Текст книги "Тигр, тигр, светло горящий !"

Автор книги: Михаил Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Может вернемся в машину, Одри?

Женщина-вамп, так легко заманившая в ловушку свою жертву и теперь склонная поиграть ею как кошка с мышкой, как «черная вдова», привлекающая самца для спаривания и затем пожирающая его, кровожадно улыбнулась и произнесла:

– Конечно, Кирилл, здесь нам больше делать нечего.

Однако, бедолага-следователь, сохранив хоть какое-то чувство самосохранения и прикрывая его неуклюжими попытками быть джентельменом, пропустил даму с тесаком вперед себя и, судорожно хватаясь за пистолет, побрел вслед за ней, туго соображая – как повязать ее в тесной машине (к слову сказать, на начальном этапе знакомства у него, в силу ревматизма и отложения солей, даже полового акта с ней не получилось в салоне этого автомобиля, не говоря о более сложных акробатических изысках). Думы эти настолько поглотили его, что очнулся он только в тепле машины, когда подозреваемая могла не только убить-зарезать-отравить-изнасиловать-обокрасть-облапошить-сварить и навешать на уши первосортной лапши, но и доехать до Москвы автостопом, по пути концерты давая, чем и кормясь.

– Что ты об этом думаешь? – спросил я девушку, когда мы немного отогрелись и привели подмороженные мысли в относительный порядок.

– Меня тревожит одно – ты почувствовал запах гари? – я покачал головой, – И я нет. Однако дерево свалили недавно и запах должен был бы быть, – продолжала размышлять Одри Холмс, – значит, – сделала она вывод, его вывели.

– Потрясающе, – восхитился доктор Кирилл Ватсон, – вот что значит дедуктивный метод.

Конечно, иронизировал я напрасно. Еще Юкио Мисима в «Хагарукэ нюмон» советовал не относиться легкомысленно к легкомысленным словам и поступкам, и поэтому я быстро понял, что имела в виду моя спутница.

Свали это дерево браконьеры, они не стали бы возиться с поглотителем запахов, хотя соответствующие детекторы, да и просто хорошо натренированный нос, могли многое сказать по запаху – марку лазерного генератора, например, и количество человек, совершивших это экологическое преступление. У этих молодчиков, любителей деревянной мебели, на такое ни мозгов, ни средств не хватает и поэтому их ловят пачками в Жемайтиском лесу.

Здесь же работали профессионалы. Перекрыв нам дорогу, а именно для нас предназначалась эта сосна, тут сомнения нет – по дороге проезжала всего-лишь одна машина и логично предположить, что и возвращаться будет одна, они уничтожили все следы, хотя сделали это на удивление небрежно. Поваленная сосна на заброшенной дороге не вызывала особых подозрений у каких-нибудь штатских – ну стояла себе триста лет, ну упала от ветра, что ж, поворачиваем оглобли в Клайпеду, а утром муниципальные службы разгребут этот завал – это их почетная обязанность.

Нам же с Одри эти ляпы сразу бросились в глаза и нос (тут еще одно следствие – значит Одри тоже профессионал и даже больший, чем я). Натурально повалить дерево особых трудов не вызывает, для этого существуют соответствующие спецкомплекты, и для этого жечь лазером его не надо. Если же ты прикидываешься браконьером, то зачем уничтожать запах?

Я восхитился своей проницательностью и даже вроде как обрадовался, когда мне в голову уперся ствол автомата и приглушенный голос пригласил меня выйти из машины. Боковым зрением я увидел, что Одри куда-то испарилась с сиденья водителя и в салоне нахожусь только я один, вальяжно развалившись в ложементе, не считая собаки.

Стараясь ничему не удивляться и не делать резких и лишних движений, я стал выбираться через услужливо открытую незнакомцем дверь машины, лихорадочно вспоминая чему меня учили жизнь и военная Академия и безуспешно пытаясь проснуться от этого кошмарного сна.

Вооруженный человек в ближнем бою – слабый противник. Он знает, что на его стороне большой перевес и теряет часть осторожности и внимательности. Мастер «ли чун» вдолбил мне это в голову крепко и ею-то я и нанес удар. Годы интеллектуального труда придали этой части тела особую силу и быстроту, чего не скажешь о твердости. Врезавшись во что-то ужасно жесткое и ребристое (как потом оказалось – в связку противопехотных мин), я взвыл от боли, почувствовав как свод черепа дает трещину и «мускулатура» мозга вминается внутрь, но не ослабил силы удара и неудержимости напора.

Противник со своим хваленым автоматом не ожидал от меня такой резвости и, успев всего лишь пару раз врезать мне по затылку, потерял равновесие и полетел в кювет. К его чести надо сказать, что он быстро собрался и, крепко сжимая мой воротник, попытался в падении развернуться и подмять меня под себя. Отбивная из Кирилла Малхонски получилась бы отменная будь прибалтийский кювет чуть поглубже, а противник чуть порезвее. К моему большому счастью, мы приземлились в крепких объятиях и ничейном положении на собственные бока лицом друг к другу.

Тут-то я и разглядел своего визави более внимательно, чуть не заорав при этом от ужаса – настолько я забыл какое это неэстетичное зрелище полный боекостюм космодесантника, куда входит уродливая дыхательная маска с усами теплоуловителей и висящими «соплями» антидота и бактериофага, подрагивающей мембраной противогаза, до жути похожей на развороченные внутренности, свисающими по бокам лица плетьми нейронного форсажа, напоминающие разросшихся трупных червей, с мозаичными очками и светофильтрами и уродливым наростом компьютерного терминала на правой стороне этой чудовищной рожи, в задачу которой входило не только обеспечить солдата бесперебойной связью с командным пунктом, электронной картой военных действий, расширить его светочувствительность, сделать «осроухим» и «тонконюхим», увеличить его быстродействие и сделать нечувствительным к боли, но еще и напугать противника, парализовать его волю и вызвать острейший приступ ксенофобии, желательно с рвотой.

Судя по тому, что мои ребра стали подозрительно трещать, в кистях рук разлилась сильнейшая боль, а в грудь и живот мне упирались сплошные эвересты железа, на противнике был надет экзоскелет и навешано всевозможное оружие, начиная со струнного ножа и кончая комбинационной машиной. Все это сводило мои шансы увидеть рассвет к нулю.

Мы продолжали лежать в кювете на мягком песочке, вдыхая свежий запах осеннего балтийского соснового леса и разглядывая друг друга, а мой противник не спешил что-либо предпринимать. Мне показалось, что этот насекомоподобный оскал с интересом энтомолога разглядывает меня, прикидывая как лучше меня прикончить. Таких вариантов моей быстрой, и не очень, смерти имелось такое большое количество, что десантник затруднялся в выборе. Но эта заминка мало чем могла мне помочь – держали меня крепко и все мои нечеловеческие усилия освободиться ни к чему не приводили – я напоминал сам себе великого Того-сана в его легендарной схватке с самим основателем дзю-до великим Сигарэ Окана.

Наконец наступил долгожданный многими болельщиками момент – меня подняли с земли, отряхнули и, вбив кулак мне под ребра, послали в ближайшую сосну. Со стороны, наверное, это было весело наблюдать – не каждый день увидишь взрослого дядю, летающего по лесу словно большой воздушный мячик с гелием. Надо было отдать должное подающему – сразу чувствовалась его волейбольная хватка и идеальный глазомер, позволивший ему очень точно рассчитать баллистическую траекторию для К. Малхонски, обладающего не очень хорошими аэродинамическими характеристиками, и вписать этот полусдувшийся мячик с болтающимися ручками и ножками прямо в гордость прибалтийских лесников. Трибуны взорвались аплодисментами, тренер от радости запрыгал и захлопал в ладоши, а судья хладнокровно засчитал очко.

Пока я съезжал по сосне вниз, адреналин в моей крови наконец-то достиг критического уровня, кровяное давление резко возросло, в ушах зашумело, в голове сработал химический спусковой крючок, запуская церебральную сеть и мир приобрел долгожданную четкость и яркость. Все чувства обострились и мозг, на мгновение перегруженный хлынувшей в него информацией, пропустил первый выстрел. К счастью для меня, запутанная траектория полета космического корабля «Кирилл Малхонски» ввела в заблуждение этого графа Ремингтона и здоровенная дыра появилась впритык к моей голове, стоившей два миллиона экю (именно во столько обходится налогоплательщикам хирургическое форсирование нейронных структур кадетов Ауэррибо). Дерево содрогнулось и около моих ушей оглушительно засвистели щепки.

В следующее мгновение я уже был далеко от этого места. Если этот парень не дурак и сообразил что к чему, он меня теперь на пушечный выстрел к себе не подпустит – то, что мне встроили в голову и спинной мозг, болталось у него снаружи и существенно влияло на его быстродействие. Я теперь был назойливым комаром, надоедливо пищащим и быстро кусающем здоровенного и не очень поворотливого дядьку с мухобойкой в руках. При соблюдении дистанции и здоровой доли осторожности, я мог сколь угодно долго выводить его из терпения, уворачиваясь от пуль, но вывести его из строя полностью вряд ли сумею.

Я стал забираться в глубь леса, планируя зайти с тыла и прощупать охотника на сообразительность и крепость нервов. Воздух был непривычно вязок и приходилось прикладывать много сил, чтобы как ледокол раздвигать вековечные льды, и сосредоточивать все внимание, чтобы случайно не напороться на шальную ветку, которая при такой скорости запросто снесет тебе голову. Из звуков более-менее четко различались собственные шаги, все остальное размазалось в низкогудящий фон, тяжело давящий на барабанные перепонки и не лучшим образом влияющий на психику. Зато на зрение жалоб не было – было непривычно светло и я только удивлялся почему в такой солнечный день ни одно дерево в лесу не отбрасывает тени. Ну а принюхиваться не пытался – своего непахнущего противника я не учую, а вдыхать с непривычки ароматы леса не очень-то приятно для существа, потерявшего свое обоняние каких-то двадцать тысяч лет назад.

Нейронный форсаж потреблял до жути много энергии и я просто физически ощущал, как разлагаются мои жиры и углеводы. Для моей мозоли, которую я натер за годы сидения за письменным столом, это было неплохо – заставить себя делать по утрам зарядку я никак не мог, мысли о диете мне претили, а химические сжигатели жиров я считал варварством. Теперь же я благодарил себя за леность и обжорство – помимо физической силы, которой у меня уже давно не было, мне требовался вес, который у меня еще имелся.

Обливаясь потом в пятиградусный мороз, задыхаясь от жары и чувствуя, что от такого ускоренного метаболизма сердце начинает допускать подозрительные перебои, я трусил по лесу и молил себя не останавливаться и не приваливаться к сосне, высунув весь в пене язык, чтобы не дать дубу, которого в этом бору днем с огнем не сыщешь. В тоже время, что греха таить, я чувствовал себя великим героем – я не только перехитрил своего противника, ловко прикинувшись писателем-прозаиком, который и умеет только про заек и писать, но и имел все шансы победить его, предварительно измотав долгим бегом. Значит есть еще порох в пороховницах, значит крепка советская власть, хоть и велик ЕАК, а отступать некуда – позади Клайпеда!

В такой клиническо-самовлюбленной задумчивости я чуть не выскочил на дорогу как лось перед мчащейся машиной и, в общем-то, с такими же последствиями – вольный стрелок с большой дороги все так же стоял на шоссе с автоматом в руках и пялился на то место, откуда я сбежал мыслею по древу. Я в нем сразу же разочаровался. Скорость ли у него была гораздо хуже моей, либо соображал он туго, но факт остается фактом – он проигрывал мне вчистую. Правда при одном условии – если я найду способ его обезвредить, находясь на расстоянии двадцати шагов от этого чучела. Выбирать особо не приходилось – я не мог подкрасться к нему и, сделав маягири в печенку, взять его в плен, сомневаюсь, что он настолько заторможенный тип и не услышит мои шаги, поэтому оставалось только подхватить из песка подходящий кусок щебенки и, прикинув траекторию полета, запустить ее в голову этого остолопа.

Эффект меня поразил – хоть я и ожидал, что этот камень, запущенный со скоростью, не уступающей скорости пули на излете, и оставит в каске, а заодно и в черепе противника, ощутимую вмятину, но я не думал, что его голова взорвется кровавым фейерверком, а ее ошметки тошнотворно медленно будут разлетаться во все стороны, смачно хлюпая при столкновении с соснами, машиной, асфальтом и К. Малхонски с отвисшей челюстью.

От потрясения мои физиологические реакции пришли в норму, время снова понеслось вскачь, деревья закачались как при землетрясении на Хокайдо, холодный ветер ударил в лицо и я в изнеможении опустился на дорогу, чувствуя слабость во всем теле и боль в обожженной правой руке. От резкого перепада кровяного давления у меня появилось ощущение вакуума в голове и опасение, что атмосферное давление раздавит черепной свод и вдавит глаза в затылок.

Чувство вины и раскаяния за невинно убиенного меня пока не посетило и я надеялся, что оно заблудится где-нибудь по дороге.

– Помочь? – поинтересовалась возникшая надо мной Одри.

– Долго же тебя носило, – поворочал я языком, – за это время я успел пробежаться трусцой, поработать головой, похудеть на двадцать килограмм, потренироваться в бомбометании и убить человека.

– Больше всего в твоих приключениях меня заинтересовал последний эпизод, заметила Одри, пряча пистолет в висящую подмышкой кобуру, – вряд ли это мог сделать ты, разве что психокинетическим усилием, тем более твой булыжник, который ты с таким энтузиазмом кинул, попал точно в мою машину. Да и вряд ли это человек. Попала я ему в висок, не спорю, но человеческие головы не начинены тротилом.

Труп, раскинув в последнем приветствии руки, лежал на обочине дороги, а из остатков шеи в кювет стекала кровь. Одри присела но корточки рядом с останками и покопалась в сплетении размозженных мышц, пучков сосудов и осколках спинного мозга. Даже если это и был киборг, но зрелище было пренеприятнейшее, а последствия ужасными.

За всю свою военную и журналистскую карьеру я ни разу не сталкивался с боевым применением киборгов – несмотря на свои невероятные способности, с которыми не сравнится никакой нейронный форсаж, несмотря на великолепную физическую силу, выносливость, отличные логические показатели и феноменальный К-зубец, у них было два существенных недостатка. Во-первых, они стоили сумасшедшие деньги, на которые можно построить и оснастить атакующий рейдер. Во-вторых, их IQ оставлял желать лучшего – никакая совершенная интеллектроника не заменит мозги, даже самого последнего пьяницы, а одаривать это совершенное оружие на двух ногах искусственным разумом не приходило в голову даже самому ярому «стервятнику». Мэри Шели они, слава Богу, читали.

Поэтому на их долю выпадали достаточно специфичные операции – где не требовалось стратегического мышления, а требовалось послушание куратору, который собственно и управлял дистанционно киборгом, скорость реакции, отсутствие сомнений в приказах и совести, и где не выдерживали ни человеческий организм, ни железная машина.

В моей памяти остались две такие операции – зачистка зон бывших ядерных полигонов, где испокон века селились всяческие уроды и мутанты, терроризировавшие (или НЕ терроризировавшие) мирные человеческие поселения, и освобождение заложников на «Куин Мэри – 2». В обоих случаях за Ахерон стояли большие очереди.

Если мы «замочили» киборга, то я просто не представляю, что в самое ближайшее время случится в этом месте побережья Балтийского моря – эпицентр ядерного взрыва или массовый захват заложников? В любом случае нужно было брать ноги в охапку и бежать не оглядываясь до самых Гималаев.

– Тебе повезло, – сказала, вставая с асфальта и вытирая испачканные руки платком, Одри.

– Потому что я так быстро бегаю? – промямлил я, несмотря на свое близкое к обморочному состоянию, внутренне, как маленький заболевший ребенок, ожидая похвалу из уст взрослого, даже за самую малость.

– Потому что он так медленно двигался, – отрезала Одри, – и меня это очень тревожит.

Я постарался не обидеться. Одри права – супермен из меня не ахти какой и то, что я выжил при встрече с этой машиной-убийцей («черный голем», как его называют десантники), было на девяносто девять процентов невероятным везением – по всем законам я сейчас должен был лежать пристреленный под сосной, а моя голова впоследствии украсила бы личную коллекцию трофеев «голема». Когда первая радость прошла, мое везение стало внушать мне опасение и жуткую уверенность, что из огня я попал прямо в полымя.

Странность номер один: почему «черный голем», мастер убийства, ниндзя, упустил К. Малхонски – писателя-прозаика с назревающим пристрастием к алкоголю, отвращением к физической зарядке и брюшком, когда хватило бы легкого взмаха мономолекулярной нити, чтобы разделать этого горе-десантника, как быка на бойне?

Странность номер два: зачем на киборге надета вся эта дребедень маски, глазки, ушки? Время карнавала, насколько я помню, еще не наступило.

– Их здесь пятеро, – сказала Одри, когда мы залезли в машину, на капоте которой теперь красовалась здоровенная вмятина от моего олимпийского броска. «Мерседес» уже не имел товарного вида, но хозяйка тактично не стала напоминать мне о моей шалости. Дело действительно было серьезным.

Только теперь я понял весь смысл произошедшей со мной истории, когда мне надоело слоняться по глухим улочкам Фюрстенберга с собакой запазухой и я решил вернуться в Клайпеду тем же путем, каким из нее и ушел, то есть через Окно. Молчаливый таксист, пойманный мной на пустой, вымощенной гранитной брусчаткой и расчерченной светящимися посадочными местами, площади перед ратушью, подвез меня до Трубы откуда я через такое же пыльное, давно не мытое и не открывавшееся Окно пролез в Клайпеду, придерживая окончательно сползшего под плащом на мой живот Мармелада, отчего стал похож на триумф генетической науки – беременного мужика. Это было хорошо, что собака спала, так как я не знал какой философии придерживается Мармелад и что я буду делать, если он станет категорически возражать против нуль-транспортировки не тащиться же в Клайпеду по Трубе или на шальной попутке по воздуху.

Смерти я не заметил, а воскрешение было таким же противным как и сама жизнь. Не успел я собраться из J-матрицы в полноценное белковое существование, как меня стащили с помоста, приставили носом к стенке и профессионально обыскали, хрипло приговаривая: «Не волнуйтесь, мамаша». Потом меня развернули и я увидел перед собой этого услужливого паренька весьма колоритную, надо сказать, личность. Был он гораздо выше меня, но представления о его мускулатуре и габаритах точно составить было трудно, так как он был закутан в широкий светло-зеленый плащ до пола, наглухо застегнутый на все пуговицы и без ремня. На руках, которыми он меня все еще прижимал к стене, были надеты желтые замшевые перчатки с обрезанными указательными пальцами, из чего я заключил, что он специалист стрельбы по-македонски и качанию маятника. Его длинные волосы были убраны назад. Они когда-то были черного цвета, но обильная седина сделала их грязно-серыми, наводящими на мысль об их полуторагодовой немытости. Большие карие глаза пристально смотрели на меня поверх черных круглых очков с микроскопическими стеклами, спущенных на самый кончик короткого носа, что до странности делало его похожим то ли на прозревшего слепого, то ли на учителя пения.

– П-п-позвольте, – прохрипел очень похоже и я, но не делая попыток к освобождению.

– Кто у вас там? – поинтересовался человек.

– Собака, – честно сказал я.

– Ростиславцев! – прокричали где-то за спиной человека и так как он откликнулся, то есть немного повернул голову, продемонстрировав, что его грязные волосы собраны позади в тугую косичку, заплетенную черным шнурком, и слегка скосил глаза, я понял, что это его фамилия. Затем он с сожалением меня отпустил и направился к кучке людей, стоящих у входа в соседнее Окно, огороженное веревками с синими треугольными флажками. А я тем временем огляделся.

Кругом была полиция. Мимо меня ходили люди в форме, бродили служебные собаки без намордников, ездили автоматические криминальные экспресс-лаборатории, сверкали вспышки фотоаппаратов, жужжали камеры и мигал верхний свет от перебоев электричества. Весь этот тайфун сыска и правосудия закручивался вокруг трех человек, к которым теперь присоединился и Ростиславцев. Один из них так же был в форме и по знакам я опознал в нем Главного комиссара Балтийского региона Яна Йовила. Комиссар очень уважительно разговаривал с пожилым, почти лысым человеком, обладавшим потрясающей харизмой – даже отсюда, издали, мне захотелось вытянуться по стойке смирно или за какую-то провинность, которую я стал смутно ощущать, упасть на пол и пятьдесят раз отжаться. Женщина стояла ко мне спиной и о ней я ничего определенного не мог сказать.

Толпились здесь они не зря. После того, как я отсюда пролез в Фюрстенберг, Окна разительно переменились. Здесь в мое отсутствие кто-то затеял небольшую войну – стены и потолки были обезображены длинными языками копоти, кое-где в полу виднелись воронки, панели были искорежены автоматными очередями, а на огороженном флажками пространстве лежали аккуратно запакованные в полиэтилен человекоподобные бруски. Трупы, надо полагать.

Гипотез по поводу этого вандализма у меня не было. Мне конечно пришли в голову «оконники», но учитывая их святое отношение к Окнам, их можно было вычеркнуть из числа подозреваемых. Мое оглядывание харизматичному лысому не понравилось и он крикнул мне:

– Вы свободны! Уходите, пожалуйста, отсюда поскорее!

Возражать я не стал и направился к выходу, услышав как Ростиславцев обидчиво говорит:

– Зачем вы его отпускаете, Павел Антонович? Хоть какая-то ниточка…

– Максим, – перебил его женский голос, – это же Кирилл Малхонски. Разве ты его не узнал?

Хотя двигатель давно заглох и эта железная банка мгновенно охладилась, после пронизывающего ветра с моря мне показалось, что я оказался в раю, или в аду – смотря где теплее. Наш четвероногий охранник продолжал безмятежно дрыхнуть, завалившись на бок и прикрывшись ушами от горящего в салоне света.

Когда я кратко пересказал Одри свою очередную байку, она только пожала плечами. Это мало что прибавляло к нашим догадкам, но давало надежду, что на хвосте у бандитов сидит не менее жуткое Общество Бумажных человечков, с тремя представителями которого я и встретился.

Одри в очередной раз отключила глупую автоматику и мы погрузились в знакомый сумрак.

– Что будем делать, командир? – спросил я задумавшуюся девушку, безоговорочно принимая ее командование не из-за каких-то ернических соображений, а из-за стремления увидеть следующее утро.

– Кирилл, я понимаю, что самое лучшее из того, что мы можем предпринять, это повернуть машину и бежать отсюда сломя голову. Если бы это были обычные бандиты или дезертиры, я так бы не раздумывая и сделала. Но здесь затевается что-то гораздо более страшное. Поэтому, я считаю, нам надо пойти туда и посмотреть, – она махнула в глубь темного леса, где водились волки, медведи, кабаны, обреталась Баба-Яга и лешие, домовые, русалки, Кащеи, драконы, людоеды и налоговая инспекция.

Патриот во мне слегка приоткрыл глаза, затем повернулся на другой бок и захрапел с новой силой. Я попытался отвесить ему освежающего пинка, но понял, что это бесполезно – в такую осень даже бурые медведи давно спят.

– Может стоит связаться с компетентными службами, – осторожно предложил я, не желая вылезать из уютного мирка этого комфортабельного автомобиля-ретро с шикарными кожаными сиденьями, мощной печкой и двигателем, изящными обводами и наивным внутренним дизайном, из этого осколка той древней эпохи, когда машина воспринималась произведением искусства, а не чисто функциональным устройством для перемещения тела из точки А в точку Б.

– Ты не поверишь, милый, но я уже пыталась это сделать, – съязвила от беспокойства моя милая, – но над нами раскинули такой замечательный, большой, водорадионепроницаемый «зонтик».

Я со вздохом сунул в карман пальто увесистую болванку трофейного комбинационного оружия и, желчно завидуя беззаботному Мармеладу, в третий раз вылез из бронтомеха.

– Разделимся, – предложила Одри, – расстояние сто метров, курс север-север-восток. Стреляем без предупреждения, Миранды и извинений.

– В путь, – согласился я и мы пошли.

Ориентация и бесшумное пересечение лесных массивов – первое, чему обучают кадетов в Ауэррибо, собранных со всех уголков Солнечной системы. И не потому, что так любят лес или дают вторую гражданскую специальность лесничего. Лес – это то место, где человек ближе всего оказывается к своим корням, к своим истокам, когда он был нем, лохмат и безоружен, но уже обладал совершенным разумом и целым букетом давно утраченных способностей телепатией, обонянием, ночным зрением, предвидением, интуицией, тонким слухом и везением. Поэтому многомесячная одиночная лесная робинзонада была направлена на восстановление утерянного человеком сорок тысяч лет назад, когда одному лентяю пришла в голову идея технологического прогресса.

Былые навыки возвращались ко мне. Лоск цивилизации быстро обдирался ветвями и боковым ветром, несущим ледяную крошку, и я почувствовал радость освобождения от жестких условностей нашего общества, от чуждых человеческому существу проблем, от боли ложной совести и бремени фальшивого долга, от масок и ролей грандиозного людского театра, в котором каждый играет собственную пьесу, но ни в коем случае не живет. Так чувствует себя варлок в полнолуние, ощущая как в нем просыпаются древние инстинкты и ломают хрупкую поверхность разума и когда мученический крест нашей цивилизации – категория «надо» проваливается в небытие, и лишь категория «хочу» начинает править первобытным миром.

Правда, что вне человеческого общества, наедине с природой человек быстро дичает. Но это не правда, что с грязью цивилизованности он утрачивает способность любить, сопереживать, заботиться о ближнем и страдать. Не правда, что он утрачивает гуманизм. Наша цивилизация беспардонно присвоила, как самое величайшее свое достижение, истину, что человек человеку друг и брат, забыв об имманентности этого постулата человеческому естеству, которое во все времена пренебрежительно называлось звериным и скотским. Первобытные племена кроманьонцев очень редко воевали друг с другом и в этом, и в других смыслах были намного цивилизованнее нас.

Забавно бежать по лесу с оружием в руках и уверенностью в сердце, что применишь его в первой же острой ситуации и размышлять при этом о природе человеческого гуманизма. Это настолько меня рассмешило, что я засмеялся про себя. Нервы мои были на взводе.

В километре от заброшенного шоссе располагался очищенный от всяческой растительности свежий пятачок диаметром метров пятьсот. Кто-то настолько постарался уничтожить несколько десятков корабельных сосен, что никаких следов их былого здесь произрастания, типа пеньков, хвои, сучьев, а также спиленных стволов (не в космос же их запустили) не осталось. Неведомые трудяги-лесорубы забрали не только древесную породу, но заодно захватили с собой полуметровый слой почвы. На мое счастье атмосферный воздух на этом месте они оставили в покое.

Прижимаясь к дереву и стремясь слиться с окружающей чернотой, я набрал на панели код, комбинационный модуль заурчал и нагрелся, набирая из вакуума необходимую энергию для трансформации и вскоре я держал в руках компактный гранатомет. Вообще-то я собирался получить банальный автомат, но видимо перепутал кнопки.

Взвалив трубу на плечо, я прильнул к поисковому окошечку автоматической наводки. В створе ста двадцати градусов маячило одиннадцать целей. Пять из них довольно быстро передвигались, остальные не проповедовали активного образа жизни. Только сейчас мне пришло в голову, что я не спросил Одри откуда она узнала, что здесь находится еще пять чужаков. Наверное унюхала. С ними мне все было ясно – умное оружие их старательно отслеживало и, если я не улечу от отдачи, поразит всех одним махом. Неподвижные цели вызывали опасение. Я не мог их идентифицировать и это могло быть что угодно – начиная от нейтронной бомбы и кончая тульскими самоварами осколочного действия.

Где-то на периферии створа находилась Одри. Она тоже разглядывала раскинувшуюся перед ней загадку и не предпринимала никаких действий.

Наш эскадрон гусар летучих до сих пор оставался незамеченным неприятелем. Наши кони тихонько ржали, переступая с копыта на копыто, яростные и разгоряченные в предвкушении предстоящей атаки, спокойный усатый бригадир, склонясь к седлу, дымил носогрейкой, распространяя в округе вонь плохого самосада, гусары же тихо матерились сквозь зубы, поглаживая лошадей по шеям и с нетерпением хватаясь за пистолеты и сабли.

Ночной лес оставался безмолвным и даже шум ветра смолк. От нервного напряжения мне показалось, что я оглох, но тут же в мои уши вонзился крик Одри:

– Стреляй, Кирилл! Стреляй вверх!

Это было совсем не то, что я ожидал. Военная привычка мгновенно выполнять приказы давно уступила место интеллигентской склонности поразмышлять о том, нужно ли это делать, как, каким образом и кому это выгодно. Для гражданской жизни это было неплохо, но в эпицентре военных действий промедление смерти подобно. И поэтому я безнадежно опоздал.

Когда я наконец соизволил поднять свою тупую башку, в небе уже вовсю разыгрывалось апокалипсическое действо. Стало светло. Кто-то колоссальным консервным ножом вырезал в осеннем пироге дождевых туч неровную, с зазубринами дыру, обнажив черноту звездного неба с сияющей Луной и яркими звездами. Затем нож так же неаккуратно прошелся и по этой декорации, оставив половинку Луны в небе, а все остальное отправив вслед за прибалтийскими облаками. И в эту последнюю дыру на нынешний вечер ударил внеземной свет.

Я упал на колени, ослепленный, оглушенный и раздавленный этим невозможным зрелищем, прижимая к груди свою несчастную пукалку, и не мог оторваться от того, что было так хорошо мне знакомо. Да и в завещании запретил публикацию всего того, что написал. Кто-то решил, лохмотьях облаков и ураганов, с красной проплешиной Пятна Юпитер. По его телу ползли горошины спутников – Европы, Титана, Ио, Амальтеи, отбрасывающие на тело гиганта глубокие черные тени. Очаг мятежа в Солнечной системе пожаловал в гости на старушку Землю. Но постепенно на гигант наползала тень, дыра на доли секунд стала черной, потом в ней зажглись бортовые огни и вот уже в этот небесный колодец начал протискиваться истинный гость этого званного обеда с фейерверками. Черный треугольник стремительно рос, пока не вписался в первый круг небес и тогда он заискрился, по нему побежали огни святого Эльма, зазмеились грозовые разряды, он стал терять свою черноту, окрашиваясь в серо-стальной цвет, и я сразу узнал хищные обводы военного крейсера.