Текст книги "Посланец небес"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Сам Кривая Нога был не стар и не молод – видимо, пятый десяток еще не разменял. Его черты хранили привычное выражение надменности, и всякий, кто видел его, понимал, что этот человек хитер, опасен и жесток. От своих крепышей-соплеменников он отличался худощавым сложением, но его руки и запястья, перевитые жилами, и большие, с толстыми пальцами ладони намекали, что он боец не из последних и пополняет самолично свою коллекцию черепов. Он был одет в роскошный плащ из ярких перьев птицы ках и короткие широкие штаны, какие в Хай-Та и Этланде носили повсеместно. Оттуда их, надо думать, и привезли, вместе с кожаными сандалиями, в которых едва умещались огромные ступни вождя.

«Не нравится мне это мурло», – сказал командор.

«Мне тоже», – отозвался Тревельян.

Волосатый, ухватив его без лишних церемоний за шею, притормозил в нескольких шагах от Кривой Ноги и, почтительно сняв шлем, отрапортовал:

– Рапсод, великий вождь. Тот, которого тебе обещал торговец с верховьев реки. Сам он тоже здесь. Слюной исходит, так ему хочется дорваться до твоего золота.

Это было сказано на диалекте варваров, заложенном в память Тревельяна вместе с прочей осиерской лингвистикой. Знал ли его Тинитаур, оставалось неясным, но он живо выскочил вперед и затараторил, мешая слова восточного наречия и языка Семи Провинций:

– Я привез тебе не просто рапсода, о великий вождь, а певца, что так же затмевает прочих, как в сиянии Ближней звезды гаснут другие звезды. Голос его силен и звонок, а лютня из розового дерева звучит так сладко, что радует сердца богов. И он умеет складывать такие песни, которые восславят твою мощь и внушат твоим врагам зависть, страх и ужас перед твоей силой. Он будет петь о твоей силе, твоей храбрости и твоей щедрости – ведь ты, конечно, не забыл о нашем уговоре и приготовил золото, обещанное мне. Но сперва услышь, как он поет, и ты, клянусь тремя богами, увеличишь плату, ибо это рапсод из рапсодов, который…

«Ну, козел! Ну, трепло болтливое! – прокомментировал Советник. – Что будешь делать, парень? Споешь этой образине в перьях?»

«Конечно, спою, – отозвался Тревельян. – Чтобы услышали, как звонок мой голос и как моя лютня радует сердца богов. Вот прямо сейчас и начнем».

Похоже, великий вождь был того же мнения. Он поднялся, обошел, прихрамывая, вокруг Тревельяна (его левая нога была повреждена – колено торчало вбок), осмотрел товар и пробурчал на языке Семи Провинций;

– Выглядит неплохо. Крепкий, высокий, волосатый… Может, я и подброшу тебе золота, торговец, если его голос сладок, а песни такие же длинные, как шерсть на щеках. – Он больно ткнул Тревельяна пальцем в живот, уселся на свой пень и приказал: – Пой! Пой, ублюдок, а мы послушаем – я, мои воины и мои жены.

Тревельян вытащил лютню, а вместе с нею – лазерный хлыст, который сунул за пояс. Мало ли что! Вдруг его пение не понравится вождю и тот решит украсить новым экспонатом свое собрание черепов! Предосторожность не бывает лишней…

Он подмигнул Тинитауру и тронул струны лютни. Она откликнулась тем звуком, какой издает пила, наткнувшись на железный гвоздь. Вождь нахмурился, воины зашептались, а женщины заткнули уши. Тинитаур слегка побледнел.

– Инструмент нуждается в настройке, – пояснил Тревельян. – Да и руки у меня того… подрагивают… Меня везли много дней в тесной каюте и в цепях, так что я даже не мог помочиться как следует. О еде и питье лучше уж не вспоминать… – Он извлек из лютни долгий пронзительный стон. – Вода, сырое зерно, заплесневелые лепешки… Это рапсоду, который пьет лучшие вина и заедает медом и птичьими яйцами! Да и тут мне ничего не поднесли… Боюсь, сегодня я не в голосе.

Тревельян попытался взять высокую ноту и пустил петуха. До фокусника, кажется, дошло, что искусство не терпит насилия и несвободы и мстит своим пленителям. Бледность на его щеках усугубилась, переходя к зеленым тонам. Кривая Нога грозно нахмурился.

– Э-э… – начал Тинитаур, но Тревельян перебил его, откашлявшись и снова дернув струны лютни.

– Хоть мое горло не увлажнили здесь мед и вино, я все-таки спою великому вождю, – заявил он. – Спою балладу о богаче Хайхате Кривоногом и его сорока женах. Этот Хайхат, по правде говоря, был не только кривоног, а еще и бессилен, так что его женам приходилось туго. И вот он нанял одного пройдоху, торговца всякими снадобьями, который обещал… Впрочем, не буду пересказывать, а лучше потешу вас своим пением и сладкими звуками лютни.

Набрав воздуха в грудь, он огласил окрестность визгливым воплем и под звуки лютни, не очень мелодичные, но громкие, принялся описывать внешность Хайхата. Странное дело, этот Хайхат был так похож на Кривую Ногу, словно они оказались братьями-близнецами. Тинитаур окончательно позеленел и начал потихоньку пятиться, пока не наткнулся на меч в лапе Волосатого. Жены вождя захихикали, воины раскрыли рты, а вождь вскочил, вытянул к певцу руку с огромным, угрожающе сжатым кулаком и заревел:

– Еще слово, и ты станешь трупом, вонючий пац! – Тревельян покорно умолк, и Кривая Нога медленно повернулся к фокуснику. На лице вождя уже не было следов гнева; обладая властью, он умел справляться со своими чувствами, и это делало его особенно опасным. Долгую минуту он рассматривал Тинитаура, словно навозную муху, угодившую в суп, затем ровным голосом сказал: – Прогнать три раза древками копий вокруг деревни. Если останется жив, отрезать язык, которым лгал мне, и бросить обманщика в его лодку. Пусть убирается! За вино и другие товары не платить.

Фокусник захлебнулся криком, когда его потащили со двора, потом крик ужаса перешел в вопли боли. Вождь внимал им, довольно покачивая головой, поглаживая перья своей накидки и скаля зубы, когда особо громкий вопль заглушал стук ударов. Тревельян слушал тоже, размышляя о неизбежном возмездии, которое ждет работорговца на том или на этом свете. Совесть его была спокойна.

– Хорошо поет! – сказал Кривая Нога после очередной серенады визгов, стонов и хрипов. – Ну, теперь твоя очередь, рапсод. – Он склонил голову к плечу и прищурился, прожигая Тревельяна взглядом. – Или вовсе не рапсод, а сообщник той длинноносой крысы? Сговорились меня обмануть, так? Что же торговец не выбрал кого-то поумнее, чем ты, волосатая морда?

Тревельян расправил плечи и поднял повыше свою лютню.

– Не сомневайся, вождь, я настоящий рапсод, похищенный в далекой стране и привезенный сюда против воли. Рапсоды такого не любят… А еще им не нравится, когда продают их самих и их песни, даже по самой высокой цене. – Он коснулся струн, и лютня грозно зарокотала, аккомпанируя далеким крикам фокусника. – Помни, вождь: всякого, кто продает людей, постигнет наказание. Помни и о том, что, осудив Тинитаура, ты был лишь моей карающей рукой.

«Круто ты с ним, – заметил командор. – Теперь не подружитесь».

«Не подружимся, это точно», – согласился Тревельян.

По знаку Кривой Ноги воины окружили его и начали сжимать кольцо.

– Может, ты и вправду рапсод, – молвил вождь, – но проверять, так ли это, я не стану. И знаешь, почему? Потому, что важно не как ты поешь и играешь, а важно, о чем. Сейчас тебя забьют палками за дерзость, а труп бросят в реку, на поживу рыбам. Ты не тот рапсод, который мне нужен.

– И ты не тот вождь, который нужен мне, – отозвался Тревельян. – Я сказал: всякого, кто продает людей, постигнет наказание… Но тех, кто покупает, постигнет тоже.

Прозвенел аккорд, и страшное чудище, огромный тиранозавр рекс, воздвиглось над двором, хижинами и оградой с черепами. Под прикрытием этой жуткой голограммы, под звуки панических криков и топот разбегавшихся, Тревельян шагнул к великому вождю. В его руке подрагивал лазерный хлыст.

Глава 9
ВОЗВРАЩЕНИЕ

Спустя семь декад – или два с лишним месяца по земному счету – к воротам укрепления в Южном валу подошел странник. Был он запылен и оборван; остатки голубого выцветшего пончо едва прикрывали плечи, неухоженные бакенбарды падали на грудь, штаны висели клочьями, некогда щегольские башмаки с медными заклепками доживали последние дни. На плече странника сидел маленький шерр с серым мехом, у пояса болтался кинжал в потертых ножнах, а весь багаж составляла сума, такая же пыльная, как ее хозяин. Но, невзирая на эти признаки неблагополучия и даже, быть может, полного бедствия, странник шел по тропе бодрым шагом и насвистывал мелодию марша.

Небольшая крепость с четырьмя квадратными башнями стояла на берегу полноводного Фейна, у моста, переброшенного через реку еще в глубокой древности. Южнее лежала степь с редкими усадьбами поселенцев, бывших наемных солдат, на запад тянулась громада Южного вала, который продолжался за рекой, поворачивая там к северо-востоку, а за валом и крепостью начинался Фейнланд, самая просторная, богатая и знаменитая из трех южных имперских провинций. Сюда можно было приплыть по течению Фейна, причалить у каменной пристани и подняться наверх, во внутренний дворик цитадели. Можно было прийти пешком, по тропе, протоптанной среди степных трав, накатанной колесами повозок поселенцев, но и в этом случае путник попадал во двор, к столу, за которым сидели два имперских военных чиновника. Один записывал прозвище пришедшего, не забывая расспросить, какого он рода-племени и где примерно его деревня; другой отсыпал в кошель серебряки и вручал задаток новобранцу. Затем пришедшего с юга отправляли в казарму, где грозные туаны выбивали из него дурь, обучая целых два сезона колоть и рубить, маршировать и наступать в строю, метать копья и дротики, а также выказывать почтение к вышестоящим воинским чинам. После этого он считался солдатом и попадал в имперский гарнизон, на пост дорожной охраны или в армейский лагерь.

Такая судьба ожидала пришельцев, ибо все они были безволосыми и попадали в Империю в качестве наемников. Но странник с шерром на плече принадлежал к народу Семи Провинций, что подтверждалось цветом его кожи, густыми волосами, длинными бакенбардами и пигментными отметинами под глазами. Чтобы такой человек появился с Юга!.. Это относилось к разряду чудес, и потому поглядеть на него сбежались и простые воины, и комендант гарнизона, и два чиновника-вербовщика.

– Разделяю твое дыхание, – сказал комендант, пожилой туан из благородного, но небогатого семейства. – Откуда идешь, путник? Кто ты таков, как твое имя и из какого ты сословия?

Все эти вопросы полагалось выяснить согласно уставу пограничной службы, но устав уставом, а интерес интересом. И потому туан, солдаты и чиновники нетерпеливо ждали ответа и пялили на пришельца и его зверюшку любопытные глаза.

Странник приосанился и положил ладонь на рукоять кинжала.

– Разделяю твое дыхание, отважный воин. Имя мое Тен-Урхи. Я рапсод, певец из Братства Рапсодов, и до недавнего времени бродил по дорогам востока, по Этланду, Хай-Та и Манкане.

– Это очень далеко от нас, – молвил один из чиновников, недоверчиво поглаживая бакенбарды, заплетенные цветными лентами. – И если ты в самом деле рапсод, бродивший по дорогам востока, то здесь ты появился не с той стороны.

– Не с той, – согласился пришелец. – Я был в Манкане вместе с воинством чахора Альгейфа, замирившего мятежников, и там один негодяй опоил меня сонным зельем, заковал в цепи, отвез к берегам Рориата и бросил в трюм корабля. И тот корабль плыл по реке до самых южных лесов, ибо мой пленитель собирался привезти рапсода вождю варварского племени, за что ему были обещаны хорошие деньги. Так я попал к дикарям, но вскоре убежал от них, добрался до Фейна, построил плот и отправился в плавание на север, в родные края. Плот мой был неуклюж, его разбило на порогах, и с тех пор я иду пешком. И, наконец, пришел!

Тут странник упал на колени, согнулся и поцеловал одну из плит, коими был облицован внутренний дворик. При виде этого даже суровый служака-туан пустил слезу. Потом утер глаза и произнес:

– Дивную историю ты поведал нам, клянусь Тремя Богами! Но скажи, Тен-Урхи, зачем рапсод тому вождю из безволосых? Обычно им нужны вино и ткани, железные изделия, одежда и всякие побрякушки вроде ожерелий из стекла. Рапсодов мы им еще не поставляли!

– Мир меняется, почтенный воин, меняется, хотим мы того или нет, – сказал странник, поднимаясь на ноги. – Эти безволосые в южном лесу уже не совсем дикари – ведь те, что вернулись, говорят им о величии и славе Светлого Дома и о том, что ценится в наших краях. Стоит ли удивляться, что их вожди тоже пожелали величия и славы? А слава – дым над костром, в котором пылают слова рапсодов.

– Воистину так! – в один голос воскликнули чиновники, и тот, который записывал имена пришедших в крепость дикарей, сказал:

– Останься у нас, Тен-Урхи, на несколько дней и расскажи во всех подробностях свою историю. Мы запишем ее на лучшем пергаменте!

Пришелец усмехнулся и молвил что-то непонятное о своих авторских правах. Потом добавил:

– Вспомни, достойный, что я рапсод, и потому все уже записано, уложено и хранится здесь. – Он коснулся лба. – Если мне принесут напиться – но только не воды! – я спою вам песню, поведаю сказание, и вы услышите первыми балладу о похищении Тен-Урхи и бегстве его из южных лесов.

Комендант велел подать лучшего вина. Странник промочил горло, достал из мешка лютню, тронул струны и запел. Пел он от времени Полдня до времени Заката, и были те песни чудесными.

* * *

Тиранозавр-мираж распугал всех воинов и жен Кривой Ноги, а заодно и жителей селения. Надолго они запомнят колдуна-рапсода, с которым так не повезло великому вождю! Оставив его труп у пня, Тревельян спустился по безлюдной улице к причалам, где тоже не было ни единой души, и стал соображать: то ли, захватив кораблик Сайлавы, двинуться вверх по реке в Хай-Та, то ли отправиться на запад к Фейну и плыть потом в южные провинции Империи. Наконец он решил, что с парусным судном одному не справиться, а вылавливать в джунглях Сайлаву и его матросов – дело долгое. К тому же приток Рориата, куда его завезли, тянулся к западу, а в воде у причала были пять или шесть десятков узких легких лодок, похожих на каноэ. Выбрав одну из них, Тревельян посадил Грея на корму и взялся за весла.

По этой речке он путешествовал на запад четыре дня, оказавшись во владениях соседнего клана. Тут прикидываться динозавром не пришлось – вождь Танцующий На Отмелях, узнав о гибели Кривой Ноги и проверив эту радостную весть, принял гостя с почетом, выставил редкое угощение, маринованных улиток, а послушав Тревельяновы песни, одарил его ночной женой из своего гарема. Разделение на женщин Дня и Ночи было принято во многих племенах; дневные супруги, уже неспособные к деторождению, вели хозяйство, ночные предназначались исключительно для постельных забав. Тревельян отклонил щедрую награду, попросив вместо ночной жены метательные дротики, топор, катамаран с сильными гребцами и толкового проводника. С их помощью он продвинулся к западу на сотню с лишним километров; кроме того Танцующий снабдил его рекомендательным письмом к вождю Пьяные Глаза. Письмо хранилось в особой корзинке и состояло из трех палочек, которые надо было вручать адресату в определенном порядке. К первой прицепили серое перо стервятника, клочок шерсти паца и вылепленную из глины, чуть искривленную ногу; эта символика значила, что неприятного соседа уже клюют, жуют и поедают. Ко второй палочке прядью Тревельяновых волос был привязан стальной наконечник стрелы – в знак того, что Кривая Нога погиб не случайно, а убит волосатым северянином. Третья палочка, тоже с волосами Тревельяна, была облита медом, дабы никто не сомневался, что хоть он слишком волосат, но человек хороший, достойный доверия и помощи.

Пьяные Глаза все понял верно и явил не меньшее гостеприимство, чем Танцующий. К несчастью, имелись у него два недостатка: во-первых, он оправдывал свое прозвание, а во-вторых, с западными соседями жил немирно, так что рекомендация с медом и волосами могла сыграть совсем в другую сторону. Накачивая Тревельяна местной брагой из пережеванной мякоти лиан, он уговаривал гостя взять копье, встать во главе его бесстрашных воинов и показать соседям, где зимуют раки и куда Макар телят не гонял. В местном варианте эти эвфемизмы звучали, конечно, по-другому – наладить Таван-Гезу в задницу, что, впрочем, сути дела не меняло. Но командор, несмотря на привычку к кровопролитию, в дрязги вождей лезть не советовал, и Тревельян был с ним согласен. Покинув на границе племя Пьяных Глаз, он перебрался через водораздел в бассейн Фейна, к одному из его восточных притоков, и там, в какой-то деревушке, украл каноэ. Операция прошла не безупречно: хозяева решили, что похищение – демарш соседей-наглецов, и, сев в свои лодки, пустились в погоню. Каноэ Тревельяна было маленьким и легким, но соревноваться с многовесельной посудиной он никак не мог и, подпустив преследователей ближе, включил пугалку. На этот раз явился не динозавр, а Великий Кракен, тварь, приближенная к водной стихии, сорок метров толстенных щупальцев, гигантский клюв и глаза размером с ракетные дюзы. Тревельян, не оглядываясь, работал веслом, а сзади вопили и орали так, что закладывало уши. Потом раздался треск и новые вопли – лодки повернули к берегу, и одна из них наскочила на камни.

Больше его не беспокоили на всем пути до Фейна. Опасность, впрочем, грозила не только со стороны людей – клык и коготь выпускали кровь с той же быстротой, как дротик и копье. Хотя осиерский тропический лес был не чета губительным джунглям Селлы, где хищная живая флора могла оплести ветвями и удушить слона, здесь тоже были свои неприятности. В реке – огромные плотоядные черепахи, а также крокодилы, поменьше земных, но более юркие и шустрые; в болотах – драконы нагу и другие рептилии, что достигали в южных краях гигантской величины; на суше – дауты, местные кошки размером с тигра, бронированные саламандры, змеи и рыжие пацы – эти мигрировали по лесу большими стаями, пожирая, точно саранча, мелких и крупных животных, яйца, птиц, плоды и все, до чего могли дотянуться.

Но Тревельяна звери обходили стороной. Временами, посматривая на Грея, он вспоминал слова проводника, который вел рапсодов к крепости Аладжа-Цора: кому-то боги пошлют удачу… И еще: хороший спутник в странствиях, хороший сторож. Сторож и в самом деле отменный! Чем и как он отпугивал хищных чудовищ, Тревельян не разобрался – наверное, для этого был нужен прирожденный телепат, каких на Земле считали единицами, – но способ действовал безотказно. Грей дремал на его плече, а крокодилы спешили подальше от лодки, черепахи ползли на берег, в лесу же, едва он разводил огонь, наступала мертвая тишина. Шерр, очевидно, был ночным животным, так как покидал хозяина лишь в темноте, а днем поднимался в воздух лишь в редких случаях. Что он искал во время своих полетов? Вряд ли пропитание – Тревельян охотился успешно, рыбы и птицы им хватало, не говоря уж о плодах и черепашьих яйцах. Может быть, хотел размяться? Но как-то раз над костром плавно промелькнули две крылатые тени, и меньшая опустилась Тревельяну на плечо, а та, что побольше, пискнула и улетела в ночь. Значит, шерр нуждался в общении, в компании сородичей? Возможно, не мог без них жить?.. Эта мысль опечалила Тревельяна. Он почти решил, что заберет на Землю своего зверька, но теперь это было проблематичным. Среди информации о флоре и фауне Осиера, которой его снабдили, не нашлось ничего о повадках шерров, сроке их жизни, способе размножения и странной, почти невероятной привязанности к людям. Неудивительно! Животный мир этой планеты был так же богат, как земной, и сотни, если не тысячи видов были еще не изучены. Собственно, полное изучение и описание не входило в задачи ФРИК; предполагалось, что автотроны, достигнув вершин прогресса, сделают это сами.

В одну из ночей, сидя у костра, Тревельян ознакомился с пергаментом, подаренным Даббасом. Это была копия с древнего манускрипта, изрядно сокращенная и адаптированная – видимо, для рапсодов-учеников. О древности оригинала говорили старинные обороты и слова, вышедшие из употребления; рукопись насчитывала семь или восемь столетий, и, судя по именам, которые встречались в тексте, местом ее создания были южные имперские провинции, Фейнланд или Ки-Ксора. С’Трелл Основатель изложил свои законы в виде притч, чей смысл был понятен самому неискушенному разуму; они не носили религиозного содержания, и боги в них даже не упоминались. В одной рассказывалось о двух братьях, которым отец сосватал невесту в далеком городе, с тем условием что девушка достанется тому, кто раньше доберется к ней. Первый брат вышел в дорогу пешком и каждый день проходил определенное расстояние; второй решил, что гораздо быстрее доплыть по реке, нанял лодку, но она перевернулась, налетев на камни. Тогда он сел в экипаж, но по ошибке поехал не в ту сторону, пришлось пересаживаться в другую повозку, которая благополучно свалилась с моста. Сменив ее на колесницу, торопыга проигрался в карты в придорожном кабаке, а братец-пешеход тем временем был уже в нужном месте. Ему и досталась красавица вместе с богатым приданым. Другая история была о семействе скотоводов, что долгими годами выводили быков, выбирая в производители самых сильных, самых резвых и умных, так что с течением лет их животные стали превосходны, и семья разбогатела. Имелись и притчи про опасность технологии – например, о знатном нобиле, который возжелал поярче осветить свой дом в вечерний период. Лампы заправляли китовым жиром, земляным маслом, всякими благовониями, но капризный нобиль остался недоволен и велел слугам смешать все жиры и масла. Смесь пылала ярко, но жарко, и дом в конце концов сгорел. Таких историй было полтора десятка, и после них С’Трелл делал вывод: наилучшие результаты приносят медленные и терпеливые усилия. Он, вероятно, был сторонником эволюции, а не революции.

Закончив чтение, Тревельян вытащил пластинку с изображением гибели Аладжа-Цора, поглядел на нее и задумался. И медальон, и пергамент пришли от Братства, из одного источника, но не вязались друг с другом; пергамент отрицал прогресс и всяческую суету, а голограмма была продуктом высочайшей технологии. Правда, мудрый Аххи-Сек, таинственный наставник, использовал ее в воспитательных целях и делал это локально и адресно, а потому его пророчества нельзя было считать эстапом. Действия Фонда влияли на массы людей, на общество в целом, подталкивали его к переменам, тогда как Аххи-Сек был озабочен жизнью и смертью лишь одного человека или, быть может, нескольких. Он стремился предотвратить конкретный акт жестокости, что при любом результате на судьбах мира не сказалось бы никак.

Тут Тревельяну вспомнилось, что иерарх шлет голограммы в закрытых и запечатанных шкатулках, а значит – вполне возможно! – сам незнаком с их содержимым. В этом случае Аххи-Сек являлся таким же живым инструментом, как Дартах Высоколобый, мастер Цалпа из Рингвара, кузнец Суванува и прочие агенты влияния, которых использовал Фонд, внедряя ту или иную идею. За Аххи-Секом мог стоять кто-то другой, кто-то подобный Тревельяну и экспертам ФРИК, наблюдатель звездной расы, еще неизвестной человечеству. Сам по себе этот факт, кого бы ни нашли на Осиере, друзей или врагов, был чрезвычайно важен – не зря, обсуждая его с командором, Тревельян сказал, что рассчитывает обессмертить свое имя. Но если принять такую гипотезу, сразу возникали новые вопросы. Сколько лет или веков находятся на Осиере эти существа? Как поддерживают связь с метрополией – ведь ни один чужой корабль не появлялся здесь за время двух столетий? Как они выглядят, как маскируются и ведут наблюдения? И, наконец, в чем их цель, кого и что они на самом деле изучают, средневековье Осиера или людей Земли, возможных соперников в этом секторе пространства?

Придется тряхнуть Аххи-Сека, но аккуратно, думал Тревельян. Очень аккуратно, ведь иерарх – или же те, кто прячется за ним, – были равны могуществом землянам. Способность к межзвездным перелетам, интерес к иным мирам, голографическая техника, неведомые материалы и совершенная маскировка… Даже более того – умение предугадать грядущее и отразить его в визуальных образах, настолько ярких и совпадающих с реальностью, что это мнилось едва ли не чудом! Пожалуй, на прогностических компьютерах тоже можно было бы промоделировать печальную судьбу Аладжа-Цора, но не с такими подробностями. Тревельян приблизил пластинку к свету, поглядел на тело нобиля, лежавшего ничком, на рану поперек спины, на меч в откинутой руке и хмыкнул. Невероятная точность! Просто фантастическая!

Еще не раз он доставал медальон, пытаясь представить, как сделано предсказание, и размышляя о возможностях неведомых пришельцев. Место и время к этому располагали; времени было сколько угодно, место тоже подходило для раздумий: яркий огонек костра, смутные тени деревьев поодаль, небо, усыпанное звездами, тишина, безопасность… Последнее – заслуга Грея, но его зверек, оберегавший хозяина в пути, все же не был всесилен. Третья ночевка на берегу Фейна вышла неспокойной – чья-то темная большая тень маячила за древесными стволами, кто-то там топтался и сопел, временами утробно порыкивая и прикидывая, как бы добраться до лакомства у жаркого огня. Тревельян совсем уже собрался вытащить хлыст и укоротить визитера на голову, но тут прямо ему в колени спланировал Грей и, приподнявшись на задних лапках, испустил волну уверенности и покоя. Мол, не тревожься, хозяин, я с этой тварью вмиг разделаюсь, я ей сейчас покажу, как к нам принюхиваться! И показал – да так, что тот, большой и темный, не разбирая дороги, бросился к реке, плюхнулся в воду и исчез. Сквозь топот и сопение Тревельян расслышал какой-то треск, однако не обратил внимания на эти звуки. Утром же обнаружил, что тварь прошлась по его лодке, да так основательно, что о ремонте нечего и думать.

Он свалил хлыстом четыре дерева, что росли у самой воды, нарезал лиан и связал плот. В джунглях, пока возможно, передвигаются по рекам, а Фейн являлся очень подходящей рекой и полностью оправдывал эту аксиому. Не такой широкий, как Рориат, но все же метров восемьсот от берега до берега, с быстрым течением и темной прохладной водой приятного вкуса… Но главное, он нес посудину Тревельяна в нужном направлении и с приличной скоростью.

Из притоков выплывали лодки. Слишком назойливых и агрессивных приходилось пугать, но бывало и так, что в путника летели не стрелы и дротики, а фрукты и цветы. Хоть люди здесь принадлежали к одному этническому типу и говорили на одном языке, все же имелись меж ними различия. Эксперты ФРИК по примитивным культурам утверждали, что модус вивенди [3]3
  Модус вивенди – образ жизни, способ существования (лат. ).


[Закрыть] небольших сообществ, включающих несколько сотен людей, часто определяется их лидером; племя, где вождь справедлив и не очень жесток, будет спокойным и миролюбивым, тогда как сородичи тирана и кровожадного властолюбца станут, скорее всего, негодяями. Этот тезис Тревельян проверил на практике в разных мирах и был его сторонником, но с важной оговоркой: даже завзятые миролюбцы уважают силу. Там, где его принимали по-доброму, он играл и пел и раз-другой показывал, на что способен, являя не страшные, но впечатляющие образы, лица богов, солнечный восход над океаном или фейерверк, каким украшались многие земные празднества. Это укрепляло его славу песнопевца-колдуна.

С теми вождями, что казались поумней, он заводил долгие обстоятельные беседы. Там, на севере, у моря Треш, стоят большие города, там, от океана до океана, тянутся ленты дорог и несутся по ним экипажи с быстрыми лошадьми, там одежды богаты и красивы, дома удобны, а столы в харчевнях ломятся от всякой вкусной снеди и вина; там умеют записывать людские речи знаками на пергаменте и сохранять их десять или двадцать поколений; там делают посуду из стекла, кожаные башмаки и ремни, стальные топоры, мечи и наконечники для стрел, бронзовые кубки, наушные украшения из серебра и тысячи других вещей. Все это не сказка – ведь многие воины служили северным владыкам и, возвратившись, приносили чудные предметы, рассказывали полные чудес истории, и то, о чем говорят так долго и так подробно, не может быть выдумкой. Вот чего достигли люди! И здесь, на юге, могут достичь не меньшего, ибо земля вокруг богата и обильна, есть в ней лес и камень, и значит, можно строить города. Так почему бы этим не заняться? Построить город, развести сады, пустить на пастбища стада быков, посеять злаки…

Несчастны люди на вашем севере, отвечали вожди, и несчастны наши братья, что остались там. Дни их заняты не благородным и приятным делом, не охотой и не набегами на соседей; они ковыряются в земле, или рубят лес и таскают бревна, или громоздят камень на камень, или стоят у печей, обжигая горшки, или выносят навоз из лошадиных и бычьих стойл. Хижина из прутьев и ветвей лучше каменного дома, лодка и река лучше каменной дороги, лошади и колесницы, жареный клыкач лучше любой еды в харчевнях, а что до людских речей, то сохранять их не надо, ведь всегда можно сказать новые. Сады и быки не нужны; в лесу полно зверей и плодов, на отмелях – черепах, а в воде – рыбы. Вино, конечно, приятная штука, и вино, и ткани, и сосуды, и стальные мечи. Но все это и так приносят с севера вместе с золотом и серебром, приносят в обмен на службу вашему вождю. И пока он нуждается в верных и сильных воинах, этот поток не оскудеет.

Тревельян вздыхал и, сокрушаясь, говорил командору: «Что тут поделаешь! Типично полинезийское мышление… Все есть, всем довольны, а чего нет, то можно выменять или купить. Даже, если приспичит, рапсода». – «Полинезийское! – возмущался Советник. – Придумали себе терминологию! Какое еще полинезийское? Бездельники они и нахалюги, клопы на загривке природы! Я бы таких в корабельный гальюн загнал, чтобы дерьмо со стенок бритвой отскребали!» – «Ты, дед, перекрестись! Какое дерьмо в гальюне? – возражал Тревельян. – В твои времена уже имелись вакуумные унитазы, причем безоткатного действия!» – «Безоткатного! Как же! – ехидно хмыкал командор. – Ты бы туда заглянул во время невесомости, когда на борту курсанты-сопляки!» – «Мы не о курсантах толкуем, а о местных варварах и неприятии ими прогресса. Хотя, с другой стороны…» – «Вот-вот, с другой! Все энергичные парни подались в Империю и встали под ружье. Перекачка носителей пассионарности – так у вас, кажется, называется? Качают год за годом, век за веком, и теперь здесь полный отстой!» – «Ты, дед, не прав. По данным имперских Архивов, каждый год с юга приходят от двенадцати до пятнадцати тысяч новобранцев. Стабильное количество за весь период наших наблюдений».

Так, то беседуя с вождями, то споря с командором, то размышляя над загадочной пластинкой-голограммой Аххи-Сека, Тревельян продвигался вперед и вперед, пока не оставил за спиной холмы и джунгли, очутившись в безбрежном просторе саванны. Река тут разливалась шире и текла медленнее, зато деревья не заслоняли пейзажа и не мешали глядеть на всякое зверье, какого в лесу не водилось. К тому же теперь Тревельян не сидел в кандалах, а был свободен как ветер, плыл по воле течения и волн и мог наслаждаться с безопасного расстояния видом неисчислимых стад быков, антилоп и прочих травоядных. Попадались тут очень забавные звери, не описанные в материалах ФРИК, которым он давал свои названия. Антилопы в коричнево-желтую полоску с гибкими длинными шеями получили имя зеброжирафов, огромная рогатая тварь с коротким хоботом и ногами как бревна стала слонорогом, быки, похожие на зубров и бизонов, но с лосиными рогами лопатой, были названы зубросями. Тревельян развлекался бы так и дальше, придумывая тапирленей, гнубаранов, лисойотов и лирохвостых страусов, но по дороге встретились перекаты, которых он преодолеть не смог. Лианы лопнули, плот разнесло по бревнам, а сам путешественник, наглотавшись воды, выплыл вместе с мешком в тихую заводь, указанную Греем. К счастью, крушение случилось в немногих днях пути от Южного вала, и оставшуюся дорогу Тревельян преодолел пешком.