водкой и с Крымскими винами. – Вот это да! – Умеют принимать на Маяке, – Вино убрать, – сказал я. Все стихли.

– Как? – удивился Кудымов. – С прибытием не выпить. Сегодня же нам не летать.

– Убрать, – повторил я. Потом добавил: – До вечера. За ужином разрешаю положенную фронтовую норму и толькo. А будут ночные полеты – ни грамма. Чтобы запаху даже не было.

Шилкин и Капитунов печальным взором провожали убывающие со стола бутылки.

– А счастье было так близко и возможно, – вздохнул Шилкин.

Я промолчал: знал, что меня поймут правильно. Как бы не соблазнительно было опрокинуть по стаканчику после трудного перелета, да еще перед таким обедом, но

обстановка может измениться в любую минуту и эскадрилья окажется небоеспособной. А настроение – состояние довольно гибкое. После вкусного борща тишина лопнула, как перетянутая струна, и пошли гулять за столом

Посмотреть новые самолеты и познакомиться с отличившейся на Перекопе эскадрильей приехало из Севастополя большое начальство. Я узнал только бригадного комиссара Степаненко и еще нескольких полковников. Они ходили по стоянке, заглядывали в капониры, гладили ладонями зеленую перкаль обшивки истребителей, перебрасывались словами, не имеющими отношения к эскадрилье, задавали техникам и механикам пустяковые вопросы, на которые мог бы ответить любой моторист.

От свиты отошел молодой полковник:

– Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, – сказал он приветливо, как старый знакомый. – Вы командир этой эскадрильи? Я – начальник тыла ВВС, Желанов Матвей Данилович.

Я ответил на приветствие. Полковник спросил, в чем нуждается эскадрилья.

– Откровенно сказать, я еще сам толком не знаю в чем… Покажет будущее… У меня нет еще инженера, нет техсостава, начальника штаба. Все выявится в процессе работы.

– Понимаю, – согласился полковник. – В случае чего обращайтесь ко мне.

– Карету бы, товарищ полковник, дали какую-нибудь, – сказал я вкрадчиво. – А то тут вон какие перегоны мерить придется. Или летчиков по тревоге перебрасывать.

– Машину не обещаю, – вежливо ответил Желанов. – Посмотреть надо…

На другой день, готовясь к полетам, я с Алексеевым стоял у капонира. Подъехала черная эмка. Шофер, захлопнув за собой дверку, спросил.

– Вы Авдеев?

– Я, а в чем дело?

– Полковник Желанов прислал. Вот ваша машина, а вот я – ее водитель Марченко Юрий Петрович, тридцати пяти лет от роду. Одессит.

На последнем слове он сделал особое ударение.

Батько Ныч

У генерала Острякова была привычка не давать пустых обещаний, как и не откладывать разрешение наиболее важных и самых простых вопросов «на потом». Конечно, если решение их и выполнение обещаний зависели только от него. Не забыл он и обещания вернуть в эскадрилью батьку Ныча и доукомплектовать ее техническим составом.

Батько Ныч ощутил на небритом лице солнечные лучи, но у него не хватало сил открыть глаза. Проснулся он мгновенно от оглушающего рева штурмовика, проскочившего над грузовиком. Пригнувшись через ветровое стекло, насчитал шесть «илов». «Пошли на задание, – отметил он про себя. – Губрий с Херсонесского…». И тут же за балкой, в которой слоями отстаивался плотный туман, он увидел перед собой край земли, а дальше стеною стояло море.

– Дa, здесь уже отступать некуда, – сказал Ныч самому себе.

Немолодой, с подстриженными черными усами водитель в надвинутой на широкие брови армейской пилотке угрюмо молчал, не сводя с дороги глаз, покрасневших от пыли и бессонницы. Всю дорогу он не проронил ни слова, о чем-то думал. Кто знает, какие мысли были в его голове.

Машина, притормаживая, катилась под уклон. Ныч раскуривал трубку и смотрел, как взлетают на Херсонесском маяке самолеты. Вдоль полуострова длинным белесым пологом висела пыль.

Меня на аэродроме Ныч не застал.

Комиссар дал прибывшим с ним людям передышку до обеда – отмыть дорожную пыль, побриться, заменить белье. Потом построили себе под жилье землянку. А на другой день начали сооружение крытых капониров для самолетов. Работали от рассвета и до темна…

Ныч достал из нагрудного кармана блокнот, на ходу перечитывал записи:

«Обращение Военного Совета Черноморского флота:

Врагу удалось прорваться в Крым. Озверевшая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все свои силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь – главную базу Черноморского флота.

Товарищи черноморцы!

В этот грозный час… каждый боец, командир и полит работник должен драться с врагом до последней капли крови, до последнего вздоха… Летчики Черноморского флота! Сокрушительным шквалом металл а поражайте вражеские танки, артиллерию, пехоту. Бейте в воздухе и на земле фашистских стервятников, мужественно защищайте родной город от вражеских сил!..».

«Нужно рассказать людям, как это обращение выполняется. О героях 54-й береговой батареи, которые 30 октября под командованием старшего лейтенанта Заики первыми открыли огонь по танкам и мотопехоте противника. Три дня сражались батарейцы без подкрепления, уничтожили у деревни Николаевки несколько танков, броневиков и автомашин, более 800 гитлеровских солдат и офицеров. И о женах артиллеристов надо сказать. Как в самые критические минуты помогали они своим мужьям. А вчера вступила в бой 30-я батарея капитана Александра».

Ныч пересек заросшую густым бурьяном балку, вышел у крутого спуска на дорогу недалеко от Казачьей бухты. Легкий ветерок донес с севера тяжелый вздох крупнокалиберной пушки. «Трехсотпятимиллиметровая, – угадал комиссар. А если заговорят все батареи? Да добавить корабельный огонь. Вот только пехотушки маловато, пехоты. А настроение своим ребятам нужно как-то поднять…»

Так, идя по накатанной дороге, батько Ныч готовился к беседе с ребятами о положении дел на Севастопольском участке фронта.

Сзади сердито рявкнула сирена– такие сигналы бывают лишь на легковых машинах начальства, Ныч вздрогнул от неожиданности, сошел на обочину. Его обдало густой пылью. Машина, проскочив, взвизгнула тормозами, прошуршала скатами по дороге и остановилась. Пыль, лениво оседая, отступала на другую сторону дороги, и Ныч увидел серый ЗИС-101, а рядом у передней открытой дверцы стоял генерал Остряков.

– Николай Алексеевич? – невольно вырвалось у Ныча.

– Здравствуй, Иван Константинович, – сказал Остряков, улыбаясь. Здравствуй, дорогой Батько. Вот, где судьба свела. Садись подвезу.

Он пожал Нычу руку и открыл заднюю дверцу машины. Отказываться было неудобно, тем более, что встреча обрадовала Ныча, приятно – за два с лишним года не забыл его Остряков, сзади по походке или по фигуре узнал. Генералом он видел его впервые. Ныч поблагодарил, сунул голову в машину, на заднем сиденье увидел летчика, майора Наумова. Тот подвинулся.

– Ты чего такой серьезный? – спросил Остряков, когда машина тронулась.

– Веселого мало, Николай Алексеевич, – ответил Ныч. – Не знаю толком, что людям сказать о прочности нашей обороны.

– Могу подсказать. Позавчера прибыла из Новороссийска восьмая бригада морской пехоты. На подходе части Приморской армии. Правда, сильно потрепанные, но они доукомплектуются и через несколько дней будут вполне боеспособны. Ожидаем еще кое-какую подмогу. В воздухе, сам видишь, пока мы хозяева. Мало? – Спасибо, товарищ генерал, обрадовали вы меня. Перебросились еще несколькими словами. Машина остановилась у капонира истребителя командующего, а самолет И-16 Острякова стоял рядом, не замаскированный. У самолета ходил командир Херсонесской авиагруппы подполковник Константин Иосифович Юмашев. Встречал командующего. На вид Юмашеву было под пятьдесят, а на самом деле месяц назад ему исполнилось тридцать девять. Он был летчиком-истребителем высшего класса, прекрасным командиром и воспитателем. Жизнь прошел он трудную. Много было в ней несправедливых обид. Особенно в 1937 году. Но кто считался сейчас с обидами, когда враг стоял под Севастополем! Командующий выслушал доклад Юмашева, потом механика о готовности самолета к вылету, пожал обоим Юмашев и Наумов ушли к своим самолетам. – Что пишет твоя Евдокия? Прости, забыл отчество, – спросил Остряков. – Ануфриевна, – подсказал Ныч. – Понимаешь, запамятовал. Почти три года не видались. У тебя помню сынок был. Марат, что ли? – Марат, Николай Алексеевич. Четыре годика уже. – А у меня детей нет. – Остряков задумался. Они распрощались. Ныч смотрел, как, сотрясая воздух ревом моторов, красиво взлетели три тупорылых И-16. Генерал Остряков, подполковник Юмашев и майор Наумов ушли на боевое задание…

Как Ныч оказался с нами? Основные силы Черноморской авиации размещались тогда по Кавказскому побережью. Штаб ВВС флота эвакуировался из Севастополя в Новороссийск. По неотложным делам Остряков должен был вылетать на Большую землю, а это не всегда удавалось. И командующий пришел к выводу, что держать в Севастополе своего заместителя генерала Ермаченкова незачем. Пусть руководит авиацией флота на Кавказе, а на главном участке боевой деятельности, в Крыму, будут он и новый комиссар. Вместо погибшего бригадного комиссара Степаненко могут утвердить Кузенко. Заменить Михаила Григорьевича он никогда не сможет – не того уровня и размаха человек, но помощь все-таки какая-то будет. И еще – необходимо иметь в Севастополе свой штаб, вернее, филиал штаба ВВС флота. Придется взять туда оперативную группу и майора Савицкого, а полковника Калмыкова оставить со штабом ВВС в Новороссийске.

К прибытию командующего накопилось много и Других дел по всем службам. Но прежде, чем заняться всем этим, Остряков приказал начальнику штаба немедленно вызвать старшего политрука Ныча, дать указание Павлову, чтобы направил с ним в Новороссийск необходимое 5-й эскадрилье число авиамехаников и разных специалистов.

– Здесь передадите Нычу группу «безлошадных» летчиков и отправите ближайшим попутным транспортом в Севастополь, – закончил Остряков. – Хорошо успели бы на теплоход «Львов».

Погода испортилась. Дул холодный, пронизывающий ветер. На теплоход «Львов» Ныч успел. Тридцать девять летчиков ему передали в порту. Привезли их на машинах. Знакомых почти не было.

Но Ныча это не волновало. Разных людей повидал он в своей жизни, в каких переделках только не побывал, и всюду выручало его умение быстро оценивать обстановку и принимать подчас самые неожиданные решения. На этот раз он не стал никого расспрашивать и не произнес напутственной речи, а дал команду немедленно погрузиться на теплоход.

Верхняя палуба гудела шмелиным роем: так много набилось туда пехоты. Изредка попадались артиллеристы, интенданты, саперы. Разместить летчиков большого труда не стоило: пехотинцы уважительно расступались, давали им место.

Ныч пошел с сержантом Бугаевым выяснить, когда отчалит «Львов», будут ли сопровождать его катера или подводные лодки. Вернувшись, попал к началу какого-то митинга на верхней палубе. Оратор, летчик-богатырь говорил, взобравшись на бочку.

– Товарищи! За нашу великую Родину сражались выдающиеся русские полководцы Александр Невский и Александр Суворов. За твердыню Черноморского флота, за прекрасный город Севастополь отдал свою жизнь адмирал Нахимов. Красные моряки устанавливали в нем Советскую власть. Не пожалеем и мы своих жизней, а отстоим родной Севастополь…

… Сильно штормило. Пассажиров «Львова» укачало. Особенно мучились те, кто редко бывал на море. На ногах стояли только Ныч и Бугаев. У турецких вод с наступлением темноты теплоход взял курс на Севастополь. От качки начала изнемогать команда. Бугаев ушел помогать в кочегарку, как бывало юнгой на «Челюскине». Ныч стоял на капитанском мостике.

К утру море немного успокоилось. Облака поднялись, местами в разрывах голубело небо. Вскоре увидели полоску берега. Из-за тучки вывалился немецкий гидросамолет, поспешно сбросил торпеды и снова скрылся. Торпеды в теплоход не попали. Откуда-то появился наш истребитель Миг-3. Люди, наблюдая за самолетом, переговаривались. Более получаса вертелся он впереди – то уходил в облака, то неожиданно выскакивал оттуда, снижался, кружил над серыми волнами. Потом на смену Миг-3 пришла пара Як-1. На самом краю Херсонесского мыса показался маяк. Вправо от него в сторону Балаклавы – рыжий обрыв берега. – Вот он, товарищ комиссар, наш дом родной, – сказал Бугаев, глядя на маяк. Он только что вылез на ветерок из кочегарки, раскрасневшийся, глаза от жары и бессонной ночи сузились.

В Севастополь прибыли благополучно, а разгружаться на Угольной пристани пришлось под бомбежкой. Но все остались целы. «Юнкерсы» налетали дважды и оба раза наши истребители и зенитки заставляли их сбрасывать бомбы куда попало.

Ныч собрал своих подопечных. После такого путешествия сделал перекличку. Летчики, механики, мотористы и оружейники – все были налицо. Когда пришли автомашины, Ныч отдал Бугаеву свой чемоданчик, назначил Шилкина старшим группы и отправил всех на Херсонесский аэродром в распоряжение полковника Юмашева, а сам уехал в штаб ВВС. В штабе майор Савицкий показал Нычу на дверь командующего. – Велел доложить ему лично, – сказал он.

Накануне генерал Остряков, закончив дела в Новороссийске, побывал на нескольких аэродромах Кавказского побережья, а сегодня утром прилетел с Наумовым в Севастополь. Стоянки их самолетов на Херсонесском аэродроме были рядом со стоянками 5-й эскадрильи.

Остряков и Наумов зашли в штабную землянку. Их встретил лейтенант Мажерыкин. Из-за стола/сколоченного из ящиков, вскочил краснофлотец. Я в это время был в воздухе. Патрулировал над главной базой.

– Передайте командиру, – сказал Остряков, – сегодня прибудет к вам пополнение и комиссар.

И вот он, затянутый в реглан, батько Ныч, стоит у порога его кабинета, рапортует о прибытии теплоходом «Львов» того самого пополнения, которое так ждут и штурмовики, и бомбардировщики, и истребители.

Остряков вышел из-за стола, подошел к Нычу и протянул ему руку.

– Рад снова видеть тебя, Иван Константинович, на земле севастопольской.

Он усадил Ныча в кресло, пододвинул поближе стул и сел напротив.

– Вижу вымотало тебя в дороге, отдохни минутку, задерживать не стану, заговорил Остряков. – Скажи, Иван Константинович, как лучше всего освободить сейчас командира эскадрильи от наземных хлопот?

– Думаю, товарищ командующий, эти хлопоты можно целиком переложить на нелетающих комиссаров и адъютантов эскадрильи.

– Верно думаешь. А если комиссар – летчик, справится один адъютант?

– Какой адъютант, а вообще адъютанту такая тяжесть не под силу, сказал Ныч. – Ему, как начальнику штаба эскадрильи, нужно бы иметь в таком случае писаря и помощника по хозяйственной части. Ну, вроде старшины подразделения. По штату таких единиц нет, но их можно всегда подобрать из сержантов – механиков или оружейников.

– Правильно, Батько, – поддержал Остряков. – А так как ваша эскадрилья является здесь основной боевой единицей на скоростных истребителях, то, хоть и не летаешь ты, Иван Константинович, а писарем и старшиной придется обзавестись. Людей у вас прибавится, а самолетов мало. И не потому, что невозможно каждому летчику дать свой самолет. Просто ставить эти самолеты негде На одном истребителе будут летать два, а то и три летчика. Механикам придется работать посменно. По сути ваша эскадрилья – это половина полка. Теперь скажи, в чем нуждаетесь.

– Без нужды не живем, товарищ генерал. Но сказать пока ничего не могу.

Ныч наморщил лоб. Убийственно хотелось спать, никак не мог сосредоточиться, от этого ему неудобно было перед командующим.

Остряков с любопытством выжидал, смотрел на Ныча. Он умел ждать, пока собеседник соберется с мыслями.

– Что ж, скажешь потом. На аэродроме я бываю часто, увидимся. Никаких задач для эскадрильи разъяснять тебе не буду. Ты сам их прекрасно знаешь и разъяснишь любому. Еще не обедал? Сходи в нашу столовую, подкрепись. Да отоспись с дороги.

Остряков проводил батьку Ныча до дверей, сказал на прощанье несколько душевных слов и не сошел с места, пока за Нычем не закрылась дверь. Так Батько появился у нас на Херсонесе.

Ранние холода добрались и до Крыма. Аэродром продувало со всех сторон. Ветер высвистывал в голых кустах Небо, сплошь затянутое серыми облаками, низко висело над продрогшей землей и стонущим морем. Несколько дней самолеты не поднимались в воздух. Лишь звено штурмовиков попыталось без прикрытия прощупать Ялтинское шоссе. Бреющим «илы» вышли в намеченный пункт, хорошо поработали над автоколонной противника, а домой едва добрались: пошел сильный дождь, не стало ни земли, ни неба.

С рассвета и до темна ждали у моря погоды и летчики 5-й эскадрильи. Кто коротал время в крытом капонире– помогал своему механику в доводке нового самолета, а кто в землянке отсыпался, или писал письмо на родину.

– Что будем делать, комиссар? – спросил я батьку Ныча.

– Нужно занять людей. Одни политбеседы могут в зубах навязнуть.

– С завтрашнего дня начнем учебу. Да-да. Самую настоящую учебу по мотору и самолету, по теории воздушной стрельбы, особенностям пилотирования над морем, штурманское дело… Можерыкин! – позвал я начальника штаба… Вот что, позвони инженеру, пусть идет сюда. И позови Алексеева. Сейчас будем составлять расписание занятий на завтра.